Навстречу звезде

Часа полтора ходьбы по пыльной грязной улице, населённой в большей степени собаками, нежели людьми, привели меня на небольшую площадь, заставленную, как попало, чадящими, видавшими виды автобусами. Вокруг них толпились люди. Потные нервные люди с баулами, набитыми пожитками, с детьми на руках, с проклятиями на языках. Все они стремились залезть в автобусы. Справа от площади среди одноэтажных частных домиков выделялось здание вокзала. Тёмно-серый, без архитектурных изысков, двухэтажный бетонный короб, словно бункер, намекающий людям, что спасение внутри него. Вокзал всегда дарит спасение. А точнее, не само спасение, а надежду. Мне он дарил надежду на то, что я быстро покину этот город и продвинусь на север.

Внутри вокзала воздух стоял настолько густой, что, казалось, можно плыть в нём как в воде. Воздух был наполнен запахом горелого растительного масла, пота и дешёвого парфюма, тщетно пытающегося перебить другие ароматы. У окна с надписью «касса» выстроилась очередь. Люди друг за другом подходили к окошку и выкрикивали даты и время рейсов, брызгая слюной в стекло, за которым сидела кассирша, боясь быть неуслышанными, несмотря на установленный перед стеклом микрофон. Очередь двигалась быстро, шаркая ногами, протирая колеи в мраморном полу. И наконец, дошла до меня. Судя по карте на стене вокзала, мне нужно было попасть в город Бенетнаш, до него я и попросил билеты на сегодняшний ближайший рейс. Глаза кассирши оторвались от монитора компьютера и с удивлением взглянули на меня. Как выяснилось, билеты бронируют и покупают за неделю, а то и две до поездки. Автобусов не хватает. Бывают отказные билеты, но мне не повезло.

Я был огорчён. На гостиницу денег у меня не было. Ночевать на улице с собаками меня не радовало, а в зал ожидания без билета не пускали. Я вышел на улицу, сел на грязную скамейку. Надо было подумать, что делать дальше.

По площади сновали пассажиры, метались автобусы, у пирожковых ларьков кружили вороны, собаки ждали оброненной еды или зазевавшейся птицы, скрываясь под скамьями и в закоулках. Моё внимание привлёк мальчишка, снующий от автобуса к автобусу. Он подбегал к каждой двери, куда начиналась посадка пассажиров, становился напротив них и, соединив вытянутые ладоши, непрерывно кланялся, пока люди заходили в автобус. Так повторялось множество раз. Я видел, что он поглядывает на меня, видимо, заметив мой интерес.

Как-то незаметно он скрылся из поля зрения, и я уже подзабыл о нём, как вдруг кто-то резко подсел ко мне на скамью и ткнул локтем в бок. Это был тот самый ребёнок.

– Чё палишь? Конкуренцию создать хочешь? – резко спросил меня паренёк, нагло глядя в глаза.

От неожиданности я не сразу нашёл, что ответить. А он продолжал давить. Несмотря на то, что он был мне едва по грудь, он будто окружал меня своим биополем, сдавливая и нарушая моё личное пространство, отчего найти слова было ещё сложнее.

– Что?

– Что-что? Слабоумный, что ли? Чё надо здесь? Чё следил за мной? На перо захотел? Сейчас устроим. Пошли, отойдём, – не унимался мальчик.

– Никто за тобой не следил, – сумел я вставить в его фонтанирующий монолог.

– А чё тогда тут делаешь?

– Уехать хотел из этой дыры, а билетов нет.

– Что дыра, это ты прав. Билеты тут все по связям выкупают, потом перепродают, но тоже всё за пару дней разбирают. Город большой, работы нет. И что, ты так и будешь сидеть здесь, пока билет на тебя не свалится?

– Не знаю пока.

– Иди за мной.

– На перо? – с улыбкой спросил я.

– Накормлю тебя.

И мы пошли куда-то по диагонали через площадь в сторону старых тополей, окруживших развалившееся здание котельной. Около упавшего дерева лежали мягкие пёстрые подушки от какого-то дивана. Они были накрыты полиэтиленом и, несмотря на весь окружающий пейзаж, выглядели чистыми. Беспризорник с удовольствием плюхнулся на одну из подушек и предложил мне последовать его примеру. Он достал из лежащего рядом рюкзака пакет. Развернул его и протянул мне.

– Угощайся. – В пакете лежало три хот-дога, обмотанные фольгой, и бутылка газировки.

За перекусом он расспросил меня о моей дороге, откуда и куда я двигаюсь. О себе же он не промолвил и слова, явно считая меня недостойным услышать его историю, не таким близким человеком. Удовлетворив своё любопытство и наевшись, беспризорник предложил мне идти из города по направлению к Бенетнашу в надежде, что один из автобусов меня подберёт. Я поблагодарил его за столь тактичное спроваживание, но сказал, что всё же покручусь на вокзале немного, быть может, появится отказной билет.

Снова отстояв очередь в билетную кассу и получив отрицательный ответ, я удобней сел на уличную скамью. В ожидании билета я смотрел на снующего попрошайку, накормившего меня, и на людей, ему подающих. На удивление чем хуже выглядел человек, тем больше была вероятность пожертвования. Старушки в затёртой одежде и сгорбленные под тяжестью житейского опыта почти всегда подавали, как и беззубые мужики, сплёвывая на землю, всё же подавали, кто деньги, кто сигареты или еду. Редкие, хорошо одетые люди просто шарахались от подростка как от прокажённого. Почему? Боязнь испачкать новое пальто или боязнь увидеть мир другим? Наверное, просто из пресловутого презрения. Но презирая других, всегда вызываешь презрение к себе.

Ещё раз я пошёл шаркать подошвами ботинок в ногу с очередью, и вновь билета не было. Я решил идти в сторону притягивающего меня севера. Время шло к вечеру, но я рассчитывал успеть выйти из города и добраться до какой-нибудь посадки или перелеска.

Ливень хлынул неожиданно и был такой силы, что я полностью промок за несколько секунд, которые мне понадобились, чтобы добежать обратно до вокзала.

Под крышей толпилось много людей, все толкались, будто с неба шёл кислотный ливень. Вдруг раздался чей-то крик: «Он пытался залезть мне в карман! Держите его! Вор!». Я сразу понял, о ком речь и, направившись к кричащей женщине, столкнулся с подростком, юрко продирающимся через толпу. В глазах его искрился азарт, он узнал меня.

– Стой здесь! Кстати, меня Роберт зовут, – выпалил он и поспешил дальше. Буквально через десять минут он вернулся с пакетом и потянул меня за собой.

– Что-то долго её нет, – бормотал он по пути к краю перрона.

Там мы остановились, поливаемые непрекращающимся ливнем. Подросток, явно чем-то встревоженный, отчаянно вглядывался в водную пелену, пока в ней не появился расплывчатый силуэт. Я с трудом мог разобрать, человек ли это, дождь заливал мне глаза.

Его подруга была, не знаю точно, аутистом или дауном, а может, это последствия какой-нибудь психологической травмы, в общем, она была не в норме. Она шла к нам мелкими шажками, не поднимая головы. Взгляд её казался неуловимым. Маленькие тёмные глаза постоянно ходили из стороны в сторону, будто повторяя движения довольно широких плеч. У неё был высокий большой лоб, ещё сильнее скрывающий глаза, и при этом миниатюрная детская нижняя часть лица. Гера была крупной девочкой. Её фигура не выдавала её половой принадлежности, кроме того, Роберт регулярно стриг ей волосы почти под корень. С его слов, так гораздо безопаснее. Беззащитной девочке-подростку, да ещё и слабоумной, не прожить на улице и недели. Извращенцев куда больше, чем кажется. Увидев своё превосходство и беззащитность другого, многие раскрывают невероятно омерзительные стороны души.

Она вымокла ещё хлестче, чем я. И Роберт быстро взял её под руку и повёл к тем тополям, где мы с ним ели.

Зайдя в разрушенное здание, мы прошли пару помещений и спустились по лестнице. Непосредственно на входе в подвал стояла металлическая ржавая дверь. Роберт наклонился и откуда-то из щелей в кирпичах вытащил большой ключ. Дверь со скрипом распахнулась, выпустив наружу резкий запах костра и грязных вещей.

Внутри было темно и сыро. Под ногами шуршали разбросанные газеты и упаковки. Роберт быстро юркнул во тьму, и загорелся первый огонёк свечи, затем ещё один и ещё, по периметру помещения подросток зажёг семь свечей. Они осветили грубые бетонные стены, в двух местах закрытые плакатами незнакомых мне музыкальных групп. В дальнем конце подвала возвышалось нечто, напоминающее кровать. Её основание было сделано из аккуратно сложенных газет, тряпок, пакетов, будто свитое птичье гнездо, на горе мусора лежали в изобилии подушки разного размера и несколько больших матрасов, всё это убранство было покрыто старыми пятнами, потёками, из разреза на одном из матрацев торчали пружины. Его мне и стянул с кровати и оттащил в противоположный угол Роберт.

– Та суперкровать наша с Герой, этот матрац тебе, не обращай внимания на дырку, зато он толще, – сказал мне мой сегодняшний друг и занялся своей мокрой одеждой. Он потушил одну из свечей и в тёмном углу, отвернувшись ко мне, дал переодеться Герде, затем сам сменил одежду.

– Она твоя сестра? – аккуратно спросил я.

– Да. Типа того, – ответил Роберт, – она попрошайничает у магазина овощей и фруктов, иногда помогает разгружать товар с машин и относит мусор за фрукты. Кроме того, много подпорченных каждый день можно набрать. Компот даже иногда варим. – На его лице, наконец, появилась улыбка. Такая детская, искренняя улыбка, напомнившая мне, что он ещё ребёнок. Кроме его роста и вот этой редкой улыбки, ничего не выдавало в нём незрелости. Он был боец, борец за жизнь свою и своей боевой подруги. Капли дождя смыли с его лица сажу и копоть. Его волосы оказались золотистого цвета, он был скорее блондином, нежели русым, как казалось до этого. Кожа была не по возрасту дряблой, на лице – морщинистой, глаза почти прозрачные, словно льдинки. На лице и руках множество мелких шрамов, на шее большой белёсый ожог. – Ей тринадцать лет, на год старше меня, в этом городе её нашёл, еле живую, по помойкам шарилась, там же и спала, в помоях. Как её не убили до того, как я нашёл, не понимаю.

– Гера, ты принесла нам что-нибудь поесть? Не стесняйся, он такой же, как и мы – беглец.

Девочка стояла в углу жилища, глядя в пол, и неуклюже пыталась снять с плеч маленький тряпочный рюкзачок. Роберт подошёл и помог ей. Забрав рюкзак, он прошёл в центр и высыпал содержимое на лежащую там картонку. Из сумки выпали яблоки и груши со смятыми потемневшими боками, и шлепнулись, как мокрая тряпка, штук пять давно переспевших бананов.

– О! Да тут целый пир! – воскликнул Роберт и бросил мне яблоко. – Не обессудь, но, несмотря на то, что ты наш гость, работа найдётся всем. Сходи, помой фрукты, пока мы приберём тебе спальное место.

Я вышел из жилья беспризорников и направился к бочке с водой, которую Роберт, как сказал, украл на ремонтной базе автовокзала как раз для этих нужд. За время моего отсутствия почти ничего не изменилось. Огонь от свечей скромно освещал помещение размером с гараж для одного автомобиля. Серые бетонные стены поглощали тепло огня, храня подвальную сырость. В углу, где мне отвели место, лежал матрац. На полу гнили толстым слоем газеты. На картонной имитации стола появились три кружки, наполовину наполненные какой-то жидкостью. Я положил яблоки и груши и сел на низенький табурет у нашего стола.

– Итак, – резко начал Роберт, встав со своего царского ложа, где он что-то шептал Гере, поглаживая её голову, – обряд посвящения таков: берёшь кружку, выпиваешь залпом, затем берёшь одно яблоко и одну грушу и идёшь к себе в угол, ешь и отправляешься в свои мечты до утра. Ясно?

– Да! – резко и громко сказал я, не давая повода усомниться в моих намерениях вступить в ряды «Беглецов». Хотя пока ещё я не знал, почему Роберт меня так назвал.

Сделав большой резкий глоток из кружки, я забыл обо всём. Это было что-то убийственное. Как, наверное, выпить лаву или как заставить сотни пчёл ужалить тебя в рот, нос и глаза. Напиток был будто смесью всех самых отвратительных вкусов и запахов. Но на счастье не оставлял послевкусия, и рой пьяных пчёл пламенным потоком понёсся в мой желудок. Я хотел было открыть рот, чтоб высказать свои впечатления, но Роберт жестом показал мне, чтобы я молчал и отправлялся спать.

Я никак не мог уснуть от холода сырого бетона, несмотря на матрац. На обрывке газеты, лежащей перед моим лицом, была напечатана очередная трагичная история из местного быта. Одинокий мужчина, пьющий каждый день перед работой стакан самогона и после работы ещё один, познакомился с женщиной, влюбился. Она, будучи ярой трезвенницей, с истерикой запрещает ему пить, он в первый раз за 15 лет едет на работу трезвым и сбивает ребёнка. Ребёнок, возможно, суицидник и прыгнул под машину. Но кто виноват? Любовь женщины – ведь забота о здоровье, безусловно, проявление любви? Мужик? Водка? Или виновато смоделированное однозначное предвзятое отношение к алкоголю? Виновата негибкость. Алкоголь не однозначное зло, а трезвость не однозначное добро.

День восемнадцатый, 5 сентября

Утром я проснулся от неприятного запаха сигаретного дыма. Роберт курил, не вставая с кровати, свечи почти догорели, в щели входной двери угадывался тусклый солнечный свет. С нагретого мной матраца вставать не хотелось, но Роб, энергично соскочив, жестом призвал последовать меня за ним.

Сбоку от здания был небольшой расчищенный от травы участок, где под пластиковым решётчатым ящиком сидел пойманный голубь. Роберт ежедневно ставил этот ящик, опирая один его край на палку, к которой была привязана корочка хлеба. Вытащив голубя, он без промедления свернул ему шею и сунул труп себе в карман. Ловушку он тут же восстановил. Вернувшись обратно к входу, Роб мастерски выпотрошил голубя и, сунув в обрезанную пластиковую бутылку тушку, сварил её на пламени газовой горелки. Обед был готов.

Затем он потащил меня куда-то дворами, пару раз мы перелазили через заборы и наконец вышли к трёхэтажному торговому центру.

Беспризорник сказал мне сесть на углу этого здания и просить милостыню. Сам же он занял позицию на небольшой площади у центрального входа.

Мне никто ничего не подавал, какой-то дед, проходя мимо, даже плюнул в мою сторону. У Роберта же дела шли на ура. Он суетливо бегал от одного прохожего к другому, иногда зачем-то тыкая в меня пальцем. Я сидел смирно, пока он не подбежал ко мне.

– Ну и улов… Драную собаку на угол посади, и то больше насобирает.

– Ты зачем пальцем на меня показывал? – спокойно спросил я.

– Да сегодня такая легенда была, что ты мой старший брат, больной на голову, а мне тебя содержать приходится, потому что родители пьют беспробудно.

– Лихо, хоть драму пиши.

– Пиши не пиши, а сколько надо я набрал.

И Роб поспешил обратно в сторону вокзала. По пути мы зашли в магазин промышленных товаров, где Роберт на всю мелочь набрал какого-то клея.

Мы спустились в подвал, Роб был сильно возбуждён, он рылся в тряпье и мусоре, пока не нашёл какую-то грязную кастрюлю. В неё он вылил весь клей, бережно сложив пустые тюбики в пустой целлофановый пакет. В эту же кастрюлю он что-то насыпал из кармана и, подобрав с пола деревянную палку, начал мешать содержимое. Он игриво поглядывал на меня, пританцовывал, словно варил какое-то шаманское зелье. Через некоторое время Роберт выбросил палку в сторону выхода и, не пролив ни капли, вылил из кастрюли получившуюся жидкость в пол-литровую бутылку. Он аккуратно поставил её на пол. Закурил сигарету, явно предвкушая удовольствие. Не докурив, он взял пакет с тюбиками и, выпустив туда сигаретный дым, вдохнул его вместе с парами клея. Меня заворожило всё предшествующее действо, поэтому я не отказался испытать на себе это сомнительное удовольствие. Закончив с ингаляциями, мы перешли к напиткам. Беспризорник достал откуда-то почти окаменевшие беляши в качестве закуски, но они не спасали от пойла Роберта-шамана. Это был тот же ужасный напиток, что и на моём вчерашнем посвящении.

Опьянев, Роберт рассказал, что с восьми лет блуждает. Началось всё с того, что он ушёл из дома и, заблудившись, питался на помойках, когда же полиция пыталась его поймать, ему удалось пролезть под забором и попасть на автовокзал, такой же, как и этот, там он спрятался в багажном отсеке автобуса. Автобус увёз его. После этого он попрошайничал и воровал где придётся. Точнее, на вокзалах, но на совершенно разных станциях. Он проворачивал свой трюк с багажным отсеком не менее пяти раз. Однажды его сильно избили такие же, как и он, вокзальные беспризорники. Но здесь он осел из-за Геры. В этом полузабытьи мы просидели много часов. Роб курил, дышал, пил, что-то несвязно рассказывал и, в конце концов, уснул.

Очнулся он резко, будто ни в чём ни бывало огляделся по сторонам и пошёл к выходу.

– Нам нужно встретить Геру, – сказал он и вышел, я последовал за ним.

Мы прошагали буквально несколько дворов, как увидели её, уже возвращающуюся домой. Дальнейшие действия продолжались на скрипящих ржавых качелях во дворе девятиэтажного длинного дома. Я плохо помню их. Мы пили, курили, кружились, качались, смеялись, пока не пошёл дождь.

Дождь лил холодный и сильный, но мой организм был настолько отравлен, что даже если бы на улице стояла хорошая погода, я бы предпочёл валяться на грязном матраце в подвале полуразрушенного здания. Пошатываясь от головокружения и тошноты, я брёл за Робертом в его притон. Он бормотал что-то всю дорогу, но я не понимал его слов. Рухнув на матрац, я совершенно выпал из реальности. Пламя свечей отбрасывало на стены блики, сливаясь с шумом дождя, это производило гипнотический эффект.

В моём полузабытьи появлялись и исчезали образы. То волк в огненной шкуре нёсся, сжигая дремучие леса и превращая их в электрификационные столбы, то ягуар бежал по руинам городов, и там, где он ступал, начинали расти деревья и появляться птицы. Когда один поглощал другого, всё исчезало, были лишь огненные блики на серых стенах. Заснув, я видел, как ягуар спокойно сел, и из лап его в землю начали стремительно врастать корни. Он закрыл глаза, и из его плеч и головы ввысь устремились ветви. Дерево это не прекращая росло. А вокруг дерева бегал огненный волк, тщетно стремясь его сжечь.

День девятнадцатый, 6 сентября

Утром я решил побродить немного по городу. Настроение было приятным. Вдумчиво-бестолковый какой-то настрой. На небе тяжёлые тучи были посечены золотом пробивающихся солнечных лучей. Было влажно, но достаточно тепло. Бредя по разбитому тротуару мимо какого-то административного здания, из намертво вкрученной болтами в асфальт корзинки я взял свежий выпуск местной газеты. «Родители, внимание!» – гласил заголовок одной из статей на первой странице. «Просмотрите сообщения в социальных сетях и на мобильных устройствах ваших детей. Доказан третий случай “управляемого” самоубийства в нашем городе…»

Я уже встречал это интересное словосочетание – «управляемое самоубийство», смысловая нагрузка позволяет сказать – дистанционное убийство, но, наверное, для журналиста именно самоубийство – более яркое слово. Это выражение относится к гремящему по всем городам символу детских самоубийств. Я уже неоднократно видел листовки, статьи, слышал радиовещания, призывающие остановить это безумие. Безумие под названием «Красная рыба».

«Красная рыба». Освещённая недавно во всех СМИ игра, даже распиаренная чёрным пиаром, под предлогом обратить внимание родителей на игры детей. Как будто это единственная опасная игра. Все люди заигрываются. Кто-то, как сын Ханта, в экстрим, кто-то в тусовки, становясь алкоголиком или наркоманом, кто-то под флагом благого протеста в защиту каких-нибудь прав, в борьбу за идеалы. Даже в любовь можно заиграться и, генерируя страдания, довести себя до помешательства или самоубийства.

В этой игре безликие кураторы постоянно навязывают тему самоубийства, подталкивают выполнять травмоопасные задания. И это ужасно. Но разве раньше не было самоубийств? Они были всегда. Суицидальных случаев не прибавилось, они объединились под общим флагом «Красной рыбы». И СМИ лишь привлекает своими сюжетами самоубийц.

Отвратительно, что эта группа смерти стала, не без помощи СМИ, щитом для дебильных родителей, которые потеряли своих детей. Очень просто свалить причины трагедии на безликую нематериальную сущность, на словосочетание. Никакие законы и никакие ограничения не помогут спасти людей от самоубийства, если жизнь не в состоянии предложить им более подходящий вариант.

Краснолицый, беззубый мужик, потерявший дочь, лёгшую под поезд, со стеклянными глазами в слезах проклинает создателей «Красной рыбы» и винит их во всём. И все ему сочувствуют, несмотря на то, что он трижды привлекался за сексуальное насилие над ребёнком, но был оправдан в связи с тем, что девочка отказывалась от своих показаний по просьбе матери.

Алкоголички-матери, потерявшие истощённых сыновей, спрыгнувших с заводской трубы, в истерике бьются о надгробья детей и продолжают пить, оправдывая теперь это горем.

И богатые дамочки рвут волосы, и богатые отцы посыпают голову пеплом. Их чадо наглоталось сильнодействующих препаратов. Недосмотревшая няня уже где-то в лесу, под слоем мокрой грязи. Виновата она и, конечно, «Красная рыба».

«Красная рыба» – это ужасно и недопустимо. Но принять свою вину сложнее, чем свалить всё на символ, назвав его сектой. Единственный путь обратить «Красную рыбу» во благо – увидеть, сколько людей готовы идти под этим флагом, почему они этого хотят, постараться избавиться от причин суицидальных наклонностей или хотя бы освещать, именно почему происходят самоубийства, а не оправдывать всё призрачной, уже почти мифической «Красной рыбой». Использовать группу смерти как средство мониторинга. Даже изолировав или уничтожив создателей игры и саму игру, не получится уничтожить самоубийства как факт. Лучше держать тогда руку на пульсе.

День двадцатый, 7 сентября

От долгого сна после вечерней дозы ядов спина и бока ныли. Достаточно приятная боль. Роб встал очень раздражённым. Не умываясь и не чистя зубы, тут же вставил в них сигарету и запыхтел часто, делая глубокие затяжки. Гера не хотела просыпаться. Она куталась в одеяло и недовольно сопела, силясь спрятаться от прохладного воздуха и табачного дыма…

– Когда тебя как шлюху пользуют на работе, заставляя делать ненавистные вещи за деньги, которых тебе хватит только на еду и лечение от социотриппера, ты себя чувствуешь нормальным человеком и с пренебрежением отдаёшь, просто отдаёшь часть денег мне, надеясь, что я смогу влиться в ваши ряды и начать такую же убогую жизнь. А я просто живу, просто забираю твои деньги…

– Что?

– Я больше тебе скажу. Знаешь, зависимость от общественного мнения – нынешний бич человечества. Не наркотики, не алкоголь, не курение. Всё это херня. Причём этой хернёй они тоже пользуются. Понимаешь, о чём я? Нельзя то, нельзя это, а то общество скривит рожу в отвращении и отвернётся от тебя. О господи, общество отвернётся от меня! Да похер вообще.

Большинство людей скорее думают о том, как к их действиям отнесётся общество, нежели, что их идеи дадут им. Боятся оказаться изгоями. И ты знаешь, что это общественное мнение убило огромное количество людей? Детей! Ты даже не представляешь, сколько трупов новорожденных сейчас плывут по канализациям мира, из-за того что рождены вне брака или несовершеннолетней, или от неизвестного отца, или ещё как-нибудь это рождение жизни не согласовано с распространённым общественным мнением. Задумайся. Я же сознательно шлю всё это общество…

Он отхлебнул из бутылки и тут же закурил.

– И теперь уже общественное мнение, точнее, общественное одобрение – это желанная вещь, которую можно купить за смешное тупое блевотное действие. Засунь палец в нос и заслужишь чуточку одобрения. Чем больше у тебя одобрения, тем больше его будет в будущем, оно растёт. И если ты совершенно убог, продажен, беспринципен, то сможешь даже получить реальную прибыль от желающих пропихнуть свою дурь…

– Что случилось, Роберт? – пытался я перебить это пламя злобы.

– Дурной сон. Родители убили в утробе младшего брата, добрачного…

Последние слова он еле выговорил, засыпая и утопая в своём наркотическом бреде. Или не бреде.

Валяться в подвале я больше не мог и вышел подышать относительно свежим воздухом.

Играя со встречным ветром в футбол катящимся мусором, я беззаботно бродил вокруг вокзала. В небе тусклое солнце совсем не грело, обозначало своё присутствие серо-песочным диском. На бордюре старого тротуара еле шевелилась умирающая оса. Она медленно, но с огромным старанием протирала передними лапками свои усики, иногда безуспешно пыталась перевернуться с бока на все шесть лап. Я взял её за крылья, чтобы рассмотреть поближе. Она затанцевала в руках, выбрасывая свой тайный кинжал из стороны в сторону. Насколько совершенны эти насекомые, а осы – совершенные хищники.

Когда я зашёл в подвал и включил фонарик, меня встретили вялый мат и недовольные лица Роберта и Геры. Они сидели в обнимку на куче тряпья, облокотившись на стену. У их ног лежал пластиковый пакет, наполненный клеем, и запах от него доносился до меня. Роберт что-то бормотал. Я не стал его слушать, не мог сдержать слёз и злости, видя, как убивают себя дети, погружённые в жестокую безнадёжность мира. Я вылез на улицу, сделал несколько глубоких вздохов и пошёл прочь от ужасов городского подземелья.