Школьный дневник Петрова-Водкина

Значение этого фильма для Сердобольской школы в преподавании литературы, истории, русского языка и даже ботаники, наверное, было трудно переоценить. И хотя, наверное, никто, кроме самого военрука, не видел «Войну и мир» полностью, все имели более-менее полное представление о событиях и местах, показанных в фильме. Петров хорошо помнил фрагмент, показанный военруком вместо урока ботаники, где Болконский сидя в повозке, запряженной парой лошадей, полчаса ездил вокруг дуба черешчатого – представителя семейства буковых, растущего в зоне широколиственных лесов и часто встречающегося в смешанных лесах Европейской части СССР. «И что он в нем нашел?», – думал Петров. «Дуб, как дуб. Причем Болконский два раза катался вокруг него, весной и летом. Дался ему этот дуб. А повозка у него красивая была. Чистая и мягкая, на рессорах, наверное», – транспортные средства почему-то нравились Петрову больше, чем деревья, пусть даже такие большие и старые, как этот дуб из фильма.

– В этом месяце исполняется семьсот тридцать три года со дня знаменитого Ледового побоища, когда великий русский князь Александр Невский разбил армию немецко-фашистских тевтонских рыцарей на Чудском озере в Псковской области, – торжественно начал урок Юрий Александрович. – Это Александру Невскому принадлежат слова: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет», – продолжал военрук. Петров помнил это однажды услышанное по радио выражение с раннего детства. В детском саду у них был в группе красивый красно-синий резиновый мяч, и, играя с ним, он вспоминал эту фразу и не мог понять, как и зачем погибать от такого красивого мяча. Потом-то, конечно, он посмотрел фильм «Александр Невский» и теперь, вспоминая свои детские мысли, ему было смешно, что он перепутал меч и мяч.

– Петров, а кто такие тевтонские рыцари? – спросила тихонько Семыкина.

– Орден такой был крестоносцев, – начал было объяснять Петров, но Семыкиной все-равно было не понятно.

– Псы-рыцари такие были немецкие, захватчики, – Петров пытался донести суть. – Гады, в общем. Наши их победили.

– А-а, – понимающе кивнула Семыкина.

Накануне военрук выгодно поменялся с воинской частью – отдал два старых учебных фильма для учеников младших и средних классов про молочную ферму и про кукурузу за старую копию фильма «Александр Невский», и теперь хотел посмотреть со школьниками сцену Ледового побоища и объяснить, где можно было бы расставить пулеметы, чтобы закончить этот бой побыстрее и с меньшими потерями у наших. Военрук хорошо знал свое дело.

Петров смотрел фрагмент знакомого фильма и слушал комментарии военрука. «Да, пулемет Дегтярева можно было бы поставить на эту скалу. А лучше «Максим», он большой, красивый, как раз для кино», – Петров представил, как Анка пулеметчица целится в тевтонцев через прорезь пулеметного щитка, а Петька рядом с ней держит пулеметную ленту и говорит Анке: «Не спеши, давай ближе подпустим». А потом Анка начинает ожесточенно стрелять и через пять минут все заканчивается. Тевтонцы лежат горами друг на друге, накрытые своими флагами, а наши, даже не успев вступить в бой, радуются победе, подкидывая вверх шлемы, шапки и перчатки.

Валька вдруг поймал себя на мысли, что раньше не замечал, насколько неудобными были воинские доспехи семьсот лет назад. Мало того, что само оружие было очень тяжелым – длинные копья, тяжелые мечи и топоры, так и еще куча железа надета – кольчуги, латы, шлемы. «Как они воевали во всем этом, это же физически было очень тяжело, махать здоровенным мечом, когда на тебе тридцать килограммов железа. А лошади бедные таскали таких тяжеленых всадников», – Петров был переполнен сочувствием к древнерусским воинам. «Тевтонцев ни капельки не жалко. Всадники их с такими ведрами на голове, что они могли видеть вокруг? Кто придумал такие шлемы? Хотя, чем тяжелее и неудобнее латы, тем лучше было для наших. Вон как немцы быстро тонули, только бульки шли. Так им и надо. А нечего было на нас нападать», – позлорадствовал Валька, словно компенсируя минутную слабость характера.

– Рыбин, ты видел, какие у тевтонских рыцарей шлемы были? – спросил Валька Рыбина после урока.

– Ну да, на ведро похожие с прорезями. Можно попробовать самому сделать, – с энтузиазмом ответил Рыбин.

Пацаны проявляли чудеса смекалки в изготовлении доспехов для дворовых баталий. Выпиливали из досок мечи разной формы – надо было обязательно подогнать рукоятку по руке, чтобы меч не отбивал руку. На щиты шли крышки от деревянных бочек. Предметом особой зависти были большие выгнутые щиты, сделанные из распиленных пополам фанерных бочек из-под повидла. Копья делались из стволов выброшенных новогодних елок. Из тополиных веток сгибались луки, на тетиву шла дефицитная капроновая нить, ну а стрелы выстругивались из штукатурной дранки.

Латы и шлемы создавались из кусков жести, пластмассы и картона по дизайну, подсмотренному в кино и на картинках в учебнике по истории Древнего Мира – все зависело от того, кто сегодня за кого воевал: за мушкетеров, за спартанцев, за римлян, за тевтонцев или за наших. Век самодельной амуниции был очень короток – один-два боя, но и недостатка в исходных материалах не было. Пацаны знали о всех местных стройках и свалках в округе и следили за поставками в продуктовый магазин, на заднем дворе которого можно было разжиться нужными ящиками, бочками и коробками.

– Рыбин, надо попробовать, как это будет выглядеть, – подал идею Валька.

Они зашли в закуток под лестницей в конце коридора, где уборщица хранила свои ведро, швабру, совок и веник.

– Надевай, у тебя голова большая, – протянул Петров цинковое ведро Рыбину.

– Ты чо, оно же грязное, – заартачился Рыбин.

– Да нет, не очень, – Валька заглянул в ведро и понюхал. – Ничем не пахнет.

– Ладно, давай, – Рыбин напялил ведро на голову. – Ну как? – голос Рыбина звучал слегка приглушенно.

– Нормально. Посередине надо будет дырки прорезать для глаз и вентиляции. У них был такой большой крест вырезан на шлемах. А как ты думаешь, оно удар деревянным мечом выдержит? – Петрову не терпелось испытать прототип тевтонского рыцарского шлема. – Подожди, я шваброй стукну, – предупредил он Рыбина.

Рыбин не успел ответить, как Валька уже держал в руках деревянную швабру. Он прицелился, чтобы попасть по ребру ведра и приложился вполсилы. «Бум», – гулко громыхнуло ведро. Звук получился не слишком громкий. Рыбин снял ведро с головы.

– В голове слегка гудит, – он выглядел немного обалдевшим, но старался держаться достойно.

– Давай металлическим совком попробуем, как будто мечом, – предложил Петров.

– Давай, – почему-то согласился Рыбин. Похоже, что после первого удара он все-таки потерял способность здраво рассуждать.

Рыбин опять опустил ведро на голову, Петров взял металлический совок и врезал со всей силы, как только мог. Ведро зазвенело, перекрывая возмущенный вопль Рыбина. Рыбин покачнулся и сполз вдоль стены.

Их дальнейшие испытания прервала уборщица, услышавшая странные звуки из закутка со своими орудиями труда.

– Вы что тут де…, – осеклась она, увидев Петрова с совком в руке и сидящую на полу фигуру с ведром на голове. – Ах ты, боже мой, – она помогла Рыбину снять ведро. – Ты цел хоть?

– Да цел, вроде, – промямлил Рыбин.

– Мы тут тевтонский шлем испытываем, – попытался Петров объяснить уборщице. Но она не стала вдаваться в подробности, взяла их обоих за шиворот и отвела к завучу.

Валентина Гордеевна, выслушав сбивчивые объяснения Петрова и Рыбина, не знала, то ли плакать, то ли смеяться. Убедившись, что мыслительные способности Рыбина не понесли значительного ущерба в ходе этого «испытания» и успеваемость его вряд ли пострадает, потому что все равно хуже уже некуда, она оставила его в покое, но решила все-таки пригласить мать Петрова на беседу, о чем и записала ему в дневнике: «Прошу мать зайти в школу».

Петров и Рыбин стояли на школьном крыльце в плохом настроении. У Рыбина до сих пор звенело в ушах, Петров же был расстроен от того, что мать вызвали в школу.

– Надо шапку надевать под шлем, – сказал вдруг Петров, продолжая, очевидно, думать над их испытаниями. – Желательно зимнюю шапку-ушанку.

– У меня дома есть строительный зимний подшлемник, – оживился Рыбин. – Отец с работы принес пару недель назад, да так и оставил. Я принесу завтра в школу, и мы попробуем, что лучше.

– Правильно, – обрадовался Петров. – Надо будет только за школу зайти, чтобы никто не мешал. «Я принесу свой меч», – хотел было добавить Петров, но передумал, вспомнив Александра Невского.

Май. Математика

Середина мая выдалась очень теплой и ветки тополей, стоявших вокруг школы, уже набрякли пухом. Перед майскими праздниками в школе провели субботник – открыли и помыли пыльные окна, с зимы стоявшие заклеенными. Теперь, наконец, у Татьяны Петровны появилась возможность открывать окна в своем кабинете на втором этаже – математичка любила свежий воздух. Еще неделя-другая, начнется летний «снегопад» и тогда окна будет не открыть из-за тополиного пуха.

5-й «Б» постигал сущность прямоугольного параллелепипеда. Петров слушал учительницу и недоумевал: «Как можно было такую простую вещь назвать таким сложным словом. Попробуй выговори». Действительно, почти никто в классе не мог правильно выговорить «параллелепипед», и даже старательная Ковалева сбивалась на «парапалепипед». «Не могли попроще назвать, «пенал» там, какой-нибудь», – думал Петров. «Но попробуй ты объясни это все древним грекам. Они изобрели свою геометрию две тысячи лет назад и им уже даже тогда было все равно, что по этому поводу будут думать школьники в 1975 году», – объяснения Татьяны Петровны настраивали на философский лад.

«По сути, весь мир состоит из простых геометрических фигур. Дом, шкаф, окно, машина за окном», – думал Петров. Недавно он наткнулся на свои первые рисунки детсадовского периода, которые мама бережно хранила в канцелярской папке с завязками. Все было нарисовано предельно просто: круг – Земля, на нем квадрат с нахлобученным треугольником – это дом с крышей. На крыше прямоугольник поменьше – это труба, спираль над трубой – дым. Машина из двух прямоугольников с маленькими кривыми квадратами окошек и кругами колес. Все ясно и понятно.

Татьяна Петровна объясняла про грани, ребра и вершины прямоугольного параллелепипеда, демонстрируя их на пластмассовой модели и на схеме, начерченной на доске. Что такое грани, Петров знал. В любом доме можно было найти двухсотграммовый граненный стакан с шестнадцатью гранями. Дядя Володя говорил, что столько граней на стакане это в честь дружбы народов – 15 республик плюс Карелия. Валька не был уверен, что дядя Володя хорошо разбирается в географии, но в стаканах он разбирался хорошо, это точно. Про ребра тоже все понятно. Ребра как ребра, есть у каждого.

С вершинами было сложнее. Дядя Володя говорил, что вершина у каждого своя, да только не каждый может ее достичь. Это как гора Джомолунгма, Петров видел по телевизору. Высокая и красивая, столько людей пытались на нее забраться, но только единицы сумели. А какая у него, Петрова, вершина? Может холм какой, что виден из окна, а может пик Ленина или самая высокая Джомолунгма? И как узнать, что это твоя вершина? И зачем на нее лезть, на эту вершину? Конечно, оттуда, должно быть видно все хорошо. Но уж больно тяжело лезть. А у параллелепипеда аж восемь вершин, зачем ему столько?

– Какой длины понадобится шпагат, чтобы перевязать посылочную коробку с измерениями 30, 20 и 20 см? – Татьяна Петровна дала задание на закрепление нового материала и начертила на доске схему такой коробки. Петров прикинул, получилось, как минимум, 180 см на обвязку плюс 10 см на узел. «Почти два метра шпагата на такую малюсенькую посылочку, ничего себе», – изумился Петров своему подсчету. «А если бы коробка была величиной со школу?» – фантазировал он, – «Это же сколько шпагата надо потратить?»

Он вспомнил, как зимой перед Новым годом мамины дальние родственники из Ставропольского края прислали им посылку – фанерный ящик, перевязанный шпагатом, с припечатанными сургучом для сохранности концами узла. На ящике химическим карандашом крупными буквами был написан их адрес и мамино имя, а сам ящик был обклеен какими-то бумажками со штампами. Всю дорогу, пока они шли с мамой от почты до дома, Валька пребывал в радостном возбуждении, ему не торопилось посмотреть, что же там прислали родственники. В посылке оказались целлофановый пакет с овечьей шерстью для вязания и небольшой пластмассовый бидончик меда. Все свободное пространство посылки было заполнено грецкими орехами, сверху лежала новогодняя открытка. Содержимое посылки было прикрыто газетой «Ставропольская Правда», на первой странице которой рассказывалось о встрече во Владивостоке генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева и президента США Д. Форда.

Открытка была повешена на елку, а орехи они с мамой очень быстро съели, сохранив, впрочем, несколько штук для новогодних украшений. Из шерсти мама вскоре связала носки, в которых он пробегал всю зиму, ну а мед мама оставила как лекарство на случай простуды. Валька, впрочем, иногда залазил в бидончик ложкой, но исключительно с практической целью. «Что-то мы давно мед не пробовали, как бы он не испортился», – с озабоченным видом говорил он маме. «Да, действительно, давно не пробовали, надо попробовать», – улыбалась она.

– Что у тебя получилось, Петров? – спросила Татьяна Петровна, заметив, что Петров отвлекся на свои мысли.

– Орехи, мед и…, – Петров осекся, поняв вдруг, что отвечает что-то не то.

Все рассмеялись.

– Опять в облаках витаешь, Петров, – Татьяна Петровна была серьезна, но глаза ее смеялись. – Достанется тебе скоро на орехи.

– Два метра почти, – попытался исправиться он. – С хвостиком.

Все опять рассмеялись.

– А что я сказал такого? – Петрову было обидно, что народ в классе смеется над ним. – Узел же будет. И концы сургучом надо припечатать, правильно? – он пытался быть последовательным в своих рассуждениях.

– И откуда ты все знаешь? – неосторожно произнесла Татьяна Петровна.

– Это он, это он, ленинградский почтальон, – опять развеселился класс. – С толстой сумкой на ремне, ха-ха-ха.

Одна лишь соседка Семыкина смотрела на него спокойно и серьезно, словно пытаясь что-то сказать, а может понять, чего еще можно ожидать от него. И от этого внимательного взгляда ее серых глаз всё негодование на обидный смех класса и иронию учительницы, всё несогласие и протест, которые Петров пытался как-то подавить в себе, вдруг стали быстро подниматься откуда-то из глубины, как поднимается неотвратимо вскипающее молоко, чтобы через мгновение вылиться через край, и Петров вдруг почувствовал, что сейчас заплачет от обиды. Он вскочил на подоконник, шагнул в приоткрытое окно на ветку тополя и через мгновение уже карабкался по дереву вверх, продираясь сквозь ветки к голубому небу. Никто ничего не успел понять, только Татьяна Петровна ахнула и бросилась вначале к окну, а потом выбежала из класса. Все сгрудились у окон, пытаясь разглядеть Петрова среди ветвей старого тополя. И только Семыкина сидела на своем месте с прямой спиной, спокойно глядя перед собой.

Петров быстро добрался до вершины, насколько позволяли ветки старого дерева. Тополь слегка покачивался на легком ветру, шелестя всеми своими листьями и суставами. Петров прислушался к себе. Страха не было. На смену обиды и негодования пришло любопытство. С дерева Петрову хорошо была видна огороженная металлическими леерами школьная железная крыша, на которой кто-то оставил испачканное бурой краской ведро и красильный валик, привязанный к длинной палке.

Петров никогда раньше не задумывался, насколько маленьким был их Сердобольск. С высоты городок был виден почти целиком, с улицами, домами и частными дворами. Людей на улице в разгар рабочего дня почти не было и взгляд Петрова фиксировал что-то не совсем обычное: отъезжающий от здания милиции жёлтый милицейский газик с включенными сигнальными огнями; стоящий у здания почты синий почтовый грузовик ГАЗ-51 с белой диагональной полосой на борту; блестящая на солнце хлебная будка на заднем дворе продуктового магазина; бордовая пожарная машина, выезжающая из ворот пожарки.

Приближающаяся перекличка сирен милицейской и пожарной машин вернули остальные звуки. Под деревом стояли люди. Их не было видно сквозь крону дерева, слышны были только тревожные голоса. «Надо спускаться», – подумал Петров и стал осторожно спускаться вниз, нащупывая ветки ногами. «Дядя Володя не сказал почему-то, что спускаться с вершины гораздо сложнее, чем на нее подняться».

На следующий день после уроков к ним домой пришла Татьяна Петровна. Она долго сидела с мамой на кухне, Петров слышал их приглушенные голоса и звяканье чайной посуды. После ухода классной руководительницы мама была непривычно серьезна. Она не ругала его – только прижала его к себе на мгновение и потрепала его белобрысые вихры: «Пора тебе уже подстригаться». Вечером, лежа в постели, Валька услышал, как мама тихонько плачет, и от жалости к ней, и от раскаяния за свой бестолковый вчерашний поступок он тоже заплакал в подушку, чтобы она не слышала. Он быстро уснул и ему снилось голубое небо сквозь листву старого тополя и стайки стрижей, порхающие вокруг, и он тоже вдруг превратился в стрижа, и полетел за другими птицами над городом. Но только он был большим, неповоротливым, и никак не мог за ними успеть.

Сердобольск, май 1975 года

– Свобода, пацаны! Свобода! Каникулы! – 5-й «Б» высыпал на крыльцо после итогового классного часа, на котором классная руководительница раздала дневники с оценками за четверть и за год. Это означало, что учебный год для них официально закончился, и что впереди три месяца и шесть дней летних каникул.

– Салют каникулам! – Петров подбросил свой дневник в воздух. Дневник вяло махнул своими листами, словно птица подрезанными крыльями в тщетной попытке улететь, и шлепнулся на асфальт.

– Салют каникулам! – с воодушевлением откликнулись пацаны и школьный двор быстро заполнился никому не нужными теперь дневниками, учебниками и тетрадями.

– Рыбин, ты мне подшивку «Крестьянки» до сих пор не вернул, – окликнула своего соседа по парте Ковалева. – Когда принесешь?

– Завтра, – по привычке ответил Рыбин, забыв, что завтра уже каникулы и в школу идти не надо.

– Ха-ха-ха, не забудь будильник завести, – подначил Рыбина кто-то – настроение у всех было приподнятое.

– Ладно, в сентябре принесешь. Смотри только не «зачитай», – Ковалева была великодушна, как никогда.

– Какие планы на лето, Петров? – спросил Рыбин.

– В июне на школьной площадке буду. В июле – еще не знаю, дома, скорее всего. А в августе поедем с мамой в Крым. Ну это еще не скоро. – Петров понимал, что надо запастись терпением, но все же был немного разочарован, что ждать еще так долго.

Недавно мама сказала Петрову, что она возьмет отпуск а августе и они поедут в Крым на недельку, покупаться и поесть фруктов, и Петров уже начал считать дни в предвкушении моря.

– Ничего, время до августа быстро пролетит. А мы на следующей неделе с матерью поедем в Смоленск на лето, к бабушке. Уже билеты купили. А потом отец к нам приедет. Его сейчас в отпуск не отпускают, надо какие-то недоделки срочно устранять. – Рыбин был благодушен и расслаблен.

– Ну ладно, пока, пацаны, до сентября, – Петров подобрал дневник с асфальта, сунул его в портфель и побежал домой.

Смоленск, 1998 год

Я вспомнил, как дневник Петрова оказался у меня. Мы перепутали дневники, лежащие на асфальте. Он схватил мой дневник не глядя, и убежал. А я только дома обнаружил, что у меня его дневник.

Вскоре мы уехали с мамой в Смоленск. А потом так и остались там – заболела бабушка и надо было за ней ухаживать. Осенью отец перевелся в Смоленское СМУ, и родители поменяли квартиру в Сердобольске на Смоленск. Я пошел в шестой класс в Смоленске и больше никогда не был в Сердобольске. И подшивку журнала «Крестьянка» я так и не вернул Ковалевой. Отрез сукна и сапоги в старом чемодане – это, наверное, тестя. А хрестоматия по литературе для 10-го класса откуда? Надо будет у жены спросить, может она помнит.

– Рыбин, ты где пропал? Мой руки, будем обедать скоро, – окликнула меня жена из кухни.

– Ыбин, мой уки, – откликнулась эхом дочь.

Я улыбнулся. Столько лет вместе, уже дочери три года, а жена все зовет меня по фамилии. И что хорошего она нашла в такой тусклой фамилии? И согласилась ведь взять мою фамилию при регистрации. А могла ведь оставить свою, я не настаивал. У нее такая звучная и красивая фамилия была – Завьялова.

– Да, иду, иду, – откликнулся я, запихивая громоздкий чемодан на антресоли. – Я тут нашел старую подшивку журнала «Крестьянка» за 1973 год. Там во втором номере есть классный рецепт оладьев из кабачков.

– Уа, оладьи! – дочь любит мамины оладьи больше всего на свете.