Одиночество Лины

– Ну ладно, милая. Я тоже устала. Выходные были нелегкими, а мне еще твоему отцу надо ужин приготовить.

Мама называла своего мужа «твой отец», наверное для того, чтобы показать свою эмоциональную дистанцию, а не потому, что собеседник не знает, кто является отцом Лины. Лина вообще сомневалась, называла ли мама его «муж».

Сама Лина отцом его не называла. Это был всего лишь человек, за которого мама вышла замуж, когда Лине было двенадцать. Так она его и называла: муж мамы. Чтобы не показывать свою эмоциональную оценку, она нарочно не называла его по имени, когда обращалась к нему. Она и папой его не называла. Лина просто начинала говорить, а его задачей было понять, что она обращается к нему. Иногда он не понимал, что падчерица говорит с ним, но Лину это не беспокоило. Невелика плата за то, чтобы сохранить эмоциональную дистанцию. Она так и не потеплела к нему, возможно из-за верности отцу, которого она едва помнила, и который не заслуживал этой верности, если учесть, что он никогда не звонил ей, никогда не посылал им деньги и не помогал воспитывать ее.

Они попрощались, и мама ушла, оставив ее одну.

Идя по больничному коридору отделения, мама Лины заглядывала в палаты, где лежали молодые мамы. Ей вспомнилось, как сама она, тогда молодая мама, была пациенткой этой же больницы, лежала в этой же палате. Это было почти тридцать лет назад. Лина была самой большой радостью в ее жизни, и самой сильной болью было потерять любовь Лины за столько лет. Ей было страшно думать, что она однажды умрет, так и не помирившись с Линой. А вот внучка могла бы снова дать любовь.

Она уже много лет мечтала, что у Лины появится ребёнок, и надеялась, что это будет девочка, и тогда она уже не сделает ошибок, которые допустила в отношениях с Линой. Она не знала, что сделала не так, но точно бы не сделала этого впредь. Но возможность была упущена – сразу же, как только она о ней узнала. Кто знает, сколько времени пройдет, пока Лина снова забеременеет, если вообще это произойдет. С этой мыслью было сложно смириться. Она едва успела выйти из больницы прежде, чем расплакаться. Достала салфетку из сумки и прикрыла ей лицо, чтобы прохожие не видели, что она плачет.

Глава вторая

Лина спит, поворачиваясь с боку на бок. Во сне она видит себя ребенком, где ей года четыре. Она гуляет с другой девочкой этого же возраста, но имени подружки не помнит. Они на улице, где она жила в детстве. Кажется, они играют в какую-ту игру: скорее всего, в чехарду. Они идут мимо дорожного слива. Она заглядывает туда: там темно, это ее пугает, она уходит, но чувствует, будто что-то обвивается вокруг ноги. Она наклоняется, и на ноге видит змею, которая выползла из люка: черно-серую, больше трех футов длиной. Она вскрикивает, и в это время еще две змеи обвиваются вокруг другой ноги. Другая девочка хватает первую змею за хвост и стягивает ее с Лины. Змея сердится и обвивается вокруг руки девочки. Подружка вскрикивает. Другие змеи отползают от Лины и заползают на девочку. Из канализации выползает еще больше змей и тоже ползут на них. Лина зовет на помощь, но никто не слышит.

Она поворачивается и видит, что на противоположной улице идет мужчина. На нем серое пальто и шарф. Она узнает своего отца, который бросил их с мамой, когда она была ребенком. Она пытается бежать за ним, но не может, ноги отяжелели, она с трудом ходит. На улице стало темно, ее отца уже не видно из-за темноты. Тяжесть в ногах проходит. Она видит, что стоит перед своим домом, и забегает в дом позвать маму.

Мама была на кухне и читала рецепт. Лина плачет, говорит маме о подружке и змеях. Мама говорит, что это глупости и спрашивает, как зовут подружку. Лина не помнит, и плачет еще больше. Лина пытается призвать маму помочь, ведь потом будет поздно, но та начинает ее отчитывать, пытаясь внушить, что это вздор. Тут Лина понимает, что это не мама ругает ее, это она сама, взрослая, отчитывает себя ребенка, приняв на себя роль матери. Это приводит ее в замешательство. Она перестает ругаться и смотрит на девочку, которую отчитывает. Это уже не она в детстве. Эта девочка перед ней очень грустная, у нее дрожит губа, из-за того, что на нее кричат, а кто эта девочка – она никак не узнает.

Лина совсем растерялась. Она говорит, что ей надо прилечь, у нее болит голова. Она идет в спальню, а незнакомая девочка плачет и кричит:

– Не бросай меня! Они меня съедят! Ну пожалуйста!

В ответ Лина тоже начинает плакать. Она не может смотреть в лицо этой девочке. Она падает на кровать и прячется под одеялом. Она слышит, как эта девочка всхлипывает и кричит:

– Спаси меня от них! Пожалуйста!

Лина пытается сказать, что ей так жалко эту девочку, но тут она понимает, что спит. Она находится то ли во сне, то ли наяву, но не может говорить ни там, ни тут. Пытается заговорить, уже наяву, но не может. Она заставляет себя сесть и все же вскрикивает.

Она опирается на руку, и в следующую секунду понимает, что это был сон. Снова ложится и проводит ладонью по лицу. Сон постепенно забывается, она решается подняться.

Она осторожно встает с кровати у себя дома, в первое утро после выписки из больницы. Чувствуется, что ей уже лучше, но не сказать, что совсем хорошо. Сил уже чуть больше, но низ живота все еще тянет и болит. Она медленно направляется в кухню, стараясь держаться поближе к стене. Стены в квартире она покрасила сама в пастельные тона, а сейчас ей показалось, что, коснувшись стены, она испачкала кончики пальцев – показалось настолько явно, что даже отерла пальцы о пижаму.

Шаркая по коридору, она вспомнила, как тщательно красила эти стены. Было в том что-то терапевтическое, схожее с медитацией. Она наносила краску на стену и чувствовала, как ее мысли словно смешиваются с краской и становятся частью стены.

Спокойствие определяет ее дом. Она всегда, без колебаний, называла этот дом своим, в котором и стены помогают, ведь они словно ее часть, а для нее самой иметь дом всегда было очень важно.

Она заходит в кухню. Солнечный свет просачивается через окно и распространяется по всей кухне. Чувствуется, что чисто, без запаха хлорки или других чистящих средств. Она дотягивается до верхней дверки шкафа и пытается достать кофе с верхней полки. Этот кофе с Коста Рики, ее любимый сорт, она варит его по случаю. Этот кофе не так легко найти, и она хранит его в глубине шкафа. От потягивания начинает болеть живот, боль отдает в левую ногу прямо до стоп. Она вскрикивает от боли, но все же достает кофе. Насыпает кофе в кофемолку, вздыхает. Живот снова прихватывает от боли. Она помолола кофе и нагнулась понюхать насыщенный теплый запах. Из шкафа она достает другую банку, с цикорием. Она слегка принюхивается, зная этот мягкий запах. Достает чайную ложку и смешивает с молотым кофе. Берет бутылку с водой со столешницы и наливает воды. В струе отражаются солнечные лучи. В этом плеске воды есть что-то жизнеутверждающее. Она включает кофеварку и прислушивается, как эта кофеварка начнет пыхтеть и потрескивать, чтобы приготовить для нее чашку кофе.

Ожидая кофе, она достает кружку, из которой пьет по выходным: эту кружку подарил ей знакомый из Швеции пару лет назад. Она наливает в кружку немного молока и кладет туда кусок сахара. Кофе готов. Она достает кофейник: ее кофе-машина варит почти на две чашки, и наливает себе в чашку. Какой знакомый этот звук: звук кофе, наливающегося в чашку. Это и успокаивает, и раздражает одновременно: как слова с несколькими непонятными значениями из языка, который она слышала всю жизнь, но никогда не понимала. Лина подносит кружку и слегка дует на кофе, добавляет свои звуки в беседу, в скучную музыку утра. Она делает небольшой глоток, ведь кофе еще горячий. Этот чудесный вкус – смесь кофе, цикория, молока и сахара. Возможно, эта какая-то химическая реакция или условный рефлекс, но ясность проносится по цепочке: от языка до головы. Она оживилась, и в гостиную идет уже смелее, но все же с осторожностью, держа чашку кофе.

Свой дом, а в особенности гостиную, она обставляла тщательно. Мебель в ее доме проста и удобна, и классическая, и современная. Она предвидела все, что может понадобиться ей или ее редким гостям. Если вдруг у нее будут гости, она готова сделать все, чтобы они чувствовали себя комфортно. Она говорила себе: «У меня почти не бывает гостей, а если все же бывают, я хочу, чтобы они чувствовали себя уютно». Она сама себя считала отличной хозяйкой, хотя обычно и не принимала гостей.

На ее диване и креслах в гостиной приятно сидеть. Около одного из кресел стоит маленький столик с лампой для чтения: она усаживает здесь гостей.

На этом столике всегда лежала подставка-салфетка для стакана с напитком, который она подаст гостю, или для себя, когда одна. На эту подставку она поставила свой кофе и осторожно села в кресло, размещая себя, словно утка, приглаживающая перья после выхода из воды. От этого кольнуло в боку. На столике лежал фотоальбом, в котором были собраны ее лучшие фотографии за несколько лет.

Ей нравились картины Эндрю Уайета, и в своих фотографиях она пыталась их повторить. На картинах он часто изображал думающих людей. Этот художник рисовал фермерские домики, стены, окна и двери – и пейзажи выходили призрачными. Следуя этому веянию, она фотографировала бездомных, пожилых – они были грустные и сидели по одному. Двери она тоже запечатлела на камеру – в основном, старые двери, всегда закрытые, и они выходили как часть застывшего пейзажа. Ей нравилось чувство одиночества от этих фотографий.

Немногие понимали эти фотографии. В основном гости пролистывали быстро альбом и говорили, что это мило. Иногда говорили, что они мрачные, и это ее обижало. Этот альбом с фотографиями, это ее книга, содержит послание – то, что она хочет донести до своего гостя, до своего читателя. Может, эта часть ее скрытого желания иметь кого-нибудь, хоть кого-нибудь – одного вполне достаточно – кто бы мог услышать крик ее одиночества. Если бы только один человек увидел бы ее настоящую, понял бы и, возможно, полюбил, она, скорее всего, была бы счастлива, и жизнь бы сложилась. Но никто не видел, и никто не понимал – так, по крайней мере, она это видела.

Затем вдруг зазвонил телефон. Она отложила альбом, взяла телефон посмотреть, кто звонил, но отвечать не планировала. Это была ее приятельница, Лекси. Они вместе работали, уже много лет: Лина в финансовом отделе аналитиком, а Лекси – в отделе маркетинга. Обе пришли в эту компанию студентками на стажировку. Познакомились на семинарах. Когда Лина была на последнем курсе, Лекси помогла ей устроиться на стажировку в компанию, после чего она и получила работу.

Лекси, наверное, включила автодозвон и не клала трубку. По мнению Лины, она была настойчивой и чересчур дружелюбной. Поначалу Лина чувствовала себя обязанной Лекси за то, что получила работу в этой компании, но через несколько лет это прошло. Лина совсем не была настроена болтать с Лекси по телефону, но треск телефона отдавался внизу живота, отчего было еще больнее. Она не могла больше терпеть и взяла трубку.

Она не успела ничего сказать, как Лекси закричала в трубку:

– Лина! Лина! Ты там? С тобой все хорошо? Это Лекси.

– Привет, Лекси. Да, я в порядке, – всякий раз, когда ее спрашивали как дела, это была ее дежурная фраза.

– О Боже! Я знаю, что случилось, – заявила Лекси.

В субботу Лина отправила сообщение менеджеру по кадрам, что попала в небольшую аварию, и ей придется побыть в больнице пару дней.

– А ребенок? С ней все в порядке?

Несколько недель назад Лекси заметила, что Лина странно себя ведет и немного поправилась, и Лина рассказала ей о своей беременности. Лина была худенькой, и любой лишний вес на ней был заметен и неестественен для нее.

– Ребенка я потеряла, – сказала Лина сухим тоном.

– Нет! Какой ужас! – крикнула Лекси. – Жалко как! Тебе должно быть совсем плохо. Я так сочувствую, – сказала Лекси.

Любой мог сказать, что Лекси вот-вот расплачется, но Лина этого не заметила.

– Все нормально. Мне не плохо. У меня все хорошо, – сказала Лина несколько неуверенно.

– Неправда. Так быстро не может быть все хорошо, – отрезала Лекси. – От этого долго приходят в себя.

Только тут Лина поняла, что ей плохо.

– Ну нет, правда. Нормально. Я не хотела ребенка, – сказала она в свою защиту.

Она знала, что Лекси не отступится от своего сочувствия, если она не объяснит и не переубедит ее.

– Не к месту бы это все было. Мне всего лишь двадцать восемь. У меня еще полно времени, чтобы родить детей… чтобы найти для них хорошего отца.

Лекси терпеливо слушала, позволяя Лине выговориться.

– С Мишелем, будущем отцом, мне было не очень хорошо. Ну сама подумай, какой из него отец? Нет, на эту роль он совсем не подходит, он сумбурный и безответственный.

Она остановилась, ожидая, что Лекси скажет что-нибудь, но та молчала. Лина вздохнула и потом сказала:

– Мне жалко ребенка, но это прояснило ситуацию.

– Ничего подобного! Я ничему этому не верю, – Лекси наконец-то заговорила. – Меня ты не обманешь. Ты хотела этого ребенка, и была рада, когда узнала. Я видела, как ты радовалась всякий раз, когда об этом говорила.

Лекси вздохнула.

– А теперь у тебя просто нет сил.

Лина не знала, что ответить. Она пыталась сформулировать ответ, чтобы защитить себя, но Лекси попала в точку, и Лина не могла найти слов, а лишь издала какие-то звуки в ответ.

– А почему ты мне не позвонила? Когда это случилось? – спросила Лекси, которая уже выпустила всю критику на доводы Лины.

– Случилось это в субботу вечером, – ответила Лина, почувствовав некоторое облегчение, что ей больше не придется оправдывать свои чувства.

– Ой, а я до сегодняшнего утра ничего не знала. Я вчера утром звонила тебе, когда ты еще не пришла, но никто не ответил. Я думала, что ты укатила куда-нибудь с Мишелем и прогуливаешь работу. Пришлось утром спросить в кадрах – от этой мымры Гамильтон ничего не добьёшься. А девчонка из ее отдела сказала мне, что ты в больнице. Зря ты мне не сказала, я бы к тебе в больницу пришла.

Лекси всегда так говорила, всегда предлагала что-нибудь хорошее.

– Спасибо тебе, но все нормально. За мной хорошо смотрели, – объяснила она Лекси.

– Это понятно. Родители наверно были и Мишель, – тон Лекси смягчился, – но мне бы все равно хотелось прийти.

Лина поблагодарила и сказала, что она порвала с Мишелем.

– А я знаю. Он сказал мне, что ты хочешь с ним порвать.

– Ты что, звонила ему? – Лина удивилась.

– Да, я забеспокоилась, и не знала, в какую больницу тебя отвезли, – объяснила Лекси. – Насколько я поняла из его слов, ты не хочешь с ним видеться.

– А что он еще сказал? – спросила Лина, а затем добавила уже более спокойно. – Хотя не важно. Мне все равно.

– Ну, он расстроен, – быстро ответила Лекси.

Ничего подобного, он совсем не был расстроен, и Лина не поверила этому.

– Я потом позвонила в больницу чтобы сказать, что приду, но там ответили, что тебя уже выписали.

– Да ничего. Я не хотела, чтобы ко мне ходили толпы, – ответила Лина. – Но спасибо за участие.

– Ох.. Ну и сложно с тобой, – вздохнула Лекси и продолжила. – А сейчас-то как себя чувствуешь? Сильно болит еще?

– Немного болит, но все в порядке. Спасибо, что спросила, – вежливо ответила Лина.

– Я еду к тебе! – заявила Лекси.

– Нет, нет, не надо. Пожалуйста, не надо, – взмолилась Лина. – Я собиралась поспать.

– Я приду и помогу тебе, – ответила Лекси, злясь на себя, что только позвонила, а не пришла домой к Лине.

А не пошла, потому что знала, как Лина не любит незваных гостей.

– Нет, у меня все хорошо. Мне просто надо отдохнуть. В среду я уже на работу выйду.

– Так быстро? Не глупо ли? – спросила Лекси.

– Да нет, мне гораздо лучше. А к тому времени совсем окрепну, и увидимся на работе через пару дней.

– Вообще, не выношу, когда ты так вот блокируешь меня. Ладно. Спи давай. Но если что – звони.

– Позвоню. Спасибо, – спокойно ответила Лина, радуясь, что избежала гостей. Они попрощались и повесили трубки. Лина вздохнула, и прежде, чем положить трубку, немного придержала ее. Ее пугала встреча с Лекси и остальными коллегами на работе, но жизнь продолжалась.

На следующее утро, на второй день после выписки из больницы, она решила заняться детской одеждой и вещами, которые прикупила. Купила немного, несколько вещичек – распашонку, ползунки, платьице, погремушку и маленькую ложечку с резиновым наконечником на ручке в форме Минни Маус, шапочку с надписью «Мамина принцесса». Она знала, что было глупо закупать вещички на таком раннем сроке, но втайне очень радовалась, что у нее будет ребенок.

Она разложила эти предметы на обеденном столе, где стоял букет цветов, который ей прислал начальник. Она грустно улыбнулась. Затем достала бумажный пакет, без надписи или эмблемы, и аккуратно начала складывать туда одежду. Завтра она передаст это в дом малютки, может пригодится какому-нибудь бедному малышу.

Складывая вещи, она подумала, может ли ребенок, новорожденный, считаться бедным. Что для ребенка деньги?

В ней было мелькнула мысль оставить эти вещи на будущее, но она тут же отмахнулась от нее. Она дала себе зарок не заводить отношений в ближайшие два года. Соответсвенно, детей у нее еще долго не будет, и вещи лучше отдать в детский дом.

Положив сверху шапочку в пакет, она вдруг подумала, что однажды может увидеть ребенка в этой шапочке, и в каком-нибудь парке незаметно сфотографирует этого ребенка и разбитую бедностью мать, и на том ребенке будет шапочка, и, наверное, ребенку будут давать пюре с этой ложечки Минни Маус. Ее воображение совсем разыгралось, и она представила, что возможно в этой девочке она увидит реинкарнированный дух дочери, которую потеряла. Она резко прервала эти мысли и напомнила сама себе, что не верит во все это. Ложечка и погремушка отправились в пакет.

Она начала заворачивать пакет, но на минуту остановилась. Открыла пакет и достала ложечку. Она решала оставить ее себе, как что-то, принадлежащее ее дочке, хотя ее дочь никогда не держала и не использовала ее. Это была ложечка ее народившейся дочери. Это дань уважения ей. Но что-то еще было в этом решении.

Хотя она и не думала завести ребенка, ей начала нравиться мысль, что у нее будет дочь. Она бы любила ее всей душой. Они бы стали самыми лучшими друзьями. Может, она бы и не вышла никогда замуж и у нее бы не было лучшего друга, или даже настоящих подруг, но у нее была бы дочь, которую бы она любила, и которая, быть может, любила бы ее в ответ. Они были бы как те «Девушки Гилмор» – ей всегда нравился этот сериал. Когда она в детстве смотрела первые серии, то воображала себя младшей дочерью, Рори. Она и была несколько похожа на Рори – такая же простая красота, такая же умненькая и здравомыслящая. Лина хотела быть другом своей дочери, и она была уверена, что никто и никогда не отберет ее у нее. И пусть она теперь физически потеряла дочь, еще до ее рождения, она не отпустит свою мечту, свою надежду.

Она оставит ложечку с Минни Маус, и будет хранить ее под рукой, чтоб кормить надежду, чтобы однажды, пусть и годы спустя, ее дочь вернулась к ней, но не в обличье чужого ребенка – ее дочь никогда бы не вернулась к ней так – но ее дочь, которая будет с ней и они будут всегда вместе. Это, решила она, была ее вера, ее религия.

Линин медитативный день прервал стук в дверь. Никаких гостей она не ждала. Сначала подумала, что Лекси все же пришла, несмотря на то, что раньше согласилась дать ей отдохнуть. Она посмотрела в глазок. Это точно была не Лекси. Девушка за дверью была ниже ростом, со светлыми волосами, и она была ей не знакома, хотя и вид через глазок был искажен. Открыв дверь, она спросила:

– Здравствуйте! Вы что-то хотели?

– Здравствуйте, Лина! Как дела? – спросила девушка с беспокойством и заботой во взгляде. Девушка была привлекательной, чем-то напоминала Мерлин Монро в молодости. Лина озадаченно посмотрела на нее.

– Вы меня не помните? Я Джоанна. Мы встречались в воскресенье утром в больнице.

Теперь, когда Лине дали контекст, она вспомнила.

– Да, теперь припоминаю. Простите.

– Отлично. Можно войти? – спросила она с улыбкой.

– А да, конечно, – сказала Лина не подумав.

Когда девушка прошла в квартиру, Лина спросила:

– Вам нужно что-то конкретное?

Девушка щебечущим голосом ответила:

– Я просто хотела узнать, как вы себя чувствуете.

Она остановилась на пороге и осмотрелась, где бы присесть. Она повернулась к Лине и сказала:

– Можно присесть и поговорить несколько минут?

– Вообще-то, я несколько устала. Время не подходящее, – сказала Лина, все еще не закрывая дверь.

Она была не в настроении рассказывать незнакомцам, как она себя чувствует. Тогда в больнице, когда эта девушка пыталась с ней заговорить, ей удалось от нее отбиться. Эта Джоанна сказала, что пишет кандидатскую диссертацию, изучает эмоциональное состояние женщин, потерявших ребенка в первом триместре беременности.

– Послушайте, а кто дал вам мой адрес? Почему вы пришли сюда?

– Ваш адрес был в медицинской карточке. Я в больнице спросила, можно ли вас навестить через несколько дней, – объяснила Джоанна, – вы ответили, что никаких проблем.

– Правда?

В тот раз Лина согласилась просто чтобы отвязаться от нее.

– Но вам стоило бы позвонить предварительно.

– Я пыталась, но вы не брали трубку, – сказала Джоанна в свою защиту. – Я забеспокоилась, вдруг что-то не так, и пришла.

Она улыбнулась Лине и повернула голову в сторону гостиной и сказала:

– Присядем ненадолго?

Лина кивнула в ответ с неохотой и закрыла дверь. Она последовала за Джоанной в гостиную. Джоанна села в менее удобное кресло, на спросив разрешения. Лина не стала предлагать ей сесть в более удобное, и не стала предлагать выпить. Она не хотела, чтобы та оставалась надолго.

Однако у Джоанны были другие планы. Из сумки она достала планшетку с ручкой. На планшетке она перевернула лист и вверху написала имя Лины и время разговора. Вкратце она указала и место: улицу, где жила Лина, и дом «опрашиваемого». С осторожностью Лина села в удобное кресло.

– Теперь, – заявила Джоанна, – скажите, что вы чувствуете – эмоционально. Вам грустно, у вас депрессия, а может вы испытываете раздражение от той ситуации, в которой оказались?

Лина вздохнула и несколько нервно ответила:

– Да, я испытываю раздражение.

– Хорошо. Это важно, что вы осознаете свое эмоциональное состояние и принимаете его, – сказала Джоанна, записывая слова Лины о чувстве раздражения. – Скажите, почему вы чувствуете раздражение? Вы сердитесь на себя за то, что произошла авария? На другого водителя? Или просто злитесь на жизнь?

– Авария произошла не по моей вине», – заявила Лина.

– Ага. Тогда вы злитесь на другого водителя, который нанес вам эту травму, – она сказала, записывая в планшетку.

– Никакого другого водителя не было. И я не была за рулем, – сказала Лина, все больше раздражаясь.

Это, казалось, привело Джоанну в замешательство. Она полистала страницы блокнота.

– Насколько я помню, вы попали в аварию.

– Это так, но за рулем была не я. Мы врезались в дерево, – объяснила Лина.

– Теперь понятно, – сказала Джоанна, перелистывая назад страницы и мельком поглядывая на Лину. – И вы сердиты на того, кто был за рулем? А кто это был?

Лина не хотела говорить кто. Она сказала:

– Знакомый.

– Понимаю…Это было первое свидание? – спросила Джоанна, делая пометки.

– Простите, но мне совсем не хочется обсуждать это с вами, – сказала Лина и встала, надеясь выпроводить Джоанну.

– Я знаю, что это тяжело обсуждать, но полезно – не только для вас, но и для моего исследования, которое может помочь другим женщинам, оказавшимся в похожей ситуации», – сказала Джоанна с надеждой и гордостью.

– И все же, я бы предпочла побыть одной, – честно сказала Лина.

– Я понимаю и уважаю ваше решение. Судя по этой комнате, вы цените прелести одиночества, – сказала она проведя рукой, в которой держала ручку, в воздухе, – но у дружбы тоже есть прелести.

Лина закатила глаза, отвернулась и сделала несколько шагов ко входной двери, все еще надеясь, что Джоанна последует в этом же направлении. Когда Лина встала, Джоанна увидела фотоальбом на столике около места, где сидела Лина. Она встала, подошла к альбому и взяла его, разместив его на планшетку, которую все еще держала. Листая фотографии, она спросила:

– Это вы фотографировали?

Лина обернулась посмотреть, о чем она спрашивает. Ее несколько задело, что Джоанна смотрит на ее фотографии, ведь для нее это было ценностью, но она не стала ее останавливать и сказала:

– Ну да, я.

– Интересно, – сказала Джоанна, рассматривая каждую фотографию. Она сидела в удобном кресле, поближе к свету. С особой тщательностью она рассмотрела фотографии старых дверей. Не отрываясь, она спросила Лину: