Крысы кошкам не друзья

Эпилог

«Ты засмеешь меня за письмо, обзовешь его бредятиной, но знай, пожалуйста, что я жив, здоров, полон сил. Я знаю, что тебе всегда было скучно. Тебе претила эта мирная жизнь без всплесков и бурь, без фонтанов эмоций, без поворотов событий под 180 градусов. Ты всегда искал способы поразвлечься: занимался криминалом, участвовал в костюмированных сражениях, турнирах, помню, рассказывал. Так вот, меня засосало в мир, где подобные стычки, приключения, знакомства и бои – рутина. Ни дня без новой опасности. Всё время в дороге.

Так вот, ты, поганая свинья, живи долго и счастливо. Искренне надеюсь, что тебе удастся доволочиться до старости, засесть в тухленькой квартирке, как в той, в которую ты засадил свою мать, где ты будешь коротать часы, дни, года за просмотром передач, перечитаешь тысячу романов. Умрешь с осознанием того, что потратил жизнь впустую. Ничего не сотворил земного, потому что ума не хватило. А для необычного и сверхъестественного ты слишком ординарен, прост. Ты – как все. Ничем не примечателен. Просто человек».

Молодой мужчина скомкал письмо и выбросил его в урну, стоявшую рядом с выходом из почтового отделения. Достал запыленную жвачку-одиночку из кармана выглаженных брюк, сунул ее в рот и нервно заклацал челюстью. Мужчина задернул рукава, нырнул в мусорную кучу и отодрал неприглядного теперь вида письмо от липких стен урны.

Часть I

“Все строят планы, но никто не знает, проживёт ли он до вечера”,

©Лев Толстой

Из тебя ничего не выйдет

Глава 1

      На дворе стоял холодный октябрь 20ХХ года.

      По тротуару, рядом с проезжей частью, по району идиотов, бежал, если выражаться точнее, несся один незрелый юноша. На улице не август, и мы явно не в солнечной Филадельфии живем, а на нем, на парнишке, расстегнутая джинсовая куртка, замузганные брутальные берцы и классические джинсы без выкрутасов. Щеки его покраснели от холода, а глаза горели. В одной руке у него был пистолет-зажигалка, а в другой кожаный коричневый кошелек, принадлежавший какому-то мужчине, но это в прошлом. Несся он, а не преспокойно себе прогуливался потому, что за ним снарядили погоню двое полицейских: молодая курсантка и более опытный сержант. Догнать его они не смогли, потому что приходить на службу на каблуках – не самое разумное решение, а что про мужчину-полицейского, то меньше нужно употреблять спиртного. Для дыхалки не полезно.

      Парень в расстегнутой джинсовке пробежал еще метров пятьсот прежде, чем скрылся в переулке между домами. Там он забрался на балкон первого этажа кирпичной сталинки и наконец попал в тепло.

      Кухня, на немытый пол которой он грохнулся с подоконника, пустовала. Маленькая комнатушка, три на два метра, с гнилью и потеками на стенах, с нечищеной гарнитурой, с горой заплеванной посуды в раковине, с плесневелыми остатками еды на столах. Где-то в углу лежала отрава для тараканов с истекшим сроком годности. Если присмотреться, то можно было увидеть струйку грязной коричневой воды, стекавшей из раковины на дверцы шкафчиков. На самом деле, струйка – тропинка из муравьев, дружно перетаскивавших крошки хлеба к себе в муравейник, расположившийся где-то под фасадом дома. Сделать вывод о том, что в этой квартире кто-то проживал, можно было лишь по воде, кипятившейся в кастрюле, поставленной на старую ржавую плиту с наклейками в виде белочек, грибов и свиней. Пройти в гостиную, не наступив в кошачью мочу, не представлялось возможным. Поэтому, вообразив из себя приму-балерину, парень, на цыпочках, медленными осторожными шажками, прошабуршал в зал.

Окна обступила темень, а в квартире скупились на лампочки. Хоть выкалывай глаза.

      Пройдя на ощупь в гостиную, парень двинулся дальше и наткнулся на белую, обшарпанную дверь – вход в ванную. Она соответствовала состоянию кухни, если не была хуже. В ней был сделан ремонт от застройщика пятидесятилетней давности: грязная ржавая ванная, выкрашенная в сине-бирюзовый цвет, такой же туалет, на который страшно взглянуть, не то, чтобы присесть. Раковина текла, поэтому каждый входящий должен был протирать скопившуюся воду тряпкой; кран был вырван вместе с куском фаянса, а тем, кто осмеливался помыть руки, нужно было использовать пятилитровые бутылки, стоявшие при входе; от голых стен тянуло холодком (в каких-то местах выпадали кирпичи).

      Но парень зашел сюда не справить малую нужду или искупнуться. Тихонечко нырнул он внутрь, подпер ручку двери деревянной шваброй и наклонился к стене, где подозрительно шатко был вставлен кирпич. Он его вынул и всунул руку глубоко внутрь образовавшегося отверстия. Оттуда парень достал пакет с небольшим количеством денег и документами. Среди прочих выглядывали краешки СНИЛСа, паспорта, свидетельства о рождении на имя Петербургского Льва Павловича с прикрепленной фотографией, где смущенно жмурился он самый, поприветствуйте, который до незаконного проникновения в квартиру ограбил прохожего, а после уносил ноги от полиции по мокрому осеннему асфальту. Парня, на самом деле, звали Львом, а лет ему было семнадцать. Не предугадаешь просто так, в кого смог вырасти щуплый болезненный ребенок с фотографии. А правда в том, что Левушка превратился в довольно рослого юношу, бледнокожего; волосы его почернели с годами; черные густые брови теперь особенно хорошо подчеркивали его миндально-желтые глаза. Все также худоват, недокормлен, может быть, мало сока, или жилистый ловкач? Всю его левую руку занимали татуировки, набитые с полгода назад одним из друзей друзей через два рукопожатия, начинающим татуировщиком. Руку, начиная от кончиков пальцев, а заканчивая плечом, сплошь усеяли разнообразные рисунки: тут тебе и пасть дракона, извергающая пламя, дикие лошади, гроб с крестом, лицо девушки, намулёванное во время скоротечного романа. На пальцах красовались пять рисунков: пчела, гусеница, божья коровка, муравей и бабочка. Трудно сказать, какой смысл закладывали в тату: их было настолько много (переборчик), и все они были так не похожи друг на друга, что рвалась связующая нить.

      В пакете, помимо документов, пряталась пачка денег. Она совмещала в себе разные банкноты, тысячные и пятитысячные, какие-то пыльные, другие в грязи, третьи – в запекшейся крови. Каждая купюра прошла долгий путь прежде, чем попасть в руки Льва. Достав из свеженького коричневого кошелька пару сотен, вор-карманник запихнул их к подружкам, а затем убрал пакет обратно в дыру-хранилище и вставил на ее место кирпич.

      Выйдя из ванной, Лев направился в единственную комнату, транслировавшую свет. В действительности, в небольшую спальню с кладовкой и запаянным намертво решетчатым окном. Войдя в нее, справа натыкаешься на высокий стеллаж, от и до заставленный книгами, всевозможными коробочками с нитками и бусинками, ленточками. Книги же, в основном, хранились медицинские. Если облокотиться на косяк и посмотреть прямо, то перед глазами всплывет еще один шкаф, на этот раз с одеждой. Через приоткрытую дверцу видно, что вещей там не так много, но средь стопок простыней и халатов выделялась черная цигейковая шуба пошива времен тридцатилетней давности. Хоть и ясно, что ее никто не носил уже лет десять, а половину меха съела моль, шуба являлась, пожалуй, ценнейшей вещью в захудалой квартире.

      Рядом со шкафом, у окна, стоял телевизор «Зорька», показывавший всего два канала: один новостной, работавший с такими помехами, что ведущий не был виден, а слов его было не разобрать; второй канал рассказывал о возникновении римской империи. Он и был включен. А тот слабый свет, исходивший из комнаты, как раз производил телевизор.

      Не оставим без внимания стены, увешанные картинами, плакатами, мозаиками. Среди них всех выделялся портрет старика, сидевшего на стуле. Картина была выполнена в темных оттенках, поэтому с выключенным светом нельзя было точно определить, какой породы мужчину изобразили на портрете: смеялся ли он или грустил, может, злился, или наоборот, очень радовался чему-то. Картина, вторая по ценности вещь в доме, являлась предметом гордости хозяев. А висела она слева от двери, ведущей в кладовку, как раз над изголовьем старой чугунной кровати, на которой, в тот момент, лежало единственное живое, если его можно назвать таковым, существо, обитавшее в этой квартире.

      Маленькое, пропорционально месту обитания, скрючившееся тело, укутанное в два одеяла и подложившее себе под голову несколько пуховых подушек. Кровать вместе с бельем и ее обитателем покрывал слой пыли. Равные по толщине слои покрывали все поверхности в этой комнате. Если бы не факт присутствия запаха от стухшего яйца вперемешку с потом и мочой, ароматом, будто исходившим из пасти кошки, только что отобедавшей мышью, то закралось бы предположение, что здесь вообще никого не было. Но все же хозяин у этих книг, картин и одежды имелся – старуха, пережившая революцию, две войны и появление смартфонов. За ней насчитывалась сотня отпразднованных дней рождений и столько же пропущенных, хотя точное установление ее возраста складывалось в проблему: тело было не видно, лишь выпиравший из-под одеяла скрюченный длинный нос и приоткрытые глазенки-ягодки выдавали присутствие человека. Кто-то подумает, что она умерла, ведь вонь, исходившая от постели, подтверждала гниение клеток. Но старуха была очень даже живой и, если можно так выразиться, еще более-менее в своем уме. Звали лежачего больного Марийоной Вайтонис, литовка по происхождению.

      —Это ты, разбойник? – раздался хриплый голос из глубин одеяльной хижины.

      —Да, я это, Лев.

      —Давненько ты ко мне не захаживал, – продолжал раздаваться голос, – проходи, присаживайся.

      Лев, не без доли отвращения, возникшего лишь на секунду, подошел к кровати и присел на ее краешек.

      —Рассказывай, что там в мире творится, а то по моему старому ящику – один хрен, что увидишь, – продолжала старуха, высунувшая голову из-под одеяла.

      Теперь, когда она вылезла из своей берлоги, рассмотрим ее получше: худощавая, бледная, как и все старики, в особенности питерские, но скорее именно ее кожа отличалась желто-зеленым оттенком перегноя. Хотя, оно и понятно. Парализованная Марийона торчала в этой комнате уже многие годы, не выходя на улицу. Черные, словно нефть, глаза ее располагались близко друг к другу. Нос загрубел, не раз его ломали. Губы ссохлись, и вместо них нарисовалась одна тонкая линия. Все лицо, как и подобает людям, переступившим столетний возрастной порог, облепили морщины. На ее лбу, в верхней правой части, приютился шрам в виде ромба. Совсем безволосая; по яйцевидной ее голове расползлись пигментные пятна. Старуха искренне обрадовалась Льву. Только на его посещения она изредка соглашалась.

      —Ну, что рассказывать, все стабильно плохо. На прошлой неделе накрыли Алимада за передачей товара, глупо очень вышло, он то на это согласился по старому знакомству, – начал вещать Лев.

      —Ах, вот идиот! – вдруг вскрикнула старуха и попыталась махнуть слабенькими руками, в очередной раз забыв про паралич. – Это же надо было так попасться! Небось сдаст он вашего Игната, а полиции только выйти на него, так вас всех прикроют.

      —Не выдаст, его сестра сейчас с Савелием, так что не выдаст, не рискнет.

      —Дай боже, – Марийона покосилась на сувенирный деревянный крест, висевший около ее кровати, – ладно с этими ваши недоумками. Что там в кино идет? Что-нибудь стоящее внимания?

      —Недавно вышла комедия нашумевшая, французская, в ней вроде бы о правительстве что-то, то ли об американском, то ли о нашем, я не знаю точно.

      —Тьфу на комедии твои! Ты мне давай про серьезное кино расскажи. Драма, может, какая новая, триллеры я люблю, ты же знаешь… Комедии – ужас! Кто их только смотрит? Клоуны их смотрят, вот кто, только клоуны!

      —Ага, – зевнул от скуки Лев, – ни триллеров, ни драм. Вышел, вроде, боевик с знаменитым актером, имя я его не помню, но боевики для дятлов, ведь так?

      —Всё так, – ухмылялась Марийона, – ладно с киноделами этими бесталанными, рассказывай тогда давай, что там с домом моим.

      —Я приезжал туда на прошлой неделе, в воскресенье, кажется, – наигранно задумался Лев, – мы же сторожа подселили, приезжего, так он теплицу стережет, кур стережет, от дома бомжей отгоняет.

      —Что? Вы его поселили в моем доме? Вы рехнулись оба? Ладно Савелий, но ты то, вроде как, еще молодой, с головой все порядке быть должно! – старуха переходила на истеричный крик.

      —Нет, он живет в будке. Мы специально с Савелием построили ее для него. В дом никто не заходит, даже близко не подходит, не дышит на него. Клянусь честью пионера!

      —Ладно, негодяй, верю я тебе, верю. Вера моя – дорогая вещица, с умом ею пользуйся, усек?

      —Конечно.

      —Давай уж перейдем к самой животрепещущей теме, – окончательно успокоилась старуха, – рассказывай, как там сын мой, жив-здоров?

      —Савелий то? Да что с ним сделается… Вот Алимада накрыли, так он за неделю себе двоих взамен нашел по той же ставке. Только не начинайте про безалаберность и про то, что за копейки хорошего работника не сыщешь – эти ребята проверенные, братья одного из партнеров.

      —Двоих за неделю? Что с того, что братья? Проверку то устроили?

      —А то как. Все по сценарию. Я – покупатель, Ян и Тарас – полицейские. Мы якобы их спалили с поличным, они никого не сдали.

      —Ладно, бизнесмены, я в ваши дела не хочу лезть. Ты ко мне надолго то?

      —Нет, я забежал денег оставить Инне и посмотреть, как дела у вас тут идут, не идут ли.

      —Деньги ты сюда давай, я их припрячу, шоб не потерялись.

      —Нет, товарищ, мне велели деньги Инне и только ей передать. Не обижайтесь, но вам я ничего не дам.

      —Вот дрянь! Мерзавец! Супостат! Мне столько людей доверяли свои деньги на хранение, сколько ты никогда в жизни не повстречаешь! А тут какая-то мелкая зараза не доверит мне несколько грошей! А Инна эта – поганище редкостное! Мужиков водит, я видела, своими глазами видела! Она голодом морит меня, в могилу под руку ведет! А ты ей денег дать собираешься!

Старуха схватила лежавший рядом пульт от телевизора и швырнула им во Льва с атлетической, поразительной силой. Мишень не успела уклониться, так что ударило гостя прямо в лоб.

      —Ополоумела старая! – вскрикнул Лев.

      —Убирайся! Никогда сюда не приходи больше! В следующий раз убью! – верещала во всю глотку Марийона.

      Лев поспешил выскочить из комнаты и закрыть за собой дверь. Он тут же наткнулся на стоявшую посреди гостиной невысокую девушку, немного трясшуюся и сжимавшую в руках сумку. Одетая в клетчатую винтажную юбку, в водолазочке, походила барышня на сестру старушки, но с детским миловидным личиком. Лицо ее, по правде, перекосило неестественно, но не в том смысле, что его затянула ужасная гримаса, оно было таким, словно девушка только что встретилась с призраком. Ее большие грустные глаза сделались еще более грустными, они покраснели и намокли. Губы поджались, нос хлюпал.

      —Добрый день, Лев Павлович, – прощебетала она, как птичка, почти не разомкнув сжавшихся губ.

      —Инна, здравствуй. Чего это тебя перекосило так? Будто в первый раз этот концерт она дает, – расплылся в улыбке Лев.

      —И правда, не в первый. Она так кричит, что дом ходуном ходит, – продолжала щебетать птичка.

      —Не волнуйся ты так, она в хорошем расположении духа. Просто не заходи к ней ближайшие два часа. Такие стрессы сказываются на здоровье, моральном и физическом тоже.

      —Да, как скажете.

      —Это совет, не приказ. Ты где была то? Вообще, я к ней не собирался заходить, я деньги принес.

      —Я отбежала в магазин на пару минут, честное слово! Она захотела бульону куриного, а в холодильнике была только говядина, она так кричала, проклинала меня, я была вынуждена сходить за куриной грудкой. Я даже воду кипятить поставила. Прошу, не говорите об этом господину Вайтонису, – Инна приложила ладонь к ладони.

      —Успокойся ты, ничего я не скажу.

      —Благодарю, Лев Павлович! Спасибо вам огромное!

      —Ему и дела нет до нее…

Лев терпеть не мог молящих и просящих людей. Дело даже не в том, что он считал упрашивание наивысшим человеческим унижением, хуже, чем побираться, ему просто становилось не по себе. Раздражительно. По этой причине Лев поскорее сунул руку в карман, достал украденный коричневый бумажник, вынул оттуда оставшиеся деньги (несколько тысяч рублей) передал их Инне и поспешил удалиться. На этот раз через дверь.

Глава

2

Время подкрадывалось к семи часам вечера, когда Лев вышел из подъезда старой сталинки и наконец-то вдохнул свежего воздуха. Он присел на качельку на дворовой детской площадке, достал чупа-чупс и смачно облизнул его. Не прошло и пяти секунд, как подскочила молодая мамочка с ребенком на руках и постучала кулаком по его спине.

–Встаньте, пожалуйста.

–Зачем?

–Мы пришли качаться.

–Качайтесь.

–Вы заняли нашу качельку. Встаньте.

Ее тарахтение могло продолжаться вечно. Такое ощущение, что у некоторых молодых мамаш только одно удовольствие в жизни – портить ее остальным. Лев – человек неконфликтный, но он не удержался.

–Женщина, я, когда сюда сел, никого в километре от меня не было. Поделитесь секретом, расскажите, откуда вы такие молодые родительницы берете суперспособности появляться из ниоткуда? Это сыворотка? Или собаки вас обученные кусают? Ах, глупый я, какая собака! Ребенок тебя покусал, как я не подумал…

Лицо мамочки залилось красной, даже бордовой краской.

–Ты меня вздумал оскорблять? Ты вообще кто такой? У меня сын на руках, ответственность, а у тебя что? Ни детей, ни обязательств, живи, да радуйся! Я не сплю ночами, вот вышла с ребенком погулять, а тут ты. Оскорбляешь меня, унижаешь. Ты знаешь, что я могу в суд подать?

–За что это, сударыня?

–Не сударыняй мне тут! За что? За прещемление моих прав?

–Ущемление… Каких еще прав?

–На прогулки с ребенком в предназначенных для этого местах!

–Я тоже ребенок.

–Переросток ты остолопный!

Девушка достала откуда-то из недр своей маленькой сумки складной зонтик и принялась лупить им неугодного подростка, да с такой силой, будто папка вышел погулять с ребенком, а не мама.

Понимая, что аргументы оппонента по дебатам иссякли, и тот принялся за рукоприкладство, Лев решил, что боле доказывать что-либо бессмысленно и сдал позиции. Он уходил все дальше от дома, а угрозы так и били струей в спину. Он никак не реагировал на них.

***

Потихоньку накрапывал дождик; пока моросили мелкие капли, но, судя по непроницаемости туч, в ближайшее время разразилась бы гроза.

Лев шел своей дорогой через похожие друг на друга дворы пятиэтажек с изредка встречающимися двухэтажными зданиями; где-то еще стояли частные, полуразвалившиеся, деревянные дома. Если не знать, что ты идешь по так называемой «культурной столице», то мелькнет мысль, что это глухая провинция, до который добралось начало двухтысячного года, когда у всего мира уже две тысячи XX. Для картины, где много грязных, кирпичных, малоэтажных домов, где горы мусора складируются по краям дороги, где пробивают себе место под солнцем редкие голые деревья, булькают лужи с разноцветными кругами от бензина, скрещиваются кривые полуразрушенные заборы, а сумерки и дождь составляют погоду, идеальным названием послужит слово «мрак».

Лев брел во мраке собственных мыслей. Резкие перепады настроения свойственны людям юношеского возраста, но если до этого на него накатывали минутные или, может, часовые помутнения, то теперь уже шла вторая неделя, как Лев не знал, чего ему надо. Он шел прямо, зная только, что нельзя останавливаться. На вопрос «А почему нельзя?», собственно, ответ не находился. Выполнялась заложенная с детства программа – никогда не останавливаться. Раз расслабившись, присев, не каждому достанет силы воли встать и продолжить свой путь. Лев шел вперед просто потому, что так нужно – всегда пребывать в движении.

Голова звенела. Необходимо было остудиться. Лев приметил небольшой магазинчик на углу. Войдя внутрь, он подошел к прилавку.

–Энергетик, пожалуйста.

Тучного вида продавщица, сидевшая на стуле и разговаривавшая по телефону, нехотя встала и с жутко недовольной миной на лице произнесла краткое: «Перезвоню, лапуль». Переваливаясь с ноги на ногу, она шла расстояние от стула до прилавка, составлявшее не более двух метров, как могло показаться, целую вечность. Когда же она добралась до места назначения, до кассы, свершив подвиг, по своему мнению, то перевела взгляд сначала на деньги, а затем на лицо молодого покупателя.

–Паспорт, – мерзкий голос продавщицы соответствовал ее наружности.

Лев нахмурил брови. Это, без преувеличения, был первый случай, когда у него спросили паспорт при покупке чего-либо запрещенного законом для продажи малолетним. Он с тринадцати лет спокойно покупал друзьям алкоголь и сигареты (накидывал процент, юный предприниматель), и ни одна кассирша не икнула. Мелкое мошенничество прокатывало удачно из-за рано начавшегося созревания организма: борода отрастала на полсантиметра каждый месяц с четырнадцати лет, а голос огрубел еще в яслях.

–Не ношу с собой, – честно ответил покупатель.

–Без энергетика обойдешься, – продавщица покачала головой из стороны в сторону, будто объясняла таблицу умножения обезьяне.

–Тогда воду, пожалуйста, – процедил Лев.

Кассирша, фыркая под нос что-то о копейках и бесполезной трате ее биржевого времени, поплелась к стеллажу с водой.

***

Не полегчало, только разыгрался аппетит. Головная боль притупилась под чудодейственным бурчанием живота. Трудности разрастались в геометрической прогрессии, и находить пути их преодоления необходимо было по той же формуле. Еду предлагала любая забегаловка, а вот вкусно покушать и выпить не хуже – это нужно ехать в конец проспекта Ударников, в бар, пользовавшийся успехом у студентов и школьников, поскольку там никогда не спрашивали возраст, а выпивка не била по кошельку.

Мысль о том, чтобы пойти в бар несколько взбодрила Льва, и он, не теряя ценного времени, сел автобус и поехал навстречу беззаботному вечеру.

***

Бар «Моряк» ютился в подвале жилого дома. На вывеску поскупились, на рекламу тоже, и попасть в бар случайному прохожему не представлялось возможным.

Вход значился со двора – через черную массивную дверь. Только открыв ее, сразу наткнешься на другую, а за ней уж на сам подвал, который по кусочкам арендуют мелкие конторки. Днем в них кипит человеческая работа, а ночью зажигают мокрицы. Дальняя, ненавидимая клерками дверца, была выкрашена в кислотно-розовый. Это и был портал, ведущий в «Моряк».

Сам бар – это комната, площадью не более пятидесяти квадратных метров, не считая кухни. Внутри интерьер был оформлен из подручных средств, с закосом под морскую тематику: тут тебе и штурвал из бутылок из-под пива, сине-голубые флажки с флагами стран-соседей, метровый якорь, сделанный полностью из алюминиевых вилок и ложек; керамические рыбы, развешанные по стенам, коллекция морских атрибутов, состоящая их подзорной трубы, потертой бутылки с этикеткой «РОМ», шляпы-треуголки, тельняшки, ножа, пары сабель, игрушечного пистолета и платка с черепами; также, помимо рыб, зал украшали портреты знаменитых моряков и пиратов, например, Джона Рэкхема, Эдварда Лоу, Генри Моргана, Уильяма Кидда и многих других. Бар – неоцененный критиком музей, но экспонаты его несут весьма сомнительную, посредственную, совершенно не исторически-познавательную нагрузку. Обычно «Моряк» довольно тих и спокоен: за столами шушукаются компании молодых людей, иногда они могут пошуметь, но очень быстро прекращают это некультурное занятие.

На тишину со спокойствием рассчитывал Лев, когда его озарила идея провести вечер наедине с горячей сковородочкой баварских сосисок. Но приоткрыв только кислотно-розовую дверь, он понял: сегодня безмятежность взяла отгул. Вместо привычной расслабляющей музыки его уши разразил тяжелый бас метала. Этот хаотичный набор звуков бил словно молоток по черепушке. Играла песня известной в своих кругах метал-группы, тематически подходившая под атмосферу – «Русалка на волнах» в исполнении приспешников сатаны.

Первая волна негодования, раздражающая музыка, прошла. Далее – оцепенение от количества народа. Человек восемьдесят, если не больше, заполонили своими потными седалищами стулья. Орала музыка, тряслись и пол, и стены, и потолок, а сигаретный дым скрывал гуляк в густом белом облаке. Помещение подвальное, а значит, ни окон тут, ни дверей, и слабая вентиляционная система не справлялась. Выносим вердикт – дышать нечем.

Запася полные легкие воздуха, Лев начал пробираться сквозь толпу к барной стойке. Благо рост позволял видеть свысока макушки людей, и наиболее ценный чистый воздух доставался единолично ему.