Инквизиция

– Транспорт они потопили, но когда прибыл адмирал, он пришел в ярость и потребовал арестовать и Танаиса, и Сиделиса за неподчинение приказу. Они воспротивились – возможно, не лучшая идея, – и два флота эскортировали друг друга обратно в порт. Танаиса и Сиделиса отвезли в столицу и отдали под трибунал, но шестнадцатилетний принц по имени Кэросий уговорил своего близнеца, наследника престола, вмешаться. Император Валентин помиловал двух офицеров и фактически повысил их.

Суть была в том, что имперские силы в первый раз восприняли всерьез. Танаис и Сиделис дали флоту чувство гордости, и император обратил на него внимание. За десять лет имперский флот из посмешища стал тем, что мы знаем теперь: Танаис создал легионы, а Сиделис сделал Имперский флот крупнее кланового – были даже случаи, когда клановые корабли дезертировали, чтобы перейти в Имперский флот.

Вдвоем они основали Имперские вооруженные силы, которые Этий использовал, чтобы выиграть войну. Армия никогда не забудет того, что сделали Танаис и Сиделис, и они никогда не забудут вмешательство Этия. Умный Кэросий позволил своему брату приписать это достижение себе, чем заслужил презрение своего сына.

Танаис дослужился до маршала – должность, которую Этий учредил специально для него, – и сражался всю войну. Он не проиграл ни одной битвы, ни разу за все те годы. Ты знаешь, что случилось в конце Войны, как армия последовала за своими четырьмя вождями в Эран Ктхун. Каждый год в годовщину падения Эран Ктхуна военно-морской флот и легионы проводят службу в память о мертвых, вспоминают тот поход, и смерть Этия, и как Танаис и Сиделис спасли их. Они считают Танаиса почти богом, даже сейчас.

Я точно не знаю, что произошло во время узурпации. В ночь убийства Тиберия оба они были вдали от Селерианского Эластра. О Сиделисе больше ничего не было слышно. Его нет в списке жертв Валдура или среди тех, кто перешел на сторону узурпатора, или на свитке Отцов-Основателей Кэмбресса. Он словно исчез с лица земли. Лично я думаю, что Сиделис покончил с собой.

Но Танаис с собой не покончил. Его тоже нет ни в одном из этих двух списков, но в течение первых пяти лет царствования Валдура кто-то убил всех офицеров верховного командования, перешедших на сторону узурпатора. Ты это знаешь, Продолжатель об этом писал. Но Танаис не появлялся, пока не умер Валдур. Его тоже убили, но не маршал. Некий религиозный маньяк зарубил его в дворцовых воротах. Заслуженный конец.

С тех пор Танаис появляется раз или два в поколение на несколько месяцев, а потом снова исчезает. Этого как раз достаточно, чтобы поддерживать легенду, чтобы офицеры увидели его, чтобы император знал, кто он такой. Маршал приходит на императорские похороны: мой отец видел его, когда хоронили Персея. Он никогда не вмешивается в порядок престолонаследия, но если бы он велел военным сделать его императором, они бы сделали.

– Не похоже, чтобы Танаис на это пошел.

– Кто знает? Как он может жить больше двухсот пятидесяти лет?

– Века для нас, но для него? – задумчиво промолвил я. – Когда он появлялся в последний раз?

– В Фетии, около четырех лет назад. Танаис провел три месяца в военной академии, именно тогда он обучал Палатину. Но ты встречался с ним, стало быть, он проводит время не только в Фетии.

– Но все равно вполне возможно, что за два столетия он был активен только в течение десяти лет или около того?

– У меня тоже возникла такая мысль. Да, если суммировать время, в которое его видели, оно составит лишь малую долю тех столетий. И есть много магии, о которой мы ничего не знаем. Не знаем после чисток. Полагаю, маги Сферы могли бы это объяснить.

– Значит, вы верите, что он и есть маршал Этия.

Телеста казалась удивленной.

– Кем еще он может быть? Все абсолютно согласуется. Разве принцип логики и науки не гласит, что при прочих равных самое простое объяснение и является правильным?

– Вы думаете, какое-нибудь человеческое существо могло бы вынести такое существование?

– Я думаю, что человеческие существа могут вынести что угодно, если есть надежда. Конечно, это старая идея, и если ты читал достаточно фетийских философов, ты, вероятно, хорошо знаком с противоположными доводами.

– Боюсь, что нет. Я читал кое-что из философии, но по-настоящему уделял внимание только научным трудам.

– «Естественная история» Манатеса, «О природе вещей» Востра?

– И другим. Да, они всегда были интереснее.

– Я никогда не ладила с Востра. Слишком скучно, слишком педантично. Катан, почему ты спрашиваешь о Танаисе?

Она сказала это тем же самым тоном, что и предыдущие фразы, задавая мне вопрос без всякого предупреждения. Я уже думал, что это сошло мне с рук, что Телеста сочла вопрос о маршале достаточно актуальным и не нуждающимся в объяснении.

Реальную причину – а я спросил, чтобы узнать о его связи с намного более безвестным Сиделисом, – я раскрывать не собирался.

– Танаис – серьезная фигура. И мне было интересно, что вы о нем говорите и не сомневаетесь, что это он и есть.

– Почему ты спросил меня, а не Палатину?

– Вы историк. – Пусть и слабый, и пусть связь Палатины с Танаисом может значить, что Палатина знает гораздо больше. И потому что я чувствовал, что Телесту куда сильнее интересуют подробности. – Действительно нет никаких записей о том, что он делал во время узурпации?

– Я таких не видела. Я бы предположила, что его убрали с дороги наемные убийцы, возможно, отравили, чтобы о нем не беспокоиться.

– Но что он мог сделать? Когда Тиберий умер, Валдур остался последним Тар'конантуром.

– Ты забываешь, что Валдур не действовал без оглядки. Он убил своего кузена, законного императора, и вполне мог бояться, что маршал просто убьет его и захватит трон. На Танаиса нельзя было напасть открыто, он был слишком важной фигурой, но если бы его временно убрали с дороги, тогда Валдур успел бы укрепиться. Сиделиса могли тайно убить в то же самое время. Если бы понадобилось какое-нибудь оправдание, Валдур мог сказать, что он – а может быть, и Танаис, – затонул вместе с флагманским кораблем.

– Вы имеете в виду тот огромный корабль, «Эон»? – спросил я, делая все возможное, чтобы изобразить неведение. – И как он это объяснил? Сказал, что корабль взорвали?

– Его не взорвали, – ответила Телеста, глядя на меня с любопытством, и я вдруг почувствовал ледяной укол страха, что я себя выдал. Но затем ее скептическое выражение исчезло, и я испустил внутренний вздох облегчения. – Это была фальсификация. Валдур выдумал эту историю, потому что остаться без «Эона» – это его не красило. Но я думаю, что в конце концов корабль все-таки был уничтожен Сиделисом, потому что больше о нем нет никаких упоминаний, а такое большое судно было бы невозможно спрятать. Слишком много времени прошло с тех пор, чтобы оно до сих пор оставалось незамеченным. Возможно…

Телеста так и не закончила свою мысль, потому что раздался резкий стук в дверь, и вошла Персея.

– Простите, что помешала вам, но у нас возникли новые проблемы. Сархаддон только что прибыл из Танета с каким-то приказом от Премьера и стоит у ворот.

– Чтобы арестовать нас? С сакри?

А я был так уверен, что в эту ужасную погоду ничего не случится – зачем сакри рисковать выходить в шторм?

– Нет. Даже без охраны, только пара жрецов. Он хочет видеть тебя, Катан.

Глава 22

Я ждал Сархаддона в комнате возле атриума, где Л иас и Персея встречали нас в первую ночь. По приказу вице-короля освещение было полностью включено, давая желанную яркость, и пол в холле слегка протерт, дабы создать впечатление, что дворец находится в лучшем состоянии, чем на самом деле.

Из-за сравнительно низкого статуса Сархаддона Сэганта не велел никому из нас его встречать, когда его проводят внутрь, и я стоял за углом, невидимый от входной двери. Сам Сэганта по-прежнему был в своем кабинете и не собирался принимать Сархаддона. Тот, возможно, и имел полномочия от Премьера, но вице-королю до него не было дела, пока прибывший не попросит официальной аудиенции.

В холле вдруг возникла суматоха: я услышал, как открылась дверь, и стражники ввели внутрь людей – или только одного человека? Дверь снова закрылась, слишком быстро, чтобы вошли трое. Возможно, двум остальным пришлось ждать снаружи. Вода закапала на пол; кто-то взял плащ инквизитора.

– К вам выйдут через минуту, домин, – сказал один из слуг. – До тех пор подождите здесь. – Потом он, должно быть, ушел, потому что воцарилась тишина, если не считать стука дождя, падающего на световой люк.

Зачем Сархаддон пришел? Он думает, что я мог бы его простить, что кто-нибудь из нас мог бы его простить за то, что он сделал в Лепидоре? Сначала я хотел просто прогнать Сархаддона, но Сэганта настоял, чтобы я с ним встретился и узнал, не предлагает ли он какого-либо мирного решения.

Мирное решение! На каком свете живет вице-король? Инквизитор, который, как знал Сэганта, участвовал во вторжении в Лепидор, приходит с посланием мира? Вице-король просто хотел использовать меня, чтобы найти возможный путь к отступлению, путь, который мог бы принести ему пользу. Всегда политик, Сэганта грязную работу перекладывал на других.

Слуга, который так холодно приветствовал Сархаддона, вошел через дверь на противоположной стороне комнаты, в которой я ждал.

– Ну, что он? – спросил я.

– Он одет в сутану, какую я никогда раньше не видел, но в остальном похож на любого инквизитора. То особое выражение в глазах, правда, их почти не видно под капюшоном. Другие двое были такими же, волки в овечьей шкуре. Или чем там будут эти новые сутаны. Они в караульном помещении – Сархаддон единственный, кому позволено войти.

– Что-нибудь еще?

Слуга покачал головой:

– С первого взгляда ничего больше не скажешь.

– Спасибо.

Он ушел через ту же дверь, но я еще немного подождал, прежде чем выйти к Сархаддону, который спокойно стоял под световым люком в сутане инквизитора – однако в белой с красным, а не белой с черным.

Когда я вышел, Сархаддон повернулся и посмотрел на меня из-под малинового капюшона.

– Катан! – только и произнес он.

Я остановился в нескольких шагах от инквизитора.

– Что бы ты там ни хотел сказать, говори сейчас, пока мое терпение не иссякло, – велел я, скрывая за холодностью свой гнев. Как он смеет стоять здесь и приветствовать меня так, будто мы старые друзья, разлученные обстоятельствами?

– Ты за многое должен простить меня, Катан, – начал Сархаддон. – Но…

– Ни о каком прощении не можетбыть и речи, Сархаддон, – перебил я сурово. – Я не забыл и никогда не забуду. И никакие твои уловки не скроют того, чем ты стал: бездумным фанатиком своей извращенной веры. Если тебя кто-то послал обратить меня, то не трать зря слов.

– Я бы не стал так радикально недооценивать твой ум. Однако ты далеко скатился, Катан.

– Ты мне помог – костром и сожженными еретиками. Послушай себя, Сархаддон. Я отлично помню, что ты говорил о сторонниках жесткого курса, фундаменталистах, и как язвительно ты отзывался о них. Сколько времени тебе потребовалось, чтобы поменять убеждения? Год? Или только несколько дней, когда ты понял, куда дует ветер, и вскочил на подножку Лечеззарова фургона?

Я хотел знать, что случилось. Что они сделали, чтобы превратить его в фанатика? Или в нем изначально жил фанатизм, и человек, которого я знал в том путешествии, все время был только маской?

– Ты забываешь. – Он откинул капюшон, и меня потрясло то, каким изможденным и искаженным стало его лицо, словно из него выкачали весь интерес к жизни и заменили… чем? Сархаддон был единственным инквизитором, которого я знал до того, как он им стал. Его нынешнее лицо не походило на лицо человека, для кого сама жизнь стала мертвым грузом, оно больше напоминало… лицо наркомана? Одержимого? И того, и другого, если подумать. – В отличие от тебя, у меня не было выбора. Меня отправили в семинарию, отрезали от мира почти на год. Я изучал теологию под руководством самых блестящих умов, с которыми мне доводилось встречаться, и я понял, почему мир имеет одну Веру, почему должно оставаться верным той Вере. Каждый из тех отцов в семинарии мог стать ведущим светилом в Великой библиотеке, но они осознали, что теология больше, чем просто сухие формулы, повторяемые в молитве. Так мало людей истинно веруют, Катан, так много видят только ритуал и церемонию.

Я уставился на Сархаддона, удивленный эмоцией в его голосе, как будто ее тоже должны были выкачать из него. Однако жрецам не надо было этого делать, потому что ненависть такое же сильное орудие, как любовь, и даже более полезное с инквизиторской точки зрения. Знал ли Сархаддон, что такое любовь? Я задавал себе этот вопрос, хотя мой собственный опыт вряд ли делал меня экспертом.

– Наши с тобой пути отразились как в зеркале. На той манте Этла послала тебя одной дорогой, а меня другой, но то, что случилось с нами в том году, было во многом одним и тем же. Ты бы тоже приехал в Священный город, если бы не Равенна. Фактически она помешала дважды.

Та манта. «Пэкла», корабль, который вез нас из Фарассы в Танет, но был перехвачен Этлой и «Призрачной Звездой». Поскольку мы узнали Этлу, ей пришлось заставить нас молчать, обязав Сархаддона хранить молчание, а меня – провести год в Цитадели. То была идея Равенны, и в присутствии ректора Цитадели, Юкмадория, Этле ничего не оставалось, кроме как согласиться.

– Этла не хотела полагаться ни на мое молчание, ни на твое. Ты должен был присоединиться ко мне, но вмешались еретики и увезли тебя на свой остров.

Ошеломленный, я молча стоял, неуверенно глядя на Сархаддона. Нас с Палатиной похитили в конце нашего пребывания в Танете. Мы думали, что нашими похитителями были люди Фо-рита – или нет? Или то была просто уловка, чтобы представить дело так, будто Палатина, тогда секретарь Гамилькара, оказалась мишенью очередного бессмысленного нападения в междоусобице между Великими домами?

Если Сархаддон говорит правду – а я вынужден был признать, что его слова имели смысл, – то похитителями были сакри, которым приказали доставить меня в Священный город. Нет ничего необычного в том, чтобы наследник клана или Дома провел год под религиозной дисциплиной, а из Священного города мне было бы не убежать. Но Равенна вместе с двумя членами экипажа «Призрачной Звезды» следовала замной и вовремя вмешалась.

– Прежде чем ты снова назовешь меня фанатиком, Катан, посмотри на себя, – тихо сказал Сархаддон. – Пока я был в Священном городе, я изменил свои взгляды, я понял, насколько это важно, чтобы была одна Вера по всему миру. А ты прошел через то же самое, но наоборот.

– Это неправда, – машинально возразил я. – Они показали мне, что натворила Сфера за столетия.

– Ты говоришь, ~что мой ум зашорен, но твой зашорен не меньше. – В голосе Сархаддона не было ни злобы, ни грубости. – Во время того плавания твое мнение о Сфере изменилось, но ты все еще думал, что по сути это – сила добра. Теперь ты дал обет ее уничтожить. Это не такой же экстремизм?

– Разве я пытался тебя убить? – резко спросил я. – Твоя логика и твои слова прекрасны, но как насчет твоих поступков?

– Мидий, Лексан и я – мы все пытались отговорить Этлу от осуждения тебя на казнь. ПОДУМАЙ, Катан! Что бы выгадал Лексан от твоей смерти? Твой отец объявил бы ему вендетту, и когда Моритан выздоровел бы, Лексану пришел бы конец. Он хотел уничтожить Лепидор как клан, как своего соперника, а не вызвать кровную вражду, которая могла бы привести к междоусобице.

– Как ты смеешь заявлять такое! – Я почти закричал на Сархаддона, выведенный из себя его невероятным высокомерием, чудовищностью его лжи. – Ты говоришь, что не принимал в этом никакого участия, что не собирался убивать того апелага, Текрея, если бы бой не прекратился, не собирался поджигать костер? Ты недостоин даже презрения, если ты именно это пытаешься утверждать.

– Мне приказали дать тебе один последний шанс.

– Я тебе не верю.

– Этла не хотела признавать свою ошибку. Я уверен, она была твердо убеждена, что принцесса находится там.

– Этла была вероломным изувером. Ей место было бы при императорском дворе, а не в Сфере. Они с Оросием прекрасно бы поладили.

– Еще и измена, Катан?

– Измена, ересь, какая разница в глазах Сферы? Лечеззар считает, что все остальные правители должны подчиняться ему, хотя я уверен, что он удобно забывает об этом, когда имеет дело с императором. Полагаю, ты восхищаешься им теперь. Истинный, непреклонный защитник Веры, просвещенный Премьер.

– Хэйлеттит, – ровно ответил Сархаддон. – Я не согласен с его желанием Священного Похода. Лечеззар предан тому, во что верит, но не всем его сторонникам нравится, как он использует сакри. Большинство людей, убитых сакри во время Похода, были невиновны в ереси. Из-за этого мы потеряли для Сферы целое поколение, и теперь можем потерять еще одно. Ты сам сказал: среди теократов есть те, кто хочет, чтобы Сфера правила миром. Зачем править пустыней?

– Твои мудрецы научили тебя лгать и лицемерить, – горько сказал я, отступая от Сархаддона. – Все, что я вижу перед собой, – это инквизитор, фанатик, окружающий себя паутиной лжи, чтобы поймать меня. В Лепидоре ты был готов – возможно, рад – поднести огонь к тому погребальному костру по приказу Этлы и заживо сжечь двадцать три человека. Без суда, даже без пародии на него, без признания вины, даже вопреки законам Сферы. Ты знал, что по крайней мере половина из них невиновны, но ты даже не сказал Этле, что не станешь этого делать, что ей следует отдать факел одному из сакри. Возможно, ты простил себя, но никто из нас никогда не простит. И как ни крути, твой поступок никогда не будет справедливым.

– Он не был справедливым. Я знаю. Когда я туда прибыл, я понятия не имел, что задумала Этла. Я решил, что вас обвинят в ереси и заберут в Священный город, когда мы поедем обратно. Этла даже сказала, что твоя семья сможет и дальше править, если только присягнет на верность Сфере и предоставит Мидию полную свободу.

– И ты поверил?

– Мне пришлось. Я всего месяц как окончил семинарию. Мы с тобой были единственными людьми, знающими о двойной жизни Этлы. Ты враг Сферы, еретик, но ты также чрезвычайно могущественный маг, и тебя – и Равенну – могли переучить на магов Огня. Я хотел, чтобы именно это случилось, мне сказали, что так и случится.

– Но ведь ты по-прежнему не можешь объяснить свой поступок? Все твои витиеватые оправдания, твои пояснения, твои сравнения, не могут отменить одного: ты собирался поджечь костер.

– Как я уже сказал, Этла хотела дать тебе один последний шанс, – возразил инквизитор, в первый раз заметно взволнованный. – Я скажу тебе это, потому что должен. Она использовала террор как оружие. Этла не дала тебе никакого реального выбора в тронном зале, потому что была в ярости от того, как близко ты подошел к ее уничтожению, и потому что ты продолжал оказывать ей неповиновение.

Сархаддон сверлил меня взглядом, горящим каким-то нечестивым пылом.

– Мы все оспорили ее решение. Этла смягчилась, объяснила нам, что делать. Я должен был поджечь костер и дать пламени распространиться по краю. Маг без труда мог его контролировать, как ты понимаешь. – Сархадцон показал рукой в сторону, в темный коридор. – Не спорь, ты тоже маг. Вы провели ночь в камерах, ожидая смерти, а потом, привязанные к столбам, смотрели бы, как пламя идет к вам. И тогда я предложил бы тебе шанс спасти не только себя, но всех остальных, потому что я был единственным человеком, которого ты действительно знал. Ты бы согласился, потому что это означало спасение для всех. Ты бы выполнил любое требование Этлы, лишь бы спасти им жизнь.

У меня перед глазами все поплыло, и я непроизвольно попятился, вытягивая руку, чтобы удержать равновесие.

– Ты…

Я был тогда готов уйти в себя, отгородиться от внешнего мира и боли умирания. Я бы не услышал Сархаддона, а Этла приняла бы мое молчание за ответ. У остальных не было этой роскоши, не было магии, чтобы смягчить агонию, и без вмешательства Гамилькара моя готовность использовать ее стоила бы всем жизни, и мне в том числе. Я нервно сглотнул слюну, не желая поверить в масштаб того, что рассказывал Сархаддон.

– И Этла погасила бы пламя и строем увела нас обратно? Она бы выглядела дурой.

– Тебя бы не сожгли, Катан. Инквизиция тоже не хотела, чтобы Этла вас убила. Люди должны видеть, что они выполняют волю Рантаса, и скорая казнь не входила в их планы.

– Ты шагнул вперед – с тем факелом, – готовый поджечь дрова, но не сжечь нас? Да как в такое можно поверить?

– Можно, потому что ты разумный человек. Это было жестоко, да, и не случилось бы ни при ком другом, кроме Этлы. Террор порождает лишь ненависть, Катан, и ты – живое тому доказательство. Если инквизиция начнет сжигать еретиков на Архипелаге, погибнут тысячи – и впустую. Лечеззар объявит свой Священный Поход, и на этот раз они не оставят дело разрушения незаконченным.

– Зато больше не будет ереси. Никто больше не будет сопротивляться вам, никто и никогда. Архипелаг превратится в пепел, но вы избавитесь от оппозиции.

– Ты когда-нибудь читал Кариния, Катан? Фетийского историка? «Они несут опустошение и называют его миром».

Я сомневался, что эти слова будут забыты, даже если самого Кариния забудут. Всегда найдется какое-то событие, к кому они применимы.

– Мы служим Рантасу не для того, чтобы превратить Его мир в пустыню.

– ЕГО мир? – гневно переспросил я. – Мы плаваем на поверхности бесконечного океана, и ты говоришь о мире, принадлежащем только Огню? Мир состоит из ВСЕХ стихий, не только из твоей избранной.

– Но без Его святого огня не было бы ни жизни, ни городов, ни цивилизации. Была бы лишь одна бескрайняя пустыня.

«Огонь – это искра, дающая жизнь всем вещам.»

– Но я отвлекся. Я не хочу видеть эти острова опустошенными. Почему я должен их опустошать?

– Почему вы должны это делать? Потому что население ненавидит вас, потому что есть люди, верящие в старых богов, чей культ вы объявили ересью. Потому есть люди, не согласные забыть предательство Сферы.

– Это дело прошлого, – отмахнулся Сархаддон. – То, что случилось двести лет назад, конечно, важно, но если оно станет властвовать над нашей жизнью, мы никогда не уйдем вперед.

– Вперед к твоей обетованной земле, где нет вообще никакого инакомыслия.

– Это методы Сферы создали инакомыслие, не ее идеалы, – парировал он, воспламененный убежденностью. – Есть миллионы душ, навечно проклятых, потому что они жили прежде, чем мы пришли. Есть сотни тысяч проклятых, кто отказался признать нашу истину. И если начнется Священный Поход, сколько еще присоединятся к ним?

Искренне ли верил Сархаддон в то, что говорил, или нет, я не знаю. Но я никогда не слышал, чтобы инквизиторы так рассуждали. И у меня зародилось робкое предположение, что, несмотря на свое участие в преступлениях Этлы, Сархаддон может оказаться иным. Инквизиторы в массе своей хитры, изворотливы, по-своему умны, но при этом они – фанатичные и даже недалекие люди. Я знал, что Сархаддон умен, и в моем сердце слабо шевельнулась надежда. Я не мог его простить, но я хотел верить, что он – другой. Не копия Лечеззара.

– Мы пришли проповедовать, спасать, – закончил Сархаддон. – Вести души обратно к свету. Если Премьер увидит, что большинство апелагов вернулись в лоно Сферы, он не начнет Священный Поход.

– Хотите изолировать ересь, чтобы было проще ее уничтожить?

– Я хочу проповедовать не только отвернувшимся, но я еретикам. Катан, Поход будет, если противостояние продолжится. Инквизиция с огромным рвением исполнит свой священный долг, начнутся восстания, и Лечеззар пошлет рыцарей. На этот раз они останутся здесь, они убьют любого, подозреваемого в ереси, и будет масса смертей, масса убийств.

– Зачем ты говоришь мне это? – спросил я наконец. – Зачем ты сюда пришел?

– Затем, что ты видный еретик, человек, которого я знаю, и ты, вполне возможно, знаешь фараона. Ей могут вернуть трон. Меня спрашивали об этом, и я говорил с экзархом, даже с Премьером. Ей бы позволили защищать ее народ, если бы она поддержала наши усилия в обращении. Мы не будем использовать силу и принуждение в этот раз, только убеждение, как нам следовало сделать с самого начала.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с принцессой? Убедил ее, что Сфера – убившая ее семью и вынудившая ее всю жизнь скрываться – хочет ее сотрудничества? Это более чем резкая смена веры.

– Я хотел бы, чтобы ты попытался. Но даже без этого, я прошу: разреши мне попробовать. Дай мне отсрочку, и я сделаю все возможное, чтобы снять с вас интердикт генерал-инквизитора. У меня приказ от самого Премьера. Он дает мне право проповедовать, и даже генерал-инквизитор не в силах его отменить. – Сархаддон вытащил из складки своего балахона тяжелый пергаментный свиток и передал мне.

Я развернул его и начал читать крупные строчки текста, скользнув взглядом по массивной премьерской печати внизу. Сначала я читал довольно быстро, потом медленнее, потом остановился, чтобы перечитать строки, которым я едва мог поверить, которые казались почти нереальными.