Посвящение. Эта книга о дежавю, о потопе, о мучительном посвящении

– Подрался? – спросил меня глава администрации у себя в кабинете.

– Да… Пришлось тут… заняться одной сволочью… – ответил я, ещё продолжая шумно и сбивчиво дышать.

Он изменился в лице, когда стал читать моё заявление. Оно ему явно не понравилось.

– Ответ на моё заявление будет?

– Будет… – он помрачнел и выдавил только одно слово.

Я направился в обратную сторону, когда вышел из сельсовета. Когда заметил шедшего в мою сторону «Валода» по другой стороне дороги, то на этой наклонился и подобрал штук шесть камней. Когда мне до него оставалось СДЕЛАТЬ шагов тридцать, я перебежал дорогу и двинулся прямо ему навстречу. Этот «стервятник» шёл и носовым платочком раз за разом обтирал пострадавшую часть своего лица, что помешало ему вовремя меня заметить. Когда он меня заметил, я находился от него в пяти-шести шагах. Он отнял платочек от лица и задал такой вопрос, которым словно подводил себя к пониманию происходящего:

– Опять пришёл?

– Пришёл! – ответил я и на ходу сильным толчком обеих рук в область его плеч опрокинул его на спину. В шагах восьми от входа в гастроном он лежал на спине каким-то перевёрнутым жуком и стал пытаться сначала перевернуться, чтобы затем встать на ноги. Я пинком перевернул его снова на спину, когда он поднялся на четвереньки, чтобы встать, затем с силой метнул ему в область груди один из тех камней, которые подобрал, чтобы он понял, что какой болью грозит занесённая над ним рука.

ВТОРОЙ камень я не спешил бросать, чтобы тот ждал удара и дольше мучился ожидая его. Пока я держал над ним занесённую с камнем руку, он, скрестил над головой руки, согнутые в локтях, чтобы ЗАКРЫТЬСЯ ими. Он ЗАЩИЩАЛ свою голову, «подлых замыслов обитель», и извивался на спине, собираясь увернуться от возможного удара. Когда он в течение минуты не дождался удара камнем, решил снова попытаться встать на ноги. Я опять пинком развернул его на спину, и тут же с силой метнул в него ВТОРОЙ камень. Затем метнул в него ДВА камня, один за другим. Потом занёс над ним пятый камень. Он опять стал извиваться на спине, ЗАКРЫВАЯ голову руками.

Тут я заметил, что в нашу сторону бегут ДВОЕ армян, один из них был таким же «бригадиром» над остальными, каким был одноглазый. Эти ДВОЕ были не на моей стороне. Мне нужно было УСПЕТЬ бросить ДВА оставшихся камня в ту тварь, которая лежала на спине, и сразу отбежать в сторону. «Бригадир» что-то крикнул мне, и тут же эта тварь попыталась подняться и СХВАТИТЬ меня. Даже эта тварь сразу поняла, что бегущие к нам были на её стороне. Но я сразу бросился в сторону и перебежал на ту сторону дороги, обещая такую расправу каждому из тех, кто «силой или обманом губить» будет нас.

Когда дома я посмотрел в зеркало, то поразился тому, что насколько заметной и яркой была широкая полоска крови у меня на носу. А я и не подозревал, что мой нос был настолько заметно выпачкан кровью той твари. С таким носом я зашёл в кабинет главы сельсовета.

Прошла неделя, и за мной приехал из милиции один старший лейтенант на мотоцикле с коляской, чтобы отвезти меня туда. Я подумал, что меня решили забрать за то, что закидал камнями ту тварь, но выяснилось, оказалось, что я оказался в союзе с чем-то преступным из-за слов, написанных мной в заявлении.

Начальник милиции стал возмущаться тем, что я посмел написать такое заявление. И для большинства тех, кто находился в том кабинете, куда меня привели, я словно мог только оставаться под подозрением в совершении каких-то преступлений, например, в Нагорном Карабахе, после постарался уехать куда-нибудь ПОДАЛЬШЕ, чтобы СКРЫТЬСЯ в этих краях. Они же не знали моего прошлого, и в самом этом уже зарождалась какая-то моя ВИНА. Мне один из сидевших за столом так прямо и заявил: «Мы же не знаем, что ты ДЕЛАЛ и чем занимался до приезда к нам».

«Пешком пойдёшь!!! …в свою умытую Армению!!» – заявил мне начальник милиции, когда я предложил им приложить такие усилия, чтобы мне вернули заработанные деньги, чтобы мог уехать оттуда. «Вы под этими всеми сказанными своими словами можете подписаться?» – задал я вопрос в ответ на всё сказанное мне. Начальника милиции не смог найти слов в ответ на мой вопрос. Мой вопрос вызвал у него такое затруднение, что возникла пауза. А я, когда эта пауза позникла, сказал ему и всем остальным:

– А я под своими подписался!

– Ну ты и наглец!! Ну ты и наглец!! …Завтра пойдёшь к главе администрации и ИЗВИНИШЬСЯ перед ним!

– Я завтра ОБЯЗАТЕЛЬНО к нему пойду, но ИЗВИНЯТЬСЯ не буду, потому что мне не за что ИЗВИНЯТЬСЯ!

На следующее утро мне отправился в сельсовет. Глава сельсовета находился снаружи и был озабочен проводившимся наружним ремонтом, которым занимался один из его подчинённых.

– Здравствуйте. Я совешил одну ошибку.

– Какую, – сказал мне глава сельсовета с готовностью выслушать, по всей видимости, мои ИЗВИНЕНИЯ и принять их.

– Такую, что ПОВТОРИЛ слова Лермонтова. Вы с ним, видимо, не можете согласиться.

Он растерялся и поспешил мне ОБЯЗАТЕЛЬНО что-то сказать:

– Россия!… Она же такая светлая! …такая чистая…. Как её можно назвать «немытой»?

– Где это Вы сейчас видите «светлое» и «чистое»?! В ценах, которыми народ обобрали? Или в потоках лжи, с помощью которых его загнали в беды и несчастья, чтобы на этом какие-то твари стали наживаться?! Или в том, как население вашей России стало вымирать?! Мне, почему-то, жить тошно от всего происходящего, от всего вашего «светлого» и «чистого».

– Это вам-то плохо живётся?!

– Конечно!

– Да вы торгуете на рынке!

– Кто торгует?!

– Вы.

– Я ни одного дня ни на каком рынке не торговал!

– Не ты – так твой отец торгует!

– Мой отец не торгует. Что Вы сочиняете?

– Не отец, так, значит, кто-то другой с такой же фамилией! Или вы думаете, что нам НИЧЕГО не известно? Думаете, что мы НИЧЕГО не знаем?!

– Знаете что, Вы лучше приходите к нам домой и посмотрите на то, что как мы живём.

Этот разговор ни к чему существенному не мог привести, а я и не собирался, чтобы он стал ТЯНУТЬСЯ и продолжаться ДАЛЬШЕ. Когда я стал уходить, то на обратному пути стал подходить к пониманию того, что почему могли прозвучать такие ОБВИНЕНИЯ в торговле. Года ДВА назад сестра по причине нашего безденежья решила взять и продать кое-что из своих новых вещей, которые ещё не были в употреблении, и отнесла эти вещи в один из ОТКРЫВШИХСЯ частных магазинчиков, где она лишалась пятнадцати процентов от установленной ею цены в случае продажи. Я подумал о том, что власть держиться на возможности ОБВИНЯТЬ, оставлять кого-то в чём-то ВИНОВАТЫМИ, что она держиться на страхе перед какими-то ОБВИНЕНИЯМИ. На ОБВИНЕНИЯ в её адрес, в ПЕРВУЮ очередь она постарается подавить ответными ОБВИНЕНИЯМИ, которыми будет готова даже УНИЧТОЖИТЬ. В ответ на моё заявление, меня же самого постарались оставить в чём-то ВИНОВАТЫМ. После подачи того заявления, которое я написал, ЦЕЛАЯ неделя ушла на поиск ответных ОБВИНЕНИЙ, чтобы подавить моё возмущение тем, что стало происходить.

Когда прошла ещё одна неделя, мне повстречался ставший давно мне знакомым управляющий местным ОТДЕЛЕНИЕМ сбербанка. Он поинтересовался тем, что где я работаю и чем занимаюсь. Я ответил ему, что нигде не работаю, что мне в самую последнюю очередь следует расчитывать на то, чтобы устроиться где-то на работу. Сказал ему и о том, что когда слишком много людей остаётся без работы, то, тем более, начинают различать «своих» и «чужих», что до меня никакая очередь, в которой всегда буду последним, никогда и не дойти. Он обещал помочь мне устроиться на работу. Ему пришлось обратиться в одно малое частное предприятие, в котором могли СДЕЛАТЬ металлическую ограду для сбербанка, и поговорил там обо мне с тем, кто возглавлял это предприятие.

Со ВТОРОГО сентября 1994 года я стал ходить на работу. И в ПЕРВЫЙ день, и в другие дни на ПЕРВОЙ рабочей неделе, и на ВТОРОЙ рабочей неделе мной были обнаружены жемчужины уже виденного. Эти жемчужины часто обнаруживались мной на каких-то новых и непривычных для меня местах. Эти жемчужины продолжали служить мне лишним подтверждением того, что всё так и ДОЛЖНО было случиться, как происходило со мной до обнаружения очередной жемчужины.

На этом предприятии в основном занимались сваркой, брались проводить сантехнику, взялись сооружать мельницу. Сначала я пару дней проработал в одном доме, который ВЫДЕЛИЛИ для проживания одиноких престарелых людей. Там мне пришлось выкладывать тумбы из кирпича. Затем на работу приняли одного сварщика. Я вместе с ним занялся проведением сантехники. На следующей неделе нам уже предложили задерживаться на работе часа на ДВА, на три, поработать и в выходные. Нам для работы нужны были какие-то инструменты или расходные материалы, и мы обращались к нашим работодателям. Они в ответ стали выражать недовольство нашими обращениями к ним и стали подавлять нас ОБВИНЕНИЯМИ в том, что мы всё собирались получать от них, вместо того, чтобы что-то и из своих домов приносить на работу. Вот на этой ВТОРОЙ неделе я обнаружил одну крупгую жемчужину.

После того, как мне ВТОРОЙ раз пришлось идти в сельсовет, я решил сходить в библиотеку, чтобы у меня были нужные мне строки Лермонтова из его книг. Мне предложили записаться в библиотеку, чтобы я продолжал ходить к ним за книгами.

На ВТОРОЙ рабочей неделе истекал срок, на который мне выдали одну книгу. Мне нужно было сходить в библиотеку, чтобы вернуть одну книгу и взять другую. Обложка книги Хайнца Конзалика, в которой было очень много зелёного цвета, оказалась сильно знакомой мне. Я вспомнил о том, что стал искать эту книгу ещё тогда, когда мы жили в той квартире, в которой мы жили на ПЕРВОМ этаже пятиэтажного дома. Почему-то я решил, что это мамаша взяла такую книгу из библиотеки, но в ДВУХ комнатах нашей квартиры так и не смог её найти.

Восемнадцать лет назад я безрезультатно искал эту книгу. На её обложке была нарисована большая голова молодого человека, которая была вершиной какой-то горы. ВОКРУГ горы вверх шла дорога. Я даже помнил маленькую нарисованную ЛЕГКОВУЮ машину, которая ехала вверх по дороге к этой голове. В очередной раз я обнаружил подтверждение тому, что в моей жизни всё так и ДОЛЖНО было случиться.

Через неделю было объявлено о проведении какого-то «собрания», и все, работавшие на этом предприятии, ДОЛЖНЫ были ОБЯЗАТЕЛЬНО присутствовать на нём. На этом «собрании» ПЕРВЫМ стал говорить тот, кто возглавлял это предприятие. Он говорил он так, словно одному ему было известно о том ЕДИНСТВЕННО возможном порядке вещей, который ему, по всей видимости, и хотелось установить. Он говорил возмущаться тем, что Среди работавших у него стало расти недовольных тем, что раз за разом приходилось оставаться на лишние ДВА-три часа, чтобы продолжать работать, что работать приходилось и в выходные. Он стал говорить о том, что, когда у него просят какой-то рулон толи, или пару досок, или машину, что-то привезти домой, отказа в этом никому нет, затем о том, что ему же это всё приходится покупать, всё это стоит денег. Раз к нему кто-то обращался со своими просьбами, то и он вправе просить задерживаться на работе лишних ДВА-три часа, вправе просить выходить на работу и в выходные. Затем он стал возмущаться тем, что среди работавших у него начало расти недовольство продолжительностью рабочего дня и ОТСУТСТВИЕМ выходных. Он, конечно же, не мог не сказать и о том, что работы нет нигде, что КРУГОМ люди месяцами не могут дождаться денег, которые заработали, что у него деньги выплачиваются каждый месяц. Так он давал понять, что те, кто у него работали деваться было некуда.

Одноглазый приносил варенную в «мундире» картошку, которой угощал тех, кто работал у него в бригаде. И эта картошка тоже стоила денегю И каких денег! И дядя одноклассника всегда был готов помочь, но эта его «помощь» слишком дорого потом обходилась. Все эти «помощники» готовы были отдать спичечку, чтобы потом забрать если не брёвнышко, то дощечку. Все эти «сеятели» «доброго, разумного, вечного» людей превращали в землю, на которой собирались получать богатые урожаи. Бросили семечку – сорвали подсолнух. Бросили семечку от тыквы – сорвали ЦЕЛУЮ тыкву. Куда бросили полкартошки или один вырезанный глазок из картофелины – выкопали ведро с картошкой. Так можно жить за счёт тех, кого поймали в свои сети! Не случайно же так выросла смертность! Людей заживо хоронили.

Может эти «ловцы человеков» были не только «сеятелями», но и «рыбаками»? Чтобы поймать рыбку, нужно хотя бы червячка насадить на крючок. Эти «рыбаки» своим «червивым добром» повыедали очень много жизней.

Разве все, кто работал у этого «предпринимателя», обращались к нему с разными просьбами? Кто обращался, тот пусть потом всё и отрабатывал. Почему из-за нескольких человек все стали ДОЛЖНЫ оставаться, чтобы поработать лишние часы и дни?

У этого «рыболова-сеятеля», по его же собственным словам, было в общей сложности ДВЕНАДЦАТЬ лет тюремного стажа. Несколько раз при мне он заговаривал об этом и обращался то к одному, то к другому с вопросом: «Это же мне что-то дало?» И что же это ему дало? Для него так и остались неизвестными три основных ПРАВИЛА, которых нужно было придерживаться в тюрьме: никому не верь, никого не бойся, НИЧЕГО не проси? Он не мог найти слов для отказа? И почти все, кто у него работал, тоже когда-то сидели в тюрьмах. Это предприятие выглядело каким-то тюремным братством. И все остальные не знали о том, что лучше НИЧЕГО не просить? Почему отсидевшие свой срок в тюрьме у него что-то просили?

На этом «собрании» никто ему ни одного слова в ответ не сказал. Все отмалчивались как безголосые рабы. И мне не о чем было там говорить, потому что там звучал голос денег, голос выгоды и наживы. Голос справедливости там не мог прозвучать из-за того, что, его, всё равно, никто бы не стал слушать.

В конце «собрания» руководитель взял простой полиэтиленовый пакет и стал вынимать из него деньги, которые уже были СВЯЗАНЫ в разные по толщине пачки. На каждой пачке была прикреплена бумажка с написанной фамилией. Самый нужный ему сварщик получил ЦЕЛУЮ СВЯЗКУ пачек, почти миллион и ДВЕСТИ тысяч рублей. Остальные получили: кто по сто тысяч, кто по сто пятьдесят, кто ДВЕСТИ пятьдесят тысяч рублей. Мне и недавно принятому на работу сварщику пока нечего было получать. Только на следующий месяц я мог получить обещанные мне сто тысяч.

На следующей неделе я услышал, как один высказался, что его опять обманули и недоплатили сто пятьдесят тысяч, как другой высказался в ответ, что ему опять недоплатили сто тысяч. И на этой неделе меня почему-то оставили, а вместо меня отправили работать с тем сварщиком, с которым я вместе работал, недавно освободившегося из мест заключения.

В это утро все как по какому-то молчаливому уговору разошлись по своим рабочим местам. Я почувствовал себя оставленным в стороне. Ко мне подошёл straw boss («соломенный босс» или «десятник», а strow man – это чучело) руководителя и сказал, что для меня есть «калым». В той одноэтажной постройке, где размещались помещения этого малого частного предприятия, под туалет была отведена небольшая комнатка. Там уже была проведена вода. Под краном была установлена раковина. И унитаз там был установлен. Но трубу от унитаза до сливной ямы ещё не проложили. Но многим это нисколько не помешало ходить и мочиться в этот унитаз. Сам «рыболов-сеятель» часто туда заходил. Он часто отходил и мочился в разных местах у стены принадлежащего ему частного предприятия. Он как по-собачьи метил свою территорию и КРУГОМ оставлял свой запах. Со всех сторон стена как ДОЛЖНА была пахнуть его мочой. ДЕЛАТЬ это, по всей видимости, его НАУЧИЛИ в тюрьме.

Я отрезал три метра толстой полиэтиленовой трубы, один её конец нагрел и расширил для того, чтобы можно было её ПРИСОЕДИНИТЬ снизу к унитазу. Затем вырыл канаву до сливной ямы, а ДАЛЬШЕ НИЧЕГО не стал ДЕЛАТЬ. Во мне не было такого беспокойства, которое появилось в голубоглазом «десятнике» с КРУГЛЫМ, широким и несколько плоским лицом. Он с какой-то озабоченностью принялся меня побуждать спуститься в канаву и установить там трубу.

Тот, кто становиться пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?

Кант

– Кто там ссал – тот пускай туда и лезет.

– Там только руки мыли!

– А почему там воняет мочой?

– Это не моча. Это мыло так пахнет.

– Когда начальник появиться, я сам с ним поговорю, и посмотрю, что он мне скажет.

– Надо же слив СДЕЛАТЬ.

– Конечно, надо. Надо было сначала СДЕЛАТЬ слив, а уж потом ходить туда и писать. Я руками не полезу туда, где вся земля провоняла уже мочой.

Этот «соломенный босс» тоже сидел в тюрьме и тоже часто ходил поссать в унитаз, когда трубу до сливной ямы ещё не установили.

Когда появился «рыболов-сеятель», я обратился к нему с вопросом: «Вам известно такое понятие, как уважение к самому себе?» Он молча кивнул. И я продолжил ДАЛЬШЕ: « Так вот: из уважения к самому себе я не собираюсь спускаться в ту канаву. Кто там ссал – тот пусть туда и лезет. Можете меня даже сейчас уволить.» « Здесь я не один решаю, – ответил он мне и продолжил. – О нашем решении мы сообщим». Он словно не один возглавлял это предприятие: у него было ещё ДВЕ головы, как у дракона.

Меня не уволили. Тот, кого отправили работать вместе с тем сварщиком, с которым я работал, всё СДЕЛАЛ. И после этого стало заметно, что его стали как подговаривать СДЕЛАТЬ что-нибудь против меня. По всей видимости, в тюрьмах, где многие из работавших там, занимались тем же.

6 октября меня вместе с ним отвезли где-то за восемнадцать километров в соседнее село, в Колонково, чтобы мы ВДВОЁМ на бетонных перекрытиях одной из ПУСТЫХ уже ферм, вилами собрали в КУЧИ клочки остававшейся там стекловаты. Стекловата клочками была как разбросана по всей длинне на той плоской бетонной крыше.

Когда мы поднялись на плоскую и длинную крышу этой ПУСТОЙ фермы и стали собирать в КУЧИ стекловату, обратил внимание на то, что всё это оказалось для меня давно и сильно знакомым. Этой стекловатой «рыболов-сеятель» собирался утеплить крышу мельницы, которую взялся сооружать.

В этот день прошло уже ровно ДВА месяца с того дня, как мне ИСПОЛНИЛОСЬ ДВАДЦАТЬ пять лет. В этот день с этой давно знакомой мне длинной, плоской, гладкой полосы из бетона, которая метра на три возвышалась над землёй, я обнаружил ещё одну жемчужину, когда посмотрел в ту сторону, где росли паралельной нам полосой росли кусты и деревья. И это место оказалось для меня очень хорошо знакомым, несмотря на то, что в ПЕРВЫЙ раз его увидел. Я сразу вспомнил, что какое место и когда СДЕЛАЛО это место настолько для меня знакомым.

Летом 1971 года там, где заканчивалось Ереванское шоссе, где начиналось КРУГОВОЕ движение, и ДАЛЬШЕ можно повернуть в сторону одного или другого железнодорожного моста, мать отвела меня к длинному каменному фонтану, над которым был СДЕЛАН длинный каменный мостик, чтобы я там искупался. В тот солнечный и жаркий день там купались и бегали по каменному мостику много маленьких детей. За фонтаном высилась длинная стена с вырезанным на ней рельефом. Эта стена была частью всего этого сооружения, и она шла параллельно мостику.

Когда я побывал в воде, её прохлада вызвала то ощущение холода, которое ОХВАТИЛО меня через ДВАДЦАТЬ три года. Это была не т прохлада, которая может повеять осенью, когда желтеют, отмирают трава и листья на деревьях. Что-то чужое мне вызывало во мне такое ощущение. Понимание того, что насколько я был чужим для всего того, что меня ОКРУЖАЛО, вызвало во мне ощущение холода.

Нет; им удобней, вседневно врываясь в дом наш толпою,

Наших быков, и баранов, и коз откормленных резать,

Жрать до упаду и светлое наше вино беспощадно

Тратить.

ОДИССЕЯ, песнь II, стих 55—58

Там, где полосой росли кусты и деревья, никого не было, но там находилось что-то враждебное мне. Что-то невидимое находилось с той стороны. Там что-то было. Непримиримая враждебность ко мне была настолько осязаемой, что не могла выдавать присутствия того скопища, которое находилось там среди деревьев и кустов. Эта лютая ненависть ко мне с той стороны обещать мне могла только злую участь и постоянство бед. То, что там находилось уже навсегда отвергало меня. С той стороны смотрели на меня как на своего врага, который уже ВПОЛНЕ мог заслужить свою гибель. За что? За то, что в каком совсем коротком отрезке я оставлял себя жить? Мне стало страшно. Такой страх только и мог помогать Пенелопе ткать гробовой покров. Но я вспомнил об обнаруженной мной только что жемчужине и СДЕЛАЛ её для себя ОПОРОЙ, затем мысленно пробежался по другим недавно обнаруженным жемчужинам, вспомнил о том, что у меня есть дом, в который могу вернуться, и о том, что у меня есть отец, который оставался мне ОПОРОЙ. На явное обещание оставить меня ни с чем, стереть меня в НИЧТО, мне оставалось СДЕЛАТЬ только это. В ответ на такую непримиримую враждебность я, тем более, не собирался срываться с совсем короткого отрезка постоянного выбора между гибелью тут же и гибелью чуть позже.

Через пару часов за нами и за стекловатой приехал грузовик, бортовой «Камаз». Водителю пришлось подождать, пока мы сбрасывали с крыши одну КУЧУ в кузов, потом он трогался с места и подъезжал до следующей, у которой снова останавливался и ждал, пока мы сбрасывали и эту КУЧУ в кузов. Потом мы поехали выгружать эту стекловату и листы шифера, которые были сложены в передней части кузова, у кабины.

Когда «Камаз» задним ходом подъехал к стене малого частного предприятия, я вместе с тем, с кем собирали стекловату и кому как вместо меня пришлось проводить трубу от туалета до сливной ямы, залезли в кузов, чтобы всё его поднять и сложить на крыше.

– Как же нам стекловату на крышу поднимать, чтобы она на нас не посыпалась?… – вслух проговорил тот, кто находился рядом со мной, вопрос, который как задавал самому себе.

– Может, здесь есть какая-нибудь ткань, какой-нибудь брезент, чтобы было во что сначала сложить стекловату, чтобы потом можно было её поднимать, – и меня ПОТЯНУЛО высказать свои соображения вслух.

– Какой брезент?! Какая ткань?! Откуда всё это может здесь взяться?! Кто нам даст этот брезент? Твоя бабушка, что ли? – тот, кто находился рядом со мной, с такими словами сорвался на меня. На бетонной крыше он вёл себя тихо и спокойно, а тут в присутствии всех остальных, которые находились и на крыше, и внизу, рядом с грузовиком, его словно подменили. Он начал храбриться, когда рядом находились и остальные. Я промолчал и подумал о том, что сам ВИНОВАТ, что и без меня там ВПОЛНЕ ХВАТАЛО тех, кто мог позаботиться о том, что как будет лучше выгружать стекловату.

– Давай, сначала шифер поднимем! – распорядился этот, кто отсидел назначенный ему срок в тюрьме.

Мы с ДВУХ сторон стали брать по одному листу шифер и нести, шагая по стекловате, его к задней части кузова, откуда подавали его тем, кто находился наверху, на односкатной крыше.