Унэлдок

В животе у Славки снова заурчало. Но теперь протест кишок сопровождался острой болью. Держась за живот, он сполз с табуретки и направился к коричневой двери, страстно желая, чтобы за ней оказалась уборная.

Первое, что он увидел, открыв дверь, был унитаз – маленьким желаниям проще сбываться.

Славка заскочил в каморку, прикрыл дверь и, проклиная невидимые камеры, спустил трусы и уселся на холодный фаянс. Организм отблагодарил его очередной атакой боли. Закрыв глаза и сжав зубы, Славка пытался выдавить эту боль из себя. Вышло совсем немного, но сразу стало легче, и он завертел головой, знакомясь с обстановкой.

Рядом с унитазом стояла тумба с раковиной, над которой висело овальное зеркало. Левый закуток занимала душевая: вделанный в пол эмалированный поддон и синие полиэтиленовые занавески с изображением морских ракушек. Справа Славка обнаружил настоящее чудо – стиральную машину, а за ней на стене – большой водонагревательный бак. Под потолком в самом углу было окошко, такое крохотное, что в него можно было просунуть разве что два прижатых друг к другу кулака или ступню. Тот, кто проектировал этот дом-сарай, постарался сделать так, чтобы отсюда можно было выйти исключительно через дверь.

Славкины наблюдения были прерваны звуком отпираемой входной двери, а затем по комнате зашаркали чьи-то шаги, звякнула какая-то посудина, что-то упало на пол.

Опасаясь, что кто-то может заглянуть в уборную, которая в отличие от шкафа и холодильника не запиралась, Славка наскоро закончил свои дела, быстро сполоснул руки и вышел в комнату.

Возле стола суетился невысокий кряжистый старичок в вышитой рубахе-косоворотке, свободных серых штанах и резиновых галошах на босу ногу. Незнакомец слегка пританцовывал, расставляя тарелки, и беспрерывно что-то бормотал в рыже-седую кудлатую бороду. Заметив Славку, он на несколько секунд замер, потом поспешно отвёл взгляд и, глядя себе под ноги, сообщил:

– Одёжку я тебе принёс. Вон, на койке.

На кровати были аккуратно разложены такая же, как у Бороды, светло-серая косоворотка с расшитым воротом, просторные тёмно-серые штаны без карманов и бордовый тонкий кушак. Всяко лучше, чем жёсткая брезентовка на голое тело.

Славка молча сгрёб одежду и вернулся в уборную переодеться. И рубаха и штаны пришлись впору. А грязные трусы он быстро простирнул в раковине и повесил сушиться на штангу от душа. Когда он снова вышел в комнату, старичок сидел за столом и разминал вилкой дымящиеся в тарелке картофелины.

– Голодный, поди? – не отрывая взгляда от тарелки, спросил Борода. – Давай-давай, за стол прыгай. Перекусим.

От запаха варёной картошки рот моментально наполнился слюной. К тому же рядом с большой кастрюлей стояла ещё и миска со свежими огурцами и помидорами. Тут же лежала увесистая жопка варёной колбасы и полкраюхи ржаного хлеба.

Второго приглашения Славка ждать не стал: подошёл, выдвинул из-под стола табурет, сел, придвинул к себе тарелку, взял вилку и начал выкладывать из кастрюли картоху. Старик всё так же, не поднимая глаз, ковырялся в своей тарелке и что-то монотонно и размеренно бормотал, будто читал стихи.

Славка прислушался.

– …Господи, даруй мир Твой людям Твоим, – едва слышно тараторил Борода. – Господи, даруй рабам Твоим Духа Твоего Святого…

Услышав слово «рабам», Славка усмехнулся и, отдав должное сценаристам, вилкой откромсал себе добрый кусище колбасы, отломил горбушку от краюхи, перебросил в тарелку огурец и пару помидоров.

– Приятного аппетита! – больше самому себе, чем этому странному гостю пожелал Славка и воткнул вилку в картофелину.

– Господи, Иисусе Христе, Боже наш! – заголосил старик так, будто это в него что-то вонзили. – Благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь. – После чего перекрестил тарелку и принялся за еду.

На загорелой руке старика не было никакого браслета.

Привыкший бояться одной только мысли о потере унэлдока, Славка всё время, пока молча ели, озадаченно поглядывал на эту коричневую, как копчёная рыба, руку. Что-то здесь казалось ему неправильным. И дело было даже не в отсутствии браслета, хотя и к такому зрелищу Славка привычен не был. Нет, было что-то ещё.

И только под самый конец трапезы он понял, что именно так его смутило. Понял, когда бросил взгляд на собственное запястье. Белая полоска незагорелой кожи выдавала в нём человека, только-только расставшегося со своим унэлдоком, в то время как рука старика была покрыта ровным спелым загаром. А это могло означать только одно – старик уже очень давно не носит на руке ничего, кроме собственной кожи.

Это понимание разлилось внутри гадким холодком страха – а игра ли всё это? Он попытался вспомнить, были ли какие-то следы на руке белобрысого, но вспомнить не смог.

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, – снова забубнил Борода. – Не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас.

Потом он довольно крякнул, закинул ногу на ногу, сложил руки в замок на остром колене и посмотрел на Славку. В серых, как пасмурное осеннее небо, глазах старика плескалось нездоровое веселье.

– Ну, отрок, спрашивай.

– Чего спрашивать? – сосредоточенно вычищая тарелку хлебной коркой, пробурчал Славка.

– Чего хочешь спрашивай. Ведь есть у тебя вопросы?

– Нет у меня вопросов.

– Это почему же?

– Потому что я никому здесь не верю.

– А с чего ж это мне тебя обманывать?

– Не знаю, – пожал плечами Славка. – Для обмана всегда резон найдётся.

– Это верно. Всяк человек есть ложь. Но я обманывать не стану.

– Почему?

– Я верующий.

– И что с того?

– Диавол – отец лжи! – борода старика гневно затряслась. – Вот что с того! Христос говорил: Я есмь Путь и Истина и Жизнь! Истина! Слышишь ли ты меня?

«Блаженный дед, – подумал Славка. – Или играет так хорошо?»

– Слышу. А вы кто?

– Дядёк.

– Дядёк? Это имя такое?

– Скорее, название. И ты меня так называй.

– Вы хотели вопрос? Так вот, мне сказали, я раб здесь. Про это что ответите?

Дядёк нахмурился и размеренно закивал плешивой головой, словно подсчитывал что-то в уме.

Славка хоть и напустил на себя безразличный вид, ждал ответа, весь внутренне сжавшись. Отец нередко повторял: всегда готовься к самому худшему, тогда просто плохое за счастье покажется. Но разве к такому можно подготовиться?

– Это да, – наконец, вздохнул Борода. – Так и есть.

Славка прикусил губу. Ну а что ещё мог сказать этот странный старикан, если он один из участников шоу?

– А вы? У вас браслета нет, вы тоже… раб?

– Я раб, – в голосе старика послышалось благоговение. – Божий раб. И других господ нет у меня.

– Понятно…

Продолжать разговор не имело смыла. Встречал Славка и раньше людей, которые за красивыми речами умели спрятать ответ на любой вопрос. Наговорит такой человек гору слов, а драгоценной руды Истины в тех словах с песчинку.

Он начал собирать со стола тарелки, но старик не замолк.

– А здесь я в людской неволе. Как и ты. Это да.

– Значит, всё-таки есть над вами господа?

– То не господа. То как раз самые настоящие рабы и есть. Рабы страстей своих.

– А по-человечески с вами можно поговорить?! – не выдержал Славка. – Без этих вот церковных прибауток.

– Прибауток? – неожиданно улыбнулся старик. – Это что же я, по-твоему, с тобой не по-человечьи говорю. По-звериному или как? Сам-то ты крещёный?

– Был.

Каждый знает, что в отношении «белых» действует всеконфессиональный интердикт – автоматическое отлучение от церкви. «Белый» – государству враг. Антигосударственное мышление «зело оскорбляет чувства верующих». Так сказал Патриарх Тихон Третий. А ему видней, он к Богу ближе всех. Вот и отлучают. Тех, кто рождён «белыми», не крестят, а тех, кто приняли Таинство, пока ещё были в полном праве, при потере богоугодного статуса в храмы больше не пускают, не венчают, а по смерти не отпевают. И крестик им носить строго запрещено. Славкин ещё в интернате отобрали. Но если, вдруг – редко, но бывает – случалась амнистия, то прощёного государством и Церковь прощала. Нет крепче тандема, чем власть небесная и земная.

– Если был, то и есть, – возразил Дядёк. – Этого не отнять.

– Отлуп я. Чего непонятного?!

Славка злился всё больше – всё-таки вовлёк его дед в бестолковую беседу.

– Что отлуп, это понятно. Но у тебя ж крестик отняли, а не Веру.

– Так Бог ведь не слышит и не видит тех, на ком креста нет.

– Бог, отрок, всех слышит. И всех любит. И праведных, и грешных. А крест – железка. Символ. Он не одних видимых и внешних скорбей ношение. Носить крест и нести его – сути разные. Ты через страдания свои его несёшь. И через Любовь. И этот внутренний твой Крест у тебя отнять никто не может, коли сам от него не отречёшься. А ежели душа черна, то хоть обвешайся до пят крестами да иконами. Всё одно благодати не стяжаешь.

– Ну а как же креститься? – не унимался Славка. – Ведь не положено.

– Эх ты, слушаешь, а не слышишь, – грустно улыбнулся дед. – На-ко вот, раз дотошный такой.

Он ухватил себя за ворот рубахи, сдвинул на сторону, и Славка увидел на его поросшей редким седым волосом груди розовый лоснящийся след от ожога. И не было никаких сомнений, что след этот был оставлен большим наперстным крестом, что носят священники.

– Вот крест мой, попробуй, отыми!

И засмеялся, выставив напоказ на удивление белые ровные зубы.

**

Нет в конце июля на Ладоге ночи, а есть серо-малиновый вечер, плавно перетекающий в жёлто-голубое утро, как переливной календарик перетекает из одной картинки в другую. Солнце едва окунается за горизонт и вновь поднимается над кромкой леса, во всю ширь горизонта раскидывая свои золотые сети, ловя в них капли утренней росы. Серая простынь тумана, повисшая над самой землёй, вдруг озаряется мягким призрачным светом, наливается всё ярче и ярче и медленно тает, не в силах удержать этот свет в себе.

Славка вынырнул из сна под несмолкаемый птичий щебет. Он не сразу вспомнил, где находится и что с ним произошло. Некоторое время рассеянно смотрел в незнакомый потолок, с каждым новым вздохом возвращаясь в недобрую реальность: канал, авария, рыжая утопленница, белобрысый, драка, обрезанный браслет, поездка на катере, сумасшедший старик…

«Раб!» – каркнула на крыше ворона, и Славка окончательно проснулся.

Низкое солнце уже вовсю лупило через окна-бойницы, прожигая на противоположной стене два сверкающих прямоугольника, в одном из которых, словно в золотой раме, оказался плакат с Ермаком. Лучший певец страны, запрокинув голову, пил из волшебной бутылочки-микрофона своё нескончаемое счастье.

Славка встал, оделся, сделал нехитрую зарядку, умылся, выхватил из кастрюли последнюю картофелину, включил в розетку электросамовар, забрался на кровать и жадно прильнул к форточке.

Всё его существо рвалось туда, где плавились в солнечных лучах далёкие верхушки деревьев, в этот зелёно-голубой простор, наполненный пряной свежестью утра и звуками просыпающейся природы. Но когда ещё ему удастся вернуться туда? И удастся ли? А сейчас всё это лишь видимый фон его новой жизни. Как картина на стене. Переливной календарик.

Он ожидал, что с самого утра к нему кто-нибудь придёт хотя бы разъяснить, что делать дальше. Но о нём, казалось, забыли.

Ближе к полудню по округе что-то громко застрекотало.

Славка, привлечённый звуком, снова полез к окошку и увидел, как на площадку возле гавани, поднимая облака водяной пыли, садится небольшой белый вертолёт. Из вертолёта вышел худощавый мужчина с серебристым чемоданчиком. У взлётно-посадочной площадки гостя встречали блондинчик и один охранник. Все вместе они направились к бараку. Когда процессия была уже близко, Славка отлип от окна и спустился вниз. Дверь отворилась.

– Проходите, сударь! – белобрысый поспешно отступил под вешалку, пропуская в комнату незнакомца. Охранник остался снаружи. – Вот он.

Мужчина мельком взглянул на Славку и прошёл на середину комнаты.

– Мне нужен стул, – сказал он, деловито осмотревшись. – А лучше два. Поставь вот сюда, к кровати.

Белобрысый метнулся за табуретами.

Мужчина подошёл к сидящему на кровати Славке. Лет ему, на вид, было за сорок. Белоснежная рубаха, светло-серые «с проблеском» брюки и такой же жилет с едва приметными узорами. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели внимательно и строго.

– Что с губой? – безо всякого интереса спросил он.

Славка машинально облизнул разбитую во вчерашней потасовке губу.

– Это он ударился, ваше благородство, – пояснил Аркаша, расставляя табуреты.

Доктор бросил неприязненный взгляд на белобрысого и сел. На второй табурет он поставил свой чемоданчик, закатал рукава рубахи, щёлкнул замками, достал упакованные в целлофан резиновые перчатки. Волосатое запястье доктора охватывал красный браслет. Значит, осматривать Славку приехал не простой врач, а, как минимум, руководитель какой-нибудь крупной клиники.

– Свободен, – сказал мужчина, натягивая перчатки.

Белобрысый бесшумно выскользнул за дверь.

Доктор вытащил из чемоданчика планшетку, включил её, быстро застучал по экрану пальцами, замер что-то изучая, потом удовлетворённо выдохнул и перевёл взгляд на Славку.

– Ну-с, дружок! Как тебя зовут?

– Рабом меня тут зовут, – буркнул Славка.

Мужчина кисло улыбнулся и снова застучал пальцами по экрану.

– Фамилия твоя Ладов, зовут Ярослав. Так?

– Нет, моя фамилия раб. И зовут меня раб.

Доктор вздохнул, положил планшетку на чемоданчик, встал и пошёл к выходу. Стоя на пороге, он что-то негромко сказал в открытую дверь и вернулся в комнату. Вслед за ним вошёл невысокий узкоглазый охранник.

Гвардеец с перекошенным лицом подскочил к кровати, ухватил Славку за нижнюю губу и притянул к себе.

– Ты что тут выступаешь! – зашипел он, брызжа слюной. – Отвечай на вопросы, паскудина сраная! Отвечай как положено!

Напоследок узкоглазый дёрнул так, что у Славки от боли задёргался глаз, а по подбородку из лопнувшей губы побежала струйка крови.

– Это было лишнее, – нахмурился доктор. – Но всё равно спасибо.

Охранник щёлкнул каблуками и удалился.

– Моё время очень дорого, – врач говорил таким спокойным тоном, будто продолжал ненароком прерванную светскую беседу. – И я не хочу обременять твою хозяйку лишними тратами. Понимаешь? Поэтому давай закончим побыстрее.

Он обтёр Славкин подбородок и лопнувшую губу едко пахнущей ваткой, бросил ватку на пол и снова взял планшетку.

– Так как, говоришь, тебя зовут?

– Ярослав Павлович Ладов, – ответил Славка.

Бунтовать больше не хотелось.

Мужчина, не отрывая взгляда от экрана, ободряюще кивнул.

– Так. Контрольную вакцинацию проходил в марте прошлого года. Правильно?

– Да.

– В половую связь когда последний раз вступал?

Славка замялся и едва слышно выдавил:

– Никогда.

– Да ну! – на восковом лице доктора проскользнуло некое подобие улыбки. – Экземпляр! Руку протяни!

Славка послушно вытянул руку.

Мужчина достал из чемоданчика небольшую серую коробочку с голубым светящимся экраном и приложил её к Славкиному запястью. Коробочка щёлкнула, уколола не больно и начала негромко попискивать. Когда писк стих, доктор, поглядывая в экран, опять застукал по планшетке.

Потом он попросил Славку лечь на живот, приспустить штаны и раздвинуть ягодицы. Прыснул чем-то прохладным, подождал секунд десять, посветил люминесцентной лампочкой и приказал переворачиваться на спину. Его руки двигались, как манипуляторы тонко настроенного робота. Его взгляд не менял безучастного выражения, независимо от того, что он в тот момент проделывал над Славкиным телом: засовывал ли ему в мочевой канал тонкий белый ёршик, проверял ли голову на вшей, прослушивал ли лёгкие или прощупывал лимфоузлы, стучал ли молоточком по коленке или светил лампочкой в оба глаза, оценивал ли состояние зубов или измерял температуру. Когда через час, не прощаясь и ничего не объяснив, доктор ушёл, Славка ощущал себя вывернутым наизнанку.

А ещё через полчаса вернулся тот самый узкоглазый охранник. Ничего не говоря и не объясняя, он быстро подошёл к сидящему у стола Славке и толчком ноги в грудь опрокинул его с табурета. После чего начал мыском армейского ботинка наносить не слишком сильные, но болезненные удары по голове и телу, сопровождая каждый словами:

– Отвечай, когда спрашивают! – удар;

– Молчи, если не спрашивают! – удар;

– Делай всё, что прикажут! – удар;

– Отвечай, когда спрашивают!..

Снова и снова, он вбивал эти правила в скорчившуюся на полу жертву. Завершился этот урок смачным плевком, звонко влипшим в Славкин разодранный подбородок.

**

Остаток дня он провёл взаперти в полном одиночестве.

К форточке больше не лазил. Смотреть из окна на залитый солнцем простор было всё равно, что разглядывать выставленные в витрине магазина кушанья, не имея возможности их купить. Он ходил из одного конца комнаты в другой и вспоминал: отца, Вальку Зуева, школу, карусель, занятия в хоре, классную руководительницу Марго, как учился играть на гитаре, как влюбился в школьную красавицу Мими, как погиб отец, как его допрашивали, как отправили в интернат для «белых», как устроился на работу в артель – шаг за шагом он мысленно проходил свой путь до того самого момента, как оказался запертым в этой комнате.

Но ни одно из этих воспоминаний не могло дать ответа на главный вопрос, который мучил его – что дальше?

Есть тоже не хотелось. Только под вечер, когда в пустом желудке снова заурчало, он отварил найденные в тумбочке макароны, вскипятил чаю и безо всякого аппетита перекусил. И почти сразу накатила усталость, начали слипаться глаза. Он прилёг на кровать и не заметил, как провалился в сон.

Проснулся он от грохота и треска, раздававшегося, казалось, сразу со всех сторон. Комната беспрерывно озарялась разноцветными всполохами, стены вздрагивали от гулких разрывов. Левый глаз заплыл настолько, что почти не открывался.

Как многое, порой, меняет сон. Будто всё то, что взбаламутилось в дневной суете, осело на дно глубокого безжизненного водоёма: всё лишнее, всё придуманное и надуманное, всё несущественное и ненастоящее. И сразу после пробуждения, пока эта мелкодисперсная взвесь вновь не начала кружиться и мельтешить, вдруг открывается общая картина произошедшего. Открывается с безжалостной откровенностью, вся и сразу, словно разглядываешь условный макет минувшего дня.

«Раб! – бабахало за стеной. – Раб! Раб! Раб!»

Сейчас, проснувшись в этом адском грохоте с распухшей губой и заплывшим глазом, он уже не сомневался, что нет никакого розыгрыша и нет никаких актёров и, главное, нет никакой надежды избежать уготованной ему участи. Хватит себя обманывать.

«Раб!»

Старая панцирная кровать застонала, когда Славка встал на неё, чтобы выглянуть наружу.

Даже одного глаза было достаточно, чтобы увиденное поразило.

Ночное небо, не темнеющее в это время года до обычной своей глухой черноты, полыхало от края до края. Огромные огненные шары вспучивались в вышине, соединялись в невероятные букеты, разлетались стремительными иглами, искрились, меняли цвет, разбивались на ослепительные осколки и гасли, чтобы уступить место всё новым и новым вспышкам.

А под этой феерией огней, как царская корона, украшенная драгоценными камнями, сверкал великолепный Дворец. Стены его подсвечивались лучами скрытых где-то у основания строения ламп. Сочно горела на бирюзе позолота. В высоких окнах плескался мягкий янтарный свет и двигались призрачные тени. Чуть в стороне среди чёрных почти человеческих силуэтов можжевельника сказочным шатром сияла беседка-ротонда. Фонтан тоже преобразился и расцвел волшебным цветком – каждая струя переливалась своим цветом, словно вместо воды из фонтана били струи сладких напитков. Меж высоких стоек уличных фонарей протянулись тонкие гирлянды с тысячью звёздно-мерцающих лампочек. Людей видно не было, но то и дело, в перерывах между разрывами, можно было различить отдельные выкрики и смех.

И вместе с тем, как оглушительно рвалась ткань ночного неба, рвалась на крохотные лоскуты и Славкина душа.

«Раб! Раб! Раб!»

Как только салют закончился, в дворцовом парке настоящий оркестр заиграл «Вальс-фантазию» Глинки.

Потом Славка долго неподвижно сидел на кровати, вслушиваясь в себя, пытаясь понять: что значит быть рабом. Как это – полностью принадлежать кому-то? Как вещь… И хотя, на первый взгляд, всё в этом вопросе было предельно ясно, итоговый результат никак не укладывался в голове.

Ему вспомнился школьный преподаватель обществознания Степан Вальтерович Носов. Невысокий, плотный, широколицый, с густой чёрной бородой, делающей его похожим на древнегреческого философа. Он и говорил как философ – медленно, веско, будто высекал всё сказанное в граните: «Гражданин – есть физическое лицо, принадлежащее к населению какого-либо государства и пользующееся всеми правами, обеспеченными законами сего государства, а также исполняющее все обязанности, установленные законами сего государства».

Славка попытался по тому же принципу вывести для себя определение понятия «раб».

«Раб – есть физическое лицо, – мысленно проговаривал он. – Лицо… Принадлежащее к населению какого-либо государства. А при чём тут государство? И население тут при чём? Принадлежащее господину… Господину. Господину… Как вещь».

Он запнулся. Слово «господин» пугало. В нём виделась огромная сила, но сила не открытая, как, например, в слове «богатырь», а тайная, словно бы припрятанная в складках длинного бархатного плаща. Тайная и зловещая.

Какое-то время спустя у него всё-таки вышло что-то, напоминающее «толк» – пояснительный текст, который в школьных учебниках обводят в красную рамочку: «Раб – есть физическое лицо, принадлежащее господину, не обладающее никакими правами и беспрекословно исполняющее все обязанности, установленные для него господином».

Он несколько раз проговорил про себя выведенную формулу. Легче не стало. А главное, не стало яснее, что его ждёт дальше. Какие именно обязанности установит для него его госпожа? Но это не тот вопрос, который долго останется без ответа. И это пугало.

Он не хотел спать, но снова лёг на кровать и какое-то время спустя отключился.

Как вещь.

1.6 Сомов

Оглушённый и опустошённый он мчался через город, до боли в скулах сдавливая зубами рвущийся наружу ужас.

Она не могла умереть! Только не она! В ней было столько жизни, что хватило бы и на десять человек. Достаточно было просто недолго побыть с ней рядом, чтобы очиститься от тяжести любых невзгод, всем и всё простить, всех полюбить, даже своих врагов.

И её тоже все любили! Все, кто хорошо знал её, и даже те, кто был знаком с ней мимолётно. Она была главным Чудом в его жизни, осязаемым доказательством существования Бога, потому что ничем иным, как вмешательством высших сил, нельзя объяснить то, что из всех, кто соприкасался с её чудесным даром, она выбрала именно его! Она была…

Была?!! Нет!! Она есть! Есть!..

Он резко бросил машину к обочине.

Пока он не добрался до моста, ещё не поставлена страшная точка. Пока он своими глазами не увидел… Но что? Что он может там увидеть? Её машину? Бурцев сказал, машину ещё не достали и она пуста. Нет! Пока он не увидит её тела, он не поверит в её смерть. Зачем тогда ему ехать туда?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.