Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

За отдельными исключениями Орлов придерживался дворянской традиции и позволял женщинам выходить замуж в чужие владения. Одним из исключений было его первое, насколько известно, правило о браке – изданный в 1767 г. запрет на выход замуж за пределами вотчины для крепостных девок Поречья-Рыбного Ростовского уезда146. Это было, по всей видимости, инстинктивное решение молодого и неопытного помещика, принявшего за данность, что потеря души женского пола по причине замужества наносит очевидный имущественный ущерб. Владимир всерьез занялся хозяйствованием в 1773 г., когда братья доверили ему управление всеми совместно им принадлежавшими в то время вотчинами. Он сразу же осведомился у бурмистров о том, как высчитывается норма оброка, как часто устраиваются деревенские сходы и какие вопросы на них обсуждаются, как исполняется воинская повинность, а также о многих других делах, в которых добросовестный управляющий должен был разбираться147. Он не задавал вопросов о браках крепостных. Тем не менее, когда бурмистр села Сидоровское (Нерехтинского уезда Костромской губернии) спросил, что делать с крестьянином, который хотел взять невесту для сына со стороны, а также выдать дочь замуж на сторону, Орлов постановил (только в отношении Сидоровского, по всей видимости), что в случае подобных обменов за дочь не нужно брать вывода148. В 1774 г. его первый полный сборник правил по управлению позволял уход незамужних девок в связи с замужеством, если они не являлись единственными наследницами своего родного двора. В последующей переписке добавлялось, что бездетные вдовы тоже могут выходить замуж на сторону, но вдовы с детьми – нет149.

И все-таки отношение Орлова к выходу крепостных девок замуж на сторону оставалось амбивалентным. Он дал безоговорочное добро на уход своих женщин в замужество в вотчины братьев (многие из которых граничили с его поместьями) без уплаты вывода, если только в обмене невестами сохранялся приблизительный баланс. Он дал также разрешение женщинам одного имения в Орловской губернии выходить замуж на сторону безвыводно при условии, что соседние вотчины будут следовать такому же правилу150. С другой стороны, он в 1779 г. запретил замужество на сторону из своей вотчины в Бежецком уезде. В 1790 г., когда он купил имение Симбилей (в Нижегородской губернии) у князей Прозоровских, позволявших девкам выходить замуж на сторону, он приказал: «Девок в постороныя вотчины не выпускать в замужество как и до сего производило!»151 Периодические запреты Орлова на замужество на сторону после 1773 г. могли быть связаны с тем, что он либо знал, либо предполагал, что соседи не всегда отвечают взаимностью. Однако, составляя в 1796 г. Уложение для всех своих вотчин, он дал разрешение незамужним девкам и вдовам без сыновей выходить замуж в чужие вотчины по уплате (неуточненного размера) вывода. За одним исключением: чтобы не допустить утрату вотчинного имущества, женщинам без братьев запрещалось замужество за пределами имения152. По-видимому, Орлов имел в виду домашнюю утварь, которую они могли со временем унаследовать. Такой закон в вотчинах Владимира Орлова существовал вплоть до его смерти в 1831 г., а в некоторых случаях и дольше.

Терпимое отношение Орлова к замужеству вне его владений было в русле устоявшихся дворянских порядков, а вот суммы, которые он взимал, когда женщины пользовались этим правом, шли с обычаем вразрез: вместо номинального сбора, как прежде, он подходил к отпуску крепостной девки для замужества как к продаже. Единственное сохранившееся указание на выводное, взятое Орловым в 1770-х, касается бежецкой вотчины, где в 1776 г. была истребована сумма 15 рублей. Это была такса, установленная самым старшим из братьев Орловых Иваном в 1773 г. в Сидоровском153. Владимир, очевидно, повторял за братом. 15 рублей – это намного больше, чем другие помещики брали в это время: в начале 1770-х в округе Сидоровского такса была 1–2 рубля, в Ростовском уезде неподалеку от Бежецка – 2–5  рублей154. Иван и за ним Владимир Орловы в 1770-х гг. установили выводное выше рыночной цены бракоспособной крепостной крестьянки – примерно 10 рублей155. К 1783 г. Орлов повысил вывод в Сидоровском и, вероятно, в других вотчинах до 30 рублей, в то время как другие помещики в окрестностях Сидоровского в 1780 г. взимали около 10 рублей156. Размеры вывода росли везде, но у Орлова быстрее, чем у большинства.

Орловское Уложение 1796 г. не уточняло размера вывода потому, что к тому времени размер менялся, в зависимости от состоятельности двора уходящей невесты. Орлов, возможно, понимал, что зажиточное семейство выдаст дочь замуж только в зажиточный же двор, но я не думаю, что он вдавался в такие подробности: если дочь зажиточного отца выходила замуж на сторону, вывод устанавливался большой, и Орлову было все равно, кто его будет платить. Поскольку рыночная цена бракоспособных крепостных девок (как и крепостных душ в целом) со временем росла, повышался и размер вывода у Орлова157. В 1792 г. Орлов установил минимальный уровень выводного в своем городецком имении в 50 рублей, в Сидоровском в 1790-х вывод был в диапазоне от 30 до 100 рублей158. В первой четверти XIX в. за большинство невест, уходивших из орловских вотчин, взималась плата от 100 до 150 рублей, хотя иногда она снижалась до 60, но изредка поднималась гораздо выше: например, в 1821 г. за девку из Городецкого было уплачено 420 рублей159. С 1799 по 1825 г. сам Орлов покупал невест для своих мужиков, для которых не нашлось жен в собственном имении, по 100–150 рублей160. Если женщина, уходящая из вотчины в замужество, обменивалась на ее денежный эквивалент, то не было оснований беспокоиться об имущественном ущербе. Усвоив эту концепцию, Орлов в Уложении 1796 г. позволил замужество на стороне женщинам во всех своих вотчинах. Возможно, он увидел в замужестве крепостных девок в посторонних вотчинах дополнительный источник дохода.

В реальном выражении размер выводного у Орлова не повысился в 6–7 раз, как можно заключить из разницы между 15 рублями в 1770-х годах и 100 рублями в среднем на рубеже XVIII и XIX веков. С поправкой на инфляцию и предполагая, что после 1789 г. валютой по умолчанию (почти никогда не указываемой) был бумажный ассигнат, а не серебряный рубль, средний размер выводного, взимаемого за женщин, выходивших замуж из Сидоровского на сторону, между 1773 и 1800 гг. на самом деле только удвоился161. Если же отсчитывать от 1760-х гг., когда управитель дворцовыми имениями в Сидоровском брал, наверное, двухрублевый вывод за уходящих из имения невест, к 1800 г. реальная стоимость выводного увеличилась в 13 раз162. Учитывая, что в районе 1760 г. владельцы крепостных душ обычно взимали 2–4 рубля за вывод, а к 1800 г. брали, как Орлов, уже около 100 рублей, в последней трети XVIII в. реальный рост стандартной ставки выводного был в диапазоне от 6,5 до 13.

В 1777 г. Орлов, видимо, впервые обратил внимание на крепостных женщин, отказывавшихся вступать в брак: он распорядился, чтобы девки в Сидоровском были замужем к 20 годам. Если же в будущем обнаружатся достигшие этого возраста незамужние женщины, бурмистр будет оштрафован, а женщины эти будут выданы замуж за крепостных из других орловских вотчин163. Новое правило вызвало смятение: сидоровский бурмистр Иван Ратков докладывал, что девок старше двадцати слишком много, чтобы всех сразу сосватать. Орлов смилостивился на том условии, что девки замуж будут выходить «за благовременно»164. Ни в орловских, ни в сидоровских бумагах нет прямого намека на то, что могло подтолкнуть Орлова приказать женщинам под страхом сурового наказания выходить замуж к 20 годам, но, вероятнее всего, он только в 1777 г. узнал о том, что некоторые женщины из Сидоровского отказывались вступать в брак – возможно, от какого-нибудь мужика, попросившего его о помощи в приобретении жены. Такого документа нет в сохранившихся материалах, но, когда невест не хватало, крепостные мужики естественным образом шли жаловаться к своим хозяевам, в том числе и к Владимиру Орлову.

Во время ревизии 1763 г. население имения Сидоровское, немного на юг от р. Волги, насчитывало 1208 душ мужского и 1277 женского пола, а деревня Сидоровское – 234 и 281 соответственно165. До пожалования его Орловым в 1773 г. это было дворцовое имение, и хотя многие крестьяне занимались сельским хозяйством, основой экономики здесь были рыболовство и торговля, а также все больше развивались кустарные промыслы, в частности изготовление ювелирных изделий166.

В составе населения имения было значительное количество староверов. В документах от 1764 г. указаны 34 мужчины и 64 женщины в возрасте 25 лет и старше, державшиеся старой веры. Только в деревне Сидоровское 17 из 116 мужчин (14,7%) и 32 из 141 женщины (22,7%) из этой возрастной группы были записными староверами167. Нет оснований считать, что все староверы в этой деревне, по состоянию на 1764 г., были зарегистрированы (то есть сами на себя донесли). Мужчины, зарегистрированные таким образом, платили двойную ежегодную подушную подать, записные женщины-староверки облагались по ставке православных мужчин, в то время как православные женщины вообще не платили подати168. Более того, в регистрационные списки они были занесены как раскольники. Сами они считали православную церковь раскольнической или еще хуже, и были старообрядцы, которые отказывались регистрироваться, потому что это, по их мнению, было равносильно признанию раскола, то есть отречению от веры истинной. Единственной выгодой регистрации было то, что она избавляла их от преследований со стороны церкви и государства, требовавших от них либо принять православные таинства, либо заплатить штраф.

Гораздо большее число «саморазоблачившихся» староверов появляется в списке от 1800 г. – 25 мужчин и 75 женщин в деревне Сидоровское, 12 мужчин и 49 женщин в остальной части имения – потому что императрица Екатерина II (1762–1796) отменила многие дискриминационные законы против них169. В списке от 1800 г. указано количество мужчин и женщин по деревням, без имен и возрастов, но, поскольку в такие списки дети практически никогда не включались, мы можем считать, что почти все сидоровские староверы, зарегистрированные в 1800 г., были взрослыми. Иначе говоря, в 1800 г. почти половина взрослых женщин и, по всей вероятности, 20% взрослых мужчин в деревне Сидоровское были записаны староверами. Можно также предположить, что некоторое число староверов остались незарегистрированными.

Существовало много течений старообрядчества, но все те, кто был зарегистрирован в 1763 г., почти наверняка являлись членами беспоповских согласий, особенностью вероучения которых было убеждение, что реформы Никона середины XVII в. уничтожили благодать священства и, следовательно, таинство брака. В 1763 г. в целом в деревне Сидоровское 25 из 141 женщины 25 лет и старше (17,7%) никогда не были замужем, при этом 18 из 25 никогда не бывших замужем взрослых женщин являлись записными староверками. Остальные семь, скорее всего, были незарегистрированными староверками. Из мужчин-старообрядцев этой деревни, достигших 25 лет, только двое никогда не были женаты (38 и 54 лет), а 15 состояли в браке. В списках 1764 г. не указывается различие между староверами-беспоповцами и поповцами (которые принимали священников, перешедших к ним из православной церкви, и твердо стояли за брак), а в списке от 1800 г. эти сведения есть: в тот год 55 женщин деревни Сидоровское были из поповцев, а 20 из беспоповцев – цифра, почти совпадающая с количеством взрослых незамужних женщин в 1763 г. Женщины беспоповского толка принадлежали к двум разным согласиям: 17 спасовок и три поморки. Остальная часть книги – это, по сути дела, развернутое объяснение вышеприведенной статистики по замужним и незамужним взрослым женщинам Сидоровского и их религиозной принадлежности. Для Владимира Орлова же значение имело только то, что сидоровские женщины чурались брака.

До 1777 г. Орлов, вероятно, мало знал о староверах и поначалу, судя по всему, не понимал, что это и были отказывавшиеся выходить замуж женщины из Сидоровского. После приказа незамужним выходить замуж вторым решением Орлова было запретить родителям потенциальных сидоровских невест требовать за дочерей кладку и возместить ее, если уже взяли (в одном случае того года кладка составляла 7 рублей)170. Сначала Орлов считал, что бракам в Сидоровском препятствует кладка. Однако в конце 1777 г. он уже говорит о не желавших выходить замуж девках и вдовах как об «оказавшихся в незаконных обращениях», то есть Орлов знает, что это староверки171. Таким было вводное предложение в приказе о том, что если выяснится наличие каких-либо канонических препятствий (кровное или духовное родство, например) к браку, то женщин следует отправлять в его московскую контору с тем, чтобы выдать их замуж в других его деревнях. В июне 1779 г. бурмистр Ратков прислал известие, что вдовцам никак не удается уговорить женщин выйти за них замуж, в ответ Орлов приказал бурмистру и сельскому сходу самим заняться сватовством: «…непременно обженить приказывать несмотря ни на какие с тех девок отговорки»172. Затем в июле он послал указ, который начинался со слов: «Известно мне что многие крестьянские девки живут не в замужестве до очень поздных лет, от чего… блудовство и другие непорятки произходят должны», – стандартное нарекание православных в сторону староверов-беспоповцев. Сход должен был выбрать им женихов, позаботившись только о том, «чтобы человек человека стоил». Если женщины продолжали противиться браку, следовало отдавать их замуж даже против их воли173. Сидоровский сход тут же заставил трех женщин выйти за вдовцов и продолжал принудительное сватовство в последующие годы174.

То, что Орлов узнал о Сидоровском, побудило его присмотреться, нет ли признаков подобного явления в других его имениях. В октябре 1779 г., требуя от бурмистра Городца (Нижегородская губерния) представить информацию о количестве зажиточных крестьян и о том, как они заработали свои деньги, Орлов заодно поинтересовался, у кого есть незамужние дочери, которые по возрасту уже должны быть замужем, и есть ли молодые вдовы. Когда в декабре 1779 г. городецкий вдовец попросил Орлова заставить молодую вдову выйти за него, Орлов распорядился в случае, если она и дальше будет отказываться, отправить ее – явно в наказание, возможно, чтобы выдать насильно в другом месте, – в его московскую усадьбу175. В Городце было много староверов, в основном поповцев, и имелась старообрядческая часовня, в которой орловские староверы-поповцы венчались. Было бы весьма удивительно, если бы отказ от брака в его городецкой вотчине превышал минимальный уровень176.

В своей симбелейской Инструкции от 1791 г. Орлов ввел много правил, нацеленных на борьбу с отказом от брака. Он повторил запрет на кладку: «Отцам за дочерей денег отнюдь не брать под опасением жестокого наказания!»177 Но искоренить этот обычай ему не удалось – из Симбилеев, например, сообщали о кладке, взятой в 1821 г., так что он отказался от дальнейших усилий. Впоследствии он ограничивался пожеланием, чтобы кладка была умеренной178. Он подтвердил правило, ранее установленное для Сидоровского и остававшееся в силе до конца его жизни: если женщины к 20 годам не выходили замуж, отцы их были обязаны найти женихов в течение шести месяцев. Если это не было сделано, семьи непокорных невест облагались штрафом: 10 рублей со среднего двора, 15 рублей с зажиточного. Если двор был настолько беден, что не мог уплатить штраф, отца девки следовало высечь при мирских людях деревни. Если же ни штраф, ни розги не возымели действия, бурмистр и выборные должны были сами выбрать жениха, позаботясь при этом, «чтобы друг другу и дом дому стоили»179. Орлов не замедлил провести свои распоряжения в жизнь. Инструкция датирована 26 сентября 1790 г. 8 октября он велел симбилейскому бурмистру прислать списки холостых мужиков и предназначенных им бракоспособных, но незамужних женщин и приказал, чтобы их женили незамедлительно180. В своем Уложении 1796 г. Орлов сохранил все эти правила, кроме одного (наказания розгами), и добавил новые, например, что с холостыми и вдовыми мужиками 25 лет и старше следовало поступать так же, как с незамужними девками и вдовами (однако во всей обширной вотчинной переписке нет ни одного свидетельства, что данное распоряжение имело какие-либо практические последствия). Штрафы не состоявшим в браке были увеличены до 25 и 50 рублей; самых бедных бурмистр должен был штрафовать на свое усмотрение. Орлов добавил, что мужчин и женщин, к браку действительно непригодных, принуждать к нему не надо. Списки тех, кому положено было вступать в брак, должны были посылаться в его московскую контору с припиской о том, что вотчинные власти намеревались делать в каждом конкретном случае181. Несмотря на отмену телесного наказания, орловские документы свидетельствуют, что и после 1796 г. сельские сходы все-таки принуждали некоторых непокорных женщин выходить замуж (хотя иногда наталкивались на сопротивление попов, требовавших соблюдения церковного правила, что венчающиеся должны дать свое согласие на брак), а Орлов и его московская контора продавали, или грозились продать, других упрямиц или ссылали их в Сибирь182.

Орловские правила относительно браков крепостных бросают свет как на возникавшие проблемы, так и на попытки их преодоления. Орлов не имел определенного отношения к женщинам, выходящим замуж за пределами его вотчин, пока не пришел к пониманию, что, позволяя женщинам уходить из вотчины в замужество за рыночную цену, он не терпит убытка; иногда ему удавалось получить за них гораздо больше рыночной цены. Хотя он был готов в любое время применить (и уполномочить бурмистров и выборных привести в исполнение) карательные меры к взрослым незамужним женщинам, то, что он предпочитал использовать штрафы, несколько умеряло жесткость режима и сулило еще один источник дохода. Его неослабевающие усилия принудить женщин выходить замуж были, безусловно, жестокосердны, но – с учетом нравов эпохи – не в исключительной степени. Орлов отказался от принародного битья розгами (хотя после 1796 г. все-таки были случаи порки) и от попыток искоренить кладку. К тому же он готов был покупать крепостных девок в жены своим крепостным мужикам, которые не смогли найти невест у себя, – жестоко по отношению к девкам, конечно, но большое благо для мужиков, получивших купленных невест. Своим бурмистрам он наказывал, что если крепостные сами купили себе крепостных крестьянок, а потом отдали их замуж, выводные деньги должны идти крепостным, а не ему183. И его правила относительно брака – во многих имениях вообще и в большинстве имений в основном – не имели приложения: девки по своей воле выходили замуж обычно до исполнения 20 лет, большинство молодых мужиков к 30 годам были женаты, и они или их родители справлялись со сватовством сами без всякого вмешательства со стороны Орлова184.

Правило Орлова об универсальной брачности и его упорные попытки это правило насадить соответствовали желаниям его крепостных мужиков: универсальная брачность была вековым устоем их жизни, и Орлов требовал, чтобы женщины вели себя, как им положено по статусу русских крепостных крестьянок. Крепостные мужики привычно (вдовы, стоявшие во главе двора, изредка) просили Орлова, чтобы он устроил брак поневоле, и сельские сходы часто выступали в этом усердными пособниками. В 1801 г. в имении Романовского уезда Ярославской губернии деревенские власти не смогли заставить 27-летнюю староверку выйти замуж; как доложил бурмистр, «она по упрямству своему у священника отказалась от замужества не ити не за кого». Община предложила изгнать ее из имения; московская контора Орлова приказала ее продать или, если покупателя не найдется, послать на фабрику. Тем временем ее три месяца держали в кандалах. В июне 1802 г., после того как бурмистр и выборные по согласованию с московской конторой уже были готовы отправить ее в ярославский смирительный дом, она дала согласие на брак. Бурмистр после этого предложил отправлять всех противящихся браку девок в смирительный дом, поскольку штрафы не оказывали на них никакого действия. Московская контора велела ему подчиняться орловскому Уложению 1796 г., где такого положения не было185.

Романовские выборные были возмущены, потому что отказ женщины выходить замуж грозил бедой не одному только несостоявшемуся жениху, а всему миру. Они рассматривали женщин как общинный ресурс. По стечению обстоятельств романовским крепостным в 1802 г. представилась возможность впрямую заявить о своих общинных правах на женщин. Молодая бездетная вдова, попавшая ранее в имение в связи с замужеством, попросила разрешения вернуться в отцовский двор. Ее свекр согласился, мечтая получить свою 100-рублевую кладку обратно, но бурмистр и выборные были другого мнения: вдова была молода и здорова, ее нужно оставить в имении и оштрафовать на 25 рублей за нежелание снова выйти замуж. Орлов принял решение, что вдова может вернуться к отцу186.

В своих челобитных крепостные мужики объясняли значение брака: от него зависело само существование двора. Они подробно описывали, как им позарез нужны женщины: я вдовствую уже два года, у меня пять малых детей, мне никак не обойтись без жены, которая растила бы их и смотрела за их здоровьем, велите 30-летней девке из Сохтонки, которая ведет беспутную жизнь, выйти за меня. Мне 37 лет, у меня двое детей и старик-отец 61 года, без жены мне не справиться с повинностями187. Эти и многие другие челобитные настолько схожи друг с другом, что есть основания предполагать, что все челобитчики пользовались аргументом, который они считали наиболее эффективным, чтобы убедить хозяина вмешаться: ведь гибель или обнищание двора угрожали его собственным интересам. Между тем многие дворы были действительно подвержены демографическим злоключениям, на которые ссылались челобитчики, и многие из их дворов действительно были бы обречены на обнищание и не смогли бы выполнять свои обязанности перед хозяином, если для них не нашлось бы жен. В брачных делах интересы Орлова и его крепостных мужиков совпадали188. Это было благоприятным обстоятельством для Орлова, так как он в большей степени, чем большинство владельцев крепостных душ, зависел от своих крестьян в отношении соблюдения его правил: он нанял приказчика управлять единственным имением, где почти исключительно использовался барщинный труд, а во всех остальных вотчинах, где в конце XVIII в. крестьяне платили оброк, управляли крепостные бурмистры189.

Впрочем, там, где сами бурмистры держались старой веры, они могли и скрывать правду. Гавриил Палкин, бурмистр в вотчине в Любимском уезде на севере Ярославской губернии, докладывал в декабре 1805 г., что, поскольку вотчинные мужики взяли невест со стороны, некоторые девки остались без мужей. Он бы, мол, их оштрафовал, согласно правилам Уложения 1796 г., но родители девок утверждают, что это было бы несправедливо. Вместо этого они просят разрешить им заплатить по 100 рублей за отпускные грамоты, чтобы дочери их могли выйти замуж за пределами вотчины. В апреле 1806 г. московская контора Орлова выдала 11 отпускных бумаг. Четыре года спустя, в марте 1810 г., холостые мужики любимовской вотчины послали анонимный донос: невест не хватает, а местные отцы требуют кладку в 300 рублей, которых у челобитчиков нет. Назначая кладку такого размера, отцы явно стремились вывести дочерей за пределы досягаемости. Более того, отцы, открыто державшиеся старой веры, не соглашались отдавать дочерей замуж вообще ни на каких условиях190. Бурмистр Палкин – почти наверняка сам старообрядец – схитрил: девкам дали вольную не для того, чтобы они вышли замуж, а чтобы избежали замужества. Здесь характерны и временно удавшийся обман, и его, в итоге, разоблачение: Орлов не мог знать того, о чем крепостные ему не говорили, но мужики, отчаянно нуждавшиеся в женах, готовы были пойти даже против могущественных бурмистров, если те пытались защитить противящихся замужеству женщин. В данном случае, однако, донесшие на Палкина мужики так его боялись, что не объявились, даже когда Орлов прислал доверенного для расследования дела191.

Ошибка Палкина заключалась в масштабности фальсификации. Вотчинная переписка, касающаяся двух небольших имений в Костромской губернии – деревень Болотниково и Матвеиха Кинешемского уезда, подчинявшихся сидоровскому бурмистру, а не напрямую Орлову и его московской конторе, – показывает, что часто возможно было прикрыть браконенавистниц по отдельности, если община это поддерживала. В Болотниково в 1805 г. 12 из приблизительно 65 женщин 25 лет и старше (18%) никогда не были замужем. Десять из них приходились на три двора – верный признак того, что они избегали замужества по религиозным причинам. Семь, по имеющимся данным, были физически или психически больны и, таким образом, небракоспособны, что в случае трех сестер крайне маловероятно. Еще трех сестер не заставили выйти замуж и не оштрафовали благодаря заслугам их усопшего отца – вероятно, бывшего бурмистра и старовера-беспоповца. В трех более мелких деревеньках имения, насчитывавших всего 29 душ мужского пола, 3 из где-то 33 женщин той же когорты были не замужем и, по докладу бурмистра, больны192. В том же году бурмистр Василий Федоров был смещен за пьянство и недобросовестное исполнение обязанностей, а также за то, что брал взятки вместо того, чтобы принуждать незамужних женщин к браку. Мы можем проследить по докладам Федорова за 1798 г., как он уклонялся от необходимости принуждения к браку: он сообщал главным образом о парах, женившихся по собственной воле, упоминая также о браках предстоящих и намечающихся в будущем. Если, однако, ему приказывали, он штрафовал и сек отцов незамужних девок193. В 1820 г. сидоровский бурмистр заехал в Болотниково и сообщил в Москву о жалобах крепостных, что девять незамужних женщин и один холостой мужик, которых тогдашний бурмистр Ефим Балакирев (назначенный в 1805 г.) оштрафовал, на самом деле недееспособны и посему штрафованию не подлежат194. Между тем Балакирев, судя по всему, не сделал попытки принудить их вступить в брак. Более того, в 1818 г. у самого Балакирева были незамужняя внучка и незамужняя внучатая племянница – обе 24 лет и с незаконнорожденными детьми. Эта информация поступила от жалобщика, которому Балакирев «посоветовал» (по выражению крестьянина, то есть Балакирев не приказывал ему) отдать дочь за местного холостого мужика195.