Ожидание заката

– Погоди, Паша – Сушко успокаивающе поднял руку.

– Так как же, Зайцев? Учитывая ваше телосложение и гм, положение, вы от половины выпитого должны были упасть и не просыпаться еще часа, как минимум два, – начал сгущать краски следователь. – А тут – в два раза больше! Странно как-то, вам не кажется?

Толик затравленно молчал.

– А откуда, кстати, у тебя деньги? – подал голос с дивана Симко. – Пенсию получил?

– Так Константин же Михалыч дал, – вытаращив глаза, сказал Толик.

– Дал или ты сам взял? – перехватил инициативу Сушко.

– Да дал, же дал – убедительно ответил Толик. – За пенек. И, увидев вопросительный взгляд следователя, уточнил:

– Вот тот пенек, на котором его… в общем, я его сам вырубил, притащил, и шлифовал… и лаком тоже я… – и осекшись, замолчал.

– Кого вырубил? – не понял водитель.

Толик пальцем показал на подсобку.

– Вырубил? – зловеще спросил Симко с дивана. – Без разрешения, без согласования с лесничеством?

– Так он уже, засохло, то есть, дерево совсем, я его только обрубил! – завопил Толик, перед которым тут же развернулась перспектива возможных последствий.

– Тихо! – повысил голос Сушко. – Что еще за пенек?

– Пенек для выставки вот тех домиков маленьких, со спичек сделанных! – нервно ответил Толик. – Нужно было на чем-то их расставлять, вот Константин Михалыч и сказал мне… Я тут причем?

Честно говоря, Сушко не обратил внимания на спичечные домики, поэтому он повернулся к двери, намереваясь заглянуть в каморку.

Навстречу ему вышел Машук.

– Сейчас одно скажу: девяносто девять процентов, что это не несчастный случай. – Машук посмотрел следователю в глаза. – Горло перерезано. Конечно, заключение покажет, но… да вон, сам посмотри. Он отодвинулся, пропуская Сушко.

– Да, не повезло дедуле… – Сушко уставился на домики.

– Эй! – крикнул он в комнату. – А что-нибудь пропало?

Участковый и Колесниченко посмотрели на Толика. Тот развел руками.

– А сколько он тебе дал денег? За вырубку пенька? – спросил Симко Толика.

– Так пятьдесят же и дал. Еще обещал столько же, если я надпись паяльником сделаю.

– Ты что, совсем?.. Паяльник и не предназначен для такого!.. Кстати, где он? – Симко пощелкал пальцами.

– Вот. – Толик бросился к подоконнику, на котором лежал сверток. – Спасибо.

– Пожалуйста – буркнул Симко, проверяя, все ли с паяльником в порядке.

– Да я даже и не включал совсем… Не успел. – горько сказал Толик.

Тем временем Сушко осматривал каморку.

– Тебя ничего не удивляет? – спросил он Машука, собирающего дипломат.

– Что именно?

– Да что-нибудь.

– Конкретнее скажи. Меня так много всего удивляет, что я уже перестал удивляться. – Машук подошел к Сушко.

– Конкретнее. Это может быть наш алкоголик? Он говорит, что…

– Я слышал, что он говорит. – Машук посмотрел в приоткрытую дверь. – Черт его знает… Вроде дохлый, но рассказывает же, что пень тащил. А он весит, посмотри… ну за полсотню точно…

– Это ничего не доказывает. Тащить можно двадцать минут, а можно два дня. Сила тут не причем.

– Возможно. – Машук закурил.

– Я просто вот смотрю. Если исключить ограбление…

– Да кому он нужен, этот дед! Самого ценного тут и было-то… – Машук махнул рукой в сторону полок.

– Это тебе не нужен – Сушко повертел в руках домик и аккуратно поставил его на место. – А для него дедова пенсия, может, предел мечтаний.

– Не факт, что это он. – Машук стряхнул пепел на салфетку. – Мне, по крайней мере, так не кажется.

– Я так мыслю, что деда сюда притащили, и тут прирезали – Сушко задумчиво похрустел пальцами.

– Ну-ка, обоснуй – заинтересовался Машук.

– Ты-то, может, и не обратил внимания, но там – диван расстеленный. Значит, спал дедуля. Кто-то постучал, ему он открыл. Судя по всему, сам. Я смотрел, замки вроде целые.

– Но зарезали-то его здесь, – заметил Машук. – Во-первых, крови ведро, а во-вторых… – он показал сигаретой на валявшийся скальпель.

– Вот именно! – оживился Сушко. – Я тоже думаю, что скальпель жил здесь. – Он заглянул в комнату.

– Где Михеев хранил скальпель? – спросил он, обежав глазами присутствующих.

Участковый пожал плечами, а Толик показал на каморку.

– Там, в ящичке с инструментами.

Сушко повернулся к Машуку. Тот не спеша подошел к потрепанному столу, на котором стояла настольная лампа, были расставлены тюбики с клеем, лаком, лежала лупа с ручкой и рассыпано множество спичек. То, что Зайцев назвал ящичком с инструментами, оказалось проржавевшей банкой из-под чая «Green Dragon», в которой лежали кисти, линейка, карандаши и прочая мелочь.

Сушко прикрыл дверь.

– Потом они проходят в эту комнату, и тот (ну или те) хватают деда и – чик! – он провел пальцем по горлу.

– Мотив, коллега, мотив. – Машук пошевелил пальцем разбросанные спички.

– Может пускай прокуроры хоть раз подумают? Мы и так сами поехали, а отчет… Кстати! – Сушко снова выглянул.

– Славик! – водитель вопросительно обернулся к следователю. – Вызывай труповозку! – Водитель кивнул и вышел на улицу, но тут же вернулся.

– Кто-то к нам в гости, – он махнул рукой в сторону крыльца.

Колесниченко, а за ним и Симко, вышли на улицу. Помявшись немного, следом выбрался и Толик.

Вдалеке мужчины увидели нелепую фигуру в широких джинсах, растянутой вязаной в крупную клетку кофте и кепке-бейсболке. Фигура постепенно приближалась, что-то волоча за собой. Подойдя поближе и увидев незнакомый автомобиль, она неуверенно остановилась.

– Так это ж Бурячиха! – радостно завопил Толик. – Мое алиби! – И затрусил навстречу самогонщице. Та настороженно попятилась.

На крик Толика вышли Сушко и Машук. Машук присел на перила, и стал с интересом рассматривать открывшуюся картину.

– Это Бурченко, та самая торговка, – повернулся участковый к следователю.

– Да я уже понял – Сушко шагнул вперед. – Давайте-ка ее сюда. Будем Зайцева с его алиби совмещать.

Машук хмыкнул.

Тем временем Бурячиха включила задний ход. Толик бежал к ней, но споткнулся обо что-то и упал.

– Валентина! – грозно крикнул Семен Витальевич. – А ну иди сюда! Иди сюда, кому говорю!!

Бурячиха остановилась, постояла, и нехотя двинулась обратно.

– Теперь понятно, где она брала товар – пояснял запыхавшийся Симко шагающему рядом Колесниченко. – Были сигналы, что Михалыч гонит, но я как-то не обращал… Вон, значит, оно как!

Колесниченко с умным видом кивал.

Они подошли к сидящему на траве Толику, со страдальческой гримасой щупавшему колено.

– Под ноги смотреть надо! – назидательно сказал участковый, подняв палец.

– И вообще, мы выстрелить могли – внушительно добавил Колесниченко, похлопав себя по боку.

Толик промолчал.

Милиционеры остановились и стали ждать Бурячиху. Та шла нарочито медленным шагом, словно на эшафот, и волокла за собой тележку.

Когда она подошла, Симко молча показал ей пальцем в сторону сторожки.

Бурячиха покорно двинулась в нужном направлении.

Пропустив ее вперед, Симко и Колесниченко пошли сзади. Толик, прихрамывая тащился следом.

Пройдя вперед, Бурячиха воровато оглянулась, словно надеялась, что за ней никого нет.

– Иди, иди! – прикрикнул Симко – я еще за ней бегать буду!

Бурячиха втянула голову в плечи и ускорила шаг.

– Значит, вы подтверждаете, что гражданин Михеев вчера днем купил у вас восемь стаканов самогона? – уточнил Сушко, поочередно поглядывая то на Толика, то на Бурячиху.

– Подтвеуждаю.

Толик облегченно вздохнул.

– А что за стаканы такие? – влез Колесниченко. – Какого размера?

Все с интересом посмотрели на самогонщицу. Та пожала плечами, и порывшись в тачке, достала крошечную пластиковую рюмочку.

– Обычного вазмева. Евуопейский стандавт.

– Тогда понятно, – выдохнул Колесниченко и посмотрел на старших.

Машук ему одобрительно кивнул.

– Так ты за самогоном до Михалыча пришла? – как ни в чем не бывало, спросил тетку Симко. Та кивнула.

– Аппарат сломался. Сегодня не будет, – развел руками Сушко.

– А когда ж? – с надеждой спросила Бурячиха.

– Сказано тебе, сломался, значит сломался! – отрезал участковый – Свободна!

Бурячиха с уважением посмотрела на него и взялась за тачку.

– Э-э-э! Мы еще не закончили!

И Сушко продолжил допрос.

Когда Бурячиха исчезла с тележкой, Сушко вернулся в каморку. Машук сидел на табуретке и курил, задумчиво глядя на труп.

– Что? – спросил Сушко коллегу.

– Да что-то не стыкуется. Выпил, отрубился, очнулся, пришел, увидел… Недоговаривает твой Зайцев что-то.

– Ты тоже заметил? Впрочем, сейчас увидим. – И Сушко позвал Толика.

Когда Толик зашел в каморку, Сушко поманил его пальцем и сказал, показывая на валявшийся на полу скальпель:

– Твои отпечатки мы… – он хотел сказать «Твои отпечатки мы найдем, это вопрос времени и докажем, что это ты убил деда».

Но Толик не дал ему договорить. Он вообразил, что менты уже нашли его отпечатки, забыв, что их еще даже не снимали. Он испугался и…

– Это тот мужик, тот мужик, который застрелился! Это не я! Я все видел! – и Толика прорвало. Колесниченко не успевал записывать.

* * *

Спустя четыре часа на территории бывшего дома отдыха было очень людно. Перед центральным корпусом стояла машина из прокуратуры, еще одна – из милиции, и труповозка.

Прокурор, младший советник юстиции Калашник стоял на краю обрыва, безразлично вертя в руках упакованный кусочек пластика – обломок мобильника и устало слушал Сушко, вводившего его в курс дела. Милиция была везде. Из воды достали тело неизвестного, застрелившегося ночью, осмотрели территорию дома отдыха, нашли самогонный цех, зафиксировали следы автомобилей, прочесали прилегающие к территории участки леса, сняли отпечатки пальцев, в том числе и на дверях центрального входа.

В общем, проделали всю необходимую работу, которую нужно выполнять и которую так выполнять не хочется.

Совершенно обалдевший Толик, которого успели опросить еще два раза, сидел на скамеечке и перебирал в памяти все, что рассказал следователям. Больше всего его беспокоило, что где-то он прокололся и теперь милиция сможет узнать о деньгах и часах.

Когда осматривали территорию, он сидел как на иголках. Но к счастью, никому не пришло в голову оттащить в сторону сломанный детский грибок, под которым в углублении, завернутые в целлофановый пакет, лежали неожиданные трофеи. Он жалел лишь о том, что не догадался спрятать все где-нибудь в лесу, чтобы можно было в любое время взять без помех. Теперь же придется подождать. Ну ничего, когда все утихнет, он пойдет и купит себе новый пиджак. Непременно коричневый, и чтобы…

– Ты есть хочешь? – прервал размышления Толика чей-то голос. Вздрогнув, тот обернулся.

Колесниченко протягивал ему яблоко и два пирожка с картошкой, взятые из дому.

– Спасибо! – благодарно улыбнулся Толик, осторожно беря тормозок.

– Как ты думаешь, этот, что застрелился, кто он такой? – Колесниченко присел рядом.

– Кто его знает! – с набитым ртом ответил Толик. – Я его первый раз вижу. Ну, второй. Первый, это когда он там стоял! – Толик указал на центральный вход.

– А это случайно, не тот, который выставку вам подогнал? – младший лейтенант испытывающе поглядел на собеседника.

Толик задумался. Честно говоря, того знакомого, который обещал выставку, Толик как раз-то и не видел. Он красил колонку, потом копал червей, а потом ходил в поселок… Все прошло как-то мимо него. Это после Константин Михалыч поделился с ним новостью.

– Да я вообще-то и не знаю. Занят был, – доверительно сообщил он Колесниченко. – Красил, работал, то, се. Как-то и не разглядел… Кто его знает… Может, и он… А может – и нет… Не знаю. Я его не видел, он меня, – и Толик захрустел яблоком.

Колесниченко задумался. Если целью убийства была именно ночная встреча без свидетелей, то тогда все складывается. И если убийца-самоубийца ничего не знал о Толике, значит, он и не опасался лишних глаз.

Колесниченко привстал и заглянул в окно сторожки. Ничего, если не считать посуды на подоконнике, не говорило о том, что там ночуют, или вернее, ночевали, два человека.

– Слушай, а где ты спал? Ночевал, в смысле, – спросил он у Толика, с любопытством разглядывающего незнакомого майора, из приезжих, который, присев на корточки, внимательно рассматривал подъезд к дому.

Тот пожал плечами:

– Когда здесь – если зима или холодно, а так – когда на производстве, – он показал рукой в сторону самогонного «цеха», – а когда, в основном, на балконе – Толик махнул рукой в сторону террасы, опоясывающей большой дом.

– А кровать?

– Да какая кровать! Вон, в сарае, целых три раскладушки, еще с тех времен остались. То есть, не три конечно, а больше. Это я три отремонтировал. Ну, так про запас, мало ли… Вдруг гости, или еще что! – Скромно ответил Толик.

– Ясно. – Колесниченко задумался. Ну ладно, допустим, Зайцева убийца не заметил, и вообще не знал о нем. Это понятно. Но зачем стреляться? Нет, тут что-то не вяжется!

– Так что, он просто вышел на обрыв, постоял и застрелился? – снова стал спрашивать младший лейтенант.

– Да я уже сто раз говорил! Да, постоял, сделал вот так, – Толик поднял руку, будто смотрел, который час, – а потом приставил пистолет – и привет!

– Ничего не понимаю! – Колесниченко пристукнул кулаком по деревянной спинке. – Бред какой-то!

– Я тоже. У меня вон событий столько – и убийства и то, и се. Вообще крыша съезжает, – пожаловался Толик, вертя в пальцах хвостик от яблока.

…Вечерело. Такой богатый событиями день наконец-то подходил к концу. Стихли двигатели машин, увозивших прокуроров и ментов, перед сторожкой остались только Симко и Толик.

– Ты-то как? – участливо спросил участковый, с сочувствием глядя на Толика.

– Да как! Перебьюсь. Спасибо, Семен Витальевич, что попросили их, чтоб я тут остался.

– Да брось! – Симко помолчал. – Ладно, пойду я… Увидимся.

Он пожал Толику руку, и устало зашагал в сторону поселка.

Толик провожал его взглядом до тех пор, пока Симко не исчез из виду, а потом зашел в сторожку и закрыл за собой дверь.

II

Сквозь раскрытое окно доносился шум улицы. В комнате было душно, поэтому окно не закрывали и на ночь. Хорошо, хоть окно забрано противомоскитной сеткой, а иначе комары точно сожрут. И это в июне! Шестой этаж, а им все пофиг! Интересно, как на таких маленьких крылышках можно так высоко подняться? Хоть сетки и везде стоят, а все равно же кусают! Из вентиляции, что ли, гады, лезут? Если бы не «Раптор», жизни вообще не было…

В комнате за накрытым столом сидели и пили водку три человека. Точнее, водку пили двое, а младший лейтенант Колесниченко употреблял безалкогольное пиво. Вкусная домашняя еда – паровые котлеты, жареная картошка с грибами, селедка под шубой – праздничный ужин в честь приезда старшего брата, Димки.

Они приехали пару часов назад, возвращаясь из Николаева, где Димка был по делам.

Зайдя в квартиру, крупный, коротко стриженый с мощной шеей мужчина первым протянул Паше руку:

– Голубых.

– Кого? – не понял тот.

Димка рассмеялся.

– Меня. – Одними губами улыбнулся мужчина. – Фамилия такая, необычная… Стала… В последние двадцать лет… А зовут меня Михаил.

От правого виска до уха у него на лице виднелся заживший шрам.

Мать приготовила ужин, немного посидела за столом и убежала ночевать на дачу, недалеко, всего в получасе ходьбы от их дома. Сегодня ночью должны давать воду, поэтому пропустить полив ее могло заставить разве что чрезвычайно важное событие.

Приезд старшего сына, которого она не видела почти полгода, таковым не являлся.

Сейчас они втроем продолжали отмечать встречу.

– А нахрена его поливать, если все равно все берется на рынке! – рассуждал старший Колесниченко. – Ты попроси денег, я дам, купите все что надо!

– Да не надо нам ничего – вяло отмахивался младший. – Хочет, пусть себе занимается… Мне же спокойней. Притом же Любка приходит. А так стесняется.

– Чего? Мать достает? – полюбопытствовал Димка, намазывая хлеб «еврейским» салатом.

– Да не… Просто, говорит, ее напрягает, когда кто-то дома еще.

– Правильно говорит – подал голос Михаил Голубых. – Нечего ни мать смущать, ни себя.

Он налил себе и Димке водки и вопросительно качнул бутылкой в сторону младшего. Тот покачал головой и долил себе пива.

– За них. Хоть и говорят, что мы их выбираем, это они нас выбирают. А что бы мы без них делали? Ни-че-го! – Димка раскраснелся, видно было, что алкоголь начал действовать.

Две рюмки и кружка со звоном встретились. Собеседники выпили.

– Что нового? Как работа? – в который раз спросил Димка, откинувшись на стуле – Не жалеешь, малой? А то шел бы ко мне. Я тебе сколько раз говорил!

– Во-первых, это в Киев ехать – раз. – Пашка скинул тапки и по-турецки устроился на кресле. – Во-вторых, мать не поедет. В-третьих, я хочу сам чего-то добиться в жизни! Я тебе сколько раз говорил! – он хрустнул пальцами и засмеялся. – В конце концов, научусь, опыта наберусь, а там видно будет… Может, еще сто раз все поменяется… Работа? Работа в принципе-то ничего, только печатать много приходится. Кому это надо? Все упирается в бумажки. Работы той – понты! Да и потом, скучно пока… Ни стрельбы, ничего. Сплошная бытовуха. Какие-то алкоголики, сожители, соседи – одна хрень вокруг!

– А ты чего хотел? В двадцать лет калекой остаться? Или вообще… Мать тебе тогда спасибо скажет! Подтверди, Миш! – Димка глянул на Голубых.

Тот пожал плечами.

– Я причем? Вы оба правы. Но решать Пашка сам должен. Он уже не маленький. А насчет стрельбы – я тебе так скажу: не дай тебе бог видеть такое. Тут конечно не угадаешь… Можно всю жизнь в ментовке прослужить, до пенсии, без единой царапины, а можно в первый месяц… – Он посмотрел на Колесниченко-младшего – А ты сколько уже?

– Да… Четыре месяца. Почти. Спасибо, между прочим, за напутствие.

– Да ты не обижайся. Я просто много чего перевидал, поверь, Паша. А теперь понимаю, что лучше б и не было ничего вообще, чем такое… Потому и тебе не желаю. Работай на здоровье спокойно.

– Да брось, Миш! – поморщился Димка, разглядывая на свет вилку. – Что тут в этом Мухосранске может быть? ЧП районного масштаба? Они и кровь-то видят максимум раз в три месяца – на разбитых мордах. Тут тебе не Афган и не Чечня. Это у нас с тобой… – он замолчал, и махнув рукой налил себе еще.

– А тут-то ты и не прав! – торжествующе крикнул Павел, указывая пальцем на Димку. – Не знаешь, так молчи! У нас тут кое-что было! Хотите, расскажу! Дело, конечно, закроют, но я, и еще некоторые авторитетные товарищи, считают, что…

– Ну давай, рассказывай, – разрешил Димка. – Только я лягу, чего-то объелся. – Он, кряхтя, перебрался на диван.

– Только не усни, – предупредил Колесниченко-младший, – а то я тебя знаю!

– Смотря как рассказывать будешь.

– Ну ладно.

И младший лейтенант принялся повествовать о событиях месячной давности.

«Деревянное дело», как его стали называть в районе, наделало много шуму. Первое время отдел напоминал встревоженный улей, но потом все остановилось. Задерганный Сушко поругался с женой и загремел в больницу с инфарктом. Врачи, естественно, категорически запретили ему волноваться. Ни о какой работе в ближайшее время не могло быть и речи. Другой следователь Гребенцов, который страховал Сушко в случае чего, и кому могло это самое дело попасть, собрался в отпуск. Начальник отдела сначала категорически отказал, но отпуск был по графику, и психующий Гребенцов нервно совал под нос начальнику билеты в Египет. Тот упирался до тех пор, пока начальнику управления не позвонил кто-то сверху, судя по всему, родственники Гребенцова по линии жены, после чего Гребенцов с победным видом побежал собирать чемоданы.

Дело затихало.

Через две недели Колесниченко наведался к начальнику отдела, поинтересовался, что же дальше, и подал ряд весьма ценных, по его мнению, предложений в части расследования. Начальник, который лишился сразу двух опытных следователей, выслушал его весьма вяло, и прозрачно намекнул, что дело скоро будет закрыто. Убитый Михеев не имел близких родственников. Личность второго не установлена. Вырисовывается классическая схема. Неизвестный убил сторожа с целью ограбления. Ничего не нашел, и придя в ужас от содеянного, застрелился.

Колесниченко пораженно взирал на начальника. Он еще слишком мало проработал, чтобы понять всю глубину мысли руководителя. На робкий вопрос насчет дополнительного расследования, начальник вскипел и заявил: «Хочешь дорасследовать – пожалуйста. В свободное от работы время». И дал Колесниченко другое задание.

Вот и все.

Отчет экспертизы пришел только неделю назад. Сушко еще как-то мог бы поторопить экспертов, Колесниченко же, увы, пока не имел ни авторитета, ни рычагов воздействия на них.

Поэтому, как только ему в руки попал отчет, он взял разбухшую от материалов папку, банку кофе, печенье и пошел в гости к Машуку. Тот к счастью, был не на выезде.

Налив Машуку кофе, Колесниченко протянул ему папку.

– Горло перерезано справа налево. Я, между прочим, это сразу сказал, – заметил Машук, прихлебывая «Нескафе».

– И что? – нетерпеливо спросил Павел, заглядывая Машуку через плечо.

– А то! Пальцы на скальпеле Михеева? Михеева. А Михеев – правша. Это тот бомж подтвердил, так?

– Вроде так – неуверенно сказал Колесниченко, ничего не понимая. – Так и что?

– Как что? – удивился Машук. – Убийца левша!

– Почему левша? – спросил Колесниченко.

Машук с сожалением посмотрел на него.

– Ты вообще отчет читал?

– Ну, просмотрел…

– Просмотрел! Ты же следак! Ты его должен пять, десять раз перечитать, с карандашом в руках, чтоб помечать важное, понял? – Машук захрустел печеньем. – Вот! Голова с какой стороны прострелена? С левой! Тут даже отчет не нужен.

– Это ни о чем не говорит, – защищался Колесниченко. – Может, его тот бомж грохнул!

– Да? А следы пороха на руке? Ты хоть иногда читай!

– Какие следы? Там нет никаких следов! – закричал Колесниченко и схватил руками отчет. Но Машук крепко держал бумаги.

– Аккуратнее, порвешь. Чего разорался?.. Короче говоря, этот мужик и грохнул деда.

– Откуда такие выводы?

– Ладно, смотри. – Машук развернул папку, и надкусанным печеньем ткнул в одну из фотографий. – Что ты видишь?

– Убитого. Его руку.

– Конкретнее.

Колесниченко вздохнул.

– Слушай, объясни, а? Ну ни хрена я не вижу!!

– Смотри внимательно. – Печенье двинулось вдоль фотографии. – Видишь, у деда на руке крови мало, и хорошо видно следы, как будто кто-то сдавил сильно… Видишь, спрашиваю?

Действительно, на снимке отчетливо были видны следы на кисти убитого.

– Да я не обратил внимания, думал это так… освещение.

– Не освещение. Кто-то сильно взял его за руку. Очень сильно, если после смерти остались следы.

– А может, это синяк? Ударился или еще что-то в этом роде? – предположил Колесниченко с интересом глядя на снимок.

– Нет. Видно же следы пальцев. И сам себя ты так не возьмешь. Не веришь, попробуй, – предложил Машук.

Колесниченко поверил.

– Дальше, отпечатки на скальпеле деда, так?

– Ну, так.

– Следи за мыслью. Если бы ты хотел перерезать сам себе, ну или кому-то горло, как бы ты резал? Покажи.

Колесниченко взял карандаш и показал, как.

– Видишь? Ты режешь слева направо. Как правша. А тут наоборот, судя по характеру раны. То есть, он схватил деда сзади, и…

– А почему сзади? – перебил Павел. – Может, как раз напротив стоял. Чиркнул, а потом скальпель в руку вложил – и фьють! Вот тебе и левша.

– Не-е-ет! – с удовольствием сказал Машук. – Ну-ка, попробуй перерезать мне горло.

Паша взял карандаш и взмахнул рукой. Справа налево.

– Ты видишь, все равно характер раны не меняется!

– А если он резал по-другому? Слева направо? – упорствовал Колесниченко.

– В принципе, не исключено, – неохотно согласился Машук. – Но тогда как же следы на руке? Нет, тут он перерезал деду горло его же рукой. Скорее всего, постучал, дед открыл, прошли в ту комнату, где эти домики, и там он его… – Машук звонко прищелкнул пальцами.

– Но зачем?

– Это вопрос не ко мне. Бери, расследуй. – Машук пожал плечами.

– А мог это тот… Зайцев сделать? Как ты думаешь?

– Да хер его знает! Думаю, нет. Я его просил подать ведро, когда мы самогонный цех ихний смотрели. Полное! Он чуть не усрался от натуги. Слабоват.

– Может, притворялся?

– Да что ты заладил: может, может! Откуда я знаю!.. Ладно, с дедом понятно. Читаем дальше. – Машук зашелестел страницами. Колесниченко преданно смотрел на него.

– Интересно, интересно! Ты видел? – Машук выпрямился в кресле. – Смотри! У второго обнаружили в правом легком пулю. Хм. Еще одна… И судя по всему…