Клинок Тишалла

Тварь не могла догадаться, что Эвери Шенкс жаждет крови.

Так что, когда острые зубы старухи сомкнулись на шее чудовища, прокусывая кожу и яремную вену, она не остановилась, а, залитая кровью вместе со своим противником, продолжала грызть, покуда не разодрала вместе с дряблыми мышцами сонную артерию.

Тварь, полагаю, не успела оправиться от изумления, прежде чем сдохла.

Все это я увидал, заглянув ей в душу лишь на миг, и посмотрел на Эвери Шенкс с тем же опасливым уважением, что и на Кейна, – как на прирожденного убийцу.

– Все, кто знаком с вашей внучкой, желают ей лишь добра, – сказал я ей. – Мы сошлись на том, что для нее лучше будет остаться на вашем попечении; и с этой целью я дарую вам титул графини Лириссан с тем, что земли ваши вы получите в лен от госпожи Веры, а также передаю под вашу опеку все земли и владения маркизы до ее совершеннолетия.

– Графини? – переспросила она.

Чувствовалось, как она примеряет на себя новый титул и осознает, что он ей к лицу.

Оно и к лучшему. Вернуть ее на Землю невозможно, а Эвери Шенкс – аристократка до мозга костей. Признаюсь, что не забыл об интересах Империи: передать на ближайшие пятнадцать лет наш в будущем главный наземный торговый путь под управление безжалостному и пугающе толковому бизнесмену, полагаю, в государственных интересах.

Я подумывал о том, чтобы поставить ее титул в зависимость от определенного условия – попросту заставить ее клятвенно отказаться от мести Кейну – но Хэри сам меня отговорил.

– Пусть остается какая есть, – сказал он. – Если ты наденешь на нее намордник, она только и будет думать, как бы от него избавиться. А пока не избавится, будет в обиде на тебя. Эвери Шенкс не стоит числить во врагах. Оставь ее на мою долю. В конце концов она сообразит, что, причиняя боль мне, она мучает Веру; а старуха скорей руку себе отгрызет.

Это был мой первый урок науки управления: иногда, чтобы добиться большего, надо делать меньше.

И, наконец, ко мне не мог не явиться Райте.

Я часто думаю о нем и, вспоминая, всякий раз вижу его таким, каким предстал он в тот раз: коленопреклоненным на ступенях перед Дубовым троном. Он не поднимал головы, опасаясь посмотреть мне в глаза. Левую руку, замотанную льняными бинтами до такой степени, что повязка напоминала белую боксерскую перчатку, он держал на груди. Ядовитое масло постепенно просачивалось сквозь ткань, пока не начало черными слезами капать на ступени перед ним.

Он явился искать судьбы. Он мечтал, чтобы сказание о нем завершилось карой за все преступления.

А я не хотел судить его. Я видел, сколько он перестрадал, как много пережил и что претерпел. Очень одинокий, очень несчастный молодой человек.

Мы с Кейном обсуждали и его судьбу, ибо я предчувствовал эту встречу.

– Лучше держи его при себе, – советовал Кейн. – Пацан опасен. И со временем станет еще опасней. Тебе стоит за ним приглядывать в оба.

– Что ты задумал?

– Да мне пришло в голову, – проговорил он с нехорошей усмешкой, – что из него получится отличный посол Монастырей при Дворе Бесконечности.

Я поразмыслил над его словами.

– Выбьешь для Райте это место, – продолжал Кейн, покуда я раздумывал, – и на двоих вы, я почти уверен, протолкнете Дамона в Совет Братьев. Ему там самое место – задавать курс.

– Может, ты и прав, – признался я.

– Райте тебе больше подойдет. Тебе нужен парень, который не боится порой нарушить правила.

– Вроде тебя.

– Я? – Он усмехнулся. – Я не нарушаю правил. Я их не замечаю.

Вспомнилось, как я размышлял о сходстве Райте и Хэри. Я упомянул об этом, заметив:

– В чем-то вы как отец и сын.

– Ага, – буркнул Кейн. – В чем-то нехорошем.

– Ты никогда не думал, что мог вправду оказаться его отцом? Ты вроде говорил, что он незаконнорожденный – его мать была проституткой в Анхане, – и возраст подходит. В те годы ты вел бурный образ жизни…

– Нет, он не мой сын, – беззаботно отозвался Кейн. – Скорее уж твой.

Я уставился на него, отвесив челюсть.

– Ты шутишь.

– Ничуть. Оттого и забавно. Его мать была корской шлюхой в «Экзотической любви»; я в те дни в «Экзотику» не заглядывал – у меня денег не хватало, чтобы в дверь заглянуть, не то что заплатить за девку. Я захаживал к Фейдер, в Лабиринте.

– Фейдер, – глухо повторил я, захваченный воспоминаниями четвертьвековой давности. – Помню ее.

– Ну да. Она уже давно в могиле. Ты ведь работал в «Экзотике»?

Я тупо кивнул.

– Помнишь девку по имени Марта? Смугленькая, маленькая.

– Марта… кажется, припоминаю.

– Кувыркался с ней?

– Кейн…

– Да ну, мне-то можешь признаться. Да?

– Я… Не помню. Может быть. Я тогда много с кем любился, Хэри, и не всегда на трезвую голову.

– Ну, сложение у него твое. Не знаю, какого цвета у тебя были до операции глаза…

– Голубые.

Он пожал плечами.

– У него телепатический дар, а ты – классный тавматург. Так? Признайся, может быть…

– Да, – пробормотал я медленно. – Может.

Все это промелькнуло у меня в голове, когда я смотрел на Райте. Я пытался убедить его отказаться от прошения; в конце концов, он не мой подданный. Кару за грехи ему должен был назначить Совет Братьев, поскольку звание посла, а с ним и дипломатическая неприкосновенность сохраняли ь за ним.

– Не говори мне о законе, – ответил монах. – Мне не нужен закон. Я требую правосудия.

Мольба его тронула меня, и я с неохотой согласился.

– Тогда, Райте из Анханы, узри свой рок. – Я указал на лужу нафты, скопившуюся на ступенях. – Ныне ты – преграда стремлению слепого бога поглотить наш мир; сквозь тебя сила его стремится отравить нас. Я обрекаю тебя каждым вздохом противостоять слепому богу и каждый день бороться, чтобы исправить зло, причиненное при твоем посредстве.

– Как могу я… – начал он.

– Ты не можешь. Ты будешь сражаться без отдыха до последнего дня, зная, что в конце тебя ожидает поражение. Зная, что в тот миг, когда ты опустишь руки, все, что ты любишь, начнет умирать.

Долгий миг Райте стоял передо мною, склонив голову; потом, не говоря ни слова, неторопливо и вдумчиво вытер натекшую с руки масляную лужу краем своей сутаны. Потом коснулся пятна лбом, встал и покинул зал.

Я молча смотрел, как он уходит.

– Жестоко ты с ним.

За Дубовым троном кроется небольшая ниша. В ней стоит кресло, и сидящий в нем может выглядывать через незаметный среди резных панелей стены глазок. Оттуда и доносился сухой, угрюмый голос.

– Думаешь? Это было не наказание. Это дар, – тихонько ответил я. – Я вернул его жизни смысл. Цель.

– Ничего себе подарок. На Рождество давай ограничимся открытками, а?

Я позволил себе усмехнуться.

– Я бы все же предпочел даровать титул и тебе.

– Забудь. У меня другие планы. – Вчера Хэри несколько раз невнятно намекал, что они с богом некоторым образом примирились.

– Есть области, – сознался он, – где наши интересы совпадают.

– Хэри…

– Брось, Крис. Я тебе еще в первый раз сказал, – это когда он отказывался от всех моих предложений по нисходящей, начиная с поста Ответственного за общественный порядок до, как он выразился, титула «баронета тьмутаражопского», – если я приму от тебя титул, найдется не один дурак, который сочтет, что Империя в ответе за мои действия. Поверь на слово, Крис, оно тебе вовсе не нужно. Ты мне поверь.

Я обнаружил, что верю безоговорочно.

– И чем ты намерен заняться?

Голос его потеплел. Я как наяву увидел знакомую ухмылку.

– Буду гнать волну.

12

Часы складывались в дни, а те – в недели. Я с головой ушел в работу – в основном выяснял, кому из дворян могу доверить административные посты в Империи. Еще я помогал графине Эвери и маркизе Вере обустраивать хозяйство; Франсис Росси, злосчастный актер, которого мы с Кайрой некогда похитили, стал помощником госпожи Веры – Кейн ему доверяет, и молодой маркизе нужен кто-то, кто может не только защищать и охранять ее лично, но и переводить с английского на западное наречие и обратно. Госпожа Эвери уже собрала внушительную команду из бывших актеров. Кейна я в те дни видел редко и старался не сталкиваться с ним вовсе.

Не мог смотреть ему в глаза.

Я совершил одну ужасающую ошибку, и она преследовала меня, отравляя каждый миг, покуда единственным избавлением от кошмара не стали для меня нескончаемые труды.

Я заглянул в бездну.

Вот как это вышло.

– Хэри, я хочу знать, – заявил я как-то. – Я хочу понять, как ты узнал, что твой план сработает. Когда ты убил Ма’элКота – откуда ты знал? Как догадался, что слепой бог пожрал его не до конца? Откуда знал, что, слившись с тобою в реке, он обратится против своего прежнего повелителя? Почему был уверен, что не отдаешь в руки врага победу, которой он так жаждал?

Наконец я добрался до главного вопроса и едва осмелился его задать.

– Как ты знал, что спасаешь мир, а не губишь?

– Ма’элКот задал мне тот же самый вопрос.

– И?

Он пожал плечами.

– Я и не знал.

Онемев, я уставился на него.

– Я думал, что мне хана, Крис, – объяснил он. – Коллберг и социальная полиция никогда не позволили бы мне уйти живым. Я мог только попытаться спасти Веру.

У меня отвалилась челюсть. Под ложечкой свернулась холодная змея.

– Ты… все, что ты…

– Я даже не знал, что, убив Ма’элКота заклятым мечом, я свяжу его с рекой. Понятия не имел. Откуда? Я знал только, что он удерживает Веру в плену. Она связана с рекой, а он связан с ней. Поэтому я его убил. Он мертв – она свободна. Потом социки отстрелят мне задницу, и я тоже сдохну. Слепой бог получает свой меч, и девочка ему больше не нужна. Райте оставил бы ее с эльфами. Они приглядели бы за ней, вылечили бы, насколько могут. Она жила бы с ними. – Он пожал плечами. – Ничего лучше мне в голову не пришло.

– Так… – выдавил я, еще не до конца придя в себя, – так твой план… ты не… все это?..

– Это и был мой план. Единственный.

– С самого начала… – пробормотал я.

– Ага. С того момента, как я понял, что происходит.

– Все это… заключенные, фейсы, монахи. Разорение города. Райте. Я. Ты использовал всех.

– Да.

– Ты сотворил все это ради того, чтобы спасти одну девочку.

Он кивнул.

– И оттяпать кусок от Ма’элКота. Оставить по себе память.

Под моим полным ужаса взглядом он развел руками, будто хотел обнять.

– А, ну что тут говорить? Меня не переделаешь.

– Ага, – согласился я ошеломленно. – Точно.

– Никогда не знаешь, как все обернется. Правда. Вселенная страховки не дает. – Он ухмыльнулся. – Так что – выше нос!

– Нет, я… нет, то есть… – Я тряхнул головой, пытаясь вернуть на место перевернутый мир. – Ты очнулся в темноте, на краю обрыва. И прыгнул.

– Каждый день так, Крис. Каждый божий день.

Кажется, он был счастлив .

А я не могу радоваться этому. Думать об этом не могу. Внутри у меня пусто: хрупкая, высушенная, ломкая скорлупа.

Как все бессмысленно …

Каждый вынесенный мною приговор относился ко мне. Как т’Пассе, я представляю Народ, одаренный полными правами имперских подданных, хотим мы того или нет. Как Кайрендал, я обречен жить без тех, кого не смог спасти. Как Вера, я вынужден искать утешения в титуле и власти, которыми был одарен – проклят – против желания и без моей воли. Как Райте, я получил терновый дар цели.

Мир требует от меня лишь оставаться самим собою, как от Кейна.

Что я натворил, чтобы заслужить такую кару?

Хэри любит цитировать Ницше: «Когда смотришь в бездну, помни, что бездна вглядывается в тебя».

Мой единственный ответ – мантра конрадовского Курца.

Я вполне осознаю, что это слабина характера, что другие, более сильные, смотрят в бездну, не испытывая тошноты. Я знаю также, что преисподняя уже разверзлась передо мною. История обоих миров полна чудовищ, называвшихся королями, и монстров, титулованных императорами.

И каждый из них стал чудовищем только потому, что во вселенной, лишенной смысла, не было причины поступить иначе.

Вот еще один дар, который я получил, но заслужить не смогу, даже отдав себя без остатка: когда ужас превозмогает меня, всегда есть, к кому обратиться, кто непременно спасет мне жизнь.

13

Кейн отпил еще глоток тиннаранского столетней выдержки и скорчил рожу.

– Знаешь, что самое паршивое? – проговорил он. – На всей долбаной планете никто не умеет делать виски.

Мы сидели вдвоем в дворцовой библиотеке за бочонком лучшего бренди из дворцовых подвалов. Было далеко за полночь. Я сидел за этим самым столом, поближе к теплу трепещущего огонька лампы. Кейн устроился в пышном кресле, обтянутом поблескивающим тисненым бархатом цвета спелых вишен.

– Есть проблемы и посерьезней, – заметил я.

– У тебя – может быть. А как я встречу старость без любимого шотландского?

– Хэри…

Он помахал рюмкой.

– Плесни мне еще этой дряни, а? Трудно быть серьезным, пока я трезв; когда я полупьян, это вовсе невозможно.

Я нацедил ему еще глоток бренди, и он поболтал рюмкой, ожидая, пока напиток нагреется в теплых ладонях. Потом я плеснул себе, выпил и налил снова, прежде чем ответить:

– Помнишь, когда мы в последний раз вот так сидели и пили вдвоем?

Он поднял рюмку, глядя на свет сквозь жидкий, жаркий янтарь бренди.

– В тот раз это была рецина. Помнишь?

– До мелочей.

– Двадцать пять – нет, двадцать семь не то восемь лет прошло. Да, я тоже вспоминал. Ты в ту ночь тоже хандрил по-черному.

– Тоже?

Он многозначительно глянул на меня, словно говоря «Да ну тебя!».

– Черт, Крис, будь мы на Земле, я бы уже тащил тебя к врачу регулировать серотониновый баланс.

Я внезапно обнаружил что-то очень интересное в своей рюмке.

– Эй, – пробормотал он, – хочешь поговорить – поговорим. Не хочешь – молча выпьем. Я не против.

Некоторое время мы так и делали: пили молча. Кейн, казалось, наслаждается тишиной; в моих ушах она звенела пустотой, и я сидел, словно на иголках.

В конце концов я рискнул.

– Просто… – выдавил я из себя. – Помню, как за пару дней до того, как отправиться во фримод, я записал рассказ обо всем, что случилось с нами в Консерватории и что мы натворили. Помню, как я размышлял тогда, какими мы будем лет через двадцать или тридцать. Что будет, если мы встретимся.

– Ничего похожего, да?

– Точно.

– И это тебя тревожит?

– Да. Отчасти.

– Как так?

– Я не могу заставить себя понять, Хэри, – беспомощно пробормотал я. – Разобраться, где я поступил правильно, а где ошибся. Вот он я: император Анханы. Власть. Беспредельное богатство. Вечная молодость. А я даже не могу решить для себя, награда это или наказание.

– Тут, верно, не со мной надо советоваться, – хмыкнул Кейн. – Для меня дышать – и то награда.

– Как ты можешь смеяться?

– А что ж мне – плакать? Какой в том смысл?

– Не знаю, Хэри. – Я отставил рюмку и отвернулся. – Я даже не знаю больше, если ли смысл хоть в чем-то.

Вдруг оказалось, что я тычусь лицом в собственные ладони.

– Эй… ну брось, Крис. – Оставив подтрунивание, он положил мне на плечо теплую руку.

– Может, смех – это единственный ответ, – проговорил я, растирая зудящие веки. – Все так… нелепо, понимаешь? Как могло все это случиться со мною? Как мог я стать тем, кем стал? Я не понимаю. А я должен понять, но не могу . Все так… случайно вышло. Я не нахожу цели.

– Ну да, блин. А чего ты ожидал?

Я снова поднял голову.

– Не знаю. Может… я ожидал, что научусь чему-то. И пойму, для чего все это случилось.

– Смысл жизни ищешь? Черт, Крис, тут и я могу тебе помочь.

– Да?

– Само собой. Нет в жизни смысла.

Вот тут рассмеялся и я – горько, безнадежно.

– Помог, называется.

– Жизнь просто длится, Крис. Сегодня ты жив. Завтра мертв. Сегодня ты неудачник. Завтра – царь вселенной. Смысла нет. Судьба никуда не ведет. Она просто есть .

– Я не соглашусь на это. Не могу согласиться.

Он пожал плечами.

– Все мы делаем вид, будто хаоса не существует. Мы прослеживаем связи между событиями и наделяем эти связи смыслом. Вот почему мы так любим рассказывать о себе байки. Каждая история – это попытка наделить смыслом судьбу.

– Я все вспоминаю отца – Воронье Крыло. Моего брата, Торронелла. Чем они заслужили страшную смерть? Как вышло, что я правлю во славе, а они погибли в муках?

– Откуда мне знать? Это же не моя история.

– Тогда – моя?

– Может, тебе не стоит слишком волноваться об их судьбе? Лучше сосредоточься на их роли в твоей истории. А о том, что они заслужили и что получили, пусть волнуются сами.

– Оставь мертвецам самим хоронить своих мертвых, – промолвил я.

– Именно. Вот что ты будешь делать по случаю их смерти – это уже часть твоей истории. Тогда, может, в ней и смысл появится.

– Какая же история может оправдать весь кошмар прошлых недель? Что в ней будет сказано о невинных жителях Анханы, что убивали друг друга в чумном бреду? О тех, кто сгорел в пожарах? О тех трусах, кто бежал из города, прятался, оставляя умирать других, а теперь выбрались на свет?

Кейн задумчиво отхлебнул бренди и пополоскал во рту, прежде чем, проглотив, ответить.

– Я не так давно тоже маялся сходными мыслями, – промолвил он неспешно и поднял руку, так что свет лампады упал на оставшиеся после кандалов Шахты шрамы. – И вот что надумал. По мне, так жизнь с большой буквы «Ж» лишена смысла в нашем понимании – как скала, или солнце, или все такое. Она есть, и точка. Но это не значит, что наши жизни лишены значения, понимаешь? Может, судьба и бестолкова, но истории, которые мы рассказываем о себе – они всегда с моралью. Ты говорил, что вселенная – это система совпадений. Значение им ты придаешь сам. Иначе говоря: смысл твоей жизни – в том, как ты расскажешь свою историю.

– Этого мало, – выговорил я. Как и все мудрые слова, сказать их было легче, нежели переварить. – Какое значение я могу придать своей истории?

– А мне откуда знать? Может, если ты просто расскажешь ее, как можешь, она сама подберет себе мораль по вкусу.

Вот за эту мысль я и держусь теперь. Так Хэри снова спас мне жизнь.

Она моя.

Ее значение зависит от того, как я расскажу свою историю.

14

Мы прощались с Кейном на пристани в предрассветной мгле. Струи зимнего дождя хлестали нас. Графиня Эвери уже забилась в свою каюту; матросы готовились отчалить. Ждали только Кейна.

Когда мы обнялись, за его плечом я заметил госпожу Веру. Она не уходила с палубы, глядя на нас широко распахнутыми серьезными глазенками – следила, чтобы отец не бросил ее снова. За ней часовым застыл Орбек, бережно держа могучими ручищами автомат.

На пристань я пришел инкогнито, надев простую рубаху и штаны и закутавшись в шерстяную накидку, теперь от влаги тяжело липнувшую к плечам. Я не опасался бродить среди своих подданных без охраны; мне еще под силу защитить себя при необходимости и в рукопашной, и в чародейском поединке, а Т’нналлдион обещал мне, что гибель моя не осиротит Империи.

На Кейне плаща не было – только куртка и штаны черной кожи, увешанные бесчисленными ножами. Обнимать его было крайне неудобно…

…И не только поэтому, должен заметить.

– Чем займешься теперь?

Он ухмыльнулся мне из-под склеенной замерзающим на лету дождем челки.

– После того, как доставлю Веру и Шенкс на место? Тебе, пожалуй, лучше не знать. А то волноваться будешь.

– Я тебе не нянька. – Я ткнул его кулаком под ребра, пытаясь изобразить дружескую перебранку. – Я твой король.

– Ну тогда строго между нами. – Он пожал плечами, и усмехнулся. – Мне тут пришло в голову, что раз уж мне придется растить дочку в этом мире, я хочу, чтобы это был приличный мир. Так что я направлюсь на юго-запад – в теплые края. Хочу завернуть в одно местечко на севере Кора. Чаназта’аци.

– Чаназта’аци? – Название показалось мне знакомым, и миг спустя я понял, отчего. – Там есть дил .

Он ухмыльнулся еще шире.

– Знаю.

Прежде чем он успел продолжить, взгляд его уловил что-то за моим плечом, и улыбка померкла. Лицо обратилось в камень.

Я обернулся. Сквозь струи ливня к нам брел мужчина, одетый на мой манер, только капюшон плаща он надвинул так низко на лоб, что лица не было видно. В правой руке он держал черный сундучок, и только когда я увидал белую повязку на левой, я понял, кого вижу перед собой.

Короткое движение на краю поля зрения: Орбек поудобнее перехватывает автомат для стрельбы от бедра.

Кейн отошел от меня, преграждая Райте дорогу, и остановился на полпути. Рука его скользнула под куртку, чтобы извлечь засунутый сзади за пояс массивный угольно-черный пистолет-автомат. Прижимая оружие к бедру сзади, чтобы монах не мог его увидеть, Кейн застыл в ожидании. Он бросил что-то неразборчивое, и Райте, подняв сундучок, протянул его Кейну.

– Это единственный мой подарок, который может представлять для тебя ценность, – донеслось до меня. – Ты же в силах отдарить меня стократ, приняв его.

Они говорили о чем-то вполголоса, а я смотрел на них. И Орбек – тоже.

И Вера.

О чем шла их беседа – моей истории не касается, но вскоре Кейн пожал плечами, показал Райте пистолет, который до того не выпускал из рук, а потом убрал оружие.

Монах удалился, едва кивнув мне. Кейн же возвратился к сходням и передал сундучок мне.

– Может пригодиться, – заявил он и объяснил, для чего служит прибор и как им пользоваться, а потом оставил меня на пристани под дождем с Кейновым Зерцалом в руках.

– Увидимся, – бросил он, когда были отданы концы и шестовые начали отталкивать баржу от причала.

Я лишь помахал ему рукой.

Он кивнул в ответ. Стылый дождь переходил в тающий снег, от баржи и ее пассажиров остались только серые силуэты. Я увидел, как смутный призрак Кейна кладет руку на еле видимые во мгле плечики дочери, а потом они вместе скрылись в каюте, где плескался огонь в жаровне.

Орбек постоял на палубе еще миг. Кивнул мне торжественно и тоже ушел.

А я стоял под дождем, покуда баржа вовсе не скрылась из виду.

Потом вернулся сюда, за письменный стол в библиотеке, и налил себе еще рюмку превосходного тиннаранского и – несколько часов, а может, дней спустя – набрался смелости воспользоваться кейновым даром.

15

Через несколько месяцев после битвы война была наконец объявлена. Меня не было при том – детали мне неизвестны, – но мое цепкое к деталям, могучее воображение в прошлом оказывалось вполне точным.

Мне это видится так.

Члены Совета попечителей срочно созваны на внеочередное пленарное заседание; их личные имплантаты – сходные с мыслепередатчиками – передают тревожный сигнал в мозг каждого из них, заставляя спешно искать уединения, где они могут активировать имплантат, не опасаясь любопытных глаз.

Праздножителя Марка Вило вызов застает в уборной при главной спальне обширного поместья в горах Сангре-де-Кристо. Поскольку более укромное место придумать трудно, он произносит требуемый пароль и вздыхает, когда реальность клозета рассеивается до полупрозрачности; последняя собственная мысль, посещающая его перед тем, как сознание сливается с электронным коллективным разумом СП, заключается в том, что членство в Совете не возвышение к вершинам власти, как казалось ему до того, как он занял свое место, а сплошной геморрой. Особенно теперь, когда вся система Студий уже более месяца остановлена. Но то, что открывается ему, гальванизирует его интерес.

Во всех Студиях Земли все до последнего экраны включились сами собой, и все они показывают одно.

Лицо Кейна.

Он сидит на корточках посреди какой-то пустыни: за спиной его скалы, под ногами ломкая трава вроде полыни. На нем привычный костюм из черной кожи. Лицо сияет знакомой волчьей ухмылкой. В волосах его чуть больше седины, чем помнится некоторым в Совете, и талия не так узка, но ничего мягкого или старческого в его облике нет.

Он ничем не напоминает бывшего директора Студии Сан-Франциско.

Вскоре телеметрия подтверждает личность актера, чей имплантат ведет передачу: Франсис Росси, он же Дж’Тан. Некоторые в Совете отмечают иронию судьбы – разве не Дж’Таном пользовались в качестве живой камеры несколько месяцев назад, когда кризис только начинался? Мимолетная онлайн-консультация с файловыми архивами Студии подтверждает – им самым.

Тем временем Кейн осознает неведомым способом, что публика уже собралась.

– Всем привет, – бросает он с мрачным весельем. – Меня вы, суки, знаете, представляться не стану. Перейдем к делу.

Он встает.

– Знаю, есть люди, которые думают: «Тоже мне, проблема – мы еще отвоюем колонии. Мы найдем способ обойти трансферный щит и тогда пошлем туда актеров, и танки, и автоматы, и прочую хрень». Точно знаю, есть такие люди. Кое с кем из них я сейчас разговариваю.