Вокализ

– Надень варежки, Катя, я кому сказала!

– Миша, ты же палку потерял, о Господи!

– Дети, не отставайте, дружненько пошли, пошли, вот так!

Скоро на снежном поле появится вечное «Даша + Саша = любовь».

В моём дворе стало неожиданно уютно, не таяли бы сугробы никогда назло всем автомобилистам. А зимний парк похож с многоэтажной высоты на гравюру.

– Я тебе снова говорю – гравюра. Как «почему»? Потому что серо-бело-чёрные цвета и…

– Так это чёрно-белая фотография.

– Нет-нет, гравюра, я каждый год так думаю.

– Ну, молодец, если думаешь хоть иногда.

Вечером в парке зажигают фонари, они горят до самого рассвета.

– Правда, красиво? Ну что ты молчишь? Вот именно.

Юлька бежит впереди, весело виляет хвостиком, лижет, лижет первый снег.

– Юля, прекрати!

Прыгает на тебя, на меня лапами:

– Как мне весело, ну ладно, послушаюсь вас, поищу палочку.

Приносит.

– Юля, ищи!

По освещённым аллеям идут влюблённые парочки, говорят о чём-то, ни о чём, не вспомнить потом. Снег падает, падает, падает мягкими мохнатыми пушистыми хлопьями, в свете фонарей хочу рассмотреть снежинку, только одну!

– Смотри, она правильной шестиугольной формы! Надо запомнить, к Новому году нарежу бумажных снежинок на окна.

Около скамейки первый в этом году снеговик с еловыми ветками вместо рук, завтра с Ванечкой погуляю, ой, забыла лопатку ему купить, он же в детском саду её потерял, как он любит снег!

– Ба, ещё погуляем!

– Нет, нет, пора обедать, всё готово, стынет.

Достаёт из кармашка какой-то древний сухарик:

– На, ба!

– Ну ладно, ещё чуток.

Обрадовался, бежит, прыгает впереди, ловит открытой тёплой ладошкой снежинки, голубоглазый, краснощёкий, длиннющие ресницы хлоп-хлоп, ну точно снегирь!

– Ванюша, догоняй!

– А снег идёт, а снег идёт, – замурлыкала тихо.

– Не пой, мороз на улице, потом горло неделю лечить.

Поправляешь мой шарф, я сдвигаю тебе на лоб шапку в знак благодарности. В свете фонарей, стекающем на заснеженные ветки деревьев, отдыхают снежинки на твоих ресницах и превращаются в сверкающие капельки воды.

Белый-белый, первый-первый…

Паустовский

Ехали с друзьями на машине из Москвы в Тарусу на выходные. По пути вспоминали мезозойскую эру, когда самым большим дефицитом были книги, которых не было в книжных магазинах, вернее, были, но не совсем те, когда за одну книгу надо было собрать двадцать килограмм макулатуры, сдать её, получить талончик и только после этого, возможно, если повезёт, купить книгу, и уже не важно, сколько она стоила.

В это трудно сейчас поверить даже нам, жителям мезозоя, а для молодых это рассказ почти о марсианах. Ещё была библиотека «Огонёк» – собрания сочинений классиков, доставалась она особо заслуженным марсианам. В те далёкие времена в Концертных залах выступали не певцы под «фанеру», а поэты и писатели, на их выступления трудно было попасть, да, так было, и на радио была знаменитая передача – «Театр у микрофона».

Тогда я впервые услышала радиоспектакль «Корзина с еловыми шишками» по рассказу Константина Георгиевича Паустовского. Читал несравненный Ростислав Плятт под музыку Грига, я бросала все уроки, садилась на диван и, затаив дыхание, слушала, слушала. Спектакль повторяли часто, и со временем я знала его почти наизусть.

Таким было моё знакомство с Паустовским, мне было пятнадцать лет. Вскоре все книги Паустовского в ближайшей к нашему дому библиотеке были мною прочитаны, а на день рождения мама сделала для меня настоящий подарок – купила в букинистическом магазине собрание сочинений Паустовского в восьми томах. Эти книги в сером переплёте до сих пор стоят в моём книжном шкафу.

Мы ехали в Тарусу. По дороге мои друзья вспоминали Цветаеву, Заболоцкого, Ахмадулину, Тарковского, Остера, Рихтера – почему-то эти и многие другие знаменитые люди каким-то причудливым образом оказались именно здесь, в маленьком живописном городке на берегу Оки и именно в те времена.

До отъезда в Тарусу на одном известном цветочном рынке Москвы, где можно увидеть любые цветы от ромашки и хризантемы до самых экзотических и необычных, я купила небольшую плетёную корзину и еловую ветку, на которой было пять больших красивых шишек. Ещё я хотела, потому что покупала раньше и знала, купить… полевые васильки, сейчас почти забытые, полевые синие васильки, которые, к моему счастливому удивлению, на этом рынке продавали с начала лета и до глубокой поздней осени. Говорят, привозили их из Воронежской области. Купила пять букетиков васильков, завёрнутых в большие зелёные кленовые листья. Теперь я приготовилась к поездке.

Мои друзья надолго «застряли» в музее Марины Цветаевой, а мне хотелось поскорее встретиться с Паустовским. По карте быстро нашла улицу Пролетарская. Это была довольно широкая, длинная извилистая улица, уходящая вниз к реке Таруска. Вдоль дороги с двух сторон стояли старые, неказистые деревянные дома и немногочисленные деревья.

Не дом, а маленький бревенчатый домик в четыре окна, стены которого были окрашены в нарядный голубой цвет, а ставни и невысокий заборчик около дома в белый, стоял в самом конце улицы, почти над обрывом реки Таруска.

Семье Паустовского принадлежала только половина этого дома, где была повешена мемориальная доска с профилем писателя и надписью:

«В этом доме с 1955 по 1968 год жил и работал Константин Георгиевич Паустовский».

Прикрепила к двери дома три букетика полевых синих васильков.

Кладбище было недалеко от дома Паустовского, минут двадцать ходьбы. Могила находилась на краю крутого обрыва, внизу речка Таруска, вокруг задумчивые осенние берёзы и опавшие листья на земле.

С этого высокого места открывался дивный вид на дальние леса, поля и извилистую речку внизу. Говорят, Паустовский сам выбрал для себя это место. На его могиле большой деревянный крест и серый камень с надписью:

«Константин Георгиевич Паустовский 1892 – 1968 г.»

Поставила рядом с камнем плетёную корзину, воткнула в неё два букетика синих васильков и большую ветку с еловыми шишками.

Врачебная практика

Всё-таки правы были классики диалектического материализма, утверждавшие, что развитие идёт по спирали – повторяется та же ситуация, мы встречаемся с теми же людьми из прошлого, не зная, зачем и почему, мы оказываемся в тех же местах своей юности, где давно не были, но и мы другие, и события, и места, и люди – всё изменилось. Мы возвращаемся в прошлое уже на другом витке своей жизни и в ином качестве. Так и я оказалась в этом году в городе Конаково Тверской области. А когда-то, так давно, что даже не верится, я была в Конаково… была.

После четвёртого курса медицинского института мою группу направили на практику в ЦРБ города Конаково тогда Калининской области. Это была врачебная практика в отличие от сестринской после третьего курса, которую я проходила в областной больнице и почему-то в детской хирургии. Здесь в Конаково наша практика продолжалась шесть недель – две недели терапия, две недели хирургия и две акушерство и гинекология. Жили в освободившемся на летние каникулы общежитии техникума недалеко от больницы, ели в столовой, и заняты были целый день.

Кураторы наши отличались строгостью, требовали выполнения всех поставленных задач и заданий, и, если необходимо было, например, принять десять родов, то с девятью зачёт не ставили, то же касалось дежурств в больнице, вызовов на дом, работы в приёмном отделении и многого-многого другого. Уже потом, потом, став врачами со стажем и вспоминая учёбу, мы все оценили и эту строгость, и требовательность, и благодарны нашим дорогим учителям.

На вызовы ездили на старенькой, трясущейся на каждом ухабе «скорой помощи» по всему городу, почему-то одни, без медсестры, сами назначали и сами делали все инъекции. Помню небольшие одноэтажные, часто покосившиеся дома с палисадниками в цветах, скрипящие крашеные полы из досок, на стене ковер с мишками «Утро в сосновом лесу», белые кружевные салфетки и скатерти, необыкновенную чистоту, опрятность в доме и скромность. Были, конечно, тяжёлые случаи, требующие немедленной помощи и затем срочной госпитализации, но вызывали на дом всё-таки больше бабушки:

– Померь, дочка, давление. Неужели вместо врача приехала такая молоденькая? И уколы, говоришь, сама сделаешь? Мне бы, милая, укол папаверин с но-шпой, есть у тебя такой? Спасибо, красавица, пойдём я тебе васильков садовых нарву. Видала перед окошком? Вот, под твои синие глазки как раз, что смеёшься-то, ах, озорница! Ты приезжай ещё, дочка, приезжай.

Терапевтическое отделение было расположено в старом одноэтажном каменном здании за несколько автобусных остановок от главного, нового и современного здания ЦРБ. Это здание, окружённое небольшим парком с вековыми деревьями, напоминало мне старинную земскую больницу, о которых читала в книгах – большие палаты, окна с широкими подоконниками и геранью, деревянные полы…

В одном отделении лежали и сердечники, и язвенники, и больные с бронхиальной астмой, все… больных много и назначений, соответственно, тоже. Ночные и суточные дежурства были серьёзные. Времени на какие-либо развлечения не оставалось совсем – то больница, то дежурство, после которого всё же и выспаться надо, то вызовы, то отчёты писали, составляли, то учебники читали – что срочно вводим при отёке лёгких, как купировать приступ мерцательной аритмии или тяжёлый астматический статус, как проводим роды, осложнённые гипертонией, или дифференциальная диагностика того же «банального» аппендицита и так далее, и так далее…

Ходили на Волгу купаться под вечер, помню тот песчаный пляж, высокие сосны на берегу и вид на Конаковскую ГРЭС. Кажется, в кино была несколько раз, в универмаг двухэтажный в центре заходила, так, за какой-то мелочью, денег в общем-то и не было. Но память, как старую фотографию, бережно сохранила и этот универмаг, и небольшую площадь перед ним, и киоск, торгующий газированной водой в разлив – отдельно сироп, отдельно газированная вода, четыре копейки с сиропом, одна копейка без сиропа… да, одна копейка…

Однако все шесть недель той практики пролетели молниеносно – заняты мы были, а я к тому же готовилась к своей свадьбе, которая и состоялась в Москве через два-три дня после Конаково, в последних числах июля. Пригласила всех подружек из группы и перед самым отъездом нарвала большой букет незабудок, уж не помню, где их нашла, но цветы были высокие, крепкие, ярко-голубые. Завернула букет в мокрые газеты, думала, сохраню, не завянут.

Ехала к будущему мужу на вечерней электричке «Конаково – Москва» в почти пустом вагоне, все окна нараспашку, ветер гуляет, у меня только сумка небольшая и незабудки. Приехала, а мои незабудки превратились… как сказал будущий муж: «Не обижайся, это увядшая трава». Но я налила в большой таз воды и поставила свой букет: может, реанимирую. Как же мы удивились, когда утром увидели воздушное, голубое облако оживших цветов! Те незабудки хранились, на удивление, долго.

В этом году я снова оказалась в Конаково, как будто мне открылась дверь, и я заглянула в своё далёкое прошлое, но уже на новом витке спирали-жизни… согласно диамату.

Пречистенка, Дом учёных, Сергей Юрский

После занятий в 1-м Меде в хорошую погоду я и подружка ехали на троллейбусе вдоль Большой Пироговской улицы до Зубовской площади, там была чистая и вкусная пельменная. Можно было пообедать дешёвыми комплексными студенческими обедами в столовой – от 45 до 55 копеек, включая салат «Витаминный» из капусты и моркови с чайной ложечкой сметаны, или винегрет, потом первое трёх видов, второе тоже три разных блюда и компот или кисель с кусочком хлеба. Нам хватало вполне.

Ехали мы в эту пельменную, потому что щи-супы-котлеты надоедали, а пельмени почему-то нет, но главное, нам хотелось погулять по улице Пречистенка. Порция пельменей со сметаной стоила 36 копеек, кофе с молоком только отдалённо напоминал кофе, но был горячим, сладким и стоил 7 копеек. Ещё мы брали слоёный пирожок с мясом или повидлом по 10 копеек – итого 53 копейки, но как вкусно!

Мы переходили Зубовскую площадь и шли по улице Пречистенка, которой вернули уже в те годы её прежнее название, но про Кропоткинскую улицу ещё помнили. Пречистенка соединяла Зубовскую площадь и площадь Пречистенские ворота рядом с метро Кропоткинская, где на развилке Остоженки и Пречистенки стоит памятник Фридриху Энгельсу. Между прочим, стоит себе и стоит, никому не мешает, а сквер перед метро украшает.

Мы шли медленно, рассматривая старинные красивые особняки, в магазины, как правило, не заходили – деньги у студентов не водились, просто шли и любовались улицей, домами, что-то обсуждали. Рекламы тогда почти не было, движение транспорта было довольно ленивое, прохожих тоже было немного – рабочий день заканчивался позже.

Почему-то всегда вспоминается одна осень. Было начало октября, солнечно, прохладно, деревья сбрасывали праздничный красно-жёлтый наряд. А во дворах жгли опавшие листья… да, так было, и пахло осенним терпким дымком и лёгкой прозрачной грустью. Заканчивался последний шестой курс, что-то впереди… Ах, если бы знать!

Около Дома учёных – Пречистенка, дом 16 – стояла довольно большая толпа молодых людей и девушек, мы спросили, и выяснилось, что через час в Большом Концертном зале Дома учёных будет выступать Сергей Юрский – читать стихи и отрывки из разных произведений, но билетов нет, только бронь. И все ждали этой брони. Потом толпа протиснулась внутрь к кассе, но, не получив вразумительного ответа, терпеливо ждала. Дверь внутрь Дома учёных была открыта, и у входа стояла маленькая седая интеллигентная старушка.

Когда же время концерта почти приблизилось, а билетов всё не было и не было, вот тогда вся эта шумная весёлая толпа молодёжи рванулась на балкон, оказавшийся достаточно пустым, и я с подругой… все, как были в пальто, куртках, которые сняли, когда расселись по местам. И стало тихо. Появилась та интеллигентная старушка, что была на входе, покачала головой. Послышалось: «Извините, извините нас… места свободны… время…» Билетёрша махнула рукой, улыбнулась и ушла.

Сергей Юрский был не просто широко известен, он уже сыграл в кино Викниксора в «Республике Шкид», Оппенгеймера в «Выборе цели» и незабвенного Остапа Бендера в «Золотом телёнке», он сыграл много замечательных ролей в телевизионных и радиоспектаклях и был ведущим актёром в БДТ имени Товстоногова.

Нас же, безбилетников, прорвалось прилично, все места даже на балконе были заняты, многие стояли в проходах. Как же блистал Сергей Юрский! Не было никакого музыкального или иного сопровождения – только великий Актёр и Слово! Юрского вызывали, вызывали на «бис», он один играл больше двух часов.

Все уходили окрылённые. Была вечно молодая Москва, Пречистенка и неповторимый московский осенний вечер. Фонари освещали опавшие листья, из дворов тянулся дымок… листья жгут… пахло лёгкой и светлой грустью.

Английская резинка

– Настя, дай Васютке лопатку, что это он руками песок копает.

– А мне?

– Но мы ведь две лопатки взяли, возьми побольше себе, а маленькую для Васеньки.

Настенька шести лет и Васютка, трёхлетний малыш, строили замок из песка. Какой сильный образ – замок из песка!

Но дети ещё не знали высоких слов, сравнений и метафор, они, ползая на коленях по мокрому прибрежному песку, сопя и разговаривая то ли друг с другом, то ли с самими собой, измазанные и увлечённые, возводили замок-дворец – незамысловатое сооружение с остроконечной вершиной, больше похожее на пирамиду Хеопса.

Их бабушки сидели на раскладных стульях под большим зонтом на берегу реки. Это были женщины среднего возраста, одна – Ангелина Львовна, маленькая, полная, в платочке, другая – Вера Ивановна, среднего роста, худенькая, в льняной шляпке. Бабушки приглядывали за детьми, и в то же время Ангелина Львовна вязала шарфик, а Вера Ивановна читала книгу.

Несмотря на жару, на пляже было не многолюдно – вдалеке местные подростки с азартом играли в волейбол, под раскидистой серебристой ивой загорала молодая женщина в тёмных очках и синем купальнике, рядом с ней, отодвинувшись в самую тень, лежал карликовый шпиц, а около высоких зарослей осоки сидели, обнявшись, молоденькая девушка с парнем и целовались. В выходные здесь яблоку было негде упасть, но сегодня понедельник, и загорающих мало.

– Васютка, копай здесь, вот так, это будет ров. Знаешь, что такое ров? – спрашивала Настя, не отрываясь от строительства замка. – Знаешь?

– Не-а.

– Ров – это такая канава, её потом наполняют водой, чтобы враги не прошли и чтобы защитить королевну, понял?

– Да-а, – задумчиво ответил Васютка, глядя на Настю, как на эту самую королевну.

– А это – крепостные стены, – Настя двумя руками захватывала мокрый песок и прижимала горку с двух сторон, формируя остроконечную вершину. – Давай сделаем бойницы на крепостной стене!

– Как сделаем? – Васютка зачарованно смотрел на Настю.

– Вот так, – Настя похлопала сверху по крепостной стене, образовалась площадка, на неё она насыпала небольшую горку песка.

– Знаешь, что должно быть в бойнице? Пушка.

– Пушка? – удивленно хлопали длинные Васюткины ресницы.

– Принеси вот тот прутик, мы его поломаем, это будут пушки.

Васютка побежал выполнять приказ королевы, оставляя на мокром песке исчезающие следы, и вскоре у берега реки красовался замок с крепостной стеной и рвом, наполненным водой.

Ангелина Львовна вязала шарфик для внучки – лицевая, снять петлю с накидом, лицевая, накид… на обратной стороне – петля с накидом, лицевая, петля с накидом, лицевая… вязала, вязала и задремала.

Книга, которую читала Вера Ивановна, была подозрительно долго раскрыта на одной и той же странице – глава 4. «Где я читала? Да, да… “луна мягко освещала белоснежные лилии, их волнующий запах разливался… разливался… белоснежные лилии…” Да я же это читала, “разливался…”»

Голова Веры Ивановны постепенно опускалась, глаза закрывались, но вдруг она очнулась – кто-то копошился около её ноги. Это был карликовый шпиц, он схватил в зубы упавший из рук Ангелины Львовны моток пряжи и побежал. Спицы выпали, шарфик потянулся за клубком по песку, задевая мелкие камни, ветки, раковины, петли сползали, вязание распускалось, шарфик таял и таял на глазах, становясь всё короче. А маленький шпиц, похожий на пушистый рыжий клубок, радостно нёсся по берегу реки, унося за собой бело-розовое облако пряжи.

– Настенька, лови его! – закричала Вера Ивановна.

Настя, бросив строительство крепостных ворот, вскочила и устремилась за шпицем. Васютка, не отставая от королевны-Насти, побежал за ней, споткнулся, упал, поднялся, снова побежал. Парень и девушка, бросив целоваться, смотрели на приближающееся взлохмаченное рыжее солнце с мотком пряжи в зубах.

– Вот ты где! – девушка ловко схватила пушистый комочек.

– А-а-в, ав, а-а-в, ав! – огрызался озорник.

– Спасибо, извините нас, – хозяйка взяла собачку на руки.

Вера Ивановна, Настя и Васютка собирали пряжу, растянувшуюся волной по горячему песку.

– Хорошо, что нитки не намокли, – Вера Ивановна оглянулась на Ангелину Львовну, которая мирно сопела, склонив голову, её платок съехал набок, закрыл глаза, тёмные очки упали.

Недалеко от берега с шумом прошла моторная лодка, и поднявшаяся высокая волна вдруг смыла замок из песка. Васютка растерянно смотрел на руины крепости, губы его задрожали, задрожали, глаза покраснели и наполнились слезами, готовыми вот-вот побежать ручьями по загорелому личику.

– Не плачь, – Настя гладила малыша по голове и успокаивала его совсем как взрослая, – не плачь, Васенька, не плачь, маленький, мы новый замок построим, ещё лучше, вот увидишь.

Вера Ивановна распутала пряжу, смотала ее в клубок и задумалась: «Как же давно я не вязала!» Она вздохнула: «А раньше детям ведь всё сама вязала – и шапочки, и варежки, и кофточки, и штанишки. В магазинах-то ничего не было, а я из чистой шерсти… и обязательно рисунок делала – снежинки, зайчики, машинки разные…»

Вера Ивановна подняла на спицу спустившиеся петли, посмотрела на узор: «Так это английская резинка! Как же её вязать? Лицевая, изнаночная… забыла…»

Но руки, руки всё вспомнили: лицевая, снять петлю с накидом, лицевая, петля с накидом… Волны смыли остатки замка из песка.

…лицевая, изнаночная, накид…

Не проспала

Алина торопилась на электричку.

«Сегодня суббота, утренней конференции не будет, – подумала она, – но Света ждёт, заменить её надо вовремя. У неё что-то важное сегодня… вспомнила – пальто новое к весне поедет покупать с мамой. И мне бы надо… светлое какое-нибудь. Кто у нас сегодня за главного на дежурстве?»

Главным на эту субботу был назначен Василий Петрович, врач кардиологического отделения. Алина закончила Первый московский медицинский институт в позапрошлом году, интернатуру по терапии в прошлом и тогда же получила распределение в больницу города Долгопрудный – ближайший подмосковный город, всего пять километров от МКАД.

Жила Алина в самом центре Москвы, в небольшой комнатке, доставшейся ей от бабушки, в коммунальной квартире, где кроме неё жили ещё три семьи, правда, небольшие. На работу ехала до метро Новослободская, потом автобусом минут десять до Савёловского вокзала, тогда ещё не было метро Савёловская, пятнадцать минут на электричке и до больницы минут семь пешком по оживлённой улице. На всю дорогу около часа, немного по московским меркам.

Больница была построена недавно, оснащена новой современной аппаратурой, коллектив дружный. Алина была молодым специалистом и не замужем, поэтому её часто назначали дежурить не в будние дни, как семейных, а в выходные и праздники, когда все хотели быть дома, с семьёй и детьми. Отказываться Алина не могла, понимала, что все врачи в больнице через это проходили.

Села у окна в тёплую электричку, суббота, конец января, народа мало. Вчера вечером допоздна читала учебники по функциональной диагностике, главный врач обещал в феврале направить её на четырёхмесячные курсы по этой специализации. Глядя на зимнюю заснеженную Москву за окном, вспоминала Алина… вспоминала ЭКГ во всех отведениях – в норме, при аритмии, блокадах, при гипертрофии левого, правого предсердия, желудочка левого, правого… при инфаркте миокарда… вспоминала, вспоминала… и заснула. Очнулась она неожиданно, как будто кто-то её разбудил, посмотрела в окно – незнакомая местность, перелески, поля и снег, снег… а на часах 10.25.

«Господи, а дежурство? А Света? Что же будет? Где я? – с ужасом думала Алина. – По времени я заехала дальше Дмитрова».

Дальше Дмитрова по Савёловской дороге она ещё не ездила. Хотелось заплакать от бессилия, стыда и жалости к себе. В те времена ещё не было мобильных телефонов, и позвонить она не могла, огляделась, в вагоне никого не было.

«И расписание с собой не взяла», – подумала она.

Электричка резко затормозила, и Алина, повинуясь своему порыву – быстрее, быстрее выйти и поехать обратно, вышла из вагона. Двери закрылись, и поезд с шумом уехал. Платформы станции с обеих сторон были пустынны, завалены снегом, который не убирали как будто с начала зимы.

Недалеко от себя Алина увидела билетную кассу, подбежала:

– Извините, где я? Когда следующая электричка?

Оказалось, через два часа в обе стороны, не все электрички здесь останавливались – станция небольшая и перерыв к тому же. На платформе было ветрено, холодно, и Алина, спустившись по ступенькам, решила немного пройти по протоптанной дорожке, чтобы не замерзнуть. Вокруг неё был сказочный, зимний, засыпанный снегом лес, точнее, перелесок – берёзы, осины, ели, белоснежные лужайки, сверкающие на солнце

Алина боялась идти дальше и уже решила повернуть обратно к станции, как вдруг увидела пожилого мужчину, сидящего на поваленной берёзе. Сзади него росла высокая старая ель, к ней он и прижался спиной. Глаза незнакомца были закрыты, а левая рука как-то странно повисла.

«Жив ли? – мелькнуло в голове, Алина окликнула его, но ответа не получила. – А вдруг у него сердечный приступ?» – она вспомнила о пакетике с самыми необходимыми лекарствами, который всегда носила в сумочке – всё-таки врач, мало ли кому потребуется, и решила подойти. Алина подошла ближе, лицо мужчины было землисто-серого цвета, на левой щеке две свежие глубокие ссадины и эта рука… в неестественном положении.

– Что с вами? – громко спросила она.

Мужчина открыл глаза, сказал чуть слышно:

– Упал, рука…

Алина подошла ещё ближе:

– Я врач, у меня есть некоторые лекарства. Можно мне вас осмотреть? Меня зовут Алина.

– Хорошо, Егор Николаевич.

Алина аккуратно расстегнула куртку Егора Николаевича – положение левой руки и плечевого сустава было анатомически ненормальным, движения резко ограничены из-за крайней болезненности, пальцы рук сохранили подвижность. Алина осторожно прощупала плечо, предплечье, ссадины на лице её не смущали, но рука…