Перекресток в центре Европы

Слева по борту, находились складские помещения: холодильники, размерами с добрый сарай, овощехранилища с приспособлениями, задающими особый режим для хранения, например, экзотических фруктов, ничем не примечательное бакалейное отделение и так далее. Там же были диковинные подъемники для транспортировки приготовленной еды в столовую и кафе, которые располагались несколькими этажами выше. Вдоль правой стены или борта тянулся длиннющий стол с металлической столешницей. Тут трудились повара и поварихи, которые и создавали великолепное разнообразие многочисленных блюд. В области «кормы» начинался коридор, в который выходили двери мясного цеха, «холодной» кухни, где готовили салаты, бутерброды и другие закуски; двери подсобок, раздевалок, душевых, там же находились склады более длительного хранения. В самом конце коридора имелись двери во внутренний дворик, где стояли мусорные контейнеры. У выхода в дворик находились весы с платформой, на которой взвешивали мешки и ящики с продуктами. Ими же пользовался весь женский персонал кухни, для контроля собственного живого веса.

Тут же располагался технический лифт, представляющий собой треугольный кусок грязного пола, с угрожающим скрежетом передвигающийся в такой же формы трубе. Механизм приводился в движение ключом затейливой формы, таким уместней было бы открывать старый заржавленный замок на сундуке с несметными сокровищами. Если крепко прижаться друг к другу, то на небольшую площадку лифта получалось втиснуться вдвоем. Механизм предназначался исключительно для транспортировки мусора, но все, включая пана шефа, частенько передвигались на нем, тем самым грубо нарушая правила техники безопасности. Из-за внушительных габаритов пану шефу приходилось соблюдать определенные церемонии, если он желал воспользоваться лифтом. Повернувшись у его дверей, как по команде «кругом», шеф делал четкий шаг назад и быстрым движением втягивал живот, придерживая его руками. О том, чтобы устроиться поудобнее, не могло быть и речи: ограниченное пространство исключало комфорт. В процессе «упаковки» шефа всегда участвовал «адъютант»: требовалось быстро закрыть дверцы и повернуть ключ. Перевозка начальства, вместо привычного скрежета сопровождалась надсадным стоном, что забавляло весь персонал и трактовалось, как знак уважения бессловесной техники кухонному императору. Все опасались, что когда-нибудь агрегат не выдержит и оборвется, застрянет, или как-то иначе выйдет из строя, однако его удачное расположение позволяло проще и быстрее попадать в столовую, в отличие от нормальных лифтов, путь к которым занимал массу времени. Особенно это было актуально во время регулярно происходящих тут авралов, поэтому все закрывали глаза на такое вопиющее нарушение правил эксплуатации мусороперевозки.

Кухеньска или помоцна сила была представлена тремя молодыми женщинами, приехавшими на заработки откуда-то из-под Чернигова. Юлю они встретили более чем сдержанно. Со временем, конечно, установились приятельские отношения, впрочем, не выходившие за рамки кухни: вне работы они не пересекались никогда. Старшая из них, София, или просто Софа, считалась главной. Именно к ней обращались, если возникали какие-то недоразумения. Это объяснялось отчасти тем, что она действительно была старше всех, а также тем, что лучше других знала язык. Держалась Софа с большим достоинством, даже шваброй орудовала, не выходя из образа «главной».

Рабочий день начинался в 6.00. К этому часу нужно было уже находиться в коридоре, в полной боевой готовности.

Сразу после обязательного построения помоцной силы, которое устраивала их непосредственная начальница, о которой речь пойдет дальше, Софа получала указания. В это время отпирались – святая святых кухни – холодильники и овощехранилища. Ассортимент и количество овощей регламентировало меню на текущий день. После выбора нужных продуктов, выдаваемых строго по весу, все хранилища вновь запирались, и женщины, следуя раз и навсегда заведенному распорядку, приступали к чистке картофеля. В одной из подсобок имелся агрегат, в который засыпали два ведра картошки, и он выдавал по специальному желобку уже очищенные овощи. В обязанности помоцной силы входила обрезка ненароком оставшейся кожуры. Все рассаживались вокруг огромной, до половины наполненной водой кастрюли и, вооружившись ножами, доводили корнеплоды до идеального состояния. Потом кастрюлю накрывали гигантской крышкой и оставляли до следующего дня. Эта процедура повторялась каждое утро. Тут же чистили и подготавливали меньшие партии других овощей. Когда все были помыто, очищено, нарезано, натерто или как-то по-другому измельчено, продукт передавался поварам, которые, прежде чем его принять, придирчиво взвешивали каждый инградиент. Это показалось Юле смешным: «Неужели кто-то может подумать, что мы тут будем пожирать сырые овощи?».

Потом, до 11.30 работа состояла из бесконечного мытья разной подсобной посуды. Использованные кастрюли, лотки, противни и прочие приспособления закладывались в теплое от горячей воды чрево огромного шкафообразного агрегата, задавался режим, а после окончания процесса, их нужно было сполоснуть и навести окончательную чистоту. Агрегаты, несмотря на свою мощность, работали весьма халтурно, и приходилось вовсю пользоваться обычными тряпками, губками и дратеньками (проволочными сетками). Очищенные посудины расставлялись на специально предназначенных для этого полках, откуда их немедленно снова расхватывали, и через какое-то время они возвращались испачканными, а то и безнадежно закопченными. Работа была бесконечная, нудная и монотонная. Однако время летело очень быстро: Юле даже иногда казалось, что она видит, как по циферблату движется короткая часовая стрелка.

К половине двенадцатого круговорот посуды замедлялся, вся еда была приготовлена, начиналась ее транспортировка в столовую. Одна из женщин отправлялась помогать наверх, а три оставались домывать все то, что еще в этом нуждалось. К 12 часам, когда открывалась столовая, все приготовленные яства занимали свои места в специальных витринах с функцией подогрева или охлаждения. Столовая тоже была оборудована техникой, которая позволяла не только как можно дольше сохранить еду в горячем или, если это было нужно, холодном виде, но и преподносила ее потребителю в самом наивыгоднейшем свете. Здесь даже обычная морковка, натертая на простейшей терке, смотрелась красиво и аппетитно.

«Самое лучшее – все для вас!» гласила красочная растяжка, висевшая на самом видном месте.

Повара нахлобучивали высоченные фасонистые колпаки, облачались в белоснежные куртки с пластронами, нацепляли белые перчатки и становились за прилавки. Когда появлялись первые посетители их, помимо грамотно поданных блюд, встречали ослепительные улыбки. Дальше начиналось что-то совершенно невообразимое, особенно если вспомнить, как обслуживают в подобных заведениях в нашей стране.

– Прекрасная, отборная картошечка, пожалуйста, самое лучшее – все для вас! – зазывали с одной стороны.

– Чечевица, чечевичный суп! Полезнее не бывает! Все для вас! – вторили с другой.

– Уважаемый пан, прошу Вас, выбирайте салат, – не давали опомниться с третьей, – так выглядит само здоровье, выбирайте, просим! Все для вас!

Каждый из поваров непременно старался придумать какую-нибудь особенную зазывалку, они негласно соревновались друг с другом. Это было одно из любимых развлечений, от которого получали большое удовольствие, как продавцы, так и покупатели.

Все блюда, конечно, были снабжены ярлычками, где, кроме названия имелся полный состав продуктов, использованных для его приготовления, а также имя повара, создавшего этот шедевр, но здесь предпочитали более непосредственный контакт с гостями. Именно с гостями, так здесь называли обедающих.

Юля находила, что все это больше смахивает на ярмарку, где продавцы завлекают потенциальных покупателей, чем на обычную рабочую столовую, где от посетителей требуется только выбрать еду, заплатить, съесть, убрать за собой и потом валить на все четыре стороны, чем скорее, тем лучше. Здесь же, все просто лучились доброжелательностью, гостям желали приятного аппетита на каждом шагу, а на выходе из столовой чуть не со слезами умоляли непременно посетить их еще раз. Словно это была не обычная столовая, куда одни и те же люди ходят в обеденные часы изо дня в день, а какой-то дорогущий ресторан, где обожаемые долгожданные гости оставили несколько тысяч долларов.

К двенадцати часам оставшиеся на кухне судомойки также поднимались в столовую на техническом лифте и приступали к новым обязанностям. Первые 20 – 15 минут, пока посетители ели, и не было грязной посуды, можно было даже отдохнуть, посмотреть в окно или присесть. Потом начинался бешеный конвейер. В этой столовой тоже имелась посудомоечная машина. Если те, которые стояли внизу, использовались исключительно для «черной», как здесь это называлось, посуды, то есть для всякого рода кастрюль, то находившаяся здесь, специализировалась на тарелках, чашках и суповых мисках. Такая посуда называлась «белой». Обслуживали машину три человека, четвертый ставился «на полотенце», то есть на протирку.

Периодически кто-нибудь из судомоек выходил в обеденный зал. Там выставлялись металлические «возики», в которых отобедавшие оставляли подносы с грязной посудой. Софа следила за этим процессом, и когда полки «возика» заполнялись, его увозили, выкатывая взамен пустой. При транспортировке эти «возики» издавали примерно такой же звук, какой получается, если хорошенько потрясти ящик с металлическими инструментами. Чем это объяснялось, сказать трудно: пол в столовой был совершенно ровный. Но оглушительное дребезжание периодически нарушало монотонный гул, стоявший в столовой. Юля даже приспособилась ориентироваться во времени по этим звуковым вкраплениям. Если паузы длинные, значит – самый аншлаг, а если дребезжание учащается, значит, дело идет на убыль, обеденный перерыв заканчивается. Скоро офисно-канцелярский планктон, наконец, насытится и разбежится по своим рабочим местам.

Ровно в два часа столовая закрывалась. Ни разу не было случая, чтобы к этому времени хоть кто-нибудь оставался за обеденными столами. Видимо, в офисах тоже строго относились к опозданиям. Еда, оставшаяся в лотках, тут же делились, и к обеду приступали сами повара. Помоцной силе выделяли четыре порции, обычно состоявшие из сплошного гарнира – все мясо слопали гости, остатки подобрали не менее прожорливые повара. К этим «порциям» разрешалось добавлять уцелевшие салаты и закуски.

После быстрого обеда начинался обратный процесс: грязные лотки спускались на кухню, в столовой оставалась дежурная. За порядком соблюдения очередности следила Софа. Нужно было навести окончательную чистоту, отключить пульты витрин, протереть столы, вымыть пол и забрать мешки с мусором. Сразу, как только все, кроме дежурной, покидали столовую, входная дверь запиралась, выбраться отсюда теперь было можно только на техническом лифте. После уборки дежурная, прихватив мусор, спускалась вниз, выносила пакеты в контейнеры и включалась в работу на кухне.

К этому времени никого из поваров уже не оставалось: их рабочий день заканчивался в три часа. Теперь предстояло очистить все, что еще оставалось грязным, и привести в порядок пол. Способ мытья пола на кухне просто восхищал. Понятно, что в процессе готовки больше всего пачкается не одежда, не руки, не даже посуда. Самым грязным на любой кухне всегда оказывается именно пол, это знает любая хозяйка. Тем более на такой большой, где постоянно толклось много работающих, не особенно соблюдавших аккуратность. В конце рабочего дня нежно-бежевая плитка, покрывавшая пол кухни, была украшена разноцветными пятнами и сплошь усыпана мелким мусором. В первый день Юля взялась, было, за метелку, но Софа ее остановила:

– Ты так до утра будешь мести, – сунула в руки пластиковую бутыль и распорядилась, – давай-ка, полей там сям.

Юля принялась щедро разбрызгивать жидкость.

Все вооружились щетками на длинных ручках и начали тереть пол, который немедленно покрылся пеной. Затем Софа подхватила лежащий у стены шланг и подсоединила его к крану с горячей водой. Через пару минут весь пол был залит кипятком.

«Что она делает? – в ужасе думала Юля, – и как теперь это убирать?»

Женщины, спокойно наблюдавшие за действиями Софы, достали из подсобки странные швабры, похожие на грабли, снабженные вместо зубцов жесткой полоской резины, и начали сгребать уже почти остывшую пенную воду в стоки, которые напрямую сообщались с канализацией. Юля их не заметила раньше: они закрывались металлическими крышками, утопленными в полу. Она вообще думала, что сверкающие прямоугольники являются частью дизайна пола и не несут на себе никаких функциональных нагрузок.

– Чего стоишь? Бери стеговачку, – обратилась к ней одна из женщин.

– Что брать?

– Стеговачку, – ей протянули диковинную швабру, – нэ вишь, цо то е? (не знаешь что это такое?)

«Ну, прямо одни плюсы, – насмешливо думала Юля, сосредоточенно гоняя воду, – я теперь знаю, что такое стеговачка! Как я жила без всего этого?».

Результатом их дружных усилий явился идеально вымытый пол. Все опять сверкало безукоризненной чистотой. Даже не ощущалось никаких кухонных запахов! Так, легкий цитрусовый аромат моющего средства заполнял кухню, заботливо приготовленную к завтрашнему дню.

– Все, можно идти домой, – распорядилась Софа.

– Маш унаву (устала)? – вразнобой поинтересовались коллеги, – понравилось?

Юля только пожала плечами.

«Что, интересно, тут может понравиться? Каторга»!

Потянулись трудовые будни. Дни были похожи один на другой, как яйца, лежащие ровненькими рядочками в холодильнике. Первое время было очень тяжко вставать в полпятого утра, но постепенно Юля привыкла. Работа длилась до четырех часов, в пять она была дома, а в семь уже спала беспробудным сном.

Разнообразие вносили только звонки от Ивана, хотя и ничего нового он не сообщал. И категорически не желал ничего слышать о ее работе:

– Мне не интересны эти кухаркины истории! – раз и навсегда одной-единственной фразой он отбил всякую охоту что-то рассказывать.

Муж звонил строго по четвергам и воскресеньям, в одно и то же время. Юля подозревала, что он, составляя по своему обыкновению список дел, отмечает в еженедельнике: «позвонить в Прагу», а, положив трубку, вычеркивает «сделанное дело» с педантичностью, достойной старого зануды.

– Ну, что там у тебя? – озабоченным тоном начинал разговор Иван, – как идут дела?

Никаких тебе «люблю – целую – скучаю».

Разговаривая с мужем, Юля чувствовала себя подчиненным, отчитывающимся шефу.

Она, наконец, сообщила, что у нее появился жилец. Как она и опасалась, это вызвало неудовольствие.

– Понятно, – протянул Иван, – смотри, дело твое! Я – против! Я свое мнение высказал, – перебил он Юлю, попытавшуюся вклиниться с объяснениями, – поступай, как хочешь.

Опять не дал толком ничего объяснить. А перезванивать самой для того, чтобы объясняться, почему и как у нее оказался этот парень, было глупо.

«Может, зря сказала? А, с другой стороны, зачем скрывать? Все равно приедет – узнает, еще хуже будет».

Конечно, не стоило ссориться с мужем из-за какого-то совершенно чужого человека. Юля надеялась встретить больше понимания, тем более что знакомство с Женей было весьма полезно. Особенно, когда решались некие хозяйственные вопросы, которыми обычно занимаются мужчины. Починка искрящей розетки, например, или покупка и установка дверных ручек, взамен давно пришедших в негодность: самой было сложно разобраться с множеством подобных проблем, которые возникали на каждом шагу. А самое главное, она, наконец, перестала вздрагивать от каждого шороха по ночам. В смысле защиты от тощего Женьки, конечно, было мало пользы, но, в конце концов, даже орать: «Спасите!» гораздо громче в две глотки.

Объяснить все это Ивану, который уже почти полгода жил в России, абсолютно выпал из пражской действительности и отошел от местных проблем, оказалось невозможно. Да и не было у него никогда таких проблем, ему сразу посчастливилось попасть под покровительство Николая, даже язык учить не пришлось. Можно сказать, что хоть он и жил на территории чужой страны, но все равно как бы оставался в России, среди соотечественников.

Их разговоры длились от силы пару минут и больше походили на пароль – отзыв, чем на разговор супругов, находящихся в вынужденной разлуке: «Как дела? – Все нормально!»

Вот и все. Понятно, что международные переговоры стоили недешево, но могло же у Ивана найтись что-то кроме этих кратких слов? Если бы не было такой сумасшедшей нагрузки на работе и полного отупения от усталости, Юля, наверное, по-другому бы реагировала на эту равнодушную лаконичность.

Теперь основной заботой было: в будни вовремя лечь спать, чтобы выспаться, а в выходные как следует отдохнуть.

Выходные дни воспринимались, как подарок судьбы. Юля старалась извлечь максимальную пользу буквально из каждой минуты драгоценного свободного времени. Она начала посещать бассейн, расположенный неподалеку, благо, это оказалось недорого, также у них с Аллой и Вовой появилась традиция куда-нибудь выбираться в выходные дни. Музеи, выставки, экскурсии, просто прогулки по городу – обязательная культурная программа не включала только посещений театра или кино. Билеты в театр стоили неприлично дорого, а идти в кино не имело смысла: все, что показывали здесь, было уже давно просмотрено в России на кассетах.

– Авторское право блюдут! У нас уже и вспоминать забыли, а тут только премьеру трубят!

Ребята весьма иронично относились к Юлькиной работе, считая ее временной блажью.

– Как дела на кухонном поприще у нашего героя труда? – смеялся Вова, который теперь называл Юльку только так: герой труда.

Юля не обижалась на насмешки и развлекала друзей байками на кухонные темы. По ее рассказам выходило, что она занимается увлекательнейшим делом.

На кухне действительно происходило много интересного.

Пообщаться на чешском языке, к сожалению, оказалось не с кем. Во-первых, все повара были заняты, болтовня на рабочем месте считалась таким же преступлением, как и опоздания, а, во-вторых, не очень-то они стремились общаться с иностранками, выполнявшими самую грязную работу. Единственное, что у них можно было почерпнуть это разнообразные слова и выражения на кухонные темы. Софа и ее подруги, как выяснилось, общались между собой на украинском языке, который, конечно, очень похож на чешский, но совершенно был не нужен Юле. Она сразу и не поняла, что старательно запоминает слова, не имеющие никакого отношения к чешскому языку. Выяснилось это немногим позже, когда она на западно-украинском диалекте пыталась объясниться с продавщицей в магазине, которая, немедленно засыпала ее вопросами, решив, что покупательница – ее землячка.

Общаться получалось только с их непосредственной начальницей, которая с удовольствием пользовалась правом командовать помоцной силой.

Юлю она встретила весьма радушно:

– О! Добра голка, певна, моцна! Добржэ будэ дэлат (хорошая девка, крепкая, сильная, хорошо будет работать), – одобрительно похлопывая по спине новенькую, изрекла она. Впечатлительной Юльке немедленно пришел на ум коняга, которому заглядывают в зубы и щупают бабки.

– Это – убрать, – строго распорядилась начальница, ткнув пальцем в резиновые перчатки на Юлиных руках, – нэни можно (нельзя)!

Пришлось подчиниться, хотя было совершенно непонятно, как работать без перчаток.

Звали начальственную даму пани Андулка. Сухопарая, быстрая в движениях, на вид ей было где-то под шестьдесят. Несмотря на возраст, она неумеренно пользовалась помадой, отдавая предпочтение самым ярким цветам. Так как на кухне было недопустимо трясти кудрями, волосы приходилось прятать под специальные шапочки, их вместе с униформой выдавали всем, кто тут работал. Пани Андулка была категорически против подобной уравниловки. Она никогда не надевала эти одноразовые, начисто убивающие индивидуальность головные уборы. Ее собственные кружевные шапочки были прелестны и позволяли даже в безликой униформе оставаться привлекательной женщиной. Правда, привычка сжимать губы в куриную попку и грозно сдвигать белесые бровки вовсе не придавала ей очарования, а эта гримаса обычно не покидала ее лица целый день. Ей хотелось казаться требовательной и строгой, но маска надменного превосходства, которую она нацепляла по любому случаю, выглядела скорее потешно, чем строго. Пани считала необходимым «не давать спуску» помоцной силе, и устраивала разносы по самому ничтожному поводу. Однако обычно ее замечания выглядели глупыми придирками, и на кухне никто, включая подчиненных, не воспринимал ее всерьез. Ну, как можно воспринимать всерьез человека, упорно являющегося на работу в гольфах разного цвета? Или с сережкой только в одном ухе? Или с забытым бигуди на затылке? Про одежду, напяленную, видимо впопыхах, наизнанку, и упоминать ни к чему.

Проявления склероза пожилой пани все принимали снисходительно, вежливо и почтительно указывая ей на очередной неожиданный изыск в одежде или прическе. Она всегда очень удивлялась, ахала и немедленно устраняла досадную оплошность. Игривые предположения, что непорядок в одежде является следствием бурной личной жизни, всегда вызывали интенсивный клубничный румянец. После подобных замечаний, отвергаемых с кокетливым негодованием, у пани заметно поднималось настроение. Эти события служили всей кухне развлечением, а к пани Андулке относились, как к городской сумасшедшей. Она, в общем-то, была неплохой теткой, абсолютно безвредной и беззлобной, ну, может, несколько чудаковатой.

– Дэйте уж мне покой! (Оставьте меня в покое), – было ее любимой фразой, и с легкой руки, самым ходовым выражением всего персонала.

– Оставьте меня в покое, – копировала скрипучие интонации Софа, когда пани Андулка особенно входила в начальственный раж.

«Пунктиком» начальницы были моющие средства. Она считала, что ее подчиненные слишком расточительно их используют, и всегда бывало трудно допроситься поменять пустой флакон. Пани выдавала их с таким видом, словно это была ее личная собственность. Она бесконечно их пересчитывала, ее душевное равновесие находилось в прямой зависимости от количества этих бутылочек. Она старательно прятала и перепрятывала свои сокровища, иногда намертво забывая, куда же пристроила их в очередной раз.

Однажды, по ошибке, вместо уксуса она влила в готовящееся блюдо изрядную порцию моющего средства. Ну, перепутала: поставила на место, где всегда стоял уксус свои ревностно оберегаемые бутылочки. И плеснула, не глядя. Пришлось срочно вносить коррективы в меню и сочинять на скорую руку что-то другое. Блюдо, покрывшееся непредусмотренными технологией пузырями, радостно вывалили в канализацию. К Юлькиному удивлению, ни у кого это не вызвало неудовольствия, все только посмеялись, а пан шеф ограничился тем, что строго погрозил изобретательной поварихе пухлым пальчиком из своего стеклянного чертога.

У пани была собственная система расходования этих средств. Она бесконечно их разводила, иногда до такого состояния, что первоначальный цвет еле угадывался. После подобных манипуляций средство наотрез отказывалось мылиться. За эти номера ей самой не раз мылил холку пан шеф. Мылил, правда, в своей манере: вежливо и корректно. Поэтому через некоторое время история с разведениями и перепрятываниями начиналась снова.

Юля, не знавшая, о таком трепетном отношении к сей драгоценной субстанции, как-то обратилась к начальнице с простой просьбой выдать ей новую бутылочку.

У пани Андулки немедленно разыгрался приступ экономности:

– Что? – ее физиономия моментально налилась свекольным цветом, – я только что дала тебе бутылку! Да куда же вы его деваете, пьете что ли?

Видимо она не утруждалась запоминать, кому из работниц что выдала, наверное, они все были для нее на одно лицо.

На вопли почтенной матроны тут же прибежала Софа:

– О, боже мой, я тебя не предупредила! – сказала она ошеломленно молчавшей Юле, – иди, работай…

Дальше Юля не расслышала, так как вернулась к моечному агрегату. Она оперлась о стенку, рядом с горой грязной посуды, и стояла, демонстративно сложив руки на груди, всем своим видом показывая, что ей нечем заняться. Причем намеренно стала так, чтобы ее простой увидел пан шеф. Очень хотелось, чтобы он изобразил изумление на своем лице, а она бы в ответ пожала плечами и указала пальцем на пани Андулку.

Через пару минут появилась Софа с моющим средством:

– Ты сама у нее ничего не проси. Если тебе что-то надо, лучше скажи мне, хорошо? Понимаешь, почему-то она реагирует только на жидкость для мытья. Можно расколотить кучу тарелок, часами не выключать воду и свет, разлить масло, молоко, рассыпать что угодно, даже закурить – ей до лампочки, а это, – Софа с подчеркнутым благоговением подняла бутылку, – это святое!

– Та-ак! – раздался торжествующий возглас, незаметно подкравшейся к ним пани Андулки, – стоило мне выдать вам бутылку, так вы тут уже тосты произносите! А ну, хватит болтать! Быстро, работать! Давай, давай!