Повесть безвременных лет

Они нашли дом, судя по внешнему виду которого, жильцы вряд ли позаботились бы о замках на чердаке, раз даже домофон в подъезде не работал. Поднялись на последний этаж по узким проёмам парадных, стараясь ступать как можно тише, и сняли крышку люка в конце лестницы. Ещё одна пыльная дверь, тоже без замка – и они на чердаке. Шикарно. Первым на крышу старого дома вылез Влас, затем он, подав руку Варе, вытащил её вверх, к себе.

Всё тот же город, что и вчера, а вид совершенно иной. Больше крыш необычной формы, чаще мелькают флигели под еле заметной игрой ветра, снег помельчал и поредел, но по-прежнему косо от еле заметного ветерка шёл, тянулся к земле. Расчистив перчаткой кусочек кровли, Влас кинул на него рюкзак, приземлился сам и усадил Варю к себе на колени. Уклон был не сильный, потому очень удобно и приятно было сидеть так вот просто в полуобнимочку и кушать слойки с яблоком и корицей, пока перед глазами расстилается город, выросший из лесов и озёр, из смешений культур, и его голодные стены жаждут искусства. Они ради чистого духа отрекаются от всех черт современности, какие есть в крупных городах. Они хранят верность своему имени. Хранят верность своей сущности. Это – Санкт-Петербург. Город, каких больше нет на Земле.

Ни Влас, ни Варя в этот день не пили, но оба чувствовали себя пьяными. Уже сидя на пустой остановке и ожидая автобус, который должен был отвезти их к театру, Влас почувствовал к Варе такую безнадёжную нежность и признательность, что готов был благодарить её за все нелепости в мире, начиная с той, что если бы не её день рождения, не было бы одной из лучших поездок в его жизни. Жёлтые огоньки гирлянд, которые ещё не убрали с Нового года, старые маршрутки, свежие крошки снега маячили вокруг, но всё это было лишь фоном. Голова, полная мёда потяжелела, и Влас, опустившись на колени прямо в снег, положил её в Варины тёплые ладони.

Всё спокойствие мира было сейчас здесь. Звуки улицы перестали доноситься до них двоих: громче всех их звучало то, что казалось раньше опошленным излишеством, а теперь было единственным точным словом: люблю. Жадно в душу вплелось своими перстами послевкусие произнесённого, и тут подъехал их автобус.

—–

Пьеса пролетела как один звучный щелчок пальцев в тишине, зазвучавший эхом в ушах. Каждая фраза была точно в цель. Как глоток молока или мятного чая перед сном – именно то, что нужно, и не надо ни больше, ни меньше слов. Не в бровь, не в глаз, а в самое солнечное сплетение. Только лишь, выйдя из зала, ребята живо заговорили, заобсуждали «Дядю Ваню»:

– Мне нравится такой театр, – сказал Влас. – Кто бы подумал, что от такого даже сонливость пройдёт и силы в девять вечера прильют по-новому.

– Кстати да, – перебила его Варя, – уже девять. Значит, у нас остаётся ещё почти два часа на небольшую прогулку.

– По центру?

– По Нарвской!

—–

Они попрощались с Петербургом, наверное, самым странным маршрутом, какой только могли придумать приезжие ребята. Варя купила блин в «Теремке»17, но ей он жуть как не понравился на вкус, и они с Власом продегустировав по кусочку, единогласно решили отдать блинчик бомжу, просившему милостыню на углу «острого» дома. Никто не знал, почему это здание построено именно так, и живут ли люди в самой узкой его части. Бомж Василий тоже оказался без понятия, хоть и прожил в Петербурге больше сорока лет. Но еще он несказанно обрадовался и со всей искренностью поблагодарил ребят.

Какими-то зигзагами они снова вышли к центру. Времени оставалось совсем немного. Варя нежно прикрыла глаза, будто целуя глазами на прощание полюбившийся город, вздохнула и, не проронив ни слова, стала спускаться в подземный переход. А дальше – метро, маршрутка, аэропорт…

—–

В возвращение домой не верилось ровно до тех пор, пока на снижении из-за тёмных облаков показались огоньки набережной и знакомых улиц, отходящих от неё.

«Вот мы и снова в Тюмени», – пронеслось в голове то, что ещё пару минут назад казалось неправдоподобным.

—–

– Ну и холодина же здесь.

Они вышли из аэропорта и с трудом пересекли улицу. Страшный ветер поднимал с земли свежий снег и носил его по всему проспекту. Варя весила немного, поэтому из риска разделить участь Мэри Попинс, вцепилась в локоть Власа обеими руками.

– Только прилетели, а сейчас опять улетим.

– Держись крепче. Блин, водитель ещё и на другую сторону подъехал.

Такое славное путешествие вышло, что хотелось бы последние его минуты и километры прокатиться в чуть более комфортных условиях, тем более ночь и дубняк в минус пятнадцать градусов. Чёрт, ещё и дорога раскатана.

Варя шла сбоку и, поджав плечи, ругалась на погоду:

– Ну что за подстава? Хоть ботинки шипуй. Влас, ты только смотри не подсколь.. Блять!!!!

––

Варя радовалась: по зарубежной литературе попался билет, который она неплохо знала. Даже почти была уверена, что за коллоквиум ей поставят четвёрку. А может и больше.

В самом хорошем расположении духа, какое только бывает, она передала свою работу через первые парты и осталась сидеть за столом и тогда, когда преподаватель отпустил всех студентов.

– Варя, а ты чего не идёшь?

– Власа жду.

А вот и он. В дверях кабинета показалась знакомая голова-ёжик.

– Нас на праве задержали, извини, —сказал Влас, направляясь к парте. – Ты тут не успела заскучать?

Подойдя к Варе, он присел, обхватил её руками, поднял и осторожно, чтобы не повредить гипс, водрузил на плечо.

Студентки, заглядывавшие в класс из коридора, заулыбались. Преподаватель с ключом в двери тоже. Влас улыбнулся ему в ответ и пожал плечами:

– А что делать? Костыли подорожали.

Препод засмеялся и покачал головой, а Влас понёс Варю на следующую пару.

Одна нога – в ботинке.

Вторая – в надписях поверх гипса.

—–

Сломанная пятка не помешала Варе отметить день рождения во второй раз: с друзьями. Впервые компания собралась в доме с пристройкой, оплетенной плющом. Людей пригласили немного, но и среди них были новые лица. Впервые Влас увидел Лизу – ещё одну соседку Вари, которая постоянно работала. Она оказалась более неординарной, чем можно было представить себе: короткие волосы, уложенные назад, вишнёвая помада, свеженький маникюр, широкие приталенные штаны, пиджак с ярко-желтыми отворотами на рукавах и лаковые ботинки. Лепс так и вцепился глазами. Откровенно и бесстыже. А когда заметил мою косящую улыбку, саркастично поджал губы и сменил очки на тёмные. Сначала с новой гостьей заговорил Хрис, но Лепс очень быстро и смешно его отодвинул. В разговоре выяснить, что Лиза учится на клинической психологии и успешно пользуется тем, что этот факультет – один из самых лёгких в нашем вузе, то есть просто не ходит на большую часть пар. Вместо этого она взяла два дополнительных заработка: консультант в сетевом магазине одежды и бариста в небольшой кофейне на набережной. Лизе нравилось такое внимание, и она рассказывала о себе и всяких смешных случаях с преподавателями с психфака и посетителями на работе. Вечер выдался насыщенным общением, и о первой реакции Лепса на Лизу вспоминали лишь с иронией, а зря, ведь это оказалось началом единственных отношений в округе, кроме тех, что были у Власа и Вари, что казались поистине гармоничными. Немного скрытный и на сто процентов уверенный в себе Лёшка и амбициозная девка, то и дело подчёркивавшая свою деловитость. Даже внешне они были чем-то похожи, но несильно.

Об отношениях своих они не сильно распространялись, но это стало известно Власу через три недели, когда он вечером вышел из комнаты Вари в кухню за чаем и через открытую соседнюю дверь увидел, как они валяются на широком подоконнике и, сдвинув книги в сторону, глазеют через окно на сумеречное небо. Влас поймал сентиментальный момент, в который Лепс снял с себя очки и дал их Лизе, а та, надев их, с открытым ртом и глазами, норовящими выпасть из орбит, восторгалась мелкой россыпи звёзд, которую она раньше не могла увидеть. Таким спокойно-радостным Лепса Влас ещё не видел. Это было заметно даже в плохом освещении одной лишь настольной лампы.

Увидев Власа, Лиза захлопала ресницами, слишком густо смазанными тушью, и улыбнулась ему вишнёвым полумесяцем помады на губах.

Послышался нарастающий свист с кухни – чайник закипел. Влас тоже сделал попытку улыбнуться и прикрыл им дверь.

Варя и Влас и Мари сидели в кухне и ужинали, когда в квартиру ввалился Лепс, но уже не с Лизой, а с Ритой из медицинского. Все, кроме них двоих, болтающих и смеющихся, были в шоке: со стороны ничто не предвещало таких перемен, потому ни Влас, ни кто-либо другой из компании не заметил, в какой момент Лепс переключился с одной Вариной соседки на другую.

– Я что-то пропустил? – шёпотом спросил Влас у Вари, пока голубки стряхивали снег с курток и снимали ботинки.

– По ходу, я сама чего-то не знаю.

– Вот это он резко переобулся, – тихо прокомментировала Мари.

Быть может, ей хотелось посплетничать, но остальные обитатели кухни считали, что личная жизнь Лепса – дело только самого Лепса. Потому Варя решила не осуждать, не обсуждать и просто перевести тему:

– Марюш, кстати, как твой первый день на работе?

– Да в целом ничего, но больно уж коллектив скверный. Приходишь к ним, и все такие угрюмые, будто за любезность штрафуют. Улыбнуться в ответ боятся. Подозревают что-то нелепое, до чего мне дела нет, а только отвернусь – они почти не стесняются, в полголоса шепчут «простушка, простушка».

– Ой, а они будто сложнушки, – Варя растянулась в улыбке и положила подбородок на спинку кресла.

– От слова «сложить»?

– Ага, пополам. Иначе говоря, нагнуть.

Кто знает, что звенело громче: смех Мари или задребезжавшие стаканы в шкафчике над кухонным столом.

– Марь, выключи ультразвук, я ж почти ничего смешного не сказала, – захохотала в ответ Варя. – Интересно, смех из-за того, что кто-то смешно смеётся – это признак слабоумия или чего вообще?

– Того, что нам прекрасно вместе живётся.

– И это правда! А что касается работы: мне кажется, они завидуют.

– Эх-х, было бы, чему, – Мари скорчила гримасу уныния.

– Ты общительная, непосредственная, да ещё и красивая. Тот самый типаж, который больше всего зависть девушек вызывает.

– Ахаха, как там Влас говорил? «Глупые девки»?

—Тупые девки.

– О, точно!

Разговор оказался прерван возращением Лизы.

– Рано ты сегодня, – заметила Варя.

– И слава Богу, – ответила та, стаскивая с себя сапоги. – Хоть отдохну, а может даже высплюсь.

Миновав кухню, она направилась к дальней из двух комнат, и уже когда её рука с наполированными ногтями легла на круглую дверную ручку, до Власа дошло, что в той же комнате находился Лепс с ботаншей из медицинского. Варя запоздало подорвалась в сторону коридора и в полной готовности раздирать драку, Влас бросился за ней. Но всё, что они оба увидели, добежав – то, как эта деловая колбаса обычным своим шагом достигла кровати и с краткой репликой: «Подвиньтесь» устало плюхнулась между спинкой дивана и обескураженной Ритой, сидевшей на коленях у не менее сбитого с толку Лепса. Он повёл бровями, мол, «что просиходит?», Влас из дверного проёма кивнул ему в сторону кухне, и все обитатели комнаты переместились туда. Кроме Лизы. Она, вероятно, уже видела сны.

За столом все сидели молча, пока Варя ставила чайник и доставала кружки. Тишину осмелился прервать Лепс.

– Странно это как-то.

– Да чего странного-то? – отозвалась Мари, заглянувшая в комнату, чтоб стащить чего-нибудь вкусного из холодильника. – Всем бы таких уравновешенных бывших.

…

Так и прошёл вечер. Собираясь домой, Влас краем глаза заглянул в дальнюю комнату. Лиза спала, даже не сняв пиджак.

—–

Март

Было пасмурное ранневесеннее утро, в которое Власу было бы тяжело проснуться, если б не Варя рядышком, под боком, сонная и нежная.

Так забавно засыпать, видеть её во сне, а потом сразу же, незамедлительно – наяву. За завтраками он ей в этом признался, на что Варя ответила:

– Ну хорошо. Я не такой уж и кошмар.

– А тебе самой что снилось?

– Очередной сюр18. Погоня на грузовиках, в которой я сбрасывала на преследующие машины советские ковры.

В кухню вошла Рита, поставила воду в кастрюле греться. В коридоре зашумел старенький фен. Квартира потихоньку просыпалась.

– Доброе утро, – приветствовала Варя соседку. – А ты сегодня какие сны видела?

Та нехотя ответила:

– Преподаватель по акушерству.

– Снова? – послышался голос Мари из-за двери кухни. – Этот же тот, который про контрацептивы вам втирал?

– Да, он, – ответила Рита, всыпая гречку в закипающую воду.

– Он во сне сам хоть в контрацептиве был? – расхохоталась Мари, и тут фен заглох. Она с недовольным возгласом постучала по нему раз – не включился, постучала второй…

– Вот это карма быстро сработала, – усмехнулась Варя, и Рита улыбнулась ей.

– Да он, сука, перегрелся. – Мари продолжала попытки реанимировать старенький фен, вдувая в него более прохладный квартирный воздух.

Влас не удержался от улыбки. В его глазах Мари была идеальным примером красивой, но безмозглой девки.

—–

Март. Снег таять ещё не надумал, но солнца стало заметно больше. Громкие известия обычно обходятся без предвестников, так и в это утро субботы, в которое Варя успешно просыпала лекцию, на которой не отмечали отсутствующих, Рита гладила медицинский халат к паре, а Лиза уже ушла на работу, а Мари ворвалась в зябкий полусон плохо отапливаемой комнаты, негромко напевая какую-то мелодию.

– Марь, а я же сплю, имей совесть! – смазанно проговорила Варя хрипловатым голосом.

– А мне сегодня можно, всё сегодня можно! – нараспев дразнила её та, качая головой из стороны в сторону под воображаемую музыку и параллельно перебирая кофточки в шкафу.

– Почему это?

– Потому что у меня день рождения! – проскандировала Мари тоном, торжественность которого с каждым словом возрастала.

Варя мигом разпахнула глаза, Рита оторвалась от глажки халата, обе уставились на Мари.

– Что же ты раньше не говорила? – поинтересовалась Рита. – Мы бы хоть поздравили.

– А и не нужно, – озорно раскачивая бёдрами в цветастой юбке, ответила Мари. – В мой день рождения подарки делаю я.

И с этими словами она потянулась к верхней полке шкафа и вытащила из кучи барахла бутылку вина.

– О Боже, «Лыхны»! Ты где его взяла? – воскликнула Рита.

– А тебе всё скажи, да расскажи, – немного ехидно, но всё же по-доброму ответила Мари. – Давайте отмечать, там ещё тортик в холодильнике ждёт.

– Марюш, я сейчас быстренько на пары сбегаю и вернусь отмечать с вами. Оставьте мне кусочек торта и немного вина.

– Не боись, всё не выпьем, – Варя подала голос с кровати, откинула одеяло в сторону и потихоньку начала вставать.

Рита ушла, Мари разлила вино по стаканам, но Варя сочла плохой идеей пить с утра, потому сделала для себя простой зелёный чай.

– Ох ты ж нежный котик, – передразнила её Мари.

Чайник вскипел. Первые пару минут они смаковали «Наполеон» в тишине.

– Вкусно? – спросила Мари.

Варя, набив щёки, смогла только жестами показать, что ей очень нравится торт. Прожевав, она спросила:

– Слушай, а почему ты подарки не любишь?

– Больно нужно потом чувствовать себя обязанной.

– Марь, ты где так сильно стукнулась, что думаешь быть обязанной перед соседками в комнате? – усмехнулась Варя.

Мари, улыбнувшись и молча опустив в глаза в кружку, размешала сахар в чае и подвинула кружку к Варе.

– Тебе восемнадцать или девятнадцать исполняется?

Короткий звенящий звук – бокал и чашка чая пошли врозь, к юным девичьим губам. Отпив крупный глоток, Мари кашлянула, прикрывшись ладонью – вино оказалось крепким, и ответила:

– Нет, двадцать два.

На этом моменте Варя здóрово поперхнулась чаем, пришлось хлопать её по спине, пока она сквозь кашель не прохрипела:

– Да оставь ты, вчерашний ужин выбьешь.

Стоило лишь Варе отдышаться, она сразу уточнила:

– Мне не послышалось? Двадцать два?

– Ну да, а что такого? – удивлённо и очень просто спросила Мари.

– Я всю жизнь думала, что мы с тобой ровесницы. Что ты не так давно закончила школу, сдала ЕГЭ, отпраздновала совершеннолетие…

Мари слушала её, улыбаясь:

– Вообще давно надо было тебе сказать. Варь, я знаю, ты не будешь излишне языком болтать, но всё же пообещай мне, что никто не узнает лишнего о моей жизни, прошу.

Варя кивнула и сглотнула ком в горле. Мари заметила её смятение и рассмеялась:

– Да не пугайся ты так. Не у всех же девчонок жизнь лёгкая. Подумаешь, сбежала в университет от мужа.

Варенька, глаза по пять копеек, аж побледнела:

– От какого мужа?

– Какого-какого, – горько усмехнулась Мари, водя указательным пальцем по горлышку бутылки, – от жестокого.

Она коротко вздохнула, будто собираясь пить что-то крепкое, подняла глаза от вина и направила все камни предстоящей истории на растерянную соседку:

– Мне было шестнадцать, когда я впервые заметила его в храме на службе, и он занимал все мои мысли с тех пор, как я его увидела. Высокий, широкоплечий, с честным, невероятно праведным взглядом – он казался мне похожим на пастора. Так я его всегда и называла в дневнике – Пастор. И непременно с большой буквы. Чем ещё заняться в религиозной семье, как ни записью собственных мыслей? Я вела дневники, сколько себя помню. И первый раз, когда мы заговорили, датировался, кажется, двадцать первым апреля. Он пришёл в наш дом на воскресное собрание. По взгляду Пастора я поняла, что он не удивлён тому, что увидел меня здесь. Я решила, что он тоже наблюдал за мною в храме, и окончательно отдалась томному трепету первой симпатии. В том, как развивалось наше общение, не было ничего необычного, кроме того, что он очень скоро, буквально через полтора месяца после знакомства, две недели из которых мы с семьёй уезжали паломничать, он пришёл к родителям и попросил моей руки.

Что нужно девчонке шестнадцати лет кроме такого лестного внимания старшего мужчины? Пожалуй, и ничего. Я, не раздумывая, согласилась, ведь это было то самое заветное «замуж» – предмет мечтаний и зависти, конечная цель и мечта, лакомая для многих девушек стабильность. Кто ж тогда знал, что изнанка брака выглядит порой совсем иначе? Точно не шестнадцатилетняя я, ставшая в одночасье гордостью родителей. Те радовались, что на их дочь обратил внимание самый обеспеченный и влиятельный человек в общине и что они, может, смогут получить от него помощь в выплате налога…

– Налога? – перебила её Варя. – Мари, Господи, да это же настоящая секта.

– Ну не сказала бы, – возразила та. – Мы многое получали взамен…

– Что? Благословление божье? Марь, религиозное образование, имеющее лидера и финансовую структуру – это в нашей стране называется сектой, и ваша «церковная община» полностью подходит под описание.

Мари вздохнула и улыбнулась:

– Варь, я ведь во всём этом выросла. Хорошо бы было, если б я знала, что-то кроме такой жизни. И вот выдался шанс узнать, и поначалу он, казалось, в полной мере себя оправдал. Мы переехали в скромную квартиру в слегка покосившемся двухэтажном деревянном доме, переделанном из бывшей коммуналки. Он был очень старым (лестницы опасно трещали от каждого соприкосновения с обувью), но милым. Соседи снизу через месяц после нашего новоселья покинули это обиталище провинциальной старины, но у меня остались знакомые из соседнего подъезда и дома напротив, так что скучать мне не приходилось. Супчики, домашние тортики, ряды цветов на подоконниках – с самого начала я была рада проявить себя хорошей хозяйкой. Но потом что-то пошло не так. Я начала понимать, что наша жизнь меняется по шуткам, по оговоркам. Со временем даже мелкие бытовые разногласия, которые я воспринимала не серьёзнее, чем часть повседневных хлопот, стали вызывать у моего мужа нешуточное раздражение. Он мнил, что в некоторых словах есть второй, а то и третий смысл, бранил меня за то, что сам неправильно понимал мною сказанное. А я, дура, сначала и это восприняла как должное. И жаловаться не подумала, и сказать никому не смела. Понимаешь, всю жизнь родители твердили, что мы – рабы Божьи. Даже когда Пастор начал бить меня, я и не думала, что достойна большего.

Варя в оцепенении слушала, не желая верить собственным ушам.

– Первое время я чуть ли не возвела страдание в культ и не приравняла его к божественной участи, но время шло, побои происходили чаще, синяки сходили дольше, и я начала понимать, что мне за терпение не воздастся: нужно искать выход.

Я начала собирать документы в колледж. Увидев, что я читаю пособие по подготовке к вступительным, Пастор дал мне пощёчину мухобойкой. За то, что я не сказала ему о своём намерении учиться, он разорвал книжицу на две части, половину выкинул в окно.

Я никогда не знала, что может вывести его из себя. Это могла быть любая мелочь. Поэтому я так боялась, потому же и отчаилась, когда последняя ниточка надежды на лучшее оборвалась. В тот момент даже вера в Бога, сопутствовавшая мне всю жизнь, разбилась вдребезги.

Едва успокоившись, я пошла на улицу, чтобы собрать разбросанные под окном страницы, за одно и мусор вынести. Вернувшись, получила тумаков второй раз за день: без объяснения причин Пастор поволок меня за волосы по линолеуму в спальню.Это было худшее, что я переживала в своей жизни…

И Мари замолкла, но лишь на пару мгновений:

– Позволь мне не останавливаться на этом.

До глубокой ночи я не могла уснуть. В третьем часу ночи руки дошли до дневника, который я, хоть и намного реже, но всё ещё вела. И тут-то я поняла, что так разозлило моего мужа…

Варя затаила дыхание. Её всю трясло. Даже физически было плохо, голова кружилась, но она не могла перестать слушать:

– …ещё со времён начальной школы у меня была привычка скручивать ленточку, служившую мне закладкой ровно в четыре оборота, чтоб если дневник кто-то открывал, я непременно узнала об этом. В тот раз лента была сложена вдвое. Выходит, Пастор читал всё то, что я писала.

Я почувствовала, как холодный пот выступает на лбу и шее, а блокнот в руках начинает дрожать. Я боялась возвращаться в спальню. Потому что не была уверена, что Пастор не начнёт бить меня снова. Не зная, как иначе успокоить себя, я выпила две кружки чая с имбирём, глотая слёзы, доварила суп с фрикадельками на завтра. Это не уменьшило боли. Но тут я вспомнила кое-что любопытное из детства. Когда мне было плохо, я брала лист бумаги и в столбик писала имена близких людей. Тогда я понимала, как много людей любят меня и не хотят, чтобы я плакала. Становилось легче.

И теперь, на третьем году замужества, окончательно потеряв веру во всё хорошее, я нашла тетрадный лист в клетку, дрожащей рукой взяла карандаш. И тут с ужасом поняла, что мне некого записать.

Сначала мне просто стало страшно, но может именно этот страх заставил меня броситься к шкафу, вытащить оттуда самые любимые платья и сунуть их в сумку вместе с документами и зубной щёткой. Пастор должен был уже спать, и проскользнуть в коридор незамеченной не составляло труда. Я, полная внезапной решимости, юркнула к входной двери, и уже почти успела обуться, когда весь мой план бегства был разрушен словами, упрятавшими сердце в пятки:

– Куда собралась?

Пастор стоял в коридоре, скрестив руки на груди, высокомерным нещадным взглядом сверля мою оболочку. Я уже готова была закрывать голову руками от ударов, но он лишь взял сумку и вышвырнул её в открытое окно прямо из дверей коридора, через всю гостиную. Сумка с грохотом зацепилась за подоконник и влетела в крону деревьев. Дальше я слышала только шелест листьев, хруст веток и слова мужа:

– Даже не думай в ближайшие дни высовывать нос из комнаты. Будешь на хлебе и воде сидеть, пока не покаишься.

Он втолкнул меня в комнату и хлопнул дверью так сильно, что в полу что-то хрустнуло. Или мне показалось? Судя по скрипу линолеума, потом он подпер дверь шкафом.

Оставаться в этом аду я не могла: страх прогрызал во мне новые раны, а инстинкт самосохранения толкал на безумную идею выбраться через окно. Гонимая навязчивой мыслью о том, что Пастор вернётся и изобьёт меня до смерти, я зажмурилась и прыгнула с подоконника в крону огромной липы. Да, я достала до ствола, но вот же досада – недостаточно сильно ухватилась руками, сломала ветку, упала и наделала много шуму. Ещё больше испугавшись того, что Пастор мог услышать, я закусила губу, чтоб стерпеть боль, схватила сумку и даже успела пробежать пару метров, прежде чем услышала за спиной оглушительный треск. Он длился несколько секунд, а потом стих. Я остановилась в неестественном отсутствии любых звуков, боясь увидеть рядом мужа, препятствующего побегу увесистой пощёчиной, обернулась.