Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 2

Милая Люся! Может быть «собака зарыта» как раз здесь, почему ты до сих пор не соберешься с духом и не ответишь мне коротко и ясно на самый волнующий меня вопрос: согласна ли ты стать моей навсегда. Я об этом в каждом письме спрашиваю тебя, а ты об этом в каждом письме невинно умалчиваешь и дипломатично делаешь вид, что будто бы «ничего не случилось». Несколько нежных слов для меня ничего не решают. Я хочу твоего искреннего ответа без отлагательства. Ты имела достаточно времени всё обдумать и взвесить и сказать «да» или «нет». Зачем разыгрывать «болгарский нейтралитет». Я не навязываю тебе своей воли ни в чем. Может быть твоё сердце девичье подскажет тебе более верную дорогу к счастью. Но, пора выбирать: мы уже знакомы полгода. Во время войны полгода равно 6 годам довоенным. Не играй в жмурки и не спрашивай: зачем мне это, ведь все равно мы далеко один от другого. Сколько бы я не объяснял тебе неотложность твоего ответа, ты там в своём «далеком плену» не поймёшь моих мотивов и я решительно на такие вопросы не буду отвечать. Даю тебе остаток сентября этого на раздумывания. Если к 1.10.44 не будет дан добровольный и честный ответ, то у меня пропадет всякая почва для дружбы с тобой. Пора флиртов и романтического платонизма для меня прошла безвозвратно. Я – материалист и потому прошу из-за облачных вершин снизойти на землю, если хочешь быть моим другом. Об остальном мы будем иметь вдоволь времени договариваться после твоего ответа на этот мой главный вопрос. Повторяю: не ответишь – я тоже замолчу. Будем искать – ты себе, а я себе – подходящих кандидатур в «друзья до гробовой доски». Я не хочу тебе мутить разум глупыми тонкостями ухищрений «понравиться», «затмить ум», «взять тебя в состоянии гипноза». Я – не из первоклассных и никогда не был обворожительным «столпом». А почему я остановился на тебе, хотя и видел много девушек, об этом поговорим после твоего ответа. Жду его в очередном письме. Пиши мне по адресу : Полевая Почта 51846 «Т».

Целую горячо – Стива.

Письмо от 21 сентября 1944 года

21 сентября 1944 года

Милая Люся!

Почти одновременно получил 3 письма от тебя и одно от Али. Письма все очень трогательные и хочется достойно ответить как горячо любимой девушке. Но в данное время это невозможно. Здесь делается такое, что солнце меркнет. Сражение грохочет, горит, полыхает, скрежещет. Кровь льется рекой. Вот уже 6 дней и ночей я почти не спал, бегаю, стреляю, кричу, пишу донесения и принимаю, отдаю самые различные распоряжения, подсчитываю, вычисляю, и т.д. и т.п. Совершенно потерял голос, охрип. Ужасно простудился и голова болит, лихорадит. Ночи стали внезапно холодными, а приходится всяко и большей частью под открытым небом. Отупел от перенапряжения до предела и плохо соображаю. Вот, возможно, доживу до затишья, посплю хоть несколько часов, тогда соберусь с мыслями и отвечу на твои сердечные письма. Я принимаю всё от тебя за чистую монету и потому хочется немного вразумительнее поговорить с тобою, милая, хоть через письма. Если бы ты была рядом, тогда бы я мог спокойно и отдать жизнь. Так или иначе, а впереди ещё самые основные бои, так как пока мы взяли только часть Варшавы.

Но ты не ожидая моих ответов пиши как можно чаще хоть несколько слов: я так жду их от тебя всё время!

Дорогая Людмила, то что ты откровенно согласилась на нашу вечную дружбу, влило столько новых сил, что без твоей моральной поддержки я не знаю, что бы со мной здесь было. Я этого не забуду.

Пока! Целую горячо и желаю здоровья от всей души! Привет маме, папе, Николаю, Лиде и М.Д.

Обнимаю и целую, Стива

Письмо от 22 сентября 1944 года

22 сентября 1944 года

Сердечный привет, дорогая Люся!

Получил твоё письмо с ясным ответом на основной вопрос нашей дружбы. Всё, что я возможно причинил тебе нехорошего, прошу забыть. Никакой тени на солнце нашего светлого Согласия! Пусть наша горячая любовь пройдёт все испытания и невзгоды суровой жизни и останется до конца дней наших сильной и непоколебимой! Всё так горит яркими красками: леса и рощи, поля и холмы, каждый листочек, каждая травинка, каждая букашка, каждый уголок природы! Широкая тихая Висла неслышно течет голубой полосой шелка их одного края земли в другой. Как легко дышать! И вот я незримо нахожусь у вас в доме, мы рядом с тобой, Люся. Беру твои руки и прикладываю их к своей груди. Ты слышишь, как сильны и часты удары моего сердца. Это – счастье! Мы безмолвно смотрим друг другу в глаза и видим в них нашу судьбу. Судьба наша – это мы сами и законы жизни. Отныне наше одиночное плавание закончилось. Теперь мы на одном челне пускаемся в дальнейший путь жизни, в гущу её событий. Справимся каждый со своими обязанностями в этом вечном океане борьбы, уцелеем. Не справимся, оплошаем, падем в ошибки – окажемся за бортом, в пучине бед. Держись же крепче, товарищ и не робей! Плывем, морячка, в неведомый край будущего…

Милая Люся, взволнованный от нахлынувших чувств и мыслей в связи с твоим письмом я не могу сейчас написать тебе ничего толком. Через пару дней напишу подробный ответ на твоё письмо.

Высылаю тебе свою фотокарточку. Неудобно, что до сих пор нет приличной карточки, чтобы подарить тебе не память о таком светлом дне, каким сделало твоё письмо моё сегодня. Буду жив, то пришлю когда-нибудь целый портрет. А пока высылаю такую, какая есть. В следующем письме вышлю, кажется, лучшую. Кончаю на этом – получил экстренную команду.

Целую горячо-горячо. Твой Стива.

Мой адрес: Полевая почта 51846 «Т»

Письмо от 23 сентября 1944 года

23 сентября 1944 года

Людмила! Милая Людмила!

Хотел дождаться хотя бы относительной передышки, чтобы собраться с мыслями и толком ответить, моя любимая, на твои хорошие и сердечные письма. Но как видно этого не дождусь. Сегодня получил страшный удар: ранен мой непосредственный начальник, у которого я заместителем. Принимаю его бразды «ухожу вперед в самый ад корректировать огонь. Чем всё это кончится – не знаю. Кроме того имею за 5 дней 10 человек убитыми из подчиненных. Трудно передать тебе то, что у меня на сердце, на душе, в голове, хотя в прошлом пережил и не такое. Сколько пришлось отдать сил и времени, чтобы обучить погибших людей! И вот приходят письма от их матерей. Руки дрожат и сердце сжимается, когда подумаешь, что я наделаю там у них дома своими ответами.

Людмила! Если долго не будет писем от меня, то это еще не должно означать, что я убит! В новых условиях моей работы на переднем крае не всегда будет время для писем. Но по возможности буду хоть несколько слов сообщать о ходе дела. А если со мной что случится, то тебе сообщат мои друзья об этом.

Снова читаю и перечитываю твои последние 3 письма. В них все есть: и грусть, и ласки, и юмор, и песни. Такие письма я люблю. Хочу, чтобы всегда – и в разлуке, и когда мы будем вместе – ты была такой для меня подругой, которая мне дарила «… и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь», как это поётся в романсе А.С. Пушкина, посвященном, кажется, Анне Кёрн. Вот письмо с твоими ответами на мои 11 вопросов. Помню, под березкой за столиком из снарядного ящика я ради шутки написал тебе эти вопросы. Некоторые из них отражали частично мои чувства. Ты написала ответы на эти вопросы такие обстоятельные, что я немного даже поражен их правдивостью. Этим я еще больше узнал тебя, мой друг, как человека. Мне почему-то все ещё казалось до сих пор, что ты ещё так молода, настолько инфантильна, что многие вопросы жизни, казалось бы, еще должны ослеплять тебя новизной. Но судя по тому, как ты блестяще и лаконично справилась с ответами на них, вижу, что ты «морской волк» будешь, если так не обидно будет для тебя, милая Люся, сказать, в недалеком будущем. А ведь припомни, как ты вела себя при наших немногих встречах! Такая замкнутая, строгая девочка. Я не забуду, как мы совершили поход в цирк Дурова. Какая муха тогда тебя укусила – не знаю, но ты была совершенна немой. По правде, я тогда ощущал осадок неловкости и неприятности. Я был настроен пошутить, повеселиться и вдруг такой «лёд»! У меня есть дряная черта: вспыльчивость и известное самолюбие. Чуть было прямо из цирка не уехал в угрюмый Чебаркуль.

Милая моя Люся, ты просишь, чтобы я свою очередь написал свои соображения по поводу этих вопросов и ответов. Еще раз просмотрев внимательно твои ответы, вижу, что даже «придраться» не к чему.

Если бы отвечать, не читая твоих ответов, у меня бы наверное получилось так же. Для поверки наших представлений по разным вопросам жизни предлагаю сделать так: в следующем письме ты пришли мне свои вопросы, а через 5-6 дней – ответы на них. А я по получении вопросов немедленно отвечу на них. При этом оставь себе копию своих ответов, а я – своих, потом сравни их, что получится.

Вот второе твоё письмо. Ты предостерегаешь меня от удивления тому, что мои письма читает твоя мама. Конечно, это естественно. От мамы скрывать такой вопрос, как решение выйти замуж нельзя. И что ты с ней советуешься – это лишь доказывает серьезный подход к делу. Конечно, может случится, что мы долго еще будем в разлуке и ты начнешь «переоценивать ценности». Но я буду всегда верить однажды данному тобою слову, где ты писала в предыдущем письме об окончательном и бесповоротном решении остаться навсегда моей.

Завтра ухожу вперед, ближе к смерти, но твоё то письмо вместе с дорогим локоном волос и картонками будут везде со мною. В тяжелую и страшную минуту я вспомню о них, посмотрю и поцелую тихо этот маленький локон, твой ясный образ явится мне и смерть не коснется меня. Ни во что другое не хочу верить! Мама и ты – самое дорогое, что у меня есть. Во имя вас я должен жить и буду жить «всем смертным назло».

А потом, когда все кончится и мы встретимся, станет ясная наша дружба до конца жизни таким крепким сплавом, который, будучи закаленным теперешними жестокими испытаниями, никакие удары судьбы не разорвут. Здесь в одной мере я не совсем согласен с твоим ответом на вопрос об условиях прочности и долголетия любви. Ты видишь их, между прочим, в отсутствии нужды у любящихся. Я согласен, что нужда материальная – мать раздоров и неурядиц в семье и обществе. Не человечество знает примеры, когда и нужда не могла поколебать семейного счастья супругов. У нас с тобой, Люся, в перспективе не роскошь и комфорт. Хотя мы сможем вырабатывать достаточно для себя, но последствия этой ужасной войны будут долго давить желудки народным массам. Не знаю, как ты, а я родился и вырос в нужде и мне не страшна она. Это не значит, что я обожаю её. Но по крайней мере в вопросе женитьбы, я не ставлю никаких материальных выгод для себя. Если бы я преследовал это, то мы бы никогда не знали друг друга, так как мне встречались даже здесь и там на родине довольно богатые невесты. Почему я не женился тогда? Из-за какой-то «розовой романтики» честное слово. Вплоть до армии все мои помыслы отдавались книгам, науке. Я все года сознательной жизни учился, правда, большею частью беспорядочно и не систематично. Одно время сильнейшим образом увлекся литературой и даже писал и печатал в газетах стишки. На гонорарах зарабатывал больше, чем в школе. Потом судьба забросила в Ленинград с его бесконечными возможностями. Тут я и растерялся перед вопросом: кем стать. Учился год на последнем курсе рабфака при Лен. Мед. институте, окончил его, но бросил институт и уехать опять в деревню к родным на 1,5 года. Помог им пережить голодный 1933 год и снова в Ленинград. Побывал в ж-д транспортном институте «Интурист», в Военно-Медицинской Академии, в Лесо-Технической Академии, но меня тянуло к литературе, философии, «мировым сферам», и какой-то чертовщине заоблачной. Друзья тянули в Ин-т Гражданского Воздушного флота, в Ин-т Внешней Торговли.

Но я отверг эти сугубо материалистические профессии и поступил в Академию Коммунистического Воспитания на внешкольный факультет, отделение детской литературы. Учился я запоем, встречался со многими писателями, поэтами, композиторами, артистами. Дворец Пионеров, ТЮЗ, Мариинский Оперные, Александрийский и Михайловский Драмтеатры, Дворцы культуры им.Горького, им. Кирова, Выборгский были моими излюбленными местами. Потом со 2 курса реорганизовали АКВ и наш факультет по приказу бывшего НКпроса-врага народа Бубнова. И я пережил невероятной силы душевный кризис. Стал ко всему на свете безразличным. Нас автоматически перевели на педагогический факультет, школьное отделение, который я и окончил с дипломом с отличием без всякого вкуса. Хотел бежать из Ленинграда на юг – в Крым или на Кавказ и заняться наряду с педагогическим просвещением народных учителей разведением роз и виноградных лоз, заиметь виллу и хорошенькую жену.

У меня покачто все благополучно. Здоровье очень хорошее. В походной жизни, в боях случается всякое. Но пока мы материально живем очень хорошо. Край здесь богатый и в общем балансе я поправился на туземных курах, утках, яичницах, блинах, масле, кофе, фруктах и прочей дребедени. Былая нужда блокады теперь кажется далеким сном. Конечно, часто бывают марши по 80-100 км без привалов, тогда устаешь адски. Солнцепек, адская пылища по дорогам, непрерывный сверлящий рев и лязг моих тракторов одуряет и изматывает. Иногда достается от бомбежек. Но потом бывают сутки-двое отдыха и мы снова восстанавливаем силы и дух свой. По существу о боях писать много не могу по известным причинам. Из газет и по радио ты знаешь все, что нужно об этом.

Люся, это было начатое письмо для тебя, но не оконченное по случаю вчерашнего переезда сюда, откуда выслано это письмо. Стива

Письмо от 29 сентября 1944 года

29 сентября 1944 года

«Скажу я тебе, между прочим:

Сберег я в суровой борьбе

Твой шелковый белый платочек,

Согретый мечтой о тебе».

Милая моя Люся!

Из всех твоих писем последние три веют настоящей большой и глубокой дружбой. Моё сердце, чувства мои, весь я огрубел в суровых окопах войны. И как правдиво сказано в одной из присланных тобою песен:

«И приятно и радостно на душе у бойца

От такого хорошего от её письмеца».

И вот после напряженных многодневных боев, когда приляжешь и мгновенно уснешь, как сраженный, вдруг просыпаешься и тебе вручают письмо от любимой девушки. Нет, этого не передать никакими патетическими словами, что происходит в такие минуты с человеком. Читаешь письмо одним духом, потом более медленно второй, третий раз. И вот встаешь перед глазами ты, живая и далекая, и тогда действительно кажется, что это твой живой голос тихо-тихо шепчет, рассказывает. Закроешь глаза и как бы ты, моё солнце, вот тут рядом со мной, горячо и знакомо дорогое твоё дыхание, твой свет любви и жизни. И в холодной, ещё мало обжитой и сырой землянке сразу становится теплее, уютнее, радостнее, как будто бы возвратилась хозяйка в осиротевшее жилище к давно заждавшимся её детям…

Но об этом хватит. Людмила, тебе возможно скучно читать такие письма, как начало вот этого письма. Хочется, чтобы и об этом высказалась и обо всем, что плохо и нехорошо с моей стороны. Будучи небойким человеком, я не владею и бойким стилем ни в жизни, ни в делах, ни в письмах, как видишь. У меня такой дурной характер, что я всегда страдаю крайней чувствительностью к самому тонкому, самому нежному, что есть в человеке и природе. Это выглядит неизбежно как слащавая и приторная сентиментальность. Но «понимаешь ли, браток, сердце ласки просит…». И вот поговоришь с тобой так по душам, от всего сердца и становится легче на душе. Конечно, обычно девушкам пишут бойкие и героические письма, в которых чувствуется великая удаль, сказочная храбрость и богатырская легендарная силища автора. Но я не рожден таким, хоть убей. Видимо, никогда мне не блистать в качестве кумира в толпе раболепных поклонников. Эх, Люся, как посмотрю я на нашу дружбу и становится мне жаль тебя: зачем ты остановилась именно на таком тихоне, как я! Ну что у нас за жизнь будет: я буду стремиться к тихой идиллии счастья, к созерцанию тонкого и прекрасного, а ты, быть может, намерена встретить в своём муже трижды героя Советского Союза. И пойдут у нас в жизни нелады да дрязги и действительно «позолоченное железо» постепенно будет тускнеть и превращаться в «ржавчину семейной жизни». Смотри, девочка, не ошибись в таком решающем вопросе, как замужество. К таким вопросам подходи всесторонне и глубоко продуманно. Я не хочу мимолетных увлечений и жду от тебя также серьезного и обдуманного решения, чтобы потом уже нам идти рука об руку без оглядки и единодушно на всю жизнь.

К чему всё это я говорю? К тому, что мне крайне тревожным кажется одно место твоего предыдущего письма, где ты буквально сказала так:

«Стива, на поставленный тобою вопрос могу сказать только, что я хочу и надеюсь быть тебе верной подругой на всю на следующую жизнь. Крепко целую тебя, как будущего мужа. Считаю, что вопрос этот окончательно решен и повторению не подлежит». Может быть ты взволнуешься и назовешь мне брюзгливым и придирчивым. Но я должен еще и еще раз попросить тебя все взвесить, прежде чем ответить окончательно, так как мне кажется, что «всё-таки Земля вертится» – все-таки ты написала все это так-себе для разрядки моего трепетного ожидания или же под влиянием мимолетного наплыва чувств.

Дорогая Люся, видишь, какой я ревнивый: замучил тебя расспросами и переживанием того, «что так ясно сказано. Ничего, чем злее будешь, тем крепче будешь любить меня», девушка ты этакая. Эх, как бы я прижал тебя сейчас к груди, как бы обнял, как бы ласково и горячо целовал мою дорогую девочку. Если бы вместе вот тут в боях, ты бы узнала, как я люблю Люсю!…

Пока дойдет это письмо в твои руки, уже минет ноябрьское торжество. На всякий случай, даже если и с опозданием, всё равно примешь моё сердечное поздравление с днём Октября и горячие пожелания тебе полной чаши счастья в жизни! То же самое передай папе, маме, Николаю, Але, Лиде и Марии Дмитриевне. В этот праздник я незримо буду рядом с тобой везде, а ты – со мною тут. Ты выпьешь (я помню, как ты пила со мной!) за моё здоровье, а я здесь выпью за твоё и за нашу дружбу, крепкую как сталь, за искренность нашей любви, за наше будущее счастье, большое, горячее и ясное, как солнце. Такой праздник мы в будущем году уже наверное будем встречать вместе. Ты поможешь мне стряхнуть пыль бесконечных фронтовых дорог и перепутьев, пыль родных земель и земель наших союзников и поганую пыль Германии. Мы вычистим и разгладим с тобою мой боевой мундир, ты своими руками разгладишь мои безвременные морщинки и расчешешь мой измятый чуб. Мы войдем в ярко освещенную комнату и присоединимся за праздничный стол к нашим родным и друзьям, счастливые, помолодевшие и хмельные от любви. Праздник этот не за горами. Люся, готовься к нему, а я всегда готов, как вихрастый пионер.

Вчера получил первое письмо от Лиды. Она спрашивает, не знаю ли я что либо о Володе Ярчуке. Но у меня самого тревога на душе: не случилось ли что с ним? Узнав его адрес из твоих писем, я уже дважды ему написал, но он безмолвствует. Подожду немного, а потом напишу запрос о его судьбе в часть. О результатах сообщу. Но мне кажется, что его молчание объясняется особенностью характера. Владимир очень большой лодырь в отношении писем. А остальное о нем я тебе расскажу при встрече. Скажу строго интимно, что Володя – один из тех парней, которому важно не будущее, а момент. Если ты Лидке это откроешь, то совершишь величайшую глупость, так как я быть может ещё плохо узнал Ярчука. Но он много для меня сделал и я был бы грязной свиньей по отношению к нему, если бы такое мнение о Володе стало достоянием других, кроме тебя. Короче, ты поступишь благоразумно, если выполнишь мою просьбу ничего не говорить Лиде об этом хотя бы потому, что Володя на фронте теперь может быть изменится и, бог знает, как мне будет стыдно, если это моё мнение окажется ошибочным. Я знаю, что в крепкой дружбе с Лидкой, и потому ты готова «открыть глаза на правду» ей. Но нехорошо, если это окажется медвежьей услугой для Лиды. Так что, Люся, но этот счёт – молчание! Это мой первый приказ тебе.

На этом кончаю – принесли ужин и, видишь, вином забрызгал адъютант письмо, откупоривая бутылку. Эх, что я пишу! Ты – смертельный враг алкоголизма и теперь снова обрушишься на меня и за вино, и за курение. Пропал я теперь, как муха! Караул!!!…

Но от тебя я не скрываю: курю и пью умеренно, пока ты ещё до меня не добралась, моя женушка. А потом приберешь меня к рукам и … прощай вольная жизнь холостяка. Но всему свой черед.

Жду писем. Жду конец к песенке «Цветочница Анюта». Кстати, моя сестра Анюта сегодня сообщила радостную весть: ее муж получил 4й орден и звание «Гвардии Полковник». Я вас хоть заочно познакомлю с ней – она воплощение доброты, но все три года оккупации партизанила и неплохо мстила немчуре за папу, за маму, за меньших сестренок, за нашу родину. Она теперь воюет с мужем в 100 км от меня и я стремлюсь с ней встретиться на фронте: не виделся с ней 5-й год, как и со всеми остальными родными. Целую тебя, Люся, прекрепко – Стива.

Письмо от 1 октября 1944 года

1 октября 1944 года

«Роняет лес багряный свой убор.

Серебрит мороз увянувшее поле.

Проглянет день, как будто поневоле

И скроется за край окрестных гор».

Добрый день, Люся!

Вот и осень. Сегодня впервые ночью у нас был иней. Луна светила бледным, матовым светом и вокруг нее стоял огромный круг сияния, предвестник холода и может быть перемены судьбы чьей-либо. Может быть нашей с тобой, мой друг, а может быть «судьбы народов» – кто знает? Здесь так сурово и чуждо все кругом, что порой кажется выгоднее стать суеверным, чем атеистом. Ночью в момент затишья от перестрелки в куче ив над Вислой, когда всё замирает и застывает под белесым холодным светом луны, с особой силой встают волшебные образы баллад Жуковского, романов Генри Сенкевича. Сижу в землянке – надежный блиндаж. Телефонист «клюет» у трубки. Необычная тишина кругом. Лишь тихо-тихо шипит керосинная лампа и от этой необыкновенной тишины в ушах стоит тонкий еле уловимый звон. Люся, припомни – может быть это и с тобой приключилось когда. Как видишь и на фронте порой бывают периоды, когда ничего героического не происходит. Обе противные стороны остановились передохнуть с тем, чтобы потом снова вцепиться в горло один другому.