Великий полдень. Роман

– Давай выпьем вина, – предложил я и потянулся за бутылкой.

– Ты, пожалуйста, пей, Серж, – поспешно сказала Майя, – а у меня сегодня еще куча дел. Еще нужно переговорить со специалистами, съездить в Деревню.

Я уже жестоко жалел, что оказался таким неделикатным и толстокожим, пренебрег ее предложением насчет моего идейного руководства и, наверное, невольно отпугнул от себя. Может быть, даже обидел… Ясно обидел, болван!

– Хочешь поедем вместе? – самоотверженно предложил я, чтобы как-то загладить свою бестактность, доказать, что ее дела мне отнюдь не безразличны.

Но поезд уже ушел.

– Нет, тебе будет скучно, – решительно возразила Майя. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Я решил, что лучше с ней сейчас не спорить, а попытаться вернуть доверие как-то исподволь. Мне хотелось, чтобы она почувствовала мое настроение. Хотелось избавиться от скованности, которая овладела нами. Хорошо бы напомнить ей о «первом случае» и отвлечь от мыслей о черепице, ковровых покрытиях и кафеле. Но, увы, я не знал, как перебросить мостик в нашем разговоре, чтобы снова оказаться в том чудесном летнем дне.

Я отставил бутылку в сторону, но Майя взяла ее, наполнила мой бокал и заставила меня выпить. Я чувствовал, что ее решительный, небрежный тон – лишь защита. Ей как будто было не по себе наедине со мной. В ее тоне, как однажды подметил дядя Володя, действительно проскальзывали покровительственные нотки, она бессознательно подражала Маме.

– Ты еще ничего не сказал, как тебе мои апартаменты, – напомнила она.

– А ты ничего не сказала, как тебе мое мясо, – улыбнулся я.

– О, мясо превосходное!

– И апартаменты тоже превосходные!

Мы молча резали мясо на маленькие кусочки, обмакивали в соус и отправляли в рот. Майя снова наполнила мой бокал и заставила выпить. У меня уже приятно кружилась голова, и я почувствовал, что должен повнимательнее за собой присматривать, чтобы не натворить чего и, паче чаяния, не впрячь телегу впереди лошади.

– Между прочим здесь можно было бы замечательно все устроить, – увлеченно заговорил я, обводя вокруг себя рукой.

– То есть? – рассеянно спросила Майя и машинально огляделась вокруг, явно не понимая, что я имею в виду.

Я ощутил прилив вдохновения. Перед моим мысленным взором уже забрезжили счастливые картины.

– А вот, например, устроить что-нибудь эдакое в смешано-восточном вкусе! – начал я. – Вроде Бахчисарайского дворца в миниатюре. С дивными, родниково-прозрачными фонтанами в виде раскрытых бутонов роз, из золотистого мрамора. Вокруг все устлать натуральными персидскими коврами, поставить курильницы с благовониями и кальяны. Низкие, широкие диваны, обитые цветным атласом. Парчовые подушки с кистями. Золоченые клетки с соловьями и синими дроздами. Лазурные потолки, украшенные белой вязью орнаментов. Пусть тихо-тихо звенит ориентальная музыка, какие-нибудь примитивные тягучие пьески заунывного дребезжащего сетара в сопровождении флейт. Кухню можно было бы тоже переделать под стать всему остальному. Здесь должны витать густые ароматы. Пусть пахнет пловом, ячменными лепешками и сушеными абрикосами. Печку можно отделать изразцами, по полу пустить мозаику. На смотровой площадке разбить чудесный тенистый садик с карликовыми кипарисами, ливанскими кедрами и смоковницами… В общем, – продолжал я, потянувшись за табакеркой, – устроить мирное, уединенное жилище, из которого даже не захочется никуда выходить. Настоящую башню из слоновой кости… – Я втянул в левую, а затем в правую ноздрю ароматный табак и посмотрел на широкие окна, за которыми стоял густой туман. – А когда туман рассеется, – проговорил я, очарованный собственными фантазиями, в которых, однако, я был уверен, не содержалось ничего маниловского, наоборот, все это можно было воплотить в реальность, – из этого божественного гнезда откроется взгляд на окружающие просторы! И весь мир начнет вращаться вокруг…

Несмотря на возвышенное состояние души, я все-таки умолчал о самом главном: о том, что здесь, у Бога за пазухой, в эдемском уединении будут наслаждаться жизнью два счастливых человека – она и я. Впрочем, после истории с запиской мне стало казаться, что теперь ни к чему объяснения, что теперь мы способны понимать друг друга без слов.

Майя как будто не слушала меня и задумалась о чем-то своем. Может быть, мои фантазии показались ей смешными.

– Ты хоть слушаешь, что я говорю?

– Да-да, я слушаю, – улыбнулась она. – Значит, в восточном стиле? Бахчисарай?

Я заметил, что она как будто стала менее скована, в ее глазах заискрилось обычное лукавство и насмешливость.

– Так-таки, – продолжала она, как бы собираясь с мыслями покачав она головой, – А может быть ты мечтаешь обзавестись гаремом? Вот уж никогда бы не подумала! Ты с детства производил на меня впечатление добропорядочного супруга. Ай-я-яй!

Трудно было понять, шутит она или говорит серьезно.

– Боже сохрани! – горячо воскликнул я. – Не нужен мне никакой гарем, наоборот…

– Впрочем, ничего удивительного, – заметила она, – если общаться с такими жеребцами, как наш доктор и Папа (да и другие не лучше), поневоле потеряешь моральный облик. Один только дядя Володя блюдет нравственную чистоту. Вот с кого вам всем нужно брать пример…

«Господи, дался ей дядя Володя!» – мысленно возопил я. Что-то уж больно она с ним носится. Снова меня стали донимать подозрения.

– Дядя Володя прав: глядя на вас, дети вряд ли научатся хорошему. Уже исходя из одного этого, их разумно держать подальше от вас. Идея Пансиона в Деревне – неплохой выход из ситуации.

Что же это такое! Стоило дяде Володе только склонить на свою сторону Папу, он уж и философствовать начал! Ему кажется, что Папа печется о нравственности детей. Как бы не так! Просто с некоторых пор Папе особенно не нравится, когда слишком докучают семейными проблемами. Поэтому он и готов сбыть детей с рук. Да и вообще, вряд ли Папе понравились бы рассуждения о том, что он представляет для Косточки дурной пример.

– Но тебя-то нормально воспитали? – проворчал я. – Тебя наш пример не испортил?

– Во-первых, я до шести лет жила совершенно другой жизнью, – возразила Майя. – А во-вторых, кто знает, может быть я очень даже испорченная.

– Смотря с кем сравнивать.

– Например, с Альгой, – сказала Майя.

– С Альгой? – опешил я.

– А что? Почему нас нельзя сравнивать?

– Как тебе сказать… – замялся я.

– Моя Альга прекрасная девушка! – убежденно сказала Майя. – Рядом с ней даже Папа ведет себя прилично. А ведь она, кажется, как раз в его вкусе. Она очень, очень страстная натура, невероятно сексуальна, мечтательна. Но прекрасно умеет себя поставить с мужчинами. Она чрезвычайно строга и призналась мне, что если будет принадлежать кому, то лишь любимому человеку. Причем не раньше первой брачной ночи…

Последняя фраза вырвалась у Майи в запале. Покраснев, она прикусила язык, но было уже поздно: все-таки проговорилась. Выболтала девичий секрет.

– Только умоляю тебя, Серж… – жалобно начала она, – об этом никому! Не дай Бог она узнает…

– Не беспокойся, я не стану болтать. Это меня не касается.

– Вот видишь, какая я испорченная— вздохнула Майя —! А вот Альга никогда бы не проболталась о чем не следует.

– По-моему, ты ее немножко идеализируешь. Может быть, ты не так хорошо знаешь свою Альгу. Не спорю, она очень милая девушка, но ее признание насчет первой брачной ночи довольно смехотворно, а то, что говорил о ней доктор…

– Не хочу ничего слышать! Пожалуйста, Серж, не думай и не говори о ней плохо. Не повторяй идиотских сплетен. Она моя лучшая подруга. И потом, Серж, ты ведь ее совершенно не знаешь!

– Может быть, я ее и не знаю, – не стал спорить я, – но насколько хорошо ее знаешь ты, это еще вопрос. Между прочим я ее сегодня встретил. Как ты думаешь, где?

– В церкви?

– Верно! – удивился я. – Как ты догадалась? Она тебе успела позвонить?

– Нет. Я не говорила с ней со вчерашнего дня. Последнее время она почти неотлучно находится при Папе, но сегодня у нее особый день. Да будет тебе известно, она у нас очень набожная особа. Каждую неделю посещает церковь, ходит на исповедь к нашему батюшке.

– Набожная? Но я говорил с ней. Я рассуждал с ней о вере, но она отмалчивалась. Когда я напрямую спросил, религиозный ли она человек, она ответила, что вообще не думала об этом.

– Подумай сам, – спокойно улыбнулась Майя. – С какой стати она будет с тобой об этом рассуждать, откровенничать? И потом, что за нелепый вопрос – религиозный ли она человек? Вот если бы ты прямо спросил у нее, верит ли она в Бога, она бы и ответила тебе прямо: да-да или нет-нет.

– Вот как… – фыркнул я. – Ну хорошо, в следующий раз обязательно поинтересуюсь.

– Не смей этого делать! – нахмурилась Майя. – Ты ведь не хочешь ее обидеть или посмеяться над ее чувствами!

– Ладно, ладно, – кивнул я. – У меня и в мыслях не было смеяться над ее чувствами… Да и она, кажется, сама может хорошо за себя постоять. По части насмешек, вы с ней всегда были гораздо большими специалистками, чем я.

– Вот и помалкивай, – сказала Майя.

– Как ее защищаешь!

– Конечно. Она – моя лучшая подруга!

И на этом повороте я оказался крайним. Сначала дядя Володя, а теперь вот Альга. Я ужасно ревновал Майю ко всем. Мне показалось, что Майя нетерпеливо шевельнулась, но все-таки решил спросить напрямик:

– Тебе известно, что говорят об Альге и о Папе?

– Да. Но мне неприятно говорить об этом. Я же тебе сказала, Альга знает, как вести себя с Папой, и я верю ей. Она не сделает ничего такого, что могло бы меня огорчить.

Я вздохнул.

– Наверное, я действительно наивный человек, и меня легко поколебать всякими сплетнями… Теперь ничему не буду верить!

– Вот и умница, Серж! – похвалила Майя.

Наконец-то я почувствовал в ее голосе что-то похожее на тепло.

– Но мы с Альгой говорили не только о религии, – спохватился я. – Она уверяла, что пришла в церковь, чтобы поговорить с батюшкой!

– Правильно, я же сказала, что она ходит исповедоваться.

– Нет, тут совсем другое. Альга советовалась насчет Папы и нашего маршала.

– И об этом я знаю. Мы все очень встревожены. Папа выглядит благодушным, но он никогда не прощает предательства. Даже самого нелепого. Даже если человек просто оступился, потерял голову, а после раскаялся.

– Вот‑вот! В том-то и дело: теперь выяснилось, что маршал абсолютно чист перед Папой! – воскликнул я и рассказал о разговоре Альги с о. Алексеем. О том, как маршала подвели собственные детки.

Майя почти не удивилась.

– Вот значит как, – проговорила она. – Я чувствовала – тут что-то не так. Даже предполагала что—то в этом роде.

– Признаться, меня сначала рассмешила эта история с генералиссимусом, – сказал я. – Но мне и в голову не могло прийти, что это детская шалость.

– Боюсь, что этой шалостью дело не кончится, – вдруг покачала головой Майя. – Нужно ждать других сюрпризов в этом роде. То, что Косточка устроил на Новый год, только начало. У него богатая фантазия.

– Погоди, погоди, – изумился я. – Какая тут связь? Ты хочешь сказать, это все Косточка подстроил?! Он подговорил Гаррика и Славика?

– Как бы там ни было, теперь в Деревне у них найдутся другие занятия, – сказала Майя. – Дядя Володя будет при них неотлучно и об этом позаботится… Сейчас меня беспокоит другое. О. Алексей прав. Альга должна переговорить с Папой. Как можно скорее все объяснить. У нее это получится даже лучше, чем у меня.

– Значит, ты не отрицаешь, что у нее с Папой особые отношения?

– Конечно, особые. Альга вообще особенный человек.

– А я что говорил! Поэтому я посоветовал ей прежде чем использовать свои особые качества, узнать на этот счет мнение Мамы.

– Ну что ж, Мама будет только рада, если между маршалом и Папой снова восстановится мир, – спокойно кивнула Майя.

– Я не это имел в виду… – начал я. – Мне казалось, Маме не понравится, что…

– Что ей может не понравится? – оборвала меня Майя.

– То самое, – пробормотал я, – о чем тебе неприятно говорить. Посредничество девушки с такими особенными качествами. Между прочим сама Альга, когда я намекнул ей на это, заметно смутилась и согласилась, что без ведома Мамы этого делать не стоит…

– Представляю, как ты ее обидел своими дурацкими намеками! – всполошилась Майя. – Теперь, чего доброго, она замкнется в себе и ни за что не захочет поговорить с Папой!

– Ну и не надо, – пожал плечами я. – Это может сделать Мама. Или ты. Я сам могу поговорить с ним и все ему объяснить, – предложил я без особой уверенности.

– Не сомневаюсь, – усмехнулась Майя, – ты прекрасная замена Альге. Папа обязательно прислушается к твоему мнению. Ты легко убедишь его не искать вокруг себя врагов и заговоров.

– Не понимаю. То ты хочешь, чтобы Альга повлияла на Папу, то говоришь, что тебе неприятно, если они…

– А тебе и не надо ничего понимать! – снова прервала меня Майя. – Просто постарайся не говорить лишнего. Альга очень тебя уважает, ценит твое мнение, и ты легко можешь ее обидеть.

Я только рукой махнул.

– Не знал, что она такая обидчивая. Не говоря уж о том, что она ценит мое мнение.

– Ничего удивительного, – снова обиделась за подругу Майя. – Она тоже творческая натура. Ты для нее почти пророк. Она всегда была в восторге от Москвы, от твоего проекта, от самой идеи проекта и, кажется, мечтает написать об этом эссе или даже книгу.

– Ого – книгу! Так она еще и писательница. И как же, интересно, она трактует эту самую идею? – улыбнулся я.

– О, у нее на этот счет целая теория! – Майя заметила моей иронии. – Она считает, что архитектура вообще способна самым непосредственным, мистическим образом влиять на мировоззрение целого народа и что тебе удалось создать воплотить идеи русского космизма. Якобы теперь Москва незаметно, но мощно формирует в головах людей образ обновленной России. Как бы излучает национальный дух… В общем, что-то в этом роде. Я не очень разбираюсь.

Я невольно улыбнулся.

– Почему же, ты очень образно все изложила.

– Не смейся. Даже профессор Белокуров отметил, что у Альги большие способности.

– Я и не думал смеяться. Она действительно недалека от истины. Что еще она говорила?

– Ты лучше сам у нее спроси, – проворчала Майя.

– Мне показалось, что ты сама запретила мне с ней дискутировать, – кротко заметил я.

– Да. Запретила!.. Впрочем, нет. Какие глупости! С какой стати я буду тебе что-то запрещать? Просто мне не хочется, чтобы ты ее вдруг обидел. Если хочешь, поговори с ней об этом. Это не секрет. Ей будет очень приятно. Да и тебе, я думаю, тоже будет очень любопытно. Она умница. Она очень серьезно к этому относится и вообще убеждена, что ты настоящий гений.

– А ты – нет?

– Я же знаю тебя почти всю жизнь, – удивленно сказала Майя.

– Тебе безразлично?

– Нет, – тихо сказала Майя. – Просто я всегда знала, понимала с детства, что однажды ты сделаешь что-то великое. И сделал. Вот и все…

После этих слов на меня словно пахнуло ароматом матиолы, в невероятном количестве насаженной в то прекрасное лето свихнувшимся садовником. Я посмотрел на ее руки и вспомнил, как они нежно ласкали моего сына. Я взглянул ей в глаза. Они излучали тот же чистый и родной синий свет. Они были широко раскрыты и казались чуть-чуть пьяными. Она улыбалась, и в этот миг я не сомневался, что на ее губах играет та самая «прощальная улыбка», призванная блеснуть на мой «печальный закат». Мы улыбаясь смотрели друг на друга. Единственное, что нас разделяло – это большой овальный стол, над которым ярко сиял светильник. Так мне казалось и уже грезилось, как у нас прекрасно тут все устроится…

– Как у тебя хорошо! – вырвалось у меня.

– Ничего особенного, – пожала плечами Майя. – Голые стены и все. Офисную мебель должны привезти и смонтировать только на будущей неделе, а пока тут делать нечего.

– Почему офисную? – опешил я.

Господи, я же ей только что вдохновенно толковал о том, как здесь все необыкновенно можно было бы декорировать! Намекал весьма прозрачно…

– А какую же еще? – удивилась она. – Ведь мы решили, что здесь у нас будет что-то вроде центрального офиса, – объяснила она. – Хозяйственные и организационные вопросы, касающиеся нашего Пансиона, удобнее будет решать здесь, а не в Деревне.

– Вот оно как, – уныло протянул я.

Все мои сокровенные мечты насчет гнездышка в восточном вкусе рухнули в один момент.

– Конечно, – энергично продолжала Майя, – В будущем число наших воспитанников, возможно,  значительно увеличится. Здесь, вдали от детей, так сказать на нейтральной почве, мы сможем устраивать родительские собрания, проводить собеседования с новыми желающими. У дяди Володи, как у директора Пансиона, офис, конечно, будет в самой Деревне, а у меня, как у администратора, здесь.

– Ну да, ты ж теперь администратор… Неужели для тебя это так важно?

Я и вовсе пал духом.

– Очень важно. Я рада, что теперь у меня есть свое настоящее дело.

– Но ведь ты, кажется, еще не старая дева, чтобы возиться с чужими детьми.

– Глядя на нынешних детей, я думаю, что, если бы у меня были свои, я бы их тоже определила в наш Пансион… А вообще-то, – улыбнулась Майя, – мне кажется, я уже давно старая дева.

Мне хотелось вскочить и, опустившись перед ней на колени, обнять ее ноги и признаться в любви. Я бы смог убедить ее, что в свои двадцать лет она отнюдь не старая дева и ей вовсе ни к чему эта забава с Пансионом. Что если бы у нас с ней были дети, мы бы чудесно жили своей семьей. Это гораздо лучше. Это и есть настоящее счастье. И мой Александр жил бы с нами. А Наташа, Бог с ней, пусть бы пожила «по-человечески». Устроила бы свою жизнь так, как ей хотелось, пожила для себя. Все так просто, ясно, и никому не во вред, к общему благу. Я искренне в это верил… Ах, если бы только сейчас снова вернулся тот летний день, и мы с Майей лежали бы рядом на горячем песочке под солнышком, касаясь друг друга локтями! Я с легкостью выложил бы ей все, что у меня на сердце. Но как объяснить ей все, если даже за окном стоял такой промозглый зимний туман?.. Может быть, уже вообще не нужно было ничего объяснять. Майя и так знала главное. То, что я сообщил ей в той глупой записке. Она для себя уже все определила, когда вернула мне мою записку. Это было сделано с определенной целью. Но я, бестолковый, так тогда и не понял, что именно это должно было означать.

– Тебе кто-нибудь когда-нибудь объяснялся в любви? – осторожно спросил я.

– Что-что? – удивилась Майя.

Я повторил свой вопрос.

– Ты хочешь знать, был ли у меня кто-нибудь? – уточнила она, опустив глаза. – Действительно ли я старая дева?

Она по-прежнему улыбалась, но это была смущенная улыбка.

– Что ты говоришь глупости, какая ты старая дева! Тогда, получается, и Альга – старая дева?

– Нет, Альга девушка, но никак не старая дева, – серьезно сказала Майя. – Девственница и старая дева это разные вещи.

– Что-то не улавливаю разницы.

– Альга не старая дева, – упрямо повторила она. – Вот и все.

– А все-таки, неужели тебе никогда не признавались в любви?

Майя задумалась.

– Если не считать детского сада… пожалуй, нет. Мне кажется, молодые люди полагают, что прежде чем признаться мне в любви, нужно признаться в этом Папе, и у них сразу пропадает всякое желание… Хотя, – проговорила она как будто с усилием, – на этом новогоднем балу я действительно получила записку с признанием.

– Ну вот! – подхватил я, внутренне напрягшись. – Вот видишь!

Я пытался хоть что-нибудь прочесть на ее лице, но ничего не мог понять.

– Чепуха, – махнула она рукой, – это ведь был детский бал. Кто-то из детей в шутку или всерьез сунул мне в сумочку записку. Может быть, даже твой Александр.

– Мой Александр? Почему Александр?

– Ну да. Помнишь, дядя Володя рассказывал, как дети нас между собой поделили? Но, скорее всего, это дело рук Косточки. Такие дерзкие глупые шуточки в его стиле. Я показала записку Альге.

– Да?.. И что же она?

– Она отнеслась к этому иначе. По ее мнению, это мог быть не детский розыгрыш, а вполне серьезное признание взрослого человека, который в меня по-настоящему влюблен.

– Вот-вот! – снова подхватил я. – А почему бы и нет?

– Она говорит, что влюбленный мужчина, даже если это очень умный человек, может вести себя очень глупо. Просто как мальчишка. Она считает, что этим человеком может быть кто угодно. Даже ты, Серж…

Неужели ей самой, без Альги, не могла прийти в голову такая простая мысль!

– Допустим, что… – с величайшей осторожностью начал я, но Майя меня не слушала.

– Не знаю, не знаю, – торопливо продолжала она. – Это все не серьезно. В общем, чепуха…

Я пытливо взглянул в ее лицо. Уж не лукавит ли она? Не ведет ли со мной игру, ожидая, что я сам признаюсь насчет записки?

– Что же ты с ней сделала? – поинтересовался я.

– С чем?

– Ну, с этой запиской.

– Не помню.

– Как так?

– Не помню и все. Может, просто выбросила.

– Как выбросила, куда? Нет, ты все-таки попробуй вспомнить!

– Уф-ф! – вздохнула Майя. – Кажется, припоминаю…

Я не сводил с нее глаз.

– Кажется, я смяла ее и выбросила на какой-то поднос, – сказала она. – Да. В дамской комнате.

Наступило молчание.

– Знаешь, – наконец произнес я, – мне тоже подложили записку…

– Тебе? Такую записку?.. Зачем? Чепуха какая-то, – повторила она.

У нее на лице было написано неподдельное недоумение, и я почувствовал, что напрасно затеял этот разговор.

Я выпил последний бокал вина. Достал табакерку. Я испытывал большое смущение и даже не знал, что сказать. Все было напрасно.

– Ты должен поскорее исправить свою ошибку, – вдруг заявила Майя.

– Какую ошибку? – рассеянно спросил я.

– Ну как же! Ты должен встретиться с Альгой и убедить ее безотлагательно переговорить с Папой. Что в этом нет ничего такого, дурного, и ты ее отговаривал.

– Глупости! Она девушка очень даже самостоятельная. Незачем мне этого делать, – отмахнулся я.

– А все-таки ты должен это сделать! – строго сказала она.

– Но Альга говорила, что сама зайдет к тебе и через тебя выяснит мнение Мамы.

– Мнение Мамы и так известно, – нетерпеливо сказала Майя. – Ведь Мама лучше других знает характер Папы и, как и все мы, ужасно обеспокоена произошедшим с маршалом. И будет счастлива, если удастся восстановить мир… Даже если ей противно то, как Папа подъезжает к Альге, – краснея продолжала Майя, – она тем не менее прекрасно понимает, что тут ему ничего не светит. Мне даже кажется, что только теперь, учитывая прошлые похождения Папы, она смогла почувствовать себя по-настоящему спокойно. Теперь, во всяком случае, все происходит, а точнее, не происходит, у нее на глазах. Если раньше Папа по ночам носился по всем московским притонам и к нему в офис среди бела дня заявлялись девицы, чтобы познакомиться с его рабочим кожаным диваном и получить в подарок сережки или кольцо, то теперь ему, бедняге, как ручной болонке, не остается ничего другого, как целыми днями валяться у себя на этом диване и мечтать о том, чего ему не видать, как собственных ушей.

– Это мудро, – признал я. – Тут есть своя логика.

Так оно, пожалуй, и было. Папа действительно – особенно после покушения – главным образом отлеживался на диване у себя в офисе, как будто у него только и дел было что фиксировать появление и исчезновение холодной, как луна, Альги.

– Все-таки странно будет выглядеть, если я вдруг полезу к ней с этим разговором, – сказал я. – Почему бы тебе все-таки самой не поговорить с подругой? Мне это как-то не с руки. Неудобно.

– Нет, уж ты, пожалуйста, постарайся, Серж. Этого никак нельзя откладывать. Я тебе уже сказала: у меня еще куча дел. Ближайшие несколько дней мне вообще придется провести в Деревне, чтобы на месте решить кое—какие проблемы. Скоро начнутся занятия. Все должно быть готово!

Делать нечего, я пообещал, что переговорю с Альгой. Пусть повлияет на Папу, мне-то что.

– Ну, – энергично сказала Майя, поднимаясь из-за стола, – тогда иди!

– Как?! прямо сейчас?

– Ну конечно.

Она тут же направилась к выходу. Мне ничего не оставалось делать, как послушно последовать за ней. Меня вежливо выставляли вон. Такое у меня было ощущение.

– Значит, ты решила устроить здесь контору, – проговорил я на ходу, обводя грустным взглядом голые стены, на которых уже не осталось даже флера мечты – исчезли персидские ковры, фонтаны, клетки с попугаями… – А где же ты собираешься жить? Опять с родителями?

– Еще чего! Теперь я буду постоянно жить здесь. Не считая, конечно, тех моментов, когда мое присутствие будет необходимо в Деревне.

Она проводила меня до самого лифта. Пока мы ждали лифт, я неуклюже спросил, словно цепляясь за соломинку:

– Можно тебя хотя бы поцеловать на прощание?