Два сфинкса

Аменхотеп точно прочел мысль археолога, встал и сказал:

– Не желаете ли вы подкрепиться, мой уважаемый друг? Оба вы, по–видимому, сильно истощены!

И он любезно проводил своих гостей в другую комнату, соединенную с его помещением длинным и узким коридором.

В этой комнате, освещенной тем же странным светом, был стол, а на нем две корзины с пирожными и фруктами, блюдо вареных овощей, мед и две амфоры: одна – с молоком, другая, с длинным горлышком, закупоренная золотой пробкой. Тут же стояло несколько кубков.

Бэр сел за стол и разочарованно вглянул на эти яства.

– Все это, благородный Аменхотеп, прекрасно, но мало существенно для такого проголодавшегося человека, как я. Кусок хорошего жареного мяса был бы более кстати, – заметил он, почесывая за ухом.

Аменхотеп улыбнулся.

– Такие грубые блюда не подходят к царящей здесь атмосфере. Тем не менее, в будущем я постараюсь лучше удовлетворять ваши вкусы. Теперь же удовольствуйтесь тем, что здесь есть, – весело ответил он.

Бэр со вздохом принялся за еду и в четверть часа уничтожил все, что стояло на столе, так как Ричард ни до чего не дотронулся, выпив только молока и кубок вина.

– Теперь ложитесь спать! Здесь в вашем распоряжении две постели. Об остальном мы поговорим после, – сказал Аменхотеп, уходя.

Не заставляя себя просить, Ричард и Бэр улеглись на пурпурных подушках. Они буквально падали от усталости и почти тотчас же заснули.

Проснулись оба свежими и сильными.

Вот так сон! Если бы три дня тому назад кто–нибудь сказал мне, что я буду так прекрасно спать в недрах великой пирамиды, на ложе, может быть современном Хеопсу, я плюнул бы тому в глаза, – заметил профессор, блаженно потягиваясь.

– Да, смело можно сказать, что наше приключение исключительное! Мы единственные люди, которые могут похвалиться, что говорили с человеком, прожившим около трех тысяч лет, – со смехом ответил Ричард.

Но вдруг он заволновался.

– Замечаете вы, профессор, что наше платье унесено, а вместо него положены полотняные туники?

– Черт возьми! А ведь это правда! И если мы не хотим щеголять в таком же костюме, в каком Адам прогуливался в раю, то нам придется вернуться к моде времен Амасиса, – весело ответил профессор, соскакивая с кровати.

С комичной важностью он надел плетеные сандалии и длинную полотняную тунику с короткими рукавами.

– Немного воздушно, но зато удобно и легко. Так как здесь нет дам, то я не нахожу неприличным этот костюм, – заметил Бэр, с самодовольным видом осматривая себя.

Одевавшийся с сосредоточенным видом Ричард поднял голову – и упал от смеха на стул. Действительно, толстая фигура профессора в этом необычном и примитивном костюме была донельзя комична.

Бэр сам весело смеялся. Затем, взглянув на своего друга, он вскричал:

– Какой у вас прекрасный вид, Леербах! Туника необыкновенно идет вам. Никогда еще не замечал я, как теперь, насколько ваше лицо подходит к египетскому типу. Вас прямо можно принять за фигуру, сошедшую с барельефа!

Наконец они были готовы и стояли в нерешительности, не зная, что делать. Уйти из комнаты они не смели. Кроме того, они не имели ни малейшего понятия о времени, так как лежавшие на столе часы остановились, и они не могли найти ключа, чтобы завести их. Потеряли ли они его или его унесли у них – это так и осталось тайной.

Приход Аменхотепа вывел их из затруднения. Они побеседовали, а затем два карлика подали завтрак, уже более существенный, чем накануне, так как в него входила великолепно приготовленная рыба.

Бэр был на седьмом небе и один уничтожил все блюдо, так как Ричард, хотя и совсем оправился, тем не менее не чувствовал голода и удовольствовался хлебом и молоком.

После завтрака деятельный и веселый профессор попросил Аменхотепа дать ему что–нибудь поучительное, чем он мог бы впоследствии воспользоваться для своей книги о жизни древних египтян и что осветило бы места, оставшиеся темными для археологов. В то же время, он в кратких словах изложил состояние современных знаний и цель, к которой он стремится.

– Мне кажется, что самое полезное, что я могу вам предложить, это изучение египетского языка, так как ваша вчерашняя речь была так ужасна, что я ничего не понял, – с тонкой улыбкой заметил Аменхотеп. – Поверьте мне и начните с этого. Я уже просил моего друга Менефта показать вам все, что осталось от наших древних святилищ посвящения и, в то же время, побеседовать с вами. Пользуйтесь же этим случаем! А теперь идем! Я отведу вас к нему. Подожди здесь, Рамери! Мне нужно поговорить с тобой.

Он скоро вернулся и увел своего гостя в комнату, где накануне работал. Посадив Леербаха за стол, он положил ему на голову руку и сказал:

– Смотри на меня! Прежде чем приступить к серьезному разговору, тебе необходимо вернуть воспоминание о прошлом и восстановить связь между астральным разумом и материальным мозгом твоего нового тела.

Ричарду показалось, что яркая молния блеснула из темных глаз мага и огненной струей пронизала его голову, причинив ему такую невыносимую боль, что он вскрикнул и упал без чувств.

Долго ли он находился в таком состоянии, он сам не мог сказать. Когда же к нему вернулось сознание, он чувствовал, что что–то странное происходит в его голове, смутно напоминая ему то впечатление, какое он уже испытал, когда призрак Валерии писал рассказ об их прошлом. Как и тогда, разные образы восставали в его памяти, но без того хаотического шума, как прежде. Как молнии вспыхивали воспоминания, группируясь в нечто гармоничное целое. Когда Ричард выпрямился, жизнь Рамери восстала перед ним во всей своей реальности, и подробности ее были так же ясны и хорошо ему знакомы, как и подробности его настоящего существования.

– Ну что, Рамери? Вспомнил ли ты свое прошлое? Вспомнил ли ты свой древний родной язык? – с улыбкой спросил Аменхотеп.

– Да, учитель! Ты совершил это чудо, – ответил Ричард, хватаясь за голову обеими руками и помимо своей воли говоря на языке древнего Египта.

– Тем лучше! Давай побеседуем! Для начала расскажи мне свою настоящую жизнь и обстоятельства, которые привели тебя сюда.

Ричард на минуту задумался, так как, с возвращением воспоминаний о прошлом, настоящее, казалось, побледнело. Затем он рассказал историю своей жизни, свою встречу с Альмерис и странные события, приведшие его в пирамиду.

– Альмерис – это та же Нуита и Валерия, – заметил внимательно слушавший Аменхотеп.

– Да, a Tea есть перевоплотившаяся Эриксо, – ответил Ричард.

Аменхотеп отрицательно покачал головой.

– Эриксо – здесь, близ меня. Это строптивая и непокорная душа. Роковая любовь к тебе увлекла ее, и я наказал ее по заслугам. Я люблю Эриксо, и это единственная моя слабость, победить которую у меня не хватает мужества. Так как Эриксо волновала меня и мешала мне работать, я усыпил ее, и она спит в нескольких шагах отсюда.

– Прости меня, учитель! Я не смею сомневаться в твоих словах, но позволь мне указать тебе на некоторые обстоятельства, – смущенно и нерешительно сказал Ричард. – Альмерис, так хорошо все знавшая, сказала мне, что Tea – никто иная, как Эриксо. Теперь же, когда ко мне вернулась память, я могу подтвердить тебе, что Tea – живой ее портрет.

Темный румянец вспыхнул на бронзовом лице мага, и брови грозно нахмурились.

– Пойдем и сейчас же убедимся! – сказал он отрывистым тоном.

По узкому коридору, которого Ричард еще не видал, они вошли в подземную залу, посредине которой он с изумлением увидел сфинкса, которого сам некогда изваял и который носил черты лица Рамери.

Аменхотеп прикрепил к стене факел и, поднявшись на цоколь, привел в действие пружину, скрытую в цветке лотоса.

Когда открылось отверстие тайника, оба они жадно наклонились над ним. Перед ними, покрытое серебристым газом, лежало тело женщины.

Аменхотеп сорвал покрывало – гневный крик вырвался у него. Эриксо казалась трупом, а между тем, несмотря на эту мертвенную бледность и на черные круги вокруг глаз, она была прекрасна. Нежная и прозрачная, как плащом окутанная длинными золотистыми волосами, она лежала, как воплощение мечты великого художника.

Глаза Аменхотепа пылали гневом. Он ощупал тело и сказал:

– Альмерис была права! Воспользовавшись ослаблением связи между астральным телом и материей, строптивая душа ее осмелилась настолько удалиться, что могла воплотиться в новое тело и тем самым порвать большую часть уз, приковывающих ее здесь. Еще немного усилий, и она окончательно освободилась бы. Но я не дам ей на это времени! Я заставлю эту предательницу вернуться в свою телесную оболочку, которая, к счастью, еще невредима, и научу ее слушаться своего господина!

Ричард молчал и не сводил глаз с Эриксо. Он сознавал одно, что даже в этой мертвенной неподвижности она в тысячу раз прекраснее и Tea, и Альмерис, и что опьянение чувств, которое эта женщина всегда вызывала в нем, снова начинает просыпаться.

– Учитель! – со страхом вскричал он. – Остановись! Дозволь мне уйти, прежде чем проснется Эриксо. Я человек слабый, а искушение тем сильнее, что она любит меня. Она может заставить меня забыть, что она твоя, и тем изменить благодарности, которой я обязан тебе за твое гостеприимство.

– Успокойся! – ответил Аменхотеп, кладя руку ему на плечо. – Эриксо опасна для тебя только тогда, когда близ тебя нет той, с кем тебя связывает чистая и неразрушимая любовь. Ее, эту другую, которую зовут Нуита, Валерия или Альмерис, я вызову из пространства, где блуждают тени, и дам ей жизненность. Ты будешь счастлив в ее объятиях, и образ Эриксо не будет иметь над тобой никакой власти. Итак, успокойся и доверься мне. Но прежде я хочу вернуть в это тело душу изменницы, которая думает, что может ускользнуть от меня.

Опустив голову, Ричард последовал за магом, который отпустил его, приказав ожидать у себя в комнате.

Ричард тотчас же заснул. Его разбудил голос Аменхотепа, который приказал ему следовать за собой, и оба направились в подземелье, где стоял сфинкс.

– Возьми тело и следуй за мной, – сказал Аменхотеп. – Сам я не могу нести его, так как оно уже окружено флюидом разложения.

Осторожно подняв стройное тело Эриксо, Ричард понес его за магом. Руки его дрожали, хотя ноша была очень легка, и если бы не ледяной холод членов, оставшихся гибкими, и не смертельная бледность, Эриксо можно было бы принять за спящую.

Они шли новой, незнакомой Ричарду дорогой, где галереи и коридоры перекрещивались, как в лабиринте, и вышли, наконец, в круглую комнату, освещенную пятью большими и высокими шандалами, в бронзовых чашах которых горел зеленый, как изумруд, огонь.

Посредине комнаты, на возвышении в несколько ступеней, стояло ложе, задрапированное черным. На материи, покрывавшей ступеньки, подушки и ложе, были вышиты какие–то неизвестные знаки и иероглифы. А вокруг стояло семь треножников, на которых приготовлены были уголья, сухие травы и куски смолистого дерева, осыпанные белым порошком.

– Положи ее на ложе и сними с нее одежды! – отрывисто приказал Аменхотеп.

Ричард молча повиновался. Казалось, он не имел уже больше своей воли. Одна тоскливая мысль: «Что он с ней будет делать?» – шевелилась в его наболевшем мозгу. Все существо его трепетало, когда он срывал последние покровы с тела молодой девушки.

В это время Аменхотеп снял с себя свою длинную, полотняную тунику, оставив один только полотняный пояс, опоясывавший его бедра.

– Стань там! – сказал маг, указывая Ричарду на один из масляных шандалов, к которому последний и прислонился.

Аменхотеп открыл большую шкатулку, стоявшую на ступеньках, и вынул оттуда жезл с семью углами, который заткнул за пояс, небольшой мешочек с красным порошком, который высыпал на все семь треножников, и, наконец, кубок и флакон.

Он наполнил кубок жидкостью из флакона; поднялся густой пар и послышалось клокотанье.

Осушив кубок, Аменхотеп вынул из–за пояса кусок мела и очертил им круг, заключив в него ложе, семь треножников и самого себя.

Ричард не сводил с него глаз и с ужасом следил за странной переменой, происходившей в наружности мага. Все тело его приняло красноватый оттенок, а под кожей его, казалось, текла уже не кровь, а огонь. Все в нем фосфоресцировало; пальцы источали лучи света; дыхание его стало похоже на огненные клубы. Тело его дрожало и трепетало, как в лихорадке, а каждое движение вызывало ряд пурпурных волн, исходивших из суставов и конечностей. Наконец, на всем, до чего он дотрагивался, оставались фосфоресцирующие пятна.

Схватив жезл о семи узлах, Аменхотеп потер его между ладонями. На конце жезла появилось пламя и в тот же момент вспыхнули все треножники, – каждый пламенем другого цвета. Все вместе они составляли семь цветов радуги.

Огненные языки, поднявшись, образовали род свода над неподвижным телом Эриксо, освещая его разноцветными лучами, ибо хотя они и соединялись, но не сливались воедино.

Тогда Аменхотеп мерно запел какую–то странную песню, которая то звучала могуче, то, замирая, переходила в легкий ропот. Жезл он вращал над головой, а другой рукой, казалось, указывал куда–то вдаль.

В эту минуту он был великолепен со своим фосфоресцирующим телом, с ослепительным пламенем, горевшим над его головой, и с выражением непоколебимой воли, светившимся в его взгляде.

Вдруг из–под ног Аменхотепа появился легкий дым. Земля дрожала, сильные порывы ветра со свистом потрясали стены комнаты. Охваченный внезапной слабостью, Ричард ухватился за бронзовый шандал. Свинцовая тяжесть разлилась по всему его телу. Он был точно парализован; но ясность ума ни на минуту не затуманилась, и он все видел и слышал с какой–то болезненной чуткостью.

Вдруг раздался сильный удар, и Ричарду показалось, что комната словно сорвалась со своего места, как дерево вырывается из земли, и завертелась с поразительной быстротой.

Комната, казалось, поднялась в воздух и со свистом пересекала пространство. Стены и потолок исчезли в сероватом сумраке, изборожденном молнией. Но тем отчетливее видны были тело Эриксо, лежащее на ложе под огненным сводом, и Аменхотеп, который похож был на статую из раскаленного железа. Не будучи в силах выносить ослепительного света, исходившего из этой картины, Ричард закрыл глаза.

Головокружительный полет через пространство все продолжался, но через некоторое время движение замедлилось, а затем совсем прекратилось. Тогда Ричард открыл глаза.

И тут он с удивлением взглянул на непонятное, представлявшееся ему зрелище. Одна из стен подземной комнаты исчезла и, как бы составляя ее продолжение, к ней присоединилась другая комната, роскошно меблированная в стиле Ватто. С потолка спускалась лампа под розовым абажуром, нежным светом озаряя мебель, обтянутую белой шелковой, затканной розанами материей, туалет, драпированный кружевами, с зеркалом в серебряной раме, с графской короной наверху, и кровать с вышитыми подушками, на которой лежала молодая девушка, видимо погруженная в тяжелый и беспокойный сон.

Сердце Ричарда перестало биться. Он тотчас же узнал эту комнату: то была спальня Tea, а там, за полуоткрытой дверью, находился ее рабочий кабинет. Сама Tea извивалась и стонала на своем шелковом ложе; а в нескольких шагах от нее стоял мрачный черный подиум, на котором лежало неподвижное тело Эриксо.

Ричард инстинктивно сознавал, что должно совершиться что–то ужасное, что Tea грозит смертельная опасность. Страх, жалость и любовь волновали его душу. Ему хотелось вскрикнуть, броситься к ней и спасти ее, но все усилия его были напрасны. Он не мог сделать ни одного движения; ни один звук не выходил из его сдавленного горла.

Состояние его не поддалось бы никакому описанию. Он думал, что задохнется в своем бессилии. Ричард видел, как Аменхотеп проник в комнату Tea, откинул одеяло, поднял молодую девушку и принес ее к ложу. Поддерживая Tea одной рукой, другой он сорвал с нее батистовую рубашку. Затем, вытащив из–за пояса нож, – лезвие которого словно сделано было из пламени, которое извивалось и метало искры, – он вонзил его в грудь Tea по самую рукоятку. Вытащив дымившийся нож, он погрузил его в неподвижное тело Эриксо.

Tea неподвижно лежала на руках мага. Из разверстой раны на груди ручьем текла какая–то странная, дымящаяся, похожая на кровь, красная жидкость. Аменхотеп поднял свою жертву так, чтобы этот живительный поток падал на тело Эриксо, которое скоро приняло нежный розовый оттенок, тогда как тело Tea стало походить на труп. Когда это истечение окончательно прекратилось, Аменхотеп приложил свой нож плашмя к ране, и кожа вновь стала совершенно целой. Уничтожив следы раны и на теле Эриксо, маг бросил на кровать тело Tea. В ту же минуту черное, но прозрачное покрывало разделило обе комнаты, как бы стена из темного стекла.

Тогда Аменхотеп поднял жезл и снова запел, а комната пришла в движение. Как сквозь туман, Ричард видел башни и сады замка Кронбург, а затем все исчезло. Они со свистом неслись в пространстве, пока не произошел новый толчок. Головокружительное движение сразу прекратилось, и все приняло свой прежний вид.

В ту же минуту Эриксо испустила нечеловеческий крик. Затем она приподнялась на ложе и прижала обе руки к сердцу.

С минуту она сидела неподвижно, словно задыхаясь, с широко раскрытыми глазами. Вдруг она увидела Аменхотепа, узнала его – и с хриплым стоном откинулась назад.

Аменхотеп стоял и презрительно смотрел на нее. В глазах его светилось гордое сознание своего могущества. Он владел силами природы и управлял ими по своему желанию. Кто же мог осмелиться противиться его воле?

Затем, не спеша, он надел свою длинную тунику, убрал и запер в шкатулку вещи, и, подойдя к Эриксо, которая все еще сидела, закрыв лицо руками, сказал спокойно, с оттенком легкой иронии:

– Изменница! Ты вообразила, что можешь пренебречь мной. Вместо того, чтобы ждать здесь, пока я окончу важную работу, ты овладела новым телом, думая ускользнуть от меня и, таким образом, достигнуть цели, к которой настойчиво стремишься, а именно: овладеть человеком, которого ты любишь, но который не любит тебя. Ты забыла только одно, что ты – «моя вещь», до которой никто не дотронется без моего разрешения. Как видишь, твоя душа должна была покинуть похищенное тело и вернуться в это. Теперь я привяжу тебя к себе еще более могущественными узами. А пока живи в этой пирамиде, принадлежащей мне. Для тебя я создам здесь дворец и все земные наслаждения. Но берегись еще раз обмануть меня! Это дорого обойдется тебе.

Эриксо подняла голову и слушала, устремив на него взгляд, полный смертельной ненависти. Все тело ее содрогалось.

– Проклятый! – прерывающимся от волнения голосом вскричала она, стремительно вскакивая. – Ученый разбойник! Ты овладел человеческим существом, чтобы мучить его, сделать своей вещью, отняв у него все законные права. Я ненавижу и презираю тебя! Какие бы узы ты ни придумывал, чтобы связать меня, я ненавижу тебя, убегу и сделаю все на свете, чтобы ускользнуть от твоей тирании! Если существует небесное правосудие, оно скоро положит конец твоим преступлениям.

В эту минуту она увидела Ричарда, который все еще стоял, как пьяный, прислонившись к бронзовому шандалу, и с криком удивления и радости бросилась к нему на шею.

– Ричард! Спаси меня!.. Спаси меня от него! – вне себя кричала она.

Аменхотеп насмешливо улыбнулся.

– Ты напрасно надеешься, что он спасет тебя. Он всегда предпочитал тебе Нуиту. Теперь же он нашел ее, полюбил, и, пока ты ждала его, как своего жениха, женился на твоей сопернице.

Эриксо побледнела и попятилась.

– Правду ли говорит это чудовище? – спросила она. Ричард опустил голову. В эту минуту Эриксо казалась ему прекраснее и желаннее всего на свете. Даже воспоминание об Альмерис изглаживалось и бледнело перед очарованием, какое производила на него молодая девушка.

Аменхотеп наклонился к Эриксо и пробормотал ей на ухо несколько слов, которых Ричард не мог уловить. Та побледнела и, дрожа всем телом, с ужасом взглянула на него. Затем, быстро повернувшись, она выбежала из комнаты.

– Помни, Рамери, что Эриксо принадлежит твоему наставнику и благодетелю! – продолжал маг, тяжело опуская руку ему на плечо. – Для того же, чтобы поддерживать в тебе твердость, – я сдержу свое слово и возвращу тебе ту, с которой ты связан магическими узами брака. Альмерис оживет для тебя. Теперь ты крайне нуждаешься в отдыхе, так как то, что ты видел, слишком сильно потрясло твои нервы.

– Да, правда! – ответил Ричард, отирая выступивший на лбу пот. – Теперь уж я положительно не знаю, что со мной: с ума ли я сошел, сплю ли я, или все, что я видел – неслыханные чудеса!..

Аменхотеп улыбнулся.

– Ты не сошел с ума, не спишь, и то, что ты видел, вовсе не чудеса, а проявление сил природы, иначе, искуснее направленных, чем это знают и умеют делать в невежественном материальном мире, из которого ты пришел.

Глава V

Ричард окончательно потерял всякое представление о времени. После необыкновенных событий, свидетелем которых стал, он крепко заснул, но сколько времени спал, он сам не мог сказать. Часы его стояли, а в этом странном и вечно однообразном свете, заливавшем комнату и все вокруг, не существовало ни дней, ни ночей. Профессора он больше не видел; оставить отведенную ему комнату он не смел. Поэтому он проводил время в какой–то апатии. Карлик, служивший ему, подавал обед, неизменно состоявший из фруктов, пирожного, молока и меда.

Но Ричард не чувствовал голода. Тоска и беспокойство грызли его. Образы Tea, Эриксо и Альмерис толпились в его голове. Первая, – если только он не во сне видел это, – умерла, и он сам был очевидцем ее кончины. Что же будет со второй? Какие новые узы изобретает маг, чтобы приковать к себе свою жертву? Наконец, воскресит ли он Альмерис, как обещал? Последнее казалось положительно невозможным, но разве существуют пределы могуществу Аменхотепа?

Поглощенный своими мыслями, Ричард закрыл лицо руками и не заметил, как вошел Аменхотеп. Маг посмотрел на него своим задумчивым взглядом, а затем, положив ему на плечо руку, с улыбкой сказал:

– Да, моему могуществу есть границы! Оно останавливается там, где кончается мое знание законов, управляющих силами природы и веществами, из которых образована вселенная. Знание, кажущееся тебе безграничным, в действительности – очень ограничено, и я такой же раб законов, действие которых мне известно только отчасти, как и ты, совершенно их не знающий. А теперь – пойдем! Я сдержу данное тебе слово и верну тебе любимую женщину.

Ричард с удивлением заметил, что они снова идут по незнакомой ему части подземелий. Он видел громадную залу, полную драгоценных предметов, некогда служивших культу. Были здесь и золотые наосы, дивной чеканки, вазы всевозможных форм, мистические символы, шкатулки никогда не виданной формы, свертки ковров и материй и, наконец, свитки папируса, симметричными рядами разложенные на полках.

– Да у вас здесь целый музей! – заметил Ричард.

– Да, вашим современным ученым было бы интересно осмотреть эту коллекцию. В этом недоступном тайнике древние гиерофанты сложили драгоценнейшие сокровища Египта. Впрочем, вряд ли любопытным удастся скоро проникнуть сюда, – ответил Аменхотеп, увлекая своего спутника, в котором проснулся археолог и который в нерешительности остановился.

Наконец они вошли в круглую и совершенно темную залу. Только когда Аменхотеп зажег факел, Ричард увидел, что посредине, на высоком цоколе, стояла большая статуя, закрытая покрывалом.

Аменхотеп нажал пружину и тотчас же в цоколе открылась узкая дверь и стали видны ступеньки узкой лестницы, спускавшейся вниз. Наконец маг остановился перед бронзовой дверью и погасил факел. С минуту они оставались в совершенной темноте. Затем дверь бесшумно отворилась – и пораженный Ричард увидел перед собой род грота со светящимися стенами. Такой же неопределенный свет, какой он раньше видел везде вокруг себя, царил и здесь, только он был сильней и более голубого оттенка. Какой–то пар носился в воздухе и не позволял ясно видеть отдаленные предметы и судить о размерах грота.

Аменхотеп вытащил из–за пояса жезл с семью узлами и быстрым и энергичным движением сделал им в воздухе знак креста.

Молния прорезала воздух и из земли повалил густой дым, который заволок все. Когда он отчасти рассеялся, Ричард увидел, что стоит как бы у большого круглого окна, из которого видно было утопавшее в лунных лучах кладбище, где была погребена Альмерис. Он видел белый мраморный крест, у подножия которого, прижавшись головой к погребальной урне, стоял на коленях гений и плакал, видел цветы, росшие у подножия монумента. Ночной ветер тихо шелестел листвой деревьев, а под ними была скамейка, на которой он проводил столько часов, мечтая о покойной.

И все это было так близко и так живо, что стоило только, казалось, выпрыгнуть из этого странного окна, чтобы очутиться внутри запертой решетки. Вдруг Ричард вздрогнул. На маленькой, усыпанной песком площадке перед памятником появилась фигура Аменхотепа. Белая одежда его была покрыта фосфорическими пятнами, широкий луч света окружал его голову и отчетливо слышны были магические формулы, которые он произносил на каком–то незнакомом языке.