По ту сторону черной дыры

Все вежливо засмеялись бородатому анекдоту. Рябинушкин долго пыжился и наконец выдал:

– А пусть их пленные хоронят.

– Какие пленные? – не понял Константин Константинович.

– Ну, те, которые сдадутся в плен со страху, – терпеливо втолковывал зампотылу.

– Ну, знаете ли, господа! – протянул полковник, – шкуру медведя мы уже поделили, теперь за мясо принялись! Давайте лучше по чарке за удачу, да и на боковую.

– Правильно! – подхватил Горошин, – а я за закуской!

Рябинушкин строго посмотрел на него.

– Закуска, – сказал он, – это моя прерогатива. Шура! Ты где?

Из угла кабинета выполз Лютиков со своим неизменным саквояжем. Косо взглянув на своего шефа он подошел к столу и, расстегнув саквояж, принялся суетливо доставать оттуда всякую снедь: банку икры, немалый кусок вяленого мяса, булку хлеба, сортом повыше, чем пекли в пекарне, головку свежесвареного сыра. Под конец он извлек несколько молоденьких огурчиков и баночку горчицы.

– Чем богаты… – трагически прошептал он с видом Лукулла, к которому забрели обжоры из Валгаллы. Семиверстов протер глаза и воскликнул:

– Да, господин подполковник! Мне бы такого оруженосца – я может быть и не женился бы.

Под ржание коллег Лютиков залился краской.

… Утром, еще испытывая легкое похмелье, Константин Константинович принимал главу местной секты (так он называл монастырь и все, что с ним было связано), игумена Афанасия. Его извечный спутник-побратим – келарь держал на коленях бочонок свежего пива, производство которого стало одной из главных отраслей промышленности монастыря. При виде бочонка Норвегову стало как-то неловко устраивать разнос монастырским служкам, и он решил действовать осторожно, благо вчерашнее возлияние не способствовало общению на повышенных тонах. Он взял предложенную кружку с пенящимся напитком и, не смакуя, отхлебнул около половины.

– Хорошее! – кивнул он келарю, – хотя сейчас и ослиная моча показалась бы ему амброзией. Пена медленно ползла по пищеводу, неся в организм полковника долгожданную радость. Он отпил еще, но уже поменьше – с четверть от оставшегося, и облегченно вытянул ноги, давая отдых гудящим мышцам.

На лице настоятеля отобразилась благодать. Ему, конечно, донесли, что командир зовет не на пироги, и он уже изготовился получить втык, но информация о вчерашней гулянке господ офицеров заставила его поменять диспозицию. Подобно ангелам с небес, они с келарем неслись в штабном автомобиле, спеша доставить дорогому начальнику эликсир жизни, который при удачном раскладе мог стать зельем снисхождения…

– Хитер! – фыркнул Норвегов, потянувшись за новой порцией целебного напитка. Келарь Никодим, сама предупредительность, поспешил наполнить августейшую кружку.

– Хитер! – повторил командир, прикладываясь к пиву. Глаза игумена угодливо заблестели.

– Ну, что там монаси поделывают? – нехотя перешел полковник к скользкой теме.

– Все больше жиреют! – с горестным вздохом отозвался игумен, – а что им делать? Продуктами мы, с вашей помощью, обеспечены. Пожуют постного, и на молитву.

– Пожуют скоромного – да и на боковую! – подхватил Константин Константинович, – скоро в монастырские ворота пролезать не будут.

– Это вряд ли! – прогудел брат Никодим, – широки ворота! «Урал» проезжает…

– Не в том дело, брат! – попрекнул коллегу за тугой ум игумен.

Кстати, нахватавшись туповатых солдатских неологизмов, монахи порой напоминали крутую тусовку от хиппи. То там то тут спонтанно возникали споры, кто из братьев самый крутой, а некоторые уже успели отлить из золота «болты» и «гайки». Почти все из рукоположенных откликались на «падре». Сам настоятель тайком от братьев почитывал «Бхагават-Гиту» и учил на память целые главы. Порой в воскресных проповедях звучали новые оттенки, наполненные нездешним смыслом, от которых добрых христиан тянуло из беспробудной нирваны в целомудренную сансару.

Иногда слушая беседу двух почтенных служителей культа, Норвегов ловил себя на том, что все происходящее – некая абстракция – нелепица, игра, в которой он принимает участие по неизвестным причинам. Однажды, на почве этих раздумий ему приснился сон. Перед микрофоном в актовом зале стоит Алексий II в малиновом пиджаке. В руках его Тора, но произносит он слова Корана, которые опять-таки трансформируются у него в мозгу в некую отсебятину.

– Пацаны! – добрым голосом вещает патриарх, – вера, в натуре, не догма. Она – стиль жизни.

Рядом топчется молодой Кароль Войтыла и нервно мнет в руках священный шнур. Возле него, сверкая новеньким обручальным кольцом, стоит Паша Ангелина в промасленной фуфайке и таких же шароварах. Внезапно Алексий II обращается к полковнику:

– Молодой человек, у нас в Трансильвании крестятся левой клешней. И вообще, вы в Храме Божьем – наденьте шлем!

Кто– то подает ему блестящую немецкую каску с надписью «Феррари» и шишаком, на конце которого укреплено распятие. Иисус ему подмигивает…

Полковник проснулся в холодном поту и остаток ночи читал старые номера «Правды», невесть зачем хранящиеся на антресолях.

Вспомнив ночной кошмар, командир вздрогнул. Заметив это, келарь подлил ему пива и воркующим голосом стал рассказывать о грядущем празднике Троицы. Это немного встряхнуло Норвегова. Он трезвым орлиным глазом оглядел своих подопечных и молодецким голосом гаркнул:

– Не о праздниках, щучьи дети, думать надо! Окаянный Иссык-хан идет на землю нашу!

Игумен подавился пивом. Брат Никодим испуганно хрюкнул, отставил кружку и благовоспитанно перекрестился.

– Проклятые кочевники! – застонал отец Афанасий, – не хотят оставить в покое нас! Нам… Вам под силу с ними справиться?

Полковник горько усмехнулся.

– Под силу… Не под силу… Вы думаете, приятно иметь на совести несколько тысяч человеческих жизней? – старец с негодованием встал.

– Вы считаете людьми тех, кто ради наживы сам убивает? Священное писание, не возражаю, учит подставлять другую щеку, но не призывает отдавать на заклание всю семью!

– Полно, святой отец! Мы того же мнения, хотя и в несколько натянутых отношениях с вышеупомянутым писанием. Все-таки мы с ними не в орлянку играть собрались, а бить по обеим щекам, да поддых, да еще и ногой под зад, чтобы дорогу сюда забыли. Важным моментом стало бы то, чтобы вы со своей стороны освятили, либо как это называется, окропили тех, кто пойдет в бой. Ребята мои хоть и далеки от бога, но лишняя психологическая поддержка им не помешает. А если кто, не приведи господь, погибнет… Чтобы все было как положено! Это можно устроить?

– Не приведи Господь! – воскликнули оба монаха, а игумен сказал:

– Пошто нас обижаете? Это ведь наша обязанность, и священный долг, как говорят ваши воины. На кой мы тогда вообще есть?

– Простите, святой отец, – виновато склонил голову Норвегов, – в нашем мире священнику нужно за это заплатить, и заплатить неплохо.

Отец Афанасий дико сверкнул очами и с силой, которую невозможно было подозревать в столь щуплом теле, разорвал на груди рясу.

– Я – священник, рукоположенный патриархом Иаковом, а не жид Иерихонский! За подобное кощунство у нас лишают сана. Перед днем битвы все пятнадцать диаконов верхнего уровня во главе со мной придут поддержать солдат. Может, кто-нибудь из братьев пожелает – я возражать не буду. Мы окажем вам любую помощь, которая потребуется! Мы будем вместе с вами и в горе, и в радости. Тьфу, черт! Это, кажись, из брачного ритуала!

Игумен жадно осушил свою кружку и сел в свое кресло.

– Уф! – вздохнул он, – погорячился.

– Бывает, – согласился келарь и мысленно добавил про себя что-то о чрезмерности возлияний.

В дверь постучали.

– Войдите! – пригласил Норвегов.

– Пап, ты звал? – в дверь ввалился Андрей Волков, увидел гостей и тут же поправился:

– Вызывали, товарищ полковник?

Отец, вальяжно расположившись на диване, похлопал по нему ладошкой рядом с собой.

– Присядь, Андрюха! Пардон! Возьми из шкафа кружку и присядь.

Выждав, пока сын расположиться рядом, он налил ему пива, долил себе и гостям, а затем произнес на манер Тараса Бульбы:

– Ну, что, сынку, вдарим по супостату за кожну дрибницу Радяньской Беларуси?

– Вдарим, татку! – вынул рожу из кружки сын.

Божьи слуги глянули на сказившихся и синхронно пожали плечами.

– Ладно, сынок, – посерьезнел отец, – дело-то нешуточное.

Андрей наморщил лоб и принялся изображать напряженную работу мысли.

– Да елки-палки! – вспылил Норвегов, – что ты придуриваешься?!?

– Есть, не придуриваться, товарищ полковник! – вскочив, отсалютовал сын.

– Боже! – застонал Константин Константинович, – что с тобой сделала эта скотина, майор Булдаков?

– Подполковник, сэр!

– Молчать, лейтенант! Следующий командир базы будет идиотом, а его преемник – идиотом в квадрате. А это – уже тенденция, батенька! – последнее предложение полковник произнес в ленинской манере, и осознав это, внезапно заткнулся.

– С кем поведешься… – в отчаянии произнес он. Тут он обратил внимание, что монахи истово крестятся, а сын лукаво смотрит на него.

– Простите за вспыльчивость, – повинился командир, – лукавый попутал.

Испуганно косясь на дверь, келарь пробормотал:

– У вас, наверное, какие-то дела… Мы пойдем, что-ли… – сказал он, дернув игумена за рукав. Тот, нерешительно покосился на недопитую кружку и кивнул.

– Хорошо, я только хотел вам представить этого парня в качестве ответственного за проведение оборонительной операции, – видя, что монахи не совсем его понимают, полковник поправился:

– Он будет командовать силами обороны.

Волков с плохо скрываемым торжеством посмотрел на отца.

– Ясно.

Настоятель со скорбью глянул на лейтенанта и перекрестил его.

– Да пребудет с тобою Господь, сын мой! Мы всю это время будем молиться за наше доблестное войско, которое хоть и невелико числом, да в бою весьма грозно. Аминь!

Андрей поклонился в пояс настоятелю.

– Благодарю, отче. Мы будем сражаться не только за себя и свои семьи, но и за тех, кто живет рядом с нами, и за тех, кто будет жить после нас!

Окрыленный игумен, довольный, что все сошло гладко, тотчас откланялся. Они с келарем поспешили к себе в монастырь на обедню, отец с сыном остались наедине.

– Что же ты дурачишься при посторонних? – укоризненно спросил отец. Сын, обиженно пыхтя, рассматривал свои ногти.

– Постой! – дошло до Норвегова, – ты мне, наверняка, хотел сообщить что-то важное. Ну-ка, выкладывай!

– Что выкладывать? – удивился сын.

– Истомилась душенька! – запричитал Константин Константинович, – не томи старого отца! Что случилось?

– Старого! – насмешливо глянул Андрей на отца, в волосах которого не было и намека на седину.

– Если и есть в тебе что от старости, то только то, что ты вскоре снова станешь дедом.

Полковник сел на диван.

– Полагаю, что этим счастьем я обязан тебе, а не двоим остальным?

Андрюха ошалело глянул на отца.

– Неплохого же ты мнения о Полине с Андреем!

– Самого верного! Андрюха – тихоня, а вот малявка вполне могла бы… Ты, кстати, точно уверен?

– Пятый месяц. Мне и самому дивно!

– Чего тут дивиться? Это же здорово! Первый человечек родится здесь. Братья и сестры по разуму могут… – Константин Константинович в поисках подходящей метафоры зашевелил пальцами.

– Могут! – подтвердил сын, – еще как могут. Союз меча и орала на все сто, едри его копыта! Я вот опасаюсь, кабы накладочек никаких не случилось… Нестыковки гормонов, понимаешь!

Норвегов в это время прыгал по кабинету, как заяц по капустному полю. Волков глянул на шалившего отца и фыркнул.

– Это следовало бы отметить! – воскликнул наконец Константин Константинович.

– А ты еще с утра не наотмечался?

– Пивом не отмечают, пивом опохмеляются, – выдал дежурный афоризм отец, заглядывая в холодильник, – давай, тяпнем по сто! Чтобы все было хорошо.

– Против такого тоста не устоит даже чистокровный абстинент, – улыбнулся Андрей.

На командирском столе, огромном как подиум, нарисовалась главная героиня – блондинка сантиметров тридцати с длинным горлышком. Через мгновение рядом обнаружилась салатница с грибками прошлогоднего засола и десятка три пикулей на фарфоровом блюдце. Прежде чем снова открыть холодильник, полковник испытующе поглядел на сына.

– Как ты думаешь, что предпочитаю я к этому делу?

Андрей, знающий точно, что батяня даже шампанское закусывает салом, ответил уклончиво:

– Бекон, господин полковник!

– Какой, понимаешь, шаман выискался! – обиженно засопел тот и заподлянски достал «задний мост» от курицы.

– Кого ты, отец, обмануть хочешь, – подмигнул лейтенант, – сам себя?

Норвегов швырнул на стол блюдо с курицей и достал тарелку с нашинкованной грудинкой.

– Жри куриные педали, а я – сам знаешь!

Выпили по первой, затем по второй, а после четвертой в мозгу Норвегова стрельнула малая реактивная установка. Он поперхнулся недопитой водкой и, достав из носу грибок, брезгливо бросил его в урну.

– Андрей, твое участие в операции отменяется! – заявил он удивленному сыну. Сын в свою очередь поперхнулся и спросил:

– Ты чего, батя?

– Ты что, не понимаешь?!? Если, не дай бог, с тобой что-нибудь случиться, как я твоему карапузу в глаза смотреть буду?

– Это ты не понимаешь! – завопил Андрей, – как я сегодня вечером Насте в глаза смотреть буду, когда заявлю, что папуля меня бережет и не пущает на врага!

– Да откуда она узнает-то?

– Да я уже сказал ей!

– А ты откуда узнал?

– Догадался!

– Не понял! – протянул полковник, – изволь объяснить!

– Чего тут объяснять. Как только пришел вестовой с приказом явиться к тебе, так я сразу и сказал Насте: «Старый перец хочет сообщить, что назначает меня ответственным за проведение оборонительной операции!»

– Ох! Ох! – заухал отец, – так она и поняла – «Ответственный за проведение оборонительной операции».

– Ладно! Сказал, что буду командовать защитой нашего города. Съел?

– Съел! Как ты меня там назвал?

– Извини, пап. Мы, то есть молодые офицеры, так называем старший офицерский контингент.

– Ух! А мы в свое время называли их «засранцами», – Волков улыбнулся.

– Ну, молодежь становится интеллигентнее. Вот, например…

– Да иди ты в баню со своими примерами! Зубы мне заговаривать ни к чему! Я их проел на подобных хитрецах! Говори, откуда узнал, что тебя назначили старшим группы?

– Цверда трымауся юнак на дапросе… – издалека начал Андрей, но видя недовольное лицо отца, сдался:

– Пап, да в самом деле, больше-то и некого!

– Ишь, какой скромный!

– Ну-ну. Вот кого бы ты назначил? Только откровенно, если бы меня не было.

– Да хотя бы… Нет, он ни разу в бою не был… Ну, хотя бы… Нет, этот тупорыл, как топор… А вот если… Да пошел ты! В крайнем случае, можно было Семенова поставить, но никто больше тебя в рейдах участия не принимал. Как это я не понял сразу – тут и гадать нечего!

Сын облегченно вздохнул.

– Я пойду тогда, папа? Нужно помочь тестю навоз выкинуть. Окунемся в рутину по самое это самое…

– Иди, колхозник, что с тебя взять!

Андрей демонически заржал и удалился с чувством глубокого пофигизма. Оставшись один, Норвегов принялся размышлять, как скрасить вечер стареющему полковнику. Поразмышляв так секунд пятнадцать, он нажал кнопку селектора.

– Петрович, ты у себя?

– У себя я – дома, а здесь – на работе, – донесся голос начальника штаба.

– Хорош ваньку валять, дуй ко мне – дело есть.

Кабинет Семиверстова располагался напротив. Через полминуты он заявился к начальнику и, увидев натюрморт на столе, грустно спросил:

– Встать и позвать лень. А, командир?

Норвегов прокряхтел из своего угла:

– Не могу. Чегой-то задницу заклинило! – начштаба глянул на пустую бутылку.

– Смазать нечем?

– Есть. Одному неохота. У тебя ничего не болит?

– В горле першит слегка.

Вспомнив, как утром его зам орал на дневального по штабу, Норвегов кисло улыбнулся.

– Слышь, старый перец, я тебе не дохтур. Слыхал, как нас «соловьи» называют?

– Слыхал. Мы своих когда-то «засранцами» звали.

Полковник захохотал, пугая окрестных ворон через раскрытую форточку. Перестав смеяться, он снова спросил:

– Может ты мне объяснишь, откуда мой Андрюха узнал стратегический секрет?

– Объясняю. У тебя, командир, смена хорошая растет. Стратегия, тактика, логическое мышление… Боевая подготовка, наконец.

– Ну, насчет боевой подготовки мы еще посмотрим. Тревожно мне, Петрович!

– Обойдется, Константиныч. Парень с головой. Не чета моей старшей!

Младший сын Норвегова в свое время весьма интересовался старшей дочкой Семиверстова, но та вышла замуж за франка Шарля.

– Что, гуляет? – поинтересовался полковник преувеличенно безразличным тоном.

– Да ну ее! – отозвался зам, – давай лучше выпьем!

– Давай! – согласился Константин Константинович. Поняв намек, начальник штаба извинился и достал из внутреннего кармана бутылку «Перцовой крепкой».

От руки сделанная надпись была тем не менее, весьма актуальна. Только они удобно расселись, в дверь просунулась физиогномия Рябинушкина.

– Еще один «стручок» пожаловал. Виват, Витек!

Зам по тылу смотрел на них, как баран на новый лиловый передник своей хозяйки – недоуменно и выжидающе. Наконец он спросил:

– Вы что, выпиваете?

– Нет, какая поразительная догадливость! – пробормотал Семиверстов. Рябинушкин подошел, и плюхнулся в соседнее кресло, уже гретое сегодня задницей келаря.

– Итак, за что будем пить? – поинтересовался командир. Виктор Вячеславович бросил оценивающий взгляд на сервировку.

– А это что, и вся закуска? – недоуменно спросил он.

– Израиль – государство маленькое, но такое говнистое! Погоди, Вячеславович, у меня где-то тут должен быть зам по тылу.

Полковник, играя в одному ему известную игру, засунул голову под стол и принялся там ковыряться. Рябинушкин пожал плечами и глянул на Семиверстова. Тот проницательно постучал пальцем по лбу. Тогда Виктор Вячеславович ухмыльнулся своим жабьим ртом и раскрыл портфель. Вынув оттуда краюху хлеба, он положил ее на стол. Затем к ней присоединились: брусок свежего сливочного масла, наполнивший кабинет благоуханием сепараторной, и баночку с какой-то красной субстанцией.

Тем временем Норвегов закончил поиски и вылез из-под стола. Увидев изменение количества закуски в качественную сторону, он радостно вскричал:

– Вижу! Вижу своего зама по тылу! – и, потянувшись к холодильнику, достал еще поллитровку.

– Что в баночке? – спросил глотая слюну Семиверстов, не евший с самого обеда.

– Рыбьи яйца, – шепотом ответил Рябинушкин. Тот не понял, открыл банку и обнаружил там крупнозернистую икру.

– Ну, поехали, – скомандовал Норвегов.

На прощание начальник штаба сказал Рябинушкину:

– Ваши рыбьи яйца были восхитительны, а местами просто великолепны!

Недослышавший Норвегов едва не обделался.

Поздним вечером, возвратясь в свою теплую постельку и обнаружив там жену, он пробормотал:

– Ах, ты моя старая перечница!

Проснувшаяся Елизавета Петровна полночи доказывала свою еще не ушедшую молодость.

Глава 33.

И день настал! «Черная акула», патрулировавшая левобережье Днепра, заметила приближение орды. Верхом на лошадках Пржевальского, Восток катился волною на Запад. Сметая все на своем пути, орда подобно саранче оставляла за собой руины городов, горы трупов и испражнений.

Иссык– хан, уверовав в бездарность своих полководцев, сам вел свое непобедимое войско. Непокорный город должен был пасть, ибо не было силы, способной противостоять сынам степи. Мыслящий иначе да захлебнется в собственной крови!

Но самое смешное случилось позавчера. Вновь объявился черниговский князь Брячислав (именно такое имя он носил с рождения) вместе с семью сотнями ратников. Они поднялись на четырех трофейных галерах вверх по Днепру и Березовой речке. Не сморгнув глазом, Брячислав объявил, что его дружина прибыла помочь братьям-славянам отбиваться от супостата. Норвегов гадливо троекратно облобызался с ренегатом и пригласил его на совещание.

Князь появился в офицерском собрании и объявил удивленным военным:

– Спасибо за науку. Вогнали мне, понимаешь, ума в задние ворота – теперь вот пришел на помощь.

Со всевозможной вежливостью черниговца и его дружину отрядили на один из второстепенных участков обороны, а именно – охрану последних километров шляха перед переправой. Кроме того, уже в тайне, ребятне из роты штабных машин выдали оружие и наказали присматривать за неожиданными союзниками – кабы не ударили с тылу. Норвегов меньше всего доверял подобным «сюрпризам».

Наконец, в один из дней, когда солнце уже клони лось к западу, воспаленные глаза старого хитреца увидали вдалеке водную гладь. Это была Великоречка – последняя преграда на пути к заветной цели. Низменная равнина на другом берегу позволяла стать лагерем на пару дней для отдыха перед решающим броском. Лошадки, чуя воду, понеслись резвее и уже скоро путешественников овеяло долгожданной прохладой. Все эти дни солнце палило немилосердно: немало славных багатуров получили солнечные удары и теперь сидели в повозках с мокрыми тряпками на головах.

Старый хан одним из первых форсировал реку и, взобравшись на высокий холм, принялся до рези в глазах всматриваться в заросли лещины, скрывавшей подступы к лесу. Поднеся ладонь к глазам он минут десять осматривал горизонт, а затем гикнул, пришпорил коня и понесся вниз – к своим. Следом понеслись его верные джигиты.

– Что, старый хрен, много высмотрел! – засмеялся Мурашевич, сидящий на толстом суку и глазеющий в бинокль на форсирование Днепра полчищами аваров.

– Мазохисты! – фыркнул Волков.

– Motherfuckerы! – уточнил Володя, – потомственные.

Они торчали здесь уже более суток. Сотня человек против тридцати тысяч кочевников. Такое могло присниться лишь голливудскому режиссеру в наркотическом бреду. Правда, этой сотне не рекомендовалось класть пальцы в рот, но как говаривал пьяный Мухин: «Толпой и батьку бить не страшно». Вместе с солдатами были монахи, десять иноков в черных рясах. Они беззаботно рыскали по лесу в поисках ягод и первых сыроежек. Их безалаберность сильно раздражала Мурашевича, но Андрей только посмеивался с кипятившегося товарища.

– Брось ты, Вовка. Они так беззаботны, потому что вера в наше «сатанинское» оружие безгранична, – успокаивал он приятеля.

– Еще бы бабочек ловили! – бушевал Володя, – маленькие, черненькие, разбегаются точно вши, аж в глазах рябит!

– А что ты им делать прикажешь?

– Да… хоть пускай кресты свои почистят! Если бы у нас в карантине сержант нашел бы хоть одну такую бляху, то пришлось бы выяснять всему взводу: может человек раздеться за пять секунд или нет.

– Брось. Это ведь нереально!

– Так точно, господин лейтенант! Четыре часа занятий показали, что это действительно невозможно. Эй, монахи! – позвал Мурашевич, – ко мне гурьбой!

Святые люди осторожно приблизились.

– Вот что, ребята, – обратился к ним младший лейтенант, – почистили бы вы свои кресты, что ли… Как-то несолидно. Вы же бойцы белоросской церкви… Вот, к примеру, меня убьют, а ты. Брат Кирилл подойдешь меня отпевать с этакой зеленой растопыркой! Так я предупреждаю: вернусь с того света и оттаскаю тебя за бороду.

– Мы бы рады, – пробасил инок, – да…

– Нет, ты только глянь на лик Назаретянина! – распалялся Володя, – это же не святый лик, это – морда последнего забулдыги! Я удивляюсь, как тебя еще молнией не пристукнуло за подобное разгильдяйство!

– Мы бы рады почистить, – торопливо вставил попик, – да нечем.

– Как, нечем! – воскликнул Мурашевич, – на!

Парень извлек из кармана головку пасты имени «Горно-обогатительного института» и торжественно протянул ее брату Кириллу.

– Сделаешь из куска войлока «пидарку», тьфу! Натрешь маленькую войлочную тряпочку вот этим камешком, а затем каждый будет тереть свой крест. Чтобы через два часа ваши распятия блестели, как у кота – яйца! Аминь! К выполнению приступить!

Монахи убежали. Мурашевич самодовольно повернулся к приятелю – тот катался по земле беззвучно хохоча. Владимир удивленно уставился на него:

– Тебя что, гадюка укусила?

– Ой, не могу! – прохрипел посиневший Андрей, – тебе нужно дать игумену пару показательных уроков по управлению монастырем, чтобы все в нем блестело, как у кота… саксофон! Ой, не могу! Старший инок Вовка Мурашевич дрочит вверенное ему подразделение!

Мурашевич обхватил руками сосну и сполз рядом. Два друга кудахтали и закатывались со смеху минут пятнадцать, затем обессилевший Волков встал и поднес к глазам бинокль.

– Ну, чего? – спросил тяжело дышавший Володя.

– Чего-чего! Потерпи чуток! Пусть супостат расслабится.

По лугу растекались и вставали биваком все новые сотни и тысячи. Тут и там вырастали шатры, начинали крутиться дымки. Вскоре ветер донес запах готовящейся пищи.