Любовный ченч

Серж увидел, что её правая нога действительно находится в гипсе.

– Это лангет, – пояснила она. – Доктор, сказал, что мне чертовски повезло, у меня лишь трещина на кости, шишка на голове и небольшая ссадина на лице.

– Шишка и ссадина ерунда. Жаль, что твоя красивая ножка пострадала. – Однако не отчаивайся, у тебя еще осталось много неповреждённых и красивых мест, которые, как я полагаю, имеют уйму поклонников, – рассмеялся Серж.

– Нет, вы всё-таки неисправимый хам, – с любовью в голосе промурлыкала Жюстин. – Я хочу массаж! Сделайте мне его, пожалуйста!

Серж присел на край кровати, аккуратно взял загипсованную ногу девушки и придвинул к себе ближе, чтобы начать массаж ступни. Однако его взгляд невольно вошёл вглубь её раздвинутых ног, где виднелась узкая тёмная полоска, – по его телу пробежала лёгкая дрожь. Лучше бы я этого сейчас не видел, – подумал он, критически оценивая нарастающее волнение.

Ступня больной ноги Жюстин была холодной. Он начал делать слабые круговые согревающие движения,

– Боже мой, как же мне хорошо! – сладостно застонала Жюстин.

Закончив массаж Серж подошёл к журнальному столику, на котором стояла ваза с красивыми жёлтыми розами

– Кто подарил тебе эти розы? – поинтересовался он.

– Я не скажу вам! – кокетливо заявила Жюстин. – Хотя, пожалуй, скажу, – решилась она на откровение. – Даритель этих прекрасных цветов – мой доктор, красивый молодой человек, внешностью похожий на Алена Делона, который с нетерпением ожидает, когда я окончательно поправлюсь.

Серж, будучи человеком недоверчивым, тут же высказал предположение, что розы, скорее всего, из госпитального розария, и являются необходимым атрибутом больничной палаты. На его слова Жюстин обиженно шмыгнула носом и укрыла себя с головой простынью.

– Любимая, позволь обратить твоё внимание на то, что ты, не успев слезть с санитарных носилок, уже расплескала свои чары на доктора-Айболита, который сломя голову помчался тебе за цветочками. – Расскажи мне, как это было? – ухмыляясь, попросил он её. – Хотя не нужно, я сам нарисую эту картину…

Серж вытащил из вазы все розы, подошёл к Жюстин, встал перед нею на колени и начал свой страстный монолог.

– Милая Жюстин! – чувственно произнёс твой Айболит. – Позвольте мне подарить вам эти цветы. Я перецеловал каждый лепесток этих жёлтых роз, как целуют любимые уста девушки. Цветы так свежи, как будто только что срезаны, на них лежит то ли роса, то ли вечерняя влага, то ли ваши слезы. Я вдыхаю их запах и ощущаю аромат духов. А они мне говорят, что-то такое, что невозможно выразить на человеческом языке. Я счастлив Жюстин, что судьба меня свела с вами в больничной палате. Я вижу вас перед собой и чувствую, как сильно вы нуждаетесь во мне. Я буду вашим ангелом хранителем. Я вылечу вас. Вы вновь будете здоровы, веселы и счастливы…

Краем глаза Серж видел, как девушку тронули его слова. По её щеке пробежала слеза, и она тихо заплакала.

– Почему же мне никто и никогда не говорил таких красивых слов. Разве я их не заслуживаю?

– Конечно же, заслуживаешь. Эти слова предназначены для тебя, поэтому ты их сейчас и услышала, – поспешил заверить он её.

– Подойдите ко мне, пожалуйста! Глаза Жюстин страстно умоляли его об этом.

Серж подошел к ней, стараясь не возбудиться от близости. Нельзя позволить себе отпустить поводья и дать разгореться пожару, – мысленно убеждал он себя. Но только стоило прислонить её маленькую голову к своей груди, как он сразу почувствовал заметное возбуждение, пробежавшее по всему телу. Более того, стало понятным, что объятие возбуждает не только его одного. На щеках у Жюстин появился слабый румянец, а её дыхание заметно участилось. Он погладил ладонью её спину, задержал руку на талии и ещё ближе притянул девушку к себе.

– Не больно? – спросил он, с опаской глядя на загипсованную ногу, которая прильнула к его бедру.

– Нет, мне очень приятно, – заверила его Жюстин, и ещё сильнее прижалась к нему своим хрупким телом.

Теперь их объятия не слишком отличались от объятий влюбленных. Она издала едва слышный стон. И он чутко уловил этот звук и понял, что их желания совпадают.

– Кажется, вы чувствуете то же самое, что и я, не так ли? – промурлыкала она.

– Да. Я чувствую тоже самое.

Серж не сразу нашёл в себе силы, чтобы выпустить её из своих объятий. Жюстин смотрела на него заволоченными, словно небо перед грозой, глазами. Её сексуальную привлекательность невозможно было игнорировать. Чувственные губы, её томные глаза, красивые, цвета багровеющей осенней листвы волосы, приятный тембр голоса сводили его с ума, всколыхнули всё его естество.

Серж отчетливо сознавал, что его поступками сейчас движет врожденный инстинкт мужчины-самца, который был присущ его далекому предку миллионы лет назад. И этот инстинкт заставлял его забыть об осторожности и побуждал овладеть объектом своего вожделения незамедлительно, пусть даже в такой непростой ситуации, в которой они оказались.

Запустив руку в волосы, он наклонил голову Жюстин и жадно впился губами в её губы. Он сделал это, поддавшись порыву чувств, без всякой прелюдии, выказывая свою жажду обладания ею самым простым, если не сказать – первобытным, способом. И она мгновенно поддалась, уступая этому грубому и страстному натиску. Её чувственные губы стали мягки и раскрылись навстречу его поцелую, приглашая войти внутрь.

Её неожиданная капитуляция едва не лишила Сержа остатков рассудка. Ему не требовалось повторного приглашения, – его язык мгновенно проник в её рот, и отыскал её язык. Он почувствовал, как она затрепетала в его объятиях, прильнув к нему так, словно он был её единственной опорой.

– Серж! – вдруг воскликнула Жюстин с неподдельным страданием в голосе.

Он густо покраснел и отпрянул от неё.

– О, господи, Жюстин, я сделал тебе больно. Прости меня, за эту боль. Мне не следовало приходить…

– Нет, следовало, – поспешно перебила она его. – Я бы никогда вам не простила, если бы вы не пришли ко мне. Жаль только, что наша встреча происходит сейчас в больничной палате. Я хотела бы сейчас по воли волшебства перенестись с вами в замок вашего дядюшки, где мы с вами приготовили бы лобстера и выпили красного сухого вина…

– Я тоже этого хотел бы, но…, – Серж осекся на полуслове. – А что говорит врач, сколько дней ты пробудешь в госпитале? – поинтересовался он, словно прикидывая что-то в уме.

Жюстин тяжко вздохнула.

– Три долгих недели. – О, поскорей бы, – молвила она.

– Тебе недолго осталось ждать. – Я уверен, что у тебя всё будет хорошо и твоя ножка скоро заживёт, – принялся заверять он её.

Затем он коснулся губами её волос, скользнул по щеке, вновь добрался до её губ.

Мгновение страсти, охватившее Жюстин, придавало её красоте удивительную притягательность, она словно вновь переживала ту первую памятную их встречу, которая произошла несколько лет назад. Серж с большим трудом за-

ставил себя оторваться от её чувственных губ.

– Серж, когда ожидается приезд в Париж русского мэра?

– Ровно через месяц.

– Передайте Клоду, что ровно месяц я буду готова войти в программу «Мокс» и встретить нашего гостя во всеоружии. Именно столько мне нужно времени, чтобы прошли ссадина и порезы на лице.

– А твоя нога? – недоуменно спросил он. – К тому времени она, вряд ли заживёт, и гипс точно не снимут.

– Серж, вы порой бываете не очень сообразительны. А ведь я только что преподала вам урок, из которого вы должны были понять, что умная женщина может быть желанной для мужчины, находящейся даже в такой ситуации как я.

К тому же, насколько мне известно, этот русский у себя на родине ни одной юбки не пропускает мимо. – И вы упускаете ещё один вполне очевидный плюс моего нынешнего состояния, – с ехидцей заметила она.

– Какой?

– Скажите мне, разве придёт в голову русским гэбэшникам, что французская разведка подставляет своего агента, у которого сломана нога?

– Чёрт! А ты ведь действительно права, – согласился после некоторого раздумья Серж. – Малахов бывший доктор. Полагаю, что он в своей врачебной практике не раз заглядывался на хорошеньких пациенток и в мыслях прелюбодействовал с ними. – Я доложу шефу, о твоей патриотической настроенности работать по делу, – рассмеялся он.

– Ну, вот и вам стало понятно, что женщины имеют полную власть над мужчинами.

– Я всегда это знал. Но сейчас я должен оставить тебя и поспешить к шефу с докладом, который он ждёт от меня уже несколько часов. – Зная его чувственное отношение к тебе, могу предположить, что меня ожидает, – вымучил безрадостную улыбку Серж.

– Вот таким вы мне больше нравитесь. Люблю, когда вы меня ревнуете, – молвила Жюстин, и по её лицу расплылась довольная улыбка.

Серж поцеловал её на прощание в лоб, давая понять, что чувства его на этот раз не захлестнут, и он держит ситуацию под контролем.

Жюстин посмотрела на него умоляющим взглядом и тихо попросила:

– Серж, я остаюсь в больничной палате одна и мне очень грустно. Давайте вспомним ту самую поездку в загородный дом вашего дядюшки, когда мы стали близки. А потом вы уедете к шефу на доклад, а я погружусь в негу сладостных воспоминаний, которые несравнимы ни с прочтением книги, ни с просмотром кино. Если вы затрудняетесь, то давайте первой начну я.

– Это был дивный вечер…, – начала она.

– Милая Жюстин, поверь мне! Я помню все мельчайшие детали этого вечера. Серж мгновение закрыл глаза, затем неспешно начал своё повествование.

– Итак, закончился рабочий день, и мы с тобой поехали в Венисьё. Колеса моего старого «сценика» монотонно ломали корочку январского снега. Ты была прекрасна в этот незабываемый зимний вечер. А я был несказанно рад тому, что ты была со мной…

– Часа через полтора езды, – продолжила Жюстин, наконец, показалась терракотового цвета черепица крыши трехэтажного кирпичного замка.

Начало уже смеркаться и последние лучи остывающего солнца уже исчезли за горизонтом.

Вы открыли ключом дверь ограды, и мы вошли на территорию замка. Две среднеазиатские овчарки, остервенело лаяли. Это необычно будоражило страх и волнения. Я жалась от страха к вашему плечу, и шла, робко перебирая ногами по каменной дорожке. Но вот лай собак внезапно смолк, и с неба стали падать, кружась, крупные снежинки. Пошел долгожданный снег.

– Теперь продолжайте вы, – взмолилась она, – у меня от волнения ком в горле

– Хорошо, – согласился Серж. – Мы с тобой не спешили укрыться от снега, а продолжали стоять посреди двора. Снежинки казались нам удивительно нежными и совсем не холодными. От них не хотелось прятаться, ими хотелось наслаждаться. Кончики твоих волос, выглядывали из-под капюшона шубки и под тяжестью снежинок распрямились.

– И ещё, – вклинилась в повествование Жюстин, растаявший снег стекал крупными каплями по моей шее вовнутрь, и волновал моё тело необычностью своего проникновения.

– Спасибо! – рассмеялся Серж. – Это очень важная деталь рассказа о нас. Когда ты расстегнула пуговицы своего шубки, то моему взору предстала твоя намокшая блузка, и я отчётливо разглядел очертания твоей красивой груди и восхитился формой твоих сосков…

– О, как здорово! Меня радует, то о чём вы сейчас мне рассказали и одновременно огорчает.

Почему вы не сказали об этом раньше?

– Не правда! – Я всегда восхищался красотой твоей груди. Не отвлекай меня, иначе я потеряю нить воспоминаний – нарочито возмутился Серж.

– Хорошо, не буду, продолжайте.

– Ты поймала на себе мой взгляд, тебе явно понравилось, что я любуюсь тобой. Я видел, как в твоих глазах появились огоньки, – огоньки страсти, разжигаемые желанием. Мне подумалось в это мгновение, что ты, вероятно, хочешь, чтобы я овладел тобою прямо на снегу.

– Вы тогда не ошиблись, – рассмеялась Жюстин. – Позвольте мне сказать о своем наблюдении за вашим состоянием. Я тоже видела, как тёплые капли снежинок, струились и по вашему лицу, шее и исчезали за воротником откровенно расстегнутой рубашки. Мне захотелось так же, как и этим капелькам, ощутить ваше тело. Вы почувствовали меня и приняли правильное решение.

Затем вы расстегнули полы своего пальто, нежно взяли меня за талию и медленно начали оседать, увлекая меня на себя. Повинуясь своим и вашим желаниям, я согнула ноги в коленях и опустилась в ваши объятья…

– Ну, вот, оказывается, что ты всё знала и без моих на то слов.

– Серж продолжайте дальше, я уже не могу, у меня от волнения вновь образовался комок в горле, и не только в нём…

– Хорошо! Иду на помощь, – рассмеялся Серж. – Моя рука, скользнула по твоим истосковавшимся бёдрам, спускаясь всё ниже и ниже…

– Да, я помню эту шаловливую руку, – прошептала Жюстин.

– Не перебивай меня, я вошёл во вкус, – мне нравятся эти воспоминания. – Я поцеловал твои влажные от снега губы. Мне казалось, что в этом поцелуе мы с тобой ощутили не только вкус страсти, но и вкус первого снега…

– Это действительно было так, – утвердительно кивнула головой Жюстин.

– Потом мы с тобой тогда слились в единое воплощение любви! И во всём мире не было никого, только мы, наша любовь и тёплые снежинки, стекающие по нашим телам!

– Вы не упомянули о собаках. Помните их реакцию на нас?

– Да, действительно, о них я забыл. Собаки действительно забавно реагировали на нас. Помню, они притихли, жадно втягивали в себя воздух, при этом чуть-чуть подвывали. Нам, глядя на них, стало смешно, ибо мы сразу догадались, в чём причина их такого необычного поведения. А она была в том, что мы источали запахи любви!

– Да, это был незабываемый вечер, – с грустью в голосе сказала Жюстин. – Я потом долго с удовольствием вспоминала все его мельчайшие подробности и смаковала их. И сейчас я намерена заняться этим же. А вы теперь можете ехать к своему мерзкому шефу, но смотрите не проболтайтесь о нас, иначе он вас убьёт…

Глава третья

Клод Шуазель, высокий и невероятно худой мужчина по прозвищу «Вечерняя тень», сидел на жёлтом диванчике под старинным абажуром в доме №11 по улице Сосэ и листал альбом с иллюстрациями картин любимого им французского художника Эжена Делакруа.

Этот альбом находился с ним повсюду, где бы он ни был. Он вошёл в разряд очень дорогих для него вещей, к которым он относился весьма бережно. Альбом был подарен ему Сержем на день рождения в первый же год их совместного пребывания в Алжире.

Клод был аскетом в вопросах любви, и при полном отсутствии женщин альбом скрашивал ему серые африканские будни. Достойных дам в его окружении не наблюдалось, да и времени на их поиски у него не было, так как он полностью был занят формированием и становлением отдела «Руссо».

Клода в работах Делакруа восхищало, прежде всего, обнажённое женское тело, завлекающее своей чувственностью, предельной откровенностью и одновременно отпугивающее своей решительностью. Он видел, что в его героинях невоплощенное желание любви, приводит к душевному одиночеству, – мрачному, безнадёжному, и это ему было так понятно.

Его супруга Криста, с которой год назад они разошлись, была худосочная особа с весьма скверным характером. Поэтому долгие годы совместной жизни с ней сделали его раздражённым и одиноким. Он знал, что Серж за глаза называл его и супругу «вечерними тенями» по аналогии с длинными узкими тенями, отбрасываемыми от предметов низким вечерним солнцем.

Клоду нравилось, что Делакруа рисовал женщин полногрудых, чувственных, с большими задницами. Серж говорил, что худое тело в искусстве всегда ассоциируется с темой смерти, злом и колдовством, если же худая женщина красива, значит, красота её – от дьявола. Приводил в пример Рембрандта, который худобу женского тела представлял уродливой, отталкивающей, с раздутым животом и увядающей грудью.

Именно Серж и предложил ему подарить на юбилей своей Кристе одну из картин Рембранта. Эта идея с большим удовлетворением им была воспринята, так как их брак с Кристой давно исчерпал своё счастливое начало, и от развода их длительное время удерживало лишь состояние здоровья её родителей, которые почему-то считали их взаимоотношения идеальными.

Преподнесённая в подарок Кристе картина явилась решающим фактором в разрыве их отношений. Она, как и ожидалось, не оценила кисть великого живописца и просто пришла в бешенство от подарка мужа.

Всё-таки Серж приличная скотина, – раздраженно подумал Клод о своем подчинённом, поглядывая на часы. Он явно непунктуальный человек и в силу особенностей своего характера не умеет жить во временном пространстве. Его следовало бы за систематические нарушения правил, выгнать с треском из разведки, но единственное, что останавливало, то, что этот плут был умён и хорошо знал Россию.

На всех этапах их совместной службы Клод всегда вёл борьбу с Сержем, используя каждую малейшую для этого возможность. Он не мог смириться с тем, что о Серже всегда говорили только в превосходных характеристиках.

Когда в 70-е годы в период вьетнамо-китайской войны стал вопрос кого из сотрудников отдела направить в Хэйхэ, для работы по России с территории Китая, то он, не задумываясь, предложил кандидатуру Сержа. Однако тот, вопреки его ожиданиям, пробыл там недолго, и, более того, смог позитивно засветиться в глазах высшего руководства, высказав сбывшийся прогноз о недолговечности этой войны.

По возвращении Сержа из Китая он вновь направил его подальше от себя, – в бюро идеологической пропаганды Фонтенбло, где тот в течение трёх лет сочинял анекдоты про русских политических деятелей с целью их дискредитации в глазах соотечественников.

Однако Серж и там оказался на высоте, его анекдоты, особенно про Чапаева, Фурманова и Петьку, имели в России потрясающий успех. То, что русские с величайшей иронией стали называть себя «совками», а свою страну, страной «непуганых идиотов», все в бюро связывали с именем Сержа. Впрочем, Клод и сам нередко использовал сочинённые Сержем анекдоты при тестировании кадровых сотрудников управления и агентуры, работающих по русской линии.

Он расплылся в улыбке, вспомнив, как однажды оценивал знание особенностей русского языка у одного сотрудника, рассматриваемого в качестве кандидата на работу в отдел «Руссо».

Тестовый билет включал анекдот про Василия Ивановича и Петьку, который содержал игру слов, характерную для русского языка:

Чапаев выходит на крыльцо в темноте и кричит:

– Петька!

– Ась, Василий Иванович?

– Конь сыт?

– Сыт.

– Ну, пусть ссыт, завтра в бой.

Молодой сотрудник смог разобраться в словесных хитросплетениях, заложенных в этом анекдоте, и был принят на работу в отдел «Руссо».

Руководство внешней разведки высоко тогда оценило результаты работы Сержа в Фонтенбло и вновь способствовало его возвращению на прежнее место, но уже на должность начальника отдела «Руссо».

Серж, ты конченый урод! – выругался про себя Клод. Его терпение окончательно иссякло, его нервировало то, что Серж находился столь длительное время в госпитале у Жюстин, и он начал терять самоконтроль над собой.

Клод был влюблён в Жюстин, и все плотские мысли у него непременно были связаны только с нею. Насколько велико было его искушение, и каких сил стоило ему себя сдерживать. Сколько раз он мечтал о том, чтобы запустить пальцы в её изумительные золотистые пряди волос, – и когда они сидели напротив друг друга за чашкой кофе, и когда он подвозил её до дома.

Несомненно, Жюстин была самой красивой девушкой из тех, кого он когда-либо знал прежде. Он на миг представил, что держит её в своих объятиях, осыпает её тело поцелуями, она страстно отвечает, становясь при этом ещё прекраснее и желаннее.

Клод, любимый мой, – шепчет она, расстегивая пуговицы на его шелковой рубашке. Позволь мне коснуться тебя…

От внезапно нахлынувших сладостных мечтаний, Клод присел на диван, и ему остро захотелось «передернуть затвор». Этой маленькой слабостью он начал грешить еще Африке.

В отличие от Сержа и его друга Мориса, не пропускавших мимо себя ни одной алжирской юбки, он был в душе набожным католиком и отвергал внебрачные связи.

Как человеку верующему, ему, конечно, была известна библейская притча про Онана, которого создатель покарал за пролитое на землю семя любви. Но его пытливый ум рассудил при этом следующим образом: Онан пролил свое семя на землю, совокупляясь со своей женой, дабы та не стала матерью, потому как иных способов контрацепции в те времена просто не было. А если жены нет рядом, то «передернуть затвор» разок другой является делом возможным. Удовлетворение человеком физиологических потребностей не может быть осуждаемым, если заложен нос – надо высморкаться, хочешь помочиться – облегчись, возбудился – сними возбуждение, – постановил он для себя в качестве основного жизненного кредо.

Будучи в командировках в Индии, ему неоднократно приходилось наблюдать, как взрослые мужчины, вне всяких предрассудков на сей счет, мастурбировали в общественных местах на глазах у женщин. Такие же явления он наблюдал и в Новой Гвинее.

Духовные отцы Римской католической церкви, осуждающие онанизм по причине его предполагаемой неестественности, поступают гораздо более неестественно, – заключил он.

Но вот, что действительно счёл Клод неприемлемым для себя лично и для мужчин в целом, так это удовлетворение мужчиной своей физиологической потребности посредством чужой или своей задницы. Ему противно было осознавать, что горячо любимая им Франция стала пристанищем интеллектуальных педиков.

Во всём Серж винил ирландского гомосека Оскар Уайта, основательно намутившего в Париже по возвращении из Англии, где отбывал тюремное заключение за свой содомский грех. Именно с тех пор ряды «голубых французов» стали каждый год множится с поражающей быстротой. Как писателя, Клод, конечно, его уважал, написанный им «Портрет Дариана Грея» удостоился самой высокой оценки, однако педерастическая страсть автора яростно подвергалась его беспощадной критике.

Недавнее участие в двухнедельном визите по Америке с мэром Парижа Бертраном Делано, известным геем, окончательно испортило Клоду ему мировоззренческие настроения. В «голубой столице мира» – Сан-Франциско, побратиме Парижа, ему пришлось посетить район Кастро, где компактно проживают гомики.

Хождение с «голубым французом» по американским увеселительным заведениям и магазинам тематической направленности вызвало у Клода величайшее омерзение. Окончательно его добило то, что после посещения района геев, он вынужден был тащиться за Делано в район Мишн, который облюбовали лесбиянки.

В свою очередь, Бертрано все проведённые дни восхищался Гэвином Ньюсом, – мэром Сан-Франциско, принявшим указ, разрешающим геям и лесбиянкам вступать в брак в пределах города. Он пришёл в полное умиление, увидев, что в метро и автобусах Сан-Франциско висят постеры с изображением однополых целующихся пар.

Клод же готов был собственными руками задушить сопровождаемое им лицо.

Но бог на свете есть! Он услышал возмущения Клода. Вскоре после их поездки, главному педику Парижа был преподнесен незабываемый урок, который очень восхитил Клода. Мужчина мусульманского происхождения напал на Делано, и нанёс ему несколько ножевых ранений в живот. «Голубой мэр» остался в живых. На допросе нападавший заявил, что он ненавидит геев, и в этом взгляде на извращенцев он был не одинок.

Размышления Клода на плотскую тему внезапно прервал треск звонка на входной двери кабинета, который тотчас же вернул его к исполнению должностных обязанностей. Это пришёл Серж. Он буквально ввалился в кабинет, пыхтя как паровоз.

Вот скотина! Он явно пытается создать у меня иллюзию, что очень спешил на доклад, – зло подумал Клод о своем подчинённом, видя раскрасневшееся лицо Сержа.

Выслушав доклад своего подчинённого о состоянии здоровья Жюстин, Клод еще более убедился в своих подозрениях. Однозначно, Серж – скотина! Использование в разработке объекта агента со сломанной ногой, вне всякого сомнения, уведёт подозрение русских от её принадлежности к французской разведке, но каково будет ей бедняжке? Нет, это невозможно! Серж не может её так любить, как любит он её. Он просто грубое и бесчувственное животное.

Клод внутренним чутьем ощущал, что Серж и Жюстин состоят в любовных отношениях. Поэтому ему даже в голову не пришла мысль, что у Жюстин сломана нога и это делало невозможным их физическую близость в стенах госпиталя.

Надо что-то срочно предпринять, – решил для себя он. После встречи мэра Парижа с русским мэром, направлю его работать под прикрытием в Россию, пусть ведёт дальнейшую работу по делу «Мокс», находясь в Сибири.

Серж, почувствовав на себе пытливый взгляд шефа, занервничал, понял, что это явно не к добру. Клод же, в свою очередь, усиленно напрягал мозги, как испортить восторженное настроение своему подчинённому и ввести его в полное уныние. И тут он вспомнил, что в понедельник начался судебный процесс над приятелем Сержа, – отставным генералом, ветераном войн в Алжире Полем Оссаресом. Генерал был обвинён в применении пыток к боевикам Фронта национального освобождения Алжира.