Якобы книга, или млечныемукидва

Заметно похолодало, закружил ветер, в беседку полетел снег. В связи с этим ребята предложили перебраться в зимнюю штаб-квартиру. Штаб-квартирой оказался уютно обставленный чердак, где свет зажигался вкручиванием лампочки в пробку, а друг против друга стояли два потрепанных, однако вполне еще пригодных для сидения дивана, главное: здесь было заметно теплее и безветреннее, чем в беседке.

Я пропустил еще стаканчик некой жидкости, которую мы условились называть между собой «портвейном», сосредоточенно прислушиваясь к зазвучавшей мелодии. Мелодию эту Горын аккуратно перебирал на гитаре, и мелодия захватывала меня целиком. Вспомнилось, как всю осень какая-то музыка играла, будто бы зрела во мне, однако я никак не мог ее уловить, нащупать мотив, тем более – понять, что это и откуда. В ту же минуту Горын принялся тихонько напевать: так, чтобы не побеспокоить жильцов с пятого этажа, что-то про «Strange days have found us, strange days have tracked us down», я был уже весьма близок к тому, чтобы угадать мелодию.

Когда он взял паузу, я спросил:

– Горын, а что это за песня?

– Ты че? Это ж ансамбль «Двери», тема «Strange days» с одноименного альбома «Strange days», 1967 год.

Надо сказать, что еще в далеком детстве меня изрядно поражала эта способность Горына энциклопедически знать все альбомы всех самобытных групп, порядок расположения в них песен, обстоятельства, сопровождавшие процесс звукозаписи, и даже даты релизов и различных переизданий.

– Точно. Очень мне… близка эта тема. Спасибо.

Я умолчал о том, что «тема» мне не столько «близка», сколько попросту звучит, нарастает во мне с каждым днем все сильней, удивительно точно передавая то самое настроение, в котором я так прочно застрял. Словом, именно эта песнь словно бы стала саундтреком тех приснопамятных странных дней. Подумалось еще, что, вернувшись домой, первым делом, конечно, я скачаю, выгружу-загружу эту мелодию и внимательно выслушаю во всей оригинальности, быть может, после этого даже что-нибудь для себя серьезно решу и пересмотрю. Например, как жить дальше и на что бросить свои усилия теперь, после краха всех иллюзий.

Посидев с дворовыми ребятами еще с полчаса и превозмогая желание потусовать дальше, я засобирался все же в карантин квартиры, честно отблагодарив тех за воистину прекрасный вечер и обещая, что не стану больше пропадать из их жизни на целые эпохи, если, конечно, зацеплюсь еще в повторном суде за право проживания в нашем дворе.

Вышагивая к своему подъезду мимо других подъездов, я наблюдал презабавную картину: снега на козырьках навалило в соотношении, на глазок, 7:1 к самому козырьку. «Вот они пресловутые ЖКХ-технологии, в истинном своем масштабе», – мелькнуло в моей голове, расшумевшейся от портвейна. Подойдя к двери родимого подъезда, мне захотелось вдруг постоять на воздухе еще: прочувствоваться зимней свежестью, повслушиваться в музыку ветра, повсматриваться в причудливую композицию северной гармонии, сотканной из тьмы, снега и света фонарей.

Так вот стоял я и подумывал о гримасах судьбы, которые совсем еще недавно казались сдержанными улыбками; о том, как этот хваленый мир в последнюю осень неожиданно предстал практически настолько же непостижимым и чужим, что и самый дальний в воображении космос. Мир, который словно бы задался целью обескуражить меня и оглушить, с легкостью достигая задуманного: делая друзей прохожими, работу пустой тратой времени, обращая любую любовь в фестиваль, фатальный карнавал предсказуемых уже неувязочек и нестыковочек, а обжитую и привычную планету в горящую комету, летящую прямо в черную дыру; мир, в котором вот так запросто замешалось добро на зле в один коварный коктейль, вязче самого дрянного портвейна.

Бывают, бывают в жизни периоды, когда кажется, что хуже уже быть просто не может, однако дальнейший ход событий наглядно показывает, что и может, и уже есть, и, что характерно, еще обязательно будет. Именно в такие минуты посещает первобытное воспоминание, что мир – это хитрый и ненасытный хищник, а человек, кем бы он себя ни возомнил, лишь добыча, пища этого мира. И чем уязвимее цель, чем загнаннее зверь, тем с большей охотой тот преследует свою добычу, и вот, должно быть, настало время, когда древний хищник со всей основательностью и последовательностью взялся за меня. Вместе с тем приходит и понимание, что все эти неиссякаемые проблемы и трудности – всего-навсего частная точка зрения. Точка зрения отстающей от стада антилопы, чувствующей жаркое дыхание изрядно проголодавшегося, настигающего льва. Вероятно, у антилопы в момент преследования тоже возникает ощущение, что все происходящее глубоко ошибочно и порочно, однако какие имеются варианты? Их всего два – собраться с последними силами и на сей раз уйти от погони, или выбиться из сил, запыхаться и остановиться, приняв неминуемое как неисповедимую закономерность и справедливость. И сдается мне, особенно тонко такие вещи чувствуются вовсе не в жаркой-жаркой Африке, не в глянцевой Америке, а именно в нашей странной стране, где милосердие так тесно сотрудничает с насилием, где правда едва отличима ото лжи, где так часто закрадывается мысль, что вся жизнь – какое-то одно большое недоразумение, выстроенное как зеркальное отражение иной, настоящей жизни, а здесь и сейчас все случается в каком-то математическом смысле безошибочно: строго противоположно всем макетам и мечтам.

Вдруг, в секунду тех размышлений, мною овладела какая-то неуемная жажда жизни. Не исключено, конечно, что это сказывалось действие портвейна, однако мне захотелось немедленно все наладить и поправить, назавтра же начать новую жизнь, даже, пожалуй, еще и сегодня; жизнь бескомпромиссную и к себе самому и ко всей той низости, которая так ловко научилась выдавать себя за возвышенность. Еще через миг я готов был уже мчать подавать апелляцию по квартирному вопросу, писать в Верховный суд, ехать в Страсбургский… если будет нужно – подождать Страшного, чтобы изложить там детали своего дела предельно доступно, подробно и обстоятельно.

Вспомнилось вдруг и о суде втором. О том, что придется теперь опять писать книгу, в течение года, что время уже идет. Тут же захотелось приступить к созидательному процессу без промедлений, прямо ворваться в квартиру – включить погромче найденную мелодию и приступить к работе, на уровне каких-нибудь замыслов и пунктиров хотя бы… заранее понимая, что патриотичной и воспитательной и эта книга станет едва ли, не мое это дело, оставим эту нишу кандидатам в лауреаты. Нет, то будет самая обыкновенная моя книга – ошибочная по определению, с криво заложенным фундаментом и оттого заведомо покосившаяся и недолговечная, исторически обреченная на забвение, затерянная в сетях паутины, где виртуально ее смогут прочесть миллионы, а реально это сделают хорошо если единицы. Тогда же я уже придумал даже имя главного персонажа, назову его как-нибудь… якобы оригинально. А Якобы и назову, раз уж слово прилипло, почему бы и нет?

Эйфория достигла своего пика в минуту осознания одной простой истины, что у меня, пожалуй, могут отобрать совсем все, от меня могут отвернуться вообще все, но никто и никогда не сумеет отнять вот эту прозрачную прохладу студеного воздуха, посягнуть на дружественный посвист ветра, на красоту скрытого за безысходностью туч неба. Нет, никому не по силам лишить меня надежд на скорую и спелую весну, перерождающуюся в беззаботное, веселое лето.

А впрочем, в следующее мгновение меня накрыло вдруг прямо противоположное настроение: то ли усталости, то ли тревоги. Так почему же здесь и сейчас: в этом мире, на этой планете и в этой стране торжествует столь сомнительная стабильность, в которой как сыр в масле катаются самые подлые, пошлые и ушлые, и именно эти циничные лицемеры, жулики и лжецы плещутся в достатке и избытке всего, а простые, нормальные вроде люди, к коим весьма осторожно я причислял и себя… как-то и не живут, а все больше существуют, прозябают и перебиваются. В тот миг особенно отчетливо ощутил я всем существом, как выражались в былые эпохи, всю жуткую тяжесть реального положения вещей: сердце стало как камень, рассыпаемый в песок.

Совершенно неожиданно тяжесть оказалась невыносимой, необъяснимой и больной. Словно бы диким зверем на меня набросилось что-то сверху, подмяло под себя, ударило и сокрушило. Последнее, что смутно помню: какие-то приглушенно-встревоженные голоса неизвестных, стаскивающих с меня снег, арматуру и бетонную разруху козырька.

Конец

Якобы книга

Голова 51. Кавычки «Айсберга»

Не оставалось никаких сомнений, что в каюте №210 состоялась смерть, о чем весьма живо свидетельствовали и увядшие, склонившие головы розы крупным планом, и собравшиеся вдоль борта сердобольные тетушки, и отважно помалкивающие джентльмены, так и норовящие заглянуть внутрь вышеупомянутой каюты, и, разумеется, тревожная музыка, разлившаяся в дрожащем эфире. Происходящее, чего греха таить, представляло определенный интерес и для меня, еще бы – убит был я.

А ведь всего пару часов тому назад, беззаботно отправившись в обеденный салон, намереваясь утолить голод, я будто бы и не догадывался, чем обернется эта безобидная, вошедшая в привычку затея. В коридоре меня остановила одна из картин, вывешенная среди прочих реквизитом на обозрение благодарной публики по всему пассажирскому пространству лайнера, который переправлял нас океаном, пожалуй, в красивейший из городов-великанов. Картина крайне заинтересовала меня именно что оригинальной и достоверной, как хотелось бы верить, передачей атмосферы этого города, в котором мне всегда мечталось побывать, да уж сколько лет как-то откладывалось и не складывалось. Замечу, что в действительности я никогда не был сколько-нибудь привязан к живописи, не смысля в ней ни черта, но в данном случае, по сценарию, мне надлежало отдать должное кисти неизвестного мастера взволнованным, влажным от восхищения взглядом.

То, что покой мне только снится и без приключений опять не обойдется, стало ясно, когда официант вперед заказанных блюд вручил мне золоченую визитку, а я, нацепив очки, считал с нее имя владельца и счел его опасным. Пробежавшись глазами по залу в поисках отправителя, довольно скоро я нашел, что искал: разве можно было не узнать эти пронзительные черные глаза, знаменитые усы и блестящую лысину? Компанию тому господину, как водится, составлял его компаньон-англичанин, наигранным жестом приглашавший разделить с ними трапезу.

– Что же, как ваши успехи на литературном поприще, друг мой, что-то давненько от вас ничего новенького не слышно, – порасспросив про иные дела, любезно полюбопытствовал собеседник.

– Эх, месье Пуаро, сколько же мы с вами уже не виделись!? Увы, увы, это дело мне пришлось оставить. Не пошло. Теперь я тоже в коммерции, тоска.

– Не отчаивайтесь, старина, все мы в каком-то смысле в коммерции. Продаем, что умеем, а то и вовсе продаемся заживо – выбор не велик! – задорно расхохотался на мою реплику Гастингс.

В таком ключе и протекала эта малоинтересная светская беседа, с шуточками и подначками, в обсуждении общих старых знакомых и давно минувших дней. Тему будущего мы старательно избегали, словно предчувствуя, что никакого будущего у нас нет. Хотя… вовсе не по этой причине во внутреннем кармане моего пиджака покоился фальшивый паспорт, и вовсе не потому я вызывающе не поинтересовался целью пребывания знаменитых сыщиков на лайнере, цель и без того была известна мне слишком хорошо, и они это знали. Знала и съемочная группа, снимавшая на камеру наш разученный диалог, пока что-то не вышло из-под контроля. Я догадался об этом, когда режиссер детективной ленты с рабочим названием «Айсберг» выкрикнул: «Стоп! Снято!», и все немедля занялись своими техническими и организационными моментами. И лишь на считанные секунды отвлекшись на миловидную ассистентку режиссера, я успел все же боковым зрением заметить, как коварный Гастингс своей длинной рукой всыпал в мой бокал вина какой-то порошок. Вероятно, стрихнин.

Удивительное дело, как часто все-таки общество бывает слеповато и глуповато в вопросах понимания простейших вещей, упрямо считая последних подонков своими кумирами и примерами для подражания; и сколько затем случается продолжительных пауз и неловких сцен, когда мифы сенсационно развенчиваются, и имена тех, о ком еще вчера судачили взахлеб, уже назавтра становится неудобно упоминать в приличном обществе даже шепотом. Так и в нашем случае: где бы ни оказались мои друзья Пуаро и Гастингс, всюду в самом скором времени неизбежно разгорались невиданные страсти – всевозможные изощренные убийства, пропажи фамильных реликвий или даже непредусмотренные расписанием остановки поездов в безлюдных местах. Однако никто и никогда не смел заподозрить их, обласканных прессой и критикой киногероев, исполняющих роли Пуаро и Гастингса. И каждый раз каким-то непостижимым образом тем удавалось филигранно свалить всю вину на какого-нибудь несчастного светопостановщика, иногда даже и продюсера; а тот или та, на кого пал их злосчастный выбор, как известно, практически обречены, впадая в ступор от такого потока правдоподобной лжи, что остается только диву даваться и невольно начинать подозревать в злодеянии самого себя, причем по заранее срежиссированному наглому плану.

Не стану грешить против истины: в глубине души я всегда восхищался выдающимся талантом моих старых знакомых, их умением перевернуть все с ног на голову и элегантно выйти сухими из воды. И все же, памятуя об обстоятельствах последней нашей с ними встречи, когда они узнали, что я знаю, я прекрасно понимал, кто станет следующей их жертвой. Конечно, я был лишь побочной жертвой, случайным свидетелем, которого желательно устранить, истинная же их цель находилась где-то поблизости. По всей видимости, это была дуреха-служанка Бетси, на которую внезапно обрушилось огромное наследство от усопшего заокеанского дядюшки, и та бесхитростно перевозила львиную долю несметных сокровищ в саквояже, небрежно спрятанном в ее же каюте, распихав остальные богатства по карманам фартука. Как бы то ни было, имея в виду остроту коллективного их разума и необычайную проницательность, мне стоило немалых усилий сделать вид, что я простодушно осушил бокальчик отравленного вина, чтобы наспех откланяться и удалиться в свою каюту, притворяясь, что мне внезапно поплохело.

Таким образом, и смерть моя была не более чем небольшим театральным представлением, рассчитанным на невзыскательную публику, падкую до подобных убийственных историй. Также это послужило предметом отвлечения от подлинного преступления, которое вскоре должно было произойти в совсем другой каюте.

Вынужден признать, что на съемках детектива «Айсберг» я оказался отнюдь не случайно, а после продолжительных переговоров с одним настоящим детективом, убедившим меня совместить небольшую работу с отпуском в городе мечты, поскольку и съемки, ради достоверности картинки, осуществлялись в открытом море и на действующем судне. Да и возможность поквитаться с парочкой прославленных супергероев, а на деле, уже известно, жуликов и воров, представлялась на редкость уникальной. Сам мой друг-детектив предусмотрительно остался на берегу, дабы не спугнуть крупную рыбу своим присутствием, а его помощники в эти минуты сидели в засаде в каюте служанки Бетси, которая, разумеется, была всего лишь подставной актрисой, недурно игравшей наживку. Мне же не оставалось ничего иного, кроме как, изображая жертву, мертвецки отдыхать с застывшей пеной у рта, вслушиваясь в крики чаек и ожидая, когда же все это закончится. К слову, по-своему данная ситуация представлялась мне даже занятной, потому как прежде подобных ролей мне исполнять еще не приходилось.

Наконец-то, ура, раздался долгожданный топот многочисленных ног, звуки отчаянной борьбы и изрыгаемых проклятий на французском и английском наречиях, против моей каюты уводили со скрученными руками детективов наоборот. Пуаро, а как иначе, успел даже бросить на меня свой фирменный гневный взгляд, в последнюю лишь секунду догадываясь, что я его все же перехитрил.

«Стоп! Снято!»

Стоило этой заветной фразе отзвучать, как мы бросились обниматься с «Пуаро». Съемки кинокартины о том, как одна съемочная группа снимает кинокартину про другую съемочную группу, которая, в свою очередь, снимает фильм про разоблачение Пуаро и Гастингса через участие моего персонажа и детектива, оставшегося на берегу, благополучно завершились. Это означало, что теперь мы можем преспокойно наслаждаться путешествием на яхте, исполнявшей роль лайнера, вместе с актерами, воплощавшими образы плохих Пуаро и Гастингса, а также прочей массовкой, попивая бренди и перекидываясь в карты, чтобы ближайшим утром оказаться в знаменитом городе №.

И тем удивительнее было наблюдать, как спустя буквально пару минут после триумфального окончания съемок, на «Айсберге» случилась натуральная уже паника: и среди настоящей съемочной группы, и среди актеров, изображавших съемочную группу, и среди вальяжных жирных пассажиров, купивших дорогущие билеты, чтобы понаблюдать за процессом кинопроизводства изнутри.

«Титаник, там Титаник, что же это делается?» – на все лады визжали, содрогались и горлопанили люди. И на сей раз, увы, надвигающаяся стихия реальности не являлась уже частью чьего-то художественного замысла.

Голова 53. Препинания знаки

Бывает жизненно необходимо высказаться Бывает напротив уместнее промолчать Бывает что назревают и настигают неоднозначные недоразумения Тем не менее раз уж существуют символы складывающиеся в слова и предложения с этим нужно что то делать и что-нибудь предлагать невзирая на сомнительные сомнения Из подобных идей третьей свежести можно было бы пожалуй даже составить базис некой книги Как если бы кто то еще писал книги а не только воплощал в жизнь проекты сбившихся в банды издателей

Подобно тому как бредешь домой возвращаешься туда потому что некуда больше идти И опять и опять вспыхивает позднее чувство что чего то жутко не хватает Кто дома Не все дома Вообще никого Что ж полезно бывает побыть одному и бесполезно бывает побыть одному Холодно Холодильник как аптечка Только водка и морская капуста Не густо

Отличный повод вернуться на улицу Дворник дрожит Боится он видите ли привидений Сам ты привидение Нашел кого боятся Самому страшно Дую ветром исчезая в ближайшей рощице не желая угодить в прицелы камер дабы не оставлять желтой прессе ни малейших шансов раздуть шумиху на пустом месте В деревьях надежно и укромно Мои симпатии всегда на стороне деревьев Жаль они не желают вступить в диалог Деревья другие А все равно уже выше Выше всего этого Недаром люди так любят вырубать деревья особенно высокие прикрываясь соображениями безопасности и бумажной нуждой Тоска зеленая

И все же деревьям далеко еще до птиц синиц там всяких и прочих ясных соколов Птицы вольны и свободны хотя и у них в головешки вшита биологическая программа однако даже совершенная программа сбивчива И тем не менее кто всех выше кто всех ближе к небу Птицы Только птицы летают часами напролет сидят себе на проводах и забиваются в двигатели самолетов Сами самолеты И счастье человеческое что птицы пока еще не сумели спеться меж собой в целях установления нового мирового порядка вовлекая в этот крылатый заговор всех летучих тех же летучих мышей или шмелей

Светает Бывает необъяснимо просыпаешься человеком Тут же включаясь в разрешение вчерашних еще нерушимых проблем надоедливых как неуловимая предрассветная муха Тоже бывает полезно закатиться в трактир и хлебнуть пивка затем потолковать со случайным марксистом туристом дзен буддистом Одни юмористы кругом Уставишься бывает в плоский экран в котором юмористы сплевывают в толпу плоские же шутки Шутка ли за это недурно платят И непроизвольно вспоминается тот мальчонка что заплатил таксисту а сам не поехал Думал что обманул не подозревая ничуть что и сам смешно обманулся И подобное сплошь и рядом Правда в том что все мы обманываемся и врем И это пройдет В особенности когда врать больше попросту некому потому что все уже слишком честно и погранично

Я должно быть из одного из городов Городов великое множество Тысячи Может и десятки тысяч Кто то полагает даже что их миллионы как и звезд На самом деле их раз два и обчелся Первый и Второй И третьему не бывать Никто сперва и не верует Яростно разворачиваются эти споры звучат доводы только повод дай Иные предлагают сражаться в города Атланта Аделаида Астрахань дальше то что Не о том совсем речь Родная речь к тому же всего лишь прививка правил и исключений

Не могу не согласиться с тем что чего то здесь все же отчаянно не достает Сюжетной ли линии или линейной глубины размеренности или здравого смысла широкого ли обобщения или уверенного обращения со словом словно слова еще где то звучат и что то да значат Значит все было зззря три раза буква зэ заело ли или заклинило В общем нет тут смысла в смысле в тексте нет смысла смысла нет и за текстом или все таки есть то есть в тексте смысла определенно нет а за пределами текста быть может и есть скорее есть чем нет Все кончено и завершено ничего интересного уже не будет никогда и не было а смысл если где и есть то не здесь а свыше там где про птиц которые ближе к небесам и там где про извечно чего то не хватает и как невыразимо призрачно бывает без знаков препинаний

Голова 55. В белой комнате

Мир открывался заново, воскресая очертаниями белой комнаты; комнаты, к слову, мне совершенно незнакомой, а вместе с тем достаточно просторной и светлой, чтобы чувствовать себя как дома. Обратившись к широкому окну, я обнаружил в нем непривычное солнце, значительно более красочное и яркое, чем в родных краях, самым приятным образом не смущающее глаз.

Сразу же я почувствовал чье-то присутствие. Откинув руку, я почти уловил нечто мягкое и приятное на ощупь. Секунду спустя это нечто, замечательно жужжа, стремительно отдалилось от меня, выдавая собою шмеля. Боже, как давно я не видывал настоящего шмеля. Контакт с насекомым заставил меня окончательно освободиться ото сна и чем-то взволновал. Должно быть, я задавался прежними неразрешимыми вопросами – кусаются ли шмели или жалятся, насколько это болезненно и надолго ли, как правильно себя вести, как быть, оказавшись в обществе шмеля.

Затем я осмотрел комнату целиком. Комната стояла практически пуста. Выкрашенная белым дверь в комнату. Белая же тумбочка на входе. Собственно говоря, тумбочка оказалась единственным видимым предметом обстановки, что заставляло поразмыслить о том, как в самом скором времени, вероятно, предстоит всерьез заняться преображением комнаты различными полезными штуковинами и вещицами. Сам я лежал на белом диване, облаченным в белый же костюм. Белый, белый, белый – какой чистый цвет, подумалось, отчего же я всегда предпочитал черный?

Шмель, между тем, истошно уже жужжа и стучась в окно, вновь захватил и заполнил все мое внимание своей фигурой. Как же он проник в комнату, коли не знает, как отсюда выбраться? Наконец, сжалившись над беднягой, я решил подняться и выпустить его на волю, пущай полетает вдоволь. Подъем давался нелегко. Буквально не чувствуя ног, я все же сумел устояться в вертикальном положении, осторожно продвигаясь теперь к окну. Стоило мне приоткрыть его, как шмель, без особых раздумий и сантиментов, выскользнул в предоставленную возможность, оставляя белую комнату в мое единоличное распоряжение и покидая ее, казалось, навсегда. Я, сколько хватало глаз, провожал шмеля взглядом, отчего-то мысленно надеясь на новую встречу.

Недолго горевал я над этой утратой, вскоре все мои мысли занялись совершенно иными думами. То, что я увидел в окне, вернее за окном, порядочно поражало воображение. Что это за место? Что за город? Город ли? Не возникало сомнений, что я нахожусь на одном из верхних уровней небоскреба, так как с данной точки обзора город простирался необыкновенно далеко, дальше зрения. И все, что я видел, фантастически утопало в зелени. Даже белый небоскреб по соседству, который мне удавалось слегка рассмотреть, подойдя к боковой стене в упор, был густо увит растениями.

Именно в тот момент меня накрыло пониманием, что я абсолютно не помню, кто я и что я здесь делаю, а главное, что делать дальше, куда, к кому идти и чего ждать. В некотором смятении от навалившихся открытий я возвратился к дивану и бодро запрыгнул в исходное положение, ощущая, что комната налилась каким-то тонким цветочным ароматом, придающим сил и наполняющим нарастающим оптимизмом.

Сложно сказать, сколько раз я спрыгивал с дивана, снова и снова подходил к окну, выглядывая в него под разными углами и протирая глаза, всякий раз убеждаясь, что реальность незыблема и диво-город вовсе не фрукт моего воображения – город прочно стоял на своем, никуда не исчезая. И все же, вороша память и выуживая из нее разрозненные знания, мне так и не удалось прийти к какому-либо мнению, что это за город, страна, континент, хотя мне доводилось видывать в интернетах и журналах панорамы и достопримечательности всех сколько-нибудь крупных и заметных городов мира. В результате, утомившись от бесплодных дум, мне удалось убедить себя, что все не так уж важно, должно быть, это и есть тот самый легендарный бананово-лимонный Сингапур – наверняка!