Здравствуй, Шура!

Этот ответ я получил в Абдулино третьего октября, то есть тогда, когда у меня уже были назначения: сначала на Горьковскую, а потом на Северо-Печорскую железную дорогу. Это предложение отпадало.

Тем временем, брат Шура писал мне в Абдулино, что из Красного холма он выехал:

«…Пишу в вагоне. Куда едем – не знаем. Очевидно, к Ленинграду. По дороге спрашиваю работников белорусской дороги, привет всем, кто знает меня. Отправляюсь на правое дело – выполнять долг перед Родиной – на фронт. Не забывайте меня. Я вас никогда не забуду. Когда адрес установится – напишу. Саша, я часто тебя вспоминаю по твоим часам, подаренным мне. До скорого свидания, твой меньшой брат Шура! Целую крепко за всю родню, особенно за мамашу. Вспоминай, не забывай меня. Прощай! До свидания, брат Шура. Целую очень крепко».

27.09.1942

Выдержки из письма жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«…Говорил со своим начальником, он у меня теперь другой – Бортникова нет, где-то пропал – насчет заезда к вам, но он «ни мычит, ни телится». Нужно два билета, а по одному такой маршрут недопустим. Но все это пока лишь мое желание. Ты, Шура, не настраивайся на встречу, чтобы не разочароваться, если она не состоится. Возможно, все еще переменится, и меня пошлют не туда, а в другое место. Вчера получил письмо от тебя и Шурика. Толику я писал письмо по адресу, данному тобой. Держись, Шура. Вере скажи, чтобы слушалась тебя и была помощницей. Борику – чтоб не коверкал слова. Сама ешь все обеды, что дают в столовой, не перебирай и будешь здорова.

28.09.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск:

«Сегодня счастливый день на письма. Получил от тебя три письма: от 18, 19 и 21 сентября, и от Верочки от 22 сентября. Вчера на речке постирал белье, рубашку, сам окунулся – вода холодная. Ты пишешь, что Вася начинает заниматься выселением и переселением, но, накануне зимы, ты ничего не бойся, за тебя как эвакуированную и работницу завода постоит Горсовет. Я не понял, в какую комнату он хочет тебя выселить? На кухню что ли? На его разговоры и упреки, почему ты не поехала со мной, не обращай внимания. Это рассуждения несерьезного человека, какие-то детские. Он до сих пор не может понять, что идет тяжелая война, что люди лишились угла и потеряли все. Я больше года скитаюсь по вагонам и уже забыл, как люди живут в квартирах, а он, нахал, говорит – пусть заберет семью к себе. А куда это к себе, интересно? Сегодня я здесь, а завтра в Печоре или в Армии, и что тогда с семьей? Его это не интересует. У него свой чисто эгоистический подход: выпереть вас хоть на улицу, а самому жить, как до войны. Да он, собственно, войны и не видел еще, и единственное неудобство, которое им принесла война – это то, что ты с детьми у них поселилась. Его тоже могут оторвать от маменьки и лишить брони, пусть он не очень гарцует. Все-таки какие черствые люди! Хоть бы скорей конец войне, да избавиться от этой их зависимости. Ты, Шура, особенно с ними не задавайся и, в чем можно, уступай, конечно, не допуская, чтоб сели на шею верхом. Когда я прочитал про это, то расстроился. Но довольно об этом. Ты пишешь, что с колхоза вернулась с горохом и буханкой хлеба – да, эти люди не чета Васе, не дадут пропасть человеку. Поблагодари их от моего имени. Думаю, до 15 октября будем в Абдулино. Спасибо за совет – поеду туда, куда пошлют. Что-то нет ответа с Казанской железной дороги. Почему не перешиваешь шинель себе на пальто?».

Заканчиваю письмо словами о главной теме: о хлебе, обеде и т. п. Ох уж эта еда!

30.09.1942

О том, что вместо Бортникова был, кажется, путеец Кашлачев, свидетельствует подписанная им доверенность на получение мною из почтового ящика № 27 почты на имя руководящей группы Белорусской железной дороги.

Жена Шура написала мне письмо, в котором сообщает о полученных от меня 150 рублях, которые она хотела вернуть мне, но не сделала этого, потому что не уверена, в Абдулино ли я еще нахожусь. Рассказывает, как была в колхозе, принесла оттуда продуктов. Картошка есть, так что высылать ей деньги, по ее мнению, не нужно. Сообщает о горе, постигшем Веру – 25 сентября умер от кори малютка Борик. Шура ездила к ним. Хоронили его в 8 км от деревни, мама на кладбище не ходила, была с Эдиком. Все очень плакали. Вера, еще когда он был жив, дала зарок, несмотря на сопротивление Васи, что если Борик выживет, то она заберет нашу Веру в деревню. Теперь же, когда Борик умер, это отпадает, и Вера останется в Ижевске.

«…Вася уже все уши прожужжал Вере, чтобы я искала квартиру и убиралась. Но не так легко найти квартиру, перезимую здесь. Вчера на работу ходила в лаптях, наши работницы все смеялись. Черт с ними, пусть смеются. Получила аванс за первую половину сентября 278 руб. У Веры все еще болят ноги и руки, в школу не ходит. Жду с нетерпением твоего приезда и дети тоже. Получила от отчима его адрес: г. Бугульма, ул. Железнодорожная, д. 5, Фанюкова Пелагея Сергеевна, для Гаврилова В.В. Отчим просит твой адрес, Шуры и Ивана».

01.10.1942

Жене Шуре выдали удостоверение: «Готов к ПВХО I-й ступени» сроком до 31.12.1943 (прим. – ПВХО – противовоздушная и противохимическая оборона).

Написал письмо жене Шуре в Ижевск: коротко описал свои продовольственные дела, рассказал о том, что посылаю ей 450 рублей за вторую половину сентября «детишкам на молочишко».

«…Сегодня приехал Бортников, он не против моего заезда к вам. Но ты, Шура, особенно не надейся на свидание, чтоб потом не разочароваться. А бураки пусть ест хозяйка на здоровье. Получил письмо от Шуры, он едет в сторону Ленинграда. Отвечай ему – он еще мальчишка и ему нужна моральная поддержка. Отвечай всем, ведь ты связная. Поклон от меня колхозникам и пожелание выздороветь Борику. Самая приятная новость от вас, что вы не голодаете…».

02.10.1942

Жена Шура сообщает мне в Абдулино, что будет рада встрече. Пишет, что 27 сентября была на похоронах Вериного Борика.

«…Приезжай скорей, целую крепко, твоя Шура».

04.10.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск:

«…Я варю на ужин суп в котле парового отопления (подошла моя очередь). Ходил на базар – грязь черная и липкая, дождь. Я купил фунт масла за 200 рублей. Откуда деньги? Я получил суточных 230 рублей за командировку и сэкономил на обедах. Масло растопил, и оно будет подарком тебе. Еще купил себе на 10 рублей чесноку, тебе купил носки за 18 рублей, перчатки. Вчера пришел ответ от главного бухгалтера Казанской железной дороги, но его предложение туманно, мне могут дать место старшего бухгалтера с окладом 300 рублей в Агрызе, то есть все равно будем порознь жить, потому что при таком окладе взять вас к себе я не решусь. Да и не надо забывать, что идет война, а я – военнообязанный, и меня могут призвать в Армию. К тому же мой начальник может дать мне передаточные документы только как ему предписано, т. е. на Север, а на Казанскую железную дорогу не может. Так что следую твоему совету и буду ехать, куда все, куда пошлет НКПС (прим. – Народный комиссариат путей сообщения). Твою просьбу, Шура, написать в город Свободный об алиментах я выполнил, и завтра пошлю».

05.10.1942

Заказным письмом я написал в г. Свободный:

«Город Свободный Амурской области, Управление Амурской железной дороги, начальнику административного отдела Амурской железной дороги. Уже два месяца я не получаю от вас судебных удержаний с моего сына Тимошенко Василия Харитоновича. Прошу сообщить причину невысылки денег по адресу: г. Ижевск, Удмуртская АССР, ул. Азина, д. 52, Мышастой Февронии Федотовне (прим. – матери Шуры и Веры)».

06.10.1942

Жена Шура пишет мне из Ижевска в Абдулино:

«…Теперь писем от тебя уже недостаточно, жду, когда приедешь хоть на один день. Работаю хорошо, живем пока тоже хорошо. Борик балуется, не слушается. Вера не совсем здорова, в школу пока не ходит…».

Телеграмма из Горького № 1132 436652:

«Абдулино КБШ зам П Кашлачеву. Дайте указание Гутареву остальным представителям форсировать имущество дороги базы выездом подробными актами сдачи Горький отчет. Обеспечьте проездными документами. Сами лично после отправки документов автомашиной выезжайте вместе с Мороз в Горький. Время выезда телеграфируйте. Вижунов».

07.10.1942

В своем письме жена Шура хвалится, что пишет мне часто: с 23-го по 26-ое ежедневно, а дальше – через день. Очень хочет встречи. Вера в школу не ходит, болеет. Борик часто самостоятельно ходит в садик.

«…У нас будет сокращение, будут переводить в другие цеха, а мне из нашего неохота идти, нервничаю. Я уже писала, что Вера мне заказала замечательную обувь – лапти, и я хожу в них на работу. После смерти Борика мама выглядит старухой, а Вера похудела. Пиши им…».

Снова говорит о напрасной пересылке им денег. Рада, что не голодает.

«…У нас все дороже, чем у вас. Приедешь, угощу помидорами. Поговорить есть о чем, всего не опишешь. Отчим просит, чтобы ты писал ему на Бугульму».

Тем временем, я подал заявление начальнику Белорусской железной дороги следующего содержания:

«В последней Вашей телеграмме мне приказано прибыть вместе с товарищем Кашлачевым в Горький. Прошу Вашего разрешения приехать в Горький не вместе с т. Кашлачевым, а по маршруту: Уфа, Дружинино, Казнь, Горький, дабы иметь возможность заехать к семье, живущей в г. Ижевске. Этот маршрут не на много длиннее кратчайшего пути, и я убедительно прошу удовлетворить мою просьбу и дать возможность побывать у семьи. А. Мороз».

09.10.1942

В письме к жене Шуре в Ижевск я описывал новости последних дней, которые менялись с удивительным непостоянством:

«Я еще в Абдулино. За эти дни было распоряжение, что я должен со всеми документами выехать в Горький. О моем заезде в Ижевск мой начальник говорит, что такого билета дать не может без разрешения свыше. Заявление о разрешении заезда я послал вчера. Итак, до вчерашнего дня я имел назначения на Северо-Печорскую железную дорогу или на Горьковскую. Вчера же приехал из Москвы наш главбух Белорусской железной дороги Кровин М.И. и сказал, что я, вероятно, с ним поеду в Москву. Буду ждать распоряжения, уже третьего, насчет Москвы. Конечно, если в Москву, то это уже совсем не по дороге…».

В своей открытке ко мне в Абдулино жена Шура ничего нового не сообщает: пишет о полученных ею письмах, о том, как прошел день. И, конечно, ждет моего приезда к ним. Я уже и не рад, что пообещал – ничего толком сам не знаю, как все обернется.

Брат Шура сообщил моим в Ижевск, что он шлет привет из <…> (вытерто цензурой) с фронта и просит сообщить об этом мне.

«…Выслал вам семь фотокарточек, где снят курсантом, а из Красного холма вышлют, где я командир. Посмотрите и вспомните меня. Жаль, что не имею связи с отцом. Если будет возможность, вышлю вам, Шура, аттестат, а вы – отцу. Как вы живете, где находится Саша?».

В обратном адресе: ППС 1402 часть 140, дальше вычеркнуто.

10.10.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«…Жаль, что не осталось фотоснимка умершего Вериного Борика. Ты смотри, Шура, своих зайчиков, их нужно сохранить для более счастливых дней. Веру обязательно своди к врачу. Что смеются с лаптей – не обращай внимание. Только не простудись в них. Загони что-либо и купи себе обувь. Пиши чаще в местком насчет обуви. Зря я зародил мысль о приезде к вам. Теперь уже к Горькому и Северо-Печорской прибавилось назначение в Москву, а может придет еще и четвертое. Только закончил письмо в колхоз Вере. Идет дождь. На почту не добраться, грязь. Не знаю, удастся ли сварить суп, котел еще не разжигали… Суп сварил, котелок твой здорово выручает. Дождь перестал, иду в столовую насчет обеда, а свой суп на ужин оставил. Хлеб пока получаю по 800 граммов. Завариваю малину, что ты дала. Как вспомню нашу согласную жизнь, так просто не верится. Пиши, твои открытки я просматриваю и читаю по несколько раз».

11.10.1942

В своем письме в колхоз соболезную по поводу смерти Борика.

Обещание Кровина взять меня с собой в Москву пока не имело никакой твердой почвы, а Вижунов из Горького продолжал командовать.

14.10.1942

Телеграмма Вижунова из Горького:

«Абдулино Кбш зам п Кашлачеву № 1233, Машина А 2-53-18 мотор 212046 шасси 64797 высылайте паспорта всех машин. Телеграфьте прибытие грузов. Форсируйте окончание дел для возможности личного выезда. Разрешаю удовлетворить просьбу частично вашему усмотрению. Морозу разрешаю заезд ограничением времени. Подводами обратитесь НЖЧ. Вижунов».

15.10.1942

Жена Шура написала мне в открытке в Абдулино, что ждет моего заезда. Просит взять свои валенки для ремонта, чтобы купил масла топленого («деньги верну») и чеснока, У них холодно. Просит, чтобы привез перчатки. Жалуется – после работы мало спала. Дочка Вера еще болеет.

16.10.1942

Жена Шура пишет в своем письме, что получила от меня деньги, предлагает больше не посылать. Советует купить пуд картошки и масла, потому что в Москве все дорого. Говорит о новом варианте моей отправки – о поездке в Москву она уже знает.

В этот же день я строчу жене Шуре:

«В вагоне холодно, мерзнут руки, ноги, нос. Ночью закручиваюсь с головой. Спасибо, что пишешь – твои письма согревают. Варить негде. Изменений пока нет. Побольше накручивай портянок, не мочи ноги, а что смеются, то плюй на них, настоящий человек смеяться не будет. Сейчас по вагону бегает Бортников, тоже греет ноги. Он на днях едет на Северо-Печорскую. Говорит, вся его семья болеет малярией. Они живут в Раевке, недалеко от Уфы. Наверно, до конца месяца я буду здесь. Пиши, в какой комнате сейчас живете?».

18.10.1942

В очередном письме жене Шуре я снова жалуюсь на холод в вагоне.

«…Очень рад, что вы не голодаете и не мерзнете. Пишу письмо, а ноги заколели. Сейчас побегу на вокзал погреться. Сварил бы картошки, но нет очага. Обедаю в столовке: обед сносный, но малая порция. С отъездом пока тоже все попуталось. Но я, на всякий случай, приготовил тебе мыло, пол-литра масла топленого, фуфайку, носки, а вот как их передать тебе? Почему молчишь насчет перешивки моей шинели на пальто? Хватит ли на зиму дров?».

21.10.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«В вагоне холодно. Как будто к первому ноября должны выехать отсюда. Куда я поеду – пока точно не знаю, но договорился с начальством, что если даже и в Москву, то к вам заеду. Но это только тогда, когда буду иметь на руках билет. Деньги за первую половину октября я тебе пока не шлю, оставлю на покупку тебе масла. О заезде в колхоз – посмотрим, мне дадут только один день. Когда приеду, отпросись на день от работы. Итак, опять появилась надежда на свидание с вами, если что не помешает этому, то жди».

В этот же день, когда я с таким оптимизмом готовил себя и Шуру ко встрече, она строчила мне письмо о своих новостях в последние дни: напомнила о смерти Борика от кори и воспаления легких, о том, как переживают горе Вера и бабушка. Описывает свою поездку 18 октября в колхоз:

«Поездом приехала на «Ударник», дальше по пути темнота, грязь чуть не по колено. Перед деревней сбились с дороги, зажигали спички. В общем, все на свете прокляла. Пришла домой – мама накормила, легла спать – чуть согрелась. Утром пошли на перекопку, я заработала себе три пуда картошки. Мама взяла себе мелкую, мне отдала крупную. На следующий день, когда возвращалась домой, шел мокрый снег – очень замерзла, дома переоделась в сухое и так, уставшая, пошла на работу. Как только не заболела! Но все обошлось благополучно. Принесла 4 литра молока, круп один килограмм, три яйца, масла 100 граммов. Давали капусты, но я не взяла – тяжело нести. Дали немного хлеба. Эта поездка была тяжелая. Все ради детей – сама бы не ходила. Сегодня думаю уволиться на три дня, да поехать еще на перекопку картошки. Не знаю, уволят ли? Вера в школу еще не ходит, ей уже лучше и скоро пойдет. Борик в садик ходит, у него на лице такие «вавки», как у Веры. Это от простуды. Обуви мне пока не дали. Деньги мне не отправляй, покупай себе молока, у вас оно дешевле, а у нас 70 рублей за литр. Мы пока картошкой и хлебом сыты, и ты свои деньги пусти, как я советую. Будешь ехать – купи масло. Вера просила заехать к ней. Ты ей, Саша, пиши, утешь ее. От Шурика есть письмо, от батьки нет. Не знаю, пересылать ли батьке справку, присланную Шуриком, может он уже в другом месте. Приезжай, будем ждать».

22.10.1942

Как и писала мне жена Шура, она просила уволить ее, но не на три дня, а на семь. Вот ее заявление от 22 октября 1942 г.:

«Помощнику директора отдела найма и увольнения 71-го завода от работницы Мороз. Заявление. Прошу меня уволить на семь дней, так как я не имею средств к проживанию. Я хочу съездить к матери в деревню, она работает в колхозе, может чем поможет. У меня осталась только детская карточка на хлеб, кроме хлеба ничего нет, крупяную карточку уже проели, обедать нечем и дети дома голодные. Мать пишет, что у них в колхозе есть работа по уборке огородов. Прошу дать мне возможность, пока есть работа в колхозе, что-нибудь заработать из продуктов. За всю работу платят картофелем, и поэтому прошу меня уволить, так как нахожусь в безвыходном положении. Я получила зарплату за сентябрь 131 рубль, и как я на эти деньги проживу с двумя малолетними детьми 10 лет и 4 года? Прошу разобрать мое заявление и не отказать в просьбе, посодействовать как эвакуированной. Просит Мороз А.Х.».

Сбоку на уголке неутешительная резолюция: «Начальнику цеха № 27 Андропову. Уволить не могу, так как в смене Большакова уволил 4 человека и работать некому». Так кадровик «посочувствовал» моей бедной Шуре.

Как я узнал позже, Шуру все же отпустили на восемь дней.

02.11.1942

Неожиданно для меня мы очутились в Раевке. Почему именно здесь, мне не совсем понятно, и я, грешным делом, подумал, не связана ли эта поездка с тем, что семья Бортникова М.М. здесь, в Раевке? А возможно я заблуждаюсь.

Во всяком случае, довольно бодрое письмо я пишу Шуре из этого места:

«Вчера, в Абдулино, получил от тебя письмо и открытку с колхоза. Раевка в 130 км от Абдулино, здесь пробудем три дня и вернемся обратно, а оттуда я поеду к вам. Готовься к торжественной встрече с пол-литра и закуской. Поздравляю вас с 25-й годовщиной октября. Рад, что накопали картошки. Надеюсь, что вы выглядите лучше, чем в прошлую встречу. Где я буду – пока сам не знаю, важно то, что увидимся. Верочке на ее письмо ответил. В Раевку приехали со своими вагонами, получили дрова, уголь, так что теперь не мерзнем. За октябрь деньги тебе не выслал – кое-что купил».

06.11.1942

Пришла телеграмма: с отправкой вагонов воздержаться до распоряжения.

А насчет меня пришла телеграмма из НГПС:

«№ 4827-35 06.11 4-10 Абдулино КБЖ отчетной группе Белорусской Кашлачеву копия Акмолинск КРГД начальнику Картранстопа Тимохину. Откомандируйте станцию Акмолинск Карагандинской распоряжение начальника Картранстопа работника группы Мороз А.А. для работы главбухом топливной инспекции. Исполнение телеграфируйте. ЦТП Волков».

Да, это была неожиданная новость!

Все варианты об откомандировании меня на Горьковскую, на Северо-Печорскую, в Москву, все обещания устроить заезд в Ижевск – все летело к чертям! Маршруты на Горький, Печору, то есть на север и московский на запад перечеркивались этим неведомым – на восток. Естественно, что я сразу же забил тревогу насчет заезда к семье, так как Кашлачев не решался дать билет на Акмолинск через Ижевск.

В тот же день, когда пришла телеграмма, я посылаю ответную:

«ЦГЛ Волкову. Убедительно прошу разрешить ехать Акмолинск согласно вашей телеграмме № 4827 с заездом к семье Ижевск. Главбух группы Мороз».

К сожалению, это был «глас вопиющего в пустыне» – ответа не было.

07.11.1942

Письмо жене Шуре в Ижевск из Абдулино:

«Здравствуйте, Шура и мои зайчики Вера и Борик! Поздравляю вас с 25-й годовщиной Октября!

На дворе буран, снег, ветер валит с ног. В вагоне жарко. Пообедал хорошо – за 3 руб. 15 коп., а выходя из столовки нашел 3 рубля, значит, пообедал даром. Из Раевки приехали вчера. Я писал тебе из Раевки о скорой встрече. Когда прибыли в Абдулино, здесь на ждал сюрприз… Телеграммой из НКПС я назначаюсь главным бухгалтером топливной инспекции в Акмолинск. Стал договариваться со своим начальником насчет заезда в Ижевск, а он – не близко, боится нарушить распоряжение НКПС и дать кружной путь. Тогда я за свой счет послал телеграмму в НКПС с просьбой разрешить заезд к вам. Не знаю, что ответят, но надежды не теряю. Я уже не рад, что взбудоражил вас поездкой, лучше бы приехал неожиданно. Я, Шура, не виноват, что так все меняется. На сегодняшний день положение такое, а что будет завтра – не знаю. Я уже тебе и деньги не посылал, и гостинцы приготовил, и вдруг все рушится с поездкой… Ваш Саша».

Не получив ответа на свою телеграмму, я отправил вторую следующего содержания:

«Москва ЦГЛ Волкову НКПС Расчет с работниками и отчет заканчиваю 13 ноября. Разрешите кратковременный заезд к семье в Ижевск по пути в Акмолинск согласно Вашей телеграммы 4827. Главбух оперативной группы Мороз».

12.11.1942

Наконец, начальник оперативной группы Белорусской железной дороги Кашлачев издает такой приказ:

«Приказ по оперативной группе Управления Белорусской железной дороги № 213 от 12.11.1942 по личному составу. На основании телеграммы ЦГЛ № 4827 от 06.11.1942 главного бухгалтера оперативной группы Белорусской железной дороги Мороза Александра Александровича откомандировать в распоряжение начальника Картранстопа на должность главного бухгалтера топливной инспекции. Начальник оперативной группы Бел. ж.д. Кашлачев».

Прихлопнул печать и вручил мне приказ. В трудовой книжке кадровик Ломакин, да и сам Кашлачев, с оговорками позачеркивали мои «перемещения» на Северо-Печорскую и Горьковскую железные дороги, оставив последнее – «Картранстопа» и, выдав мне разовый билет от 13.11.1942 сроком до 31.12.1942 № 053845 до Акмолинска через Челябинск, Курган, Петропавловск, пожали мне руку и пожелали доброго пути.

Оба они, Кашлачев и Ломакин, были неплохие люди, и воспоминания о них у меня самые положительные. Особенно сочувственно ко мне относился Кашлачев, и не его вина, что я, несмотря на страстное желание хоть на день попасть к семье, так и не попал, а покатил на восток, все удаляясь от нее.

14.11.1942

Я, находясь еще в Абдулино, пишу жене Шуре последнее письмо отсюда:

«Так ничего и не вышло с поездкой к вам. Я послал в НКПС три телеграммы, но ответа не было. Если бы ты знала, Шура, мое настроение сейчас… Оно отвратительное. Тем более, что мне все время обещали, а напоследок подложили свинью. Теперь все, что приготовил вам, придется таскать с собой. И вам деньги не слал за весь октябрь. В общем, сбили меня с панталыку. Сегодня послал тебе, Шура, за ноябрь 300 рублей. Получил от Веры и Верочки письма, что ты в колхозе на восемь дней. Буду писать с дороги, а ты пиши на Акмолинск до востребования. Пиши чаще, скучно без писем. Все мои планы пошли насмарку. Что делать, время военное, и нужно делать то, что приказывают».

15.11.1942

На перегоне Уфа-Челябинск писал жене Шуре в Ижевск:

«Лежу на третьей полке, на остановках пишу это письмо. Вчера в четыре вечера выехал из Абдулино. До Уфы, до шести часов утра, стоял в проходе, было холодно. Потом занял третью полку, пишу лежа. Затопили – стало тепло. Бердяуш, где я делал пересадку к вам, к сожалению, проехали мимо. Много пережил я за время до отъезда – мой начальник обещал дать билет для заезда к вам, а когда пришла телеграмма из Акмолинска – не дал. Обидно, но что поделаешь. Неудобно и темно писать, пока на этом закончу. Бегу опустить это письмо».

16.11.1942

В Челябинске я написал письмо жене Шуре в Ижевск:

«Миновав Бердяуш, я окончательно смирился с тем, что не пришлось увидеться со своей семьей. В Челябинск приехал 16 ноября утром, уехать думаю 17 ноября в час ночи. Пишу на колене, неудобно. Недавно пообедал, померз, пока получил обед. Мороз небольшой, снега мало. Был в городе – Челябинск лучше Ижевска, да и, пожалуй, лучше нашего Гомеля. На вокзале требуют справку о санобработке. Пошел в баню. В бане холодно, никакой обработки там не оказалось, и я занялся «самообработкой». Постирал белье, кое-как высушил. Справку мне выдали. На вокзале достал плацкарту, так что спать буду. Еще раз сходил в город: до центра порядочно, но до часа ночи нужно убить время. Цены на базаре, как в Ижевске. Как питаюсь в дороге? Хлеба маловато, ем сухую воблу. Напиши, Шура, что делать с маслом топленым, у меня его два пол-литра и один фунт отдельно, это все предназначено вам. Как долго оно может храниться? То же самое с чесноком. Я послал тебе за ноябрь 300 рублей, а за октябрь не выслал – на них купил масло и все впустую, раз не попало по назначению. Не теряй надежды, Шурочка, увидимся, но когда – не знаю. Будет и на нашей улице праздник, как сказал товарищ Сталин. Сколько накопала картошки за восемь дней? Так я толченки и помидоров не поел…».