– Как, за что? – подивился царь Антип. – Харчи государственные жрете? Жрете! Платья новые требуете? Требуете! Охрану мою пользуете? Пользуете! К тому ж вози вас, мордоворотов, на повозках царских туды-сюды, будто безногих каких. Да и пристало ль мне брать с вас, таких важных бояр, вшивую десятину, как с холопа последнего. Я уж грешным делом подумываю, не четвертным ли вас обложить.

Хлоп!

Это едва пришедший в себя Филимон вновь затылком к полу припал.

– Не губи, царь-батюшка! – возопили остальные бояре.

– Э-э, да будет вам стенать. – Царь Антип подмахнул не глядя подсунутый ему начисто переписанный указ и возвернул перо мальцу. – В приказ!

– Слушаюсь! – Мальчишка скатал лист и кинулся вон из тронной залы.

– А теперича заглянем в заптрашний день.

– Что еще, царь-батюшка?! – застонали бояре, ломая высокие шапки.

– Да сядьте вы ужо, – зевнул царь Антип. – Чего рты-то пораззявили? И энтово припадошного с полу подымите. Неча мне полы кафтанами протирать. Не в дикой стране, чай, живем – в либеристической! – гордо закончил царь-батюшка.

Дума насилу взгромоздила на скамью боярина Филимона, прислонила к стеночке, чтоб в бесчувствии обратно на пол не сполз, и пристально, с опаской, уставилась в рот царю Антипу, что-то тот еще измыслит – крут у них царь-батюшка, как ни верти.

– Что ж молчите, бояре? Али языки проглотили?

– Слово боимся молвить, царь-батюшка, – подал голос боярин Семен.

– Чего так?

– Дык, невесть чем слово-то оброненное обернуться могёт.

– Истину глаголешь, Потапыч. А посему слушайте, чего я измыслил, коли у вас своих мыслей, словно в отхожем месте карасей.

– Ох, чует мое сердце… – помял ладонью грудь слева боярин Трофим.

– Цыц, борода! – пристукнул посохом царь Антип. – Значится, порешил я следующее: стар я ужо, власть надобно кому передать, да меж сыновей выбрать духу не хватает.

– Как же так, царь-батюшка? – всполошились бояре. – Да на кого же ты нас…

– Совсем умом тронулись али как? Я о приемнике им толкую, а они ужо хоронить меня вздумали.

Смутились бояре – радость-то преждевременной оказалась. Сидят, бороды жуют.

Филимон между тем очухался, глаз один приоткрыл, прислушивается, о чем царь речь ведет.

– Так вот, – между тем продолжал царь Антип, – есть у меня три сына: Данила, Козьма да Иван…

– Ведаем про то, надежа-государь, – важно кивнул Семен, который Потапыч.

– Ну и слава богу, – похвалил царь Антип. – Хоть чегой-то вы ведаете. Но я продолжу мысль свою: Данила – тот разбитной ухарь, вечно его не сыщешь, все по полям, по лугам за зверьем гоняется; Козьма день денской жрет- пьет – не просыхает, бока на часах отлеживает; Иван – энтот и вовсе малахольный какой-то.

– Дурак, – подсказал Филимон, открыв и второй глаз.

– Но-но! – погрозил посохом царь Антип.

– Так ты ж, царь-батюшка, сам изволил его так окрестить, – подивился боярин.

– То мое дело, чего я изволил, а ты язык прикуси.

– Так ведь…

– Цыц! Иди вон, бочками своими занимайся, худые они у тебя.

– Неправда то! – в сердцах воскликнул оскорбленный боярин Филимон, вскакивая со скамьи.

– А коли неправда, так посажу тебя в нее да пущу в море-океян, авось не утопнешь, коли не худые. Чего молчишь, энтот, как его… Диоген хренов? – блеснул своими историческими познания царь Антип.

Филимон заткнулся, вновь зажмурившись, так страшно было лицо царя-батюшки, нащупал под собой скамейку и опустился на нее, не чуя под собой ног.

– То-то же! Так вот, Иван телом хоть и силен вышел, да умом слаб.

– Так я ж и говорю: дурак, – обрадовался боярин Филимон и тут же получил локтем в бок от соседа своего, Семен Потапыча. Заткнулся.

– Не дурак он, а дите еще малое, неразумное, – горько покачал головой царь Антип. – Всего-то двадцать пять годков минуло. Поспешен, строптив, скор в суждениях и шибко несдержан.

– Это да, – качнул головой боярин Семен. – Это есть.

– Думайте, бояре, мыслите, как быть – поступить?

Задумались бояре, избороздили чела свои морщинами. Сидят, покачиваются, пол взглядами трут. Царь-батюшка глядит на них, сапогами нетерпеливо притопывает, посохом постукивает. Десять минут сидят, двадцать, полчаса минуло.

Хр-р-р!

То боярин Семен шибко глубоко задумался, в думы тяжкие погрузился. Филимон за рукав его дернул. Очухался боярин.

– Ась?

А царь-батюшка уж от нетерпения весь извелся.

– Чего надумали-то, бояре?

– Знамо, женить их надобно, – зевнул в бороду боярин Семен Потапыч.

– Как так женить? – подивился царь Антип неожиданному повороту.

– А вот так! Женятся – поумнеют. Семья, дела, заботы, – важно заметил боярин.

– Дык какие ж у тебя заботы-то семейные? Детёв что ль строгать?

– Всякие, отец родной, всякие, – поджал губы Семен Потапыч.

– А вообще-то мысля твоя дельная: баба – она кого хошь к порядку-то приведет, коли толковая сыщется, – задумался царь Антип.

– Так и я про то же, надежа-государь.

– Хм-м… Так тому и быть! – грохнул посохом царь Антип. – Эй, кто там! Кликнете-ка сынов моих.

– Так ведь некому кликать-то, царь-батюшка, – влез боярин Филимон. – Андрошку-то того, со двора наладили. Поторопился ты, царь-батюшка.

– Оно и верно, что наладили, – нахмурил брови царь-батюшка. – Я гляжу, на язык-то ты скор, а вот каков на ноги?

– Да ты что, отец родной? – не на шутку перетрусил боярин Филимон. – Как же так?

– Не перечь царю! Будешь теперича посыльным боярином – посылать тебя, строптивца, буду-у! – мечтательно закатил глаза царь Антип. – А может тебе указ на то требуется, так энто я мигом соображу.

– Что ты, батюшка, бог с тобой! – пуще прежнего побледнел боярин Филимон. – Я и так могу.

– А коли могёшь, так и сполняй на раз-два. Ишь, Диоген тоже мне выискался… хвилософ.

Боярина Филимона в двери вынесло, будто лист палый сквозняком. Остальные попритихли: шутка ли, боярина думного посыльным нарядить! Да еще и эта срамная осьмушка, будь она неладна! Ох, и крут у них царь-батюшка, ну и крут…

Глава 3. Три стрелы и Ее Лягушачье Высочество

Долго ли коротко ли бродил Андрон по болоту – то и ему самому уже неведомо было. Давно уж проклял он задумку свою нелепую. Выбраться бы обратно к людям, да куда тут пойдешь? Заплутал Андрон в лесной чащобе, что уж и сам рад не был. Куда ни глянь, всюду проклятое болото, деревья да поганки с мухоморами. И ни одной живой души, окромя лягушек противных. Сидят, подлые, на кочках, глазами навыкате на Андрона смотрят, поквакивают от любопытства, мол, кого это к нам занесло.

Болото тут топкое, непроходимое. Одного сапога Андрон уже лишился, другой бросить пришлось за ненадобностью. Комары над головой вьются, звенят тоненько да жалят скоренько – только отмахиваться от них успевай. Какие тут, к лешему, разбойнички, в этой трясине. И где тут их сыщешь, если и есть они? Разве у лягушек поспрошать, так Андрон по-лягушачьи ни гутен морген.

Стемнело быстро, Андрон и оглянуться не успел. Окутала ночь покрывалом своим лес, темнотища – хоть глаз выколи! Выбрался Андрон на травяную кочку, камышом поросшую, ноги поджал к подбородку, сидит, на комаров огрызается, головой вертит. Что делать – ума не приложит. Вдруг слышит, будто шевелится кто в темноте совсем недалече. Тихонько так шевелится: то ли лягушка в воду шлепнулась, то ли кочка какая чавкнула. Страшно стало Андрону, а ну как ужас какой – мало ли страхов всяких в лесу ночном! Прислушался. Тихо вроде, лишь камыш шуршит на слабом ветерке… Вот, опять!

Андрон резко обернулся влево и стал медленно сползать с кочки в жирную вонючую жижу. И тут нога предательски оскользнулась. Съезжая на пузе в болото, Андрон едва исхитрился в последний момент ухватиться за камыши.

– Помо… – ушел он с головой в болото, но вынырнул, тягая на себя ветки камыша и хватая разинутым ртом воздух.

– Ква! Ква, ква! – переполошились твари болотные, скача по рукам и голове Андроновым.

– Пошли прочь, подлые! Прочь! – зашипел на них Андрон, отмахиваясь обломанной камышиной.

– Ква, ква! – возмущенно засуетились лягушки на кочке.

– Кому сказал?! А ну, пошли отсендова. У, мерзость проклятая зеленая!

– Твы кваво этво мерзвостью обозвал, прыщ болотный? – раздалось вдруг в ночи.

Лягушки разом стихли.

Андрон, едва вытянувший себя на кочку, опять с перепугу съехал в гнилую воду. Совсем близко от него зажглись два желтых фонарика-светлячка. Но они почему-то висели на месте, не двигаясь, будто пристроились на одном кустике. Погасли, вновь зажглись. И его вдруг осенило: не светлячки то вовсе, а глаза в ночи светятся. Большие глаза, даже очень большие. А коли таковы глаза, то каков же их обладатель?

– Кто ты, чудище болотное? – пролепетал Андрон, ни жив ни мертв.

– Нет, квакой нахал! – Глаза стали еще крупнее и круглее. – Сперва мерзвостью обозвал, а твеперь еще и чудвищем кличвет!

– Ква, ква! – подтвердили лягушки.

– Но как же мне тебя называть? – заскулил Андрон, едва держась сколькими пальцами за камыши.

– Кваше Лягвушачье Квысочество, остволоп!

– О-о! – Андрон нашел в себе силы удивиться. – Простите, Кваше Квысочество, дурня необразованного.

– Лягвушачье!

– Да-да, именно ляг… лягвушачье. Но будет ли позволено мне молвить слово?

– Молви, толькво побыстрее. Уствали мы от твебя, беспоквойный твы кваквой-то.

– Я сейчас утопну!

– Эква тоже беда! На то оно и болотво, – Глаза погасли, но затем сызнова вспыхнули в ночи.

– Но мне нельзя утопнуть, Кваше Квысочество!

– Лягвушачье!!!

– Да чтоб ты провалилась вместе со своими титулами! Помогите-е-е!..

– Эй, ктво твам! Вытващвите этвого болвана, – разорвал тишину ночи властный и довольно неприятный и визгливый женский приквакивающий голос. – Я хвочу знать, почвему ему нельзя утвонуть, квак всем.

Мгновением позже Андрон ощутил вокруг себя мельтешение десятков холодных, мерзких лягушачьих тел, вода взбурлила. Андрона подбросило, оторвало от камышей и потащило невесть куда. Андрон глаза зажмурил, так страшно ему стало, лишь крепко сжимал в руках обломанные камыши, словно спасительные соломинки какие, и несся на всех парах по болоту, поднимая невысокую волну. Он даже пикнуть не смел, до того его одолел страх. И вдруг налетел он в темноте на что-то твердое, приложившись о него лбом и пузом.

– Ох-х! – помотал головой Андрон, приходя в себя.

Мельтешения под ним более не ощущалось, равно как и топкой жижи, а лежал он на твердой земле. Лбом же приложился, как оказалось, к стволу березы, – похоже, не рассчитали малость зеленые спасители. На лбу вздувалась вторая шишка, но это вовсе не страшно. Шишка – что! Главное, жив остался, из трясины выбрался.

– Жив… – Андрон отбросил камыши и ощупался на предмет целости. – Жив, батюшки святы! Я жив!

– Жив, жив, – подтвердили глаза, вновь загораясь во тьме совсем рядом.

– О Кваше… – бухнулся на колени Андрон, тыкаясь лбом в сырую траву.

– Этво акцент твакой, – остановил его властный голос. – Можешь говорить нормальным языквом.

– Ваше Вы… то бишь, я хотел сказать, Лягушачье Высочество! Вы мне жизнь спасли.

– Нужен твы мне больно, спасать твебя. А твеперь признавайся: почвему твебе нельзя утвопнуть. Да не вздумай лгать! – грозно предупредили желтые бельма. – Самолично утвоплю! – ярче сверкнули глаза.

– Слушаюсь, государыня, – стукнулся шишками в землю Андрон. – И не смею врать вам: злоба во мне кипит лютая, отмщения требует. Потому и нельзя мне пропасть. Никак нельзя.

– Этво забавно. Сквазывай по порядкву, чтво твам к чвему, – дозволили глаза.

– Взъелся на меня царь Антип, – начал, помолясь, Адрон.

– Слыхивала я про твакого. Чвем же твы ему досадил твак, чтво он твебя в болотво мое по уши загнал?

– Да ни за что, можно сказать, за сущую пустяковину. Вот слушайте! – Андрон поудобнее уселся на травке. Страх его уже сошел на нет, и по новой закипела, забурлила в нем злоба лютая на царя-батюшку. А вдруг глаза энти чем и помогут? – Служил я ему верой и правдой…

И почитай, до самой утренней зорьки без устали сказывал Андрон про свои обиды да притеснения, и сам не заметил, как под утро забылся сном тяжелым, беспокойным, зябко ежась от холода под березой, свернувшись калачиком и почесывая голые грязные пятки одну о другую. Снились Андрону кошмары глазастые и царь-батюшка разъяренный. И еще Федька страхолюдный, и всякое подобное, чего наяву никак не увидишь и с трудом выдумаешь…

Двери в царскую залу с грохотом отворились, и в них ввалился Иван Царевич, таща на спине боярина Филимона. Руки боярина безвольно свисали с плеч царевича, ноги волочились по полу. Боярская шапка торчала у Ивана Царевича подмышкой, посоха боярского не было и вовсе. С Филимона струйками стекала вода, собираясь в темные лужицы на пыльном, натоптанном полу.

Царь Антип, дремавший на троне, встрепенулся от резкого хлопка и привстал, вцепившись судорожно в подлокотники. Посох, стоявший у царя-батюшки меж колен, с грохотом упал, перебудив остальных бояр.

– Что? Где? Кого? – всполошились те, вскакивая со своих мест. – Никак пожар? Где пожар? Пожа-ар!!!

– Да какой там пожар. Ванька то, не видите, что ль? – зевнул рассудительный боярин Семен, махнув рукой.

Царь Антип, кряхтя, нагнулся, подобрал с полу оброненный посох, выпрямился, перебирая по нему руками, вернулся на трон. Зевнул широко.

В зале было светло. Утреннее солнце весело играло пылинками, кружащими в воздухе, обращая их в диковинные искорки. Заливались трелями птицы. Во дворе голосил голодный скот, требуя корму, горланили куры, надрывно завывал кот. Кто-то с кем-то ругался, но кто и из-за чего – поди разберись. Да и царское ли то дело во всякие дрязги холопские встревать.

Царь Антип отер сонное лицо ладонью, поежился, поплотнее запахивая халат, и уставился на застывшего у дверей Ивана Царевича с тяжким грузом на плечах.

– Чего это с ним? – недовольно спросил царь.

– Вы, отец, этого дуралея больше за мной не посылайте, – мрачно заметил Иван Царевич, опуская на пол боярина. Затем вытащил из подмышки боярскую шапку, выколотил об колено и водрузил на затылок лежащего ничком боярина Филимона. Пригляделся, чуть сдвинул, выровняв, и кивнул сам себе – сойдет, мол.

– А чего так? – подивился царь Антип. – Чего случилось-то?

– Этот дуралей звать-кликать меня зачал. Ну, я из клозета-то и ответил ему в шутку, мол, неча так голосить, а то утопну еще. А он решил, будто я в колодец провалился.

– И? – Царь недоуменно моргнул.

– В колодец полез. Спасать меня. Насилу вытащил, ужо пузыри пущать начал.

– А чего у него шишак-то на лбу? – повнимательнее пригляделся к боярину Филимону царь Антип.

– Так энто, того, ведром его малость приложило, – поправил шапку Иван Царевич, заслоняя собой боярина Филимона.

– Ах ты, душегуб проклятый! Да кто же так людёв из колодцев-то вынимает, ась?

– А чего?

– Веревочку ему надоть было спустить!

– Так я и спустил!

– С ведром?

– А чего?

– Ох, остолоп! – хлопнул царь Антип ладонью по лбу. – Жив-то хоть Филька али как?

– А чего ему сделается-то? – пожал плечами Иван Царевич. Очень уж сильно обидные слова царя-батюшки за душу его зацепили. Ведь как лучше хотел, человека спас. – Оклемается, чай, не впервой.

– Энто как? – насторожился царь-батюшка.

– А очень просто: он уж дважды чуть не утоп по хмельному-то делу, – охотно пояснил царю Семен Потапыч, опередив Ивана Царевича. – А покамест спасали, в единый раз веслом по башке получил, а в другой – мосток сложился да и рухнул на него вместе со всей челядью, что боярина из воды вынимала.

– То-то я гляжу, странный он какой-то, – покосился царь-батюшка на завозившегося на полу боярина Филимона, – словно с башкой у него чего так. Значит, отойдет, говоришь?

– Не впервой, – вздохнул боярин Семен, пожевав губами.

– Это ж сколько времени, сукин кот, угробил на простую-то работенку, – взялся заводиться царь Антип. – Сказал как человеку: поди, разыщи сыновей. А он что? В колодец полез, дурья башка! А где Данила с Козьмой?

– Так он их позвать-то и не успел, – откликнулся Иван Царевич.

– Ну, Филька!.. – выдохнул в чувствах царь Антип.

– Так я их сейчас кликну. – Иван Царевич с готовностью шагнул к дверям.

– Куды? – пристукнул посохом царь-батюшка. – Стой здесь! Сами заявятся. Жрать как приспичит… О, чую! Один ужо здесь.

И вправду, в неплотно притворенную дверь сквознячком потянуло перегарный дух, а за ним и сам Козьма объявился: морда отекшая, глаза красные, что у твоего кролика, нос сигнальным огнем светится – полыхает. А вонища от него стелется по зале – не приведи господи! Бояре враз носы в воротники поутыкали. Более выдержанный царь-батюшка лишь поморщился.

– А, Козьма! По здорову ли?

– Здоров, отец, – проскрипел Козьма, недовольно обводя оловянными глазами пустое помещение. Ни стола тебе, ни снеди – опоздал, что ль?

– Часы повернул?

– Ага, как есть повернул.

– И сколько ж натикало?

– Да, почитай, восемь вечера, да еще четверть сверху.

– Вечера, говоришь? – прищурил левый глаз царь-батюшка.

– Ага, как есть.

– Так чего ж ты жрать-то заявился, коли ужин тю-тю ужо?

– Так я энто… водицы испить, – выкрутился Козьма. – Вот напьюсь и пойду бдеть.

– Потом бдеть будешь! А покедова стой, где стоишь. Ты ужо так набдел – в помещении дыхнуть нечем.

– Как скажете, – безразлично отозвался Козьма.

– А вот и Данила пожаловал, – обрадовался царь-батюшка, видя, как в двери втискивается средний сын. – С чем пожаловал, сынок?

– Куренка вот подстрелил, – гордо вытянул руку Данила-охотник. В руке его покачивалась курица-пеструха с обвисшими скрюченными когтистыми лапками и вываленным из разинутого клюва языком.

– Угу, – понимающе кивнул царь Антип. – Во дворе, что ль?

– Скажете тоже, отец, – разобиделся Данила. – То в лесу случилось.

– Да неужто кур в лесу разводить зачали?

– Ничего вы, отец, в дичи не смыслите.

– Да уж куда мне! Так ты бы еще яичек с десяток или поболе настрелял, больно яичницы хочется. А сало – слышь, Данила? – сало там, в лесу нигде крыльями не взмахивало, ась?

– Не взмахивало, – буркнул в ответ Данила, пряча куренка за спину.

– Жаль, – показно расстроился царь-батюшка, – а то бы яичница с салом была. Ну да ладно. Куренка на кухню снеси, да поскорее возвертайся. Дело у меня до вас, сыны мои.

– Ага. – Данила вывалился из залы и утопал, скрипя половицами и сотрясая здание грузными шагами.

Остальные молча оглядывали пустое помещение, всякими знаками намекая царю-батюшке, что пора уж и за трапезу приниматься.

Они и губами шлепали, и облизывались, и зубами цыкали, и животы чесали, а все впустую. Царь Антип словно не замечал знаков тех. Сидит себе на троне, мурлычет под нос себе да притопывает. Ждет, значит, когда Данила вернется.

Данила обернулся быстро, на ходу хрустя с голодухи сухарями, но, заметив хмурые лица, ссыпал сухари в карман, наспех проглотил те, что во рту перекатывал и преданными глазами уставился на царя-батюшку.

– Значится, так, – нарушил молчание царь Антип. – Бояре мне тут мыслю дельную подали: обженить вас надобно.

– Че-его-о? – протянул Козьма недовольно, сдвигая сальную шапку набекрень.

Остальные сыновья лишь рты поразинули, так их кдивило известие это нежданное-негаданное.

– Да на кой они, бабы-то энти?! – замотал головой Козьма.

– Цыц, вобла пивная! – саданул царь Антип посохом в пол. – Не твово ума дело, на что. А как сказал, так и будет.

– Дело ваше, отец, а токма я несогласный.

– В поле пойдешь – сеять, пахать, коров за титьки дергать! – грозно свел брови царь Антип.

– А чего сразу в поле-то? – разом скис Козьма. – Чуть что – сразу в поле.

– Так чего выбираешь?

– Ладно уж, давайте бабу, коли так. – Козьма содрал с головы шапку и хлопнул ей об пол.

– Я те кто, Козьма? – пуще прежнего разозлился царь-батюшка, – торгаш какой непотребный али сваха, баб тебе доставлять? Сам найдешь.

– Так у меня работы – во! – Козьма сжал пальцами горло.

– Обождет твое «во».

– Не обождет, – буркнул Козьма.

– Обождет!

– Нет!

– В поле!!!

– Так бы сразу и сказали, а чего ругаться-то? Чуть что – сразу ругаться.

– И шапку подбери. Не на базаре, чай, шапками кидаться.

– Шапку, шапку, – проскрипел Козьма, но шапку подобрал и зажал в руках. – Где их искать-то, баб энтих?

– А и вправду, – призадумался царь Антип. – А, бояре? Где у нас бабы-то водятся?

– Бабы – они везде водятся, – степенно покачал головой боярин Семен Потапыч.

– Вот помню случай был… – отозвался с полу боярин Филимон, который уже пришел в себя, только лежал тихонько да к разговору прислушивался – не об нем ли толкуют.

– Цыц, стукнутый! Лежи себе, сохни.

Филимон заткнулся, прикрыв глаза, будто уснул опять.

– Так где, говоришь, Потапыч? – вновь обернулся царь Антип к боярину Семену.

– Везде, батюшка наш, куды ни плюнь.

– Точнее.

– А точнее, так у меня три дочки на выданье.

– Во-он ты куды плюнул! – царь Антип поправил корону концом посоха. – Породниться, значится, хочешь.

– А чем мои других хуже? – выкрутился боярин Семен.

– А мои? – встрепенулся лежащий на полу боярин Филимон. – Мои тоже ничего!

– А их тоже, того, веслом? – уставился на него царь Антип.

– Зачем веслом? – похлопал глазами Филимон, воздевая себя на непослушные ноги и ища глазами свой посох.

– Мало ли, может у вас энто наследственное, хе-хе.

– Ха, ха-ха! – загоготали бояре.

– Скалкой было, для порядку.

– По башке?

– Зачем по башке?

– Да так. Веселый ты человек, Филька.

– Ага, ну да, – поспешно согласился боярин, выжимая руками полы кафтана.

– Еще у кого дочки? – царь Антип обвел взглядом бояр.

– Да, почитай, у кажного по две, по три, – ответил за всех боярин Семен Потапыч.

– Расстарались вы, бороды многогрешные, – прицокнул языком царь-батюшка. – Так что ж делать-то будем, ась?

– Да бери, надежа-царь, моих, и всего делов! – стукнул посохом боярин Семен, гордо выпрямляя спину. Луч солнца коснулся его кафтана, и тот заблестел, засиял шитьем золотым.

– А чего это твоих? – вскочил со скамьи боярин Трофим. – Мои-то, чай, не хуже будут.

– Молчал бы уж, – бросил боярин Семен. – Сравнил тоже!

– Ты на что енто тут намекашь, ась? – Борода у боярина Трофима встала дыбом, глаза выкатились, наливаясь гневом. – На что намекаешь, я тя спрашиваю?

– Знамо на что! У дочек-то поспрошай. Особливо у старшей.

– Ах ты…

– Ну, ты, не балуй! – погрозил посохом боярин Семен.

– А мои?! – поспешно вскочил вслед за Трофимом боярин Василий. – Мои тоже, чай, не пальцем деланые!

– А ты, Васька, не встревай! – прорычал в бороду боярин Семен.

– Да-да, ты лучше помолчи! – поддакнул Трофим.

– Чего это я молчать должон?

– А того!

– Чего – того?

– Того самого!

– А в глаз?

– А в лоб?

– Ах ты…

Бац!

Хлоп!

Хрясь!

– О-ох, уби-или! Обезглазили! – заголосил боярин Трофим, вертясь на месте и держась за глаз.

– Мое ухо, ухо мое! – взвизгнул боярин Василий.

– Что ухо! У меня искры из глаз! О-ох, свет в очах померк… – прорычал боярин Семен, потирая зашибленный лоб. – Ну, пес смердячий!..

Хлоп!

Бац!

Хрясь!

– Ау!

– О-ох!

– У-у-ы-ы!

– Цыц! Прекратить! – не вытерпел царь Антип.

И возня в думском углу враз стихла, будто и не было ничего. Бояре сидели рядком, преданно взирая на царя-батюшку.

– Безобразие! Вам тут чего, харчевня али царские палаты? Раздухарились, орлы, крыльями размахались. Ух, я вас!..

– Дак мы, царь-батюшка, – осторожно подал голос боярин Трофим, пытаясь проморгаться правым опухшим глазом.

– Молчать!!! Сватья, чтоб вас, тестюшки дорогие.

Бояре думские стыдливо потупили очи и надули губы. Неясно только, вину свою осознали али обиду на морды налепили.

– Вот так! А будет, как скажу. Пока вы тут посохами размахивали да за бороды друг дружку таскали, мысля мне пришла: дадим детям луки тугие да стрелы каленые, выйдут они во поле чистое…

– Как, отец? Опять в поле? – перепужался Козьма, аж присев чуток. – Так вы же сказали…

– Ты дослушай сперва, а потом уж энти, как их… реверансы откалывай.

– Но ведь поле… – пробормотал Козьма.

– А я бы сейчас груздёв моченых отведал, – мечтательно облизнулся боярин Филимон.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5