Академия на краю гибели

Пелорат рассмеялся:

– На мальчишескую резвость я не слишком рассчитываю, но вряд ли бы разрезвился, даже если бы мог, когда бы не вы, Блисс.

– О, не наговаривайте на себя. В вас еще полно мальчишества. А я умею творить чудеса.

Тревайз нетерпеливо прервал их разговор:

– Когда мы доберемся туда, куда должны добраться, долго нам придется ждать этого вашего Дома?

– Он будет ждать вас. Ведь Дом с помощью Геи столько лет трудился, чтобы вы попали сюда.

Тревайз резко остановился, будто ему стукнули под коленки, и послал Пелорату выразительный взгляд. Тот одними губами проговорил:

– Ты был прав.

Блисс, глядя прямо перед собой, спокойно проговорила:

– Я знаю, Трев, вы подозревали, что я/мы/Гея проявляем к вам интерес.

– Я /мы /Гея? – тихо переспросил Пелорат.

Блисс улыбаясь обернулась к нему.

– У нас существует много самых разных местоимений, отражающих степень участия и индивидуальности на Гее. Я бы могла объяснить вам оттенки их значения, но пока хватит этого: «Я / мы / Гея». Прошу вас, Трев, пойдемте. Дом ждет, а мне не хотелось бы заставлять ваши ноги идти быстрее. Это не так приятно, когда к такому не привык.

Тревайз пропустил ее вперед, сопровождая взглядом, полным глубочайшего подозрения.

74

Дом оказался мужчиной почтенных лет. Разговор с гостями он начал с того, что произнес все двести пятьдесят три слога своего имени нараспев, кое-где делая ударения.

– На самом деле, – пояснил он затем, – это моя краткая биография. Мое имя повествует слушателю, читателю или сенситиву, кто я такой, какова моя доля участия в целом, что мне удалось сделать за свою жизнь. Но уже более пятидесяти лет я довольствуюсь одним-единственным слогом своего имени – Дом. Когда рядом находятся другие Домы, меня можно называть Домандио, а когда я занимаюсь чем-либо профессионально, употребляются другие слоги. Лишь один раз в геянском году, в мой день рождения, мое полное имя всеми произносится в уме так, как я произнес его для вас вслух. Это замечательно, хотя для непосвященного немного непривычно.

Дом был высокий, худой – еще чуть-чуть, и его можно было бы назвать тощим. Глубокопосаженные глаза его искрились нежданной молодостью. Двигался он медленно, плавно. Края ноздрей тонкого, длинного, с горбинкой, носа, были чуть красноватые. Руки покрывала сеть расширенных вен, однако не было похоже, что он страдал ревматизмом. На нем был длинный, до лодыжек, хитон – серый, серебристый, совсем как седые волосы Дома. Босые ноги были обуты в сандалии.

– Сколько вам лет, сэр? – спросил Тревайз.

– Прошу, зови меня Дом, Трев. На Гее принято называть друг друга на «ты». Всякие другие обращения создают формальность и снижают возможность свободного обмена мыслями. В Стандартных Галактических годах мне исполнилось девяносто три, но настоящий праздник будет еще через много месяцев, когда мне исполнится девяносто геянских лет.

– Я бы вам… тебе больше семидесяти пяти не дал, Дом, – признался Тревайз.

– По геянским меркам, ничего удивительного – ни в том, что я дожил до такого возраста, ни в том, как я выгляжу, Трев. Ну что, мы уже поели?

Пелорат глянул в свою тарелку, где осталось довольно много непрезентабельной на вид еды, – угощали их крайне небрежно приготовленными мясными блюдами – и осторожно обратился к Дому.

– Дом, можно я попробую задать один чудной вопрос? Конечно: если он покажется тебе обидным, я больше никогда о таком спрашивать не буду.

– Спрашивай, – ободряюще улыбнулся Дом. – Я просто горю желанием поведать вам о Гее все, что вызывает ваше любопытство.

– Почему? – незамедлительно встрял Тревайз.

– Потому, что вы – почетные гости… Позволь, я выслушаю вопрос Пела.

– Если все живущие на Гее, – начал Пелорат, – участники коллективного разума, как же может быть такое, что ты, элемент коллектива, можешь есть вот это, что явно является другим элементом?

– Верно подмечено! Но все на планете совершает круговорот. Мы должны питаться, и все, что мы можем употреблять в пищу, – и растения, и животные – являются частями Геи. Но надо учесть, что ничто и никто из того, чем мы питаемся, не убивается ради забавы, из спортивного интереса, никто и ничто не убивается так, чтобы испытывать при этом ненужную боль. Видимо, мы немного переусердствовали сегодня с мясными блюдами – сами геяне не едят мяса больше, чем должны. Тебе не понравилось, Пел? А тебе, Трав? Ну, собственно, еда не для наслаждения предназначена. Вот еще о чем следует сказать: то, что съедено, в конце концов остается частью планетарного разума. Пока я жив, эти частицы включены в мое тело и вместе со мной участвуют в нем. Когда я умру, меня тоже съедят, пускай всего лишь бактерии, питающиеся продуктами распада, но и тогда я тоже буду частью общего разума, хотя доля моя станет несравненно меньше. Но когда-нибудь частицы меня попадут в другого человека или многих людей, и я стану их частями.

– Нечто вроде переселения душ, – кивнул Пелорат.

– Что, Пел?

– Я говорю о древнем веровании, до сих пор распространенном в некоторых мирах.

– А-а-а… Я о таком не слышал. Как-нибудь обязательно расскажи мне.

– Но ведь твое индивидуальное сознание, – возразил Тревайз, – то, что теперь является Домом, никогда не возродится?

– Конечно, нет. Но разве это имеет значение? Я все равно буду частью Геи, а это главное. Среди нас есть некоторые мистики, они предлагают попробовать создавать мемуары о предыдущих воплощениях, но Гея чувствует, что это практически неосуществимо, да и пользы от этого никакой. Это просто затуманило бы теперешнее сознание… Конечно, в будущем условия могут измениться и ощущения Геи тоже, но не думаю, что это скоро произойдет.

– Но зачем тебе умирать, Дом? – спросил Тревайз. – Ты прекрасно выглядишь в девяносто с гаком. Разве не может коллективное сознание…

Впервые за все время разговора Дом нахмурился.

– Никогда, – сурово отрезал он. – Только так я могу внести свою долю, Каждый новый индивидуум своими генами и молекулами вносит в Гею нечто новое – новые таланты, способности. Мы нуждаемся в них, и единственный способ этого добиться – уходить и давать жить другим. Я сделал больше других, но и у меня есть свой предел, и он приближается. Желание прожить больше положенного ни у кого не сильнее желания умереть до срока.

Тут, решив, видимо, что его тирада придала беседе несколько загробный оттенок, он встал и протянул обоим гостям руки.

– Пойдемте, Трев и Пел, я отведу вас в свою мастерскую. Я хочу показать вам кое-какие свои безделушки. Мастерю на досуге. Надеюсь, вы не станете смеяться над стариком за это маленькое чудачество.

Он провел их в другую комнату, где на маленьком круглом столике были разложены предметы, смутно напоминавшие очки, – сдвоенные дымчатые линзы.

– Это, – пояснил Дом, – «Партикуляры» моего собственного произведения. Не скажу, что я такой уж корифей в этой области, но я специализируюсь на неодушевленных предметах, которыми, другие мастера не так увлекаются.

– Можно взять в руки? – спросил Пелорат. – Они не хрупкие?

– Нет-нет, можно даже на пол бросить – ничего не случится. Хотя лучше этого не делать. От сотрясения может ухудшиться острота зрения.

– Как ими пользоваться, Дом?

– Нужно поднести их к глазам, они сами к ним прилипнут. Свет они не пропускают, наоборот, отфильтровывают его, чтобы вы не отвлекались на постороннее, хотя ощущения достигают вашего мозга через оптический нерв. Ваше сознание обостряется и позволяет участвовать в других фасетах Геи. Другими словами, если вы посмотрите вот на эту стену, к примеру, вы как бы станете этой стеной и увидите ее так, как она сама себя видит.

– Восхитительно… – пробормотал Пелорат. – Можно попробовать?

– Конечно, Пел. Каждое из этих приспособлений сделано по-разному и по-разному отражает тот или иной аспект сознания стены… и любого другого неодушевленного предмета.

Пелорат осторожно взял странные очки, поднес их к глазам, и они тут же прилегли к векам. Пелорат вздрогнул от прикосновения и замер.

Дом посоветовал:

– Когда закончите наблюдение, коснитесь пальцами внешних краев Партикуляров. Они тут же отпадут.

Через некоторое время Пелорат так и сделал, часто заморгал и протер глаза.

– Что вы пережили? – спросил Дом.

– Это трудно описать. Казалось, стена мерцает, искрится, порой было впечатление, что она испускает какую-то жидкость. Еще казалось, будто у нее есть какой-то каркас, похожий на ребра. Временами она будто бы меняла симметрию. Мне… очень жаль, Дом, но красивым мне это не показалось.

Дом вздохнул.

– Вы не участвуете в Гее, потому не можете видеть того, что видим мы. Я этого очень боялся. Как жаль! Но уверяю вас, Партикуляры нужны не только для получения эстетического наслаждения, у них есть и практическое применение. Счастливая стена – это крепкая стена, способная простоять много лет, практичная и полезная.

– Счастливая стена? – изумленно переспросил Тревайз, не в силах сдержать улыбки.

Дом объяснил:

– Да, у стены тоже есть чувства, они слабы, туманны, но среди них есть и то, что аналогично нашему с вами понятию «счастье». Стена счастлива тогда, когда она надежно сложена, прочно закреплена на фундаменте, когда части ее уравновешены симметрией, когда она не испытывает нежелательной нагрузки и напряжения. Хороший дизайн может быть достигнут за счет правильного применения принципов механики, но при использовании нужных Партикуляров можно осуществить тончайшую настройку вплоть до атомного уровня. Ни один из скульпторов здесь на Гее не пренебрегает Партикулярами – без них он просто не способен создать истинный шедевр. Мне неплохо удаются эти конструкции – правда, нехорошо хвалить себя…

– А вот одушевленные Партикуляры, которые изготовляют другие, – продолжал Дом с воодушевлением человека, говорящего о любимом деле, – позволяют нам аналогичным образом поддерживать экологическое равновесие. Оно на Гее не слишком сложно, как и в других мирах, но, по крайней мере, у нас есть надежда сделать его более сложным и тем самым обогатить общее сознание.

Тревайз предостерегающе взял Пелората за локоть, видя, что тот сейчас разразится уймой вопросов.

– Откуда вам известно, – опередив товарища, спросил Тревайз, – что экологическое равновесие на планетах может быть более сложным, если вы говорите, что сейчас везде равновесие простое?

– Ах, – сказал Дом, и глаза его утонули в сеточке веселых морщинок. – Поймали старика на слове? Вы не хуже меня знаете, что прародина человечества Земля обладала сложнейшим экологическим равновесием. Просты в этом отношении только вторичные, производные миры.

Тут уж Пелорат не смог сдержаться:

– Но ведь именно эту проблему я и пытаюсь решить! Ей я посвятил всю свою жизнь. Почему только Земля была носительницей сложной экологии? Что отличало ее от остальных миров? Почему миллионы и миллионы других миров Галактики, миров, способных стать носителями жизни, развили лишь примитивную растительность вкупе с мелкими и неразумными формами жизни?

Дом сказал:

– У нас есть предание об этом, наверное, сказка. Не могу отвечать за его подлинность. Звучит как фантазия, как выдумка.

Тут вошла Блисс, которая в трапезе не участвовала. На ней была серебристая просторная, почти прозрачная туника.

Пелорат тут же вскочил:

– А я думал, ты нас совсем покинула…

– Вовсе нет. Просто у меня была работа. Можно мне теперь присоединиться к вам, Дом?

Дом тоже поднялся, а Тревайз и не подумал встать.

– Добро пожаловать. Моим старым глазам так приятно смотреть на тебя.

– Именно поэтому я и надела эту тунику. Пел выше таких вещей, а Трену они не нравятся.

Пелорат запротестовал:

– Почему это я выше? Если ты так считаешь, я надеюсь когда-нибудь удивить тебя.

– О, какой это будет восхитительный сюрприз! – проворковала Блисс и села. Сели и двое стариков. – Прошу, не надо из-за меня прерывать вашу беседу.

– Я как раз собирался поведать нашим гостям рассказ о Вечности, – пояснил Дом.

Чтобы понять эту историю, для начала вы должны уяснить, что существует множество различных Вселенных – практически бесконечное множество. Договоримся также о том, что каждое отдельно взятое событие может либо произойти, либо не произойти. Если оно происходит, оно может произойти тем или иным образом. И каждая из этих бесчисленных альтернатив может сказаться на будущем течении событий – в той или иной степени. Блисс, к примеру, могла прийти позже или раньше. Придя сейчас, она могла явиться в другом платье, могла не улыбнуться старикам, по обыкновению, тепло и сердечно. В каждом из вариантов этого маленького, незначительного события таится вариант другого, альтернативного течения событий во Вселенной в дальнейшем, каким бы незначительным на первый взгляд ни было событие.

Тревайз нетерпеливо поерзал в кресле.

– Похоже, вы излагаете один из основных принципов квантовой механики – он стар, как мир.

– А, так вы слышали об этом? Но продолжим. Представьте себе, что люди обрели возможность заморозить, зафиксировать все Вселенные, и по своему желанию переходить из одной в другую, и выбирать из них ту, которую сочтут «реальной», что бы ни значило это слово в данной связи.

– Я слышу твои слова, – сказал Тревайз, – и даже могу, пофантазировав, представить, себе то, что ты описываешь, но поверить в то, что такое возможно на самом деле, уволь, не могу.

– И я не могу, – согласился Дом, – Вот почему я говорю, что это похоже на сказку. И все же в сказке утверждается, будто на самом деле существовали те, кто умел выходить за границы времени и изучать бесконечные линии потенциальной Реальности. Эти люди назывались Вечными, а когда они покидали время, о них говорили, что они перешли в Вечность.

Их задача состояла в том, чтобы выбрать Реальность, наиболее оптимальную для человечества. Они осуществляли громадное число модификаций, и в предании это описано со множеством увлекательных подробностей, должен вам сказать, написано оно в эпической форме и очень длинное. Наконец, как там говорится, они отыскали Вселенную, в которой Земля была единственной планетой в Галактике, где могла быть основана сложная экологическая система, возможно развитие разумных видов, способных разработать и развить технику и достичь в этом прогресса.

Это, решили они, и есть условия, которые обеспечат наивысшую безопасность человечества. Они зафиксировали данную линию событий и прекратили вмешательство. Теперь мы живем в Галактике, которая колонизирована и заселена только людьми и теми растениями, животными, микроорганизмами, которых люди несут с собой с планеты на планету и которые, как правило, побеждают и угнетают эндемичные формы жизни.

Где-то, в туманных далях вероятности, существуют другие Реальности, и там Галактика населена многими видами разумных существ, но эти Реальности не достижимы, и мы одиноки в своей Реальности. От каждого события, от каждого действия в нашей Реальности тянутся новые нити, и в каждом отдельном случае лишь одна является продолжением Реальности, поэтому существует громадное количество потенциальных Вселенных, происходящих от нашей собственной. Но все они, скорее всего, сходны в том, что в них будет проживать всего один разумный вид, как в той Галактике, где мы живем сейчас… Хотя, наверное, точнее было бы сказать, что не исключен маленький процент альтернатив – обобщения опасны, когда ведешь речь о бесконечности. – Он умолк, смущенно пожал плечами и сказал: – Вот такая история. Она родилась задолго до создания Геи. За подлинность не отвечаю.

Трое слушателей молчали. Только Блисс кивнула – видимо, слышала уже эту историю – и подтвердила, что Дом все рассказал верно.

Пелорат хранил молчание еще с минуту, потом крепко сжал кулак и опустил его на подлокотник кресла.

– Нет, – заявил он убежденно. – Это ничего не дает. Подлинность предания нельзя определить умозрительно… но если отойти от такого подхода… представьте себе, что это правда! В той Вселенной, где мы живем, лишь на Земле развилась богатейшая экология, появился один-единственный разумный вид, и, следовательно, как бы то ни было – случайность это или предопределенность – в планете Земля должно быть нечто уникальное, и мы по-прежнему должны желать узнать, что это за уникальность.

Снова наступила тишина, которую нарушил голос Тревайза. Покачав головой, он сказал:

– Нет, Джен, так не получается, Скажем так: вероятность того, что по чистой случайности именно на Земле развились сложная экология и разумная жизнь, составляет один против миллиарда триллионов – единица против десяти в двадцать первой степени. Если это так, значит, одна из десяти в двадцать первой степени линий потенциальной Реальности должна являть собой такую Вселенную, и Вечные выбрали ее. Следовательно, мы живем в такой Вселенной, где Земля является единственной планетой со сложной экологией, где развилась разумная жизнь и получила развитие техника, но не потому, что в Земле есть нечто уникальное, а лишь потому, что совершенно случайно все это появилось на Земле, а не где-то в другом месте. Можно пойти дальше, – продолжал Тревайз. – Почему бы не предположить, что существуют линии Реальности, следуя по которым разумная жизнь могла развиться только на Гее, или только на Сейшелле, или только на Терминусе – на любой планете, которая в теперешней Реальности, может быть, не является носителем какой-либо жизни вообще. Эти конкретные случаи – всего лишь крошечный процент от общего числа Реальностей, при которых в Галактике не один вид разумных существ, а гораздо больше… Думаю, если бы Вечные поискали получше, они бы отыскали такую линию потенциальной Реальности, при которой на каждой из обитаемых планет развилась своя собственная разумная жизнь.

Пелорат возразил:

– С другой стороны, почему не предположить, что была обнаружена именно та Реальность, при которой Земля оказалась не такой, какой была бы при других вариантах, но при этом почему-то особенно подходила для развития разумной жизни? Можно пойти дальше и предположить, что была обнаружена нить Реальности, при которой вся Галактика была не такой, какой была бы при выборе другой линии, и находилась в таком состоянии, что для развития разумной жизни могла быть избрана только Земля.

– Можно, конечно, и так рассуждать, – согласился Тревайз, – но мое предположение кажется мне более логичным.

– Тут все очень субъективно, – сказал Пелорат и готов был продолжать спор, но Дом прервал его:

– Вы начали упражняться в логике, друзья. Не будем омрачать заумными беседами приятный вечер.

– Как скажешь, Дом, – с улыбкой откликнулся на это предложение Пелорат.

Тревайз, искоса поглядев на Блисс, которая, как ему показалось, разыгрывала напускную скромность и сидела молча, обхватив себя руками под грудью, спросил у Дома:

– Но откуда взялась Гея? Как возник ваш коллективный разум?

Дом откинул назад седую голову и весело рассмеялся:

– И тут сказки! Знаете, я порой много думаю об этом, когда перечитываю историю человечества. Как бы скрупулезно, подробно ни писались летописи, как бы их ни формализовали, ни компьютеризировали, с течением времени они устаревают. Рассказы обрастают подробностями, как нарастает снежный ком или как будто слоями пыли покрываются. И чем больше времени минует, тем толще слой пыли веков. В конце концов любая история нисходит до уровня сказки.

Пелорат кивнул:

– Нам, историкам, знаком этот процесс, Дом. Надо сказать, люди предпочитают именно сказки. «Обман приятнее истины», – так сказал Либель Геннерат примерно пятнадцать столетий назад. Теперь это зовется Законом Геннерата.

– Вот как?! – изумился Дом. – А я-то думал, что это – изобретение моего старческого цинизма. Ну что ж, значит, по закону Геннерата наше прошлое наполнено славой, блеском и выдумками… Знаете ли вы, что такое «робот»?

– Нам рассказали на Сейшелле, – сухо ответил Тревайз.

– Вы там видели робота?

– Нет. Нас спросили, знаем ли мы, что это такое, мы ответили отрицательно, и тогда нам рассказали.

– Понятно… Значит, вы знаете, вероятно, что некогда люди жили бок о бок с роботами, но ничего хорошего из этого не вышло.

– Так нам и сказали.

– Психология поведения роботов определялась тем, что зовется «Тремя Законами Роботехники». Есть несколько версий формулировки этих Законов. Наиболее распространена такая: 1) Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред; 2) Робот должен повиноваться командам, которые ему дает человек, за исключением тех случаев, когда эти команды противоречат Первому Закону; 3) Робот должен заботиться о своей безопасности, поскольку это не противоречит Первому и Второму Законам.

Чем умнее, чем совершеннее становились роботы, тем сильнее у них проявлялась склонность по-своему интерпретировать Законы, в особенности Первый – самый главный. Роботы трактовали Законы все более и более обобщенно и в конце концов пришли к выводу, что на них возложена роль спасителей и защитников человечества. А людям надоело, что с ними носятся, как с малыми детьми, и они восстали против опеки роботов.

Роботы были добры, универсально добры. Они действовали из соображений гуманности для блага людей, что, однако, делало их все более невыносимыми.

Каждый успех в роботехнике только усугублял положение. Стали появляться роботы с телепатическими способностями, и это означало, что у них появилась возможность управлять мыслями людей, и поведение людей стало еще более зависимым от воли роботов.

Кроме того, роботы становились все более и более похожими на людей внешне, но линия отношения их к людям оставалась прежней – только гонора да обидчивости поприбавилось. Все шло к неизбежному концу.

– Почему неизбежному? – спросил Пелорат, который очень внимательно слушал Дома.

– Вот до чего доводит следование логике, – горько вздохнул Дом. – Постепенно роботы стали настолько умны, настолько человечны, что им стало жаль людей – они поняли, что, заботясь о них, лишают людей свободы выбора, и заботятся-то о них уже не ради них самих, а ради себя. Прошло еще какое-то время, и роботы решили, что пришла пора оставить людей без присмотра, чтобы они сами о себе заботились, как бы ни были легкомысленны и беспомощны.

Поэтому, как говорится в легенде, роботы и создали каким-то образом Вечность и стали Вечными. Они отыскали Реальность, в которой, по их понятиям, люди пребывали бы в наибольшей безопасности – одни во всей Галактике. Затем, сделав все от них зависящее для нашей защиты, роботы добровольно прекратили существование, последовав тем самым Первому Закону, и с тех пор мы стали людьми – нашу жизнь, наш прогресс, все наши успехи мы вершим в одиночестве.

Дом умолк, по очереди поглядел на Тревайза и Пелората и спросил:

– Ну как, верите в это?

Тревайз медленно покачал головой:

– Нет. Ничего подобного в исторической литературе я не читал и даже не слышал ни о чем подобном. А ты, Джен?

– В чем-то схожие с этим мифы существуют, – уклончиво отозвался Пелорат.

– Мифов, Джен, всяких хватает, и выдумать можно все, что угодно. Я говорю об истории, об исторических документах.

– Я понял. Ничего такого нет, насколько мне известно.

– Я нисколько не удивлен, – кивнул Дом, – Прежде чем роботы исчезли, многие отряды людей успели отправиться заселять миры, где роботов не было. Они улетали далеко, в глубокий космос, предпринимая собственные попытки обрести свободу. Они покидали перенаселенную Землю, где вели долгую борьбу с роботами. В новых мирах люди создавали свою жизнь наново и не хотели вспоминать о том, как их больно и горько унижали, как они, словно малые дети, жили когда-то с роботами-няньками. Записей о прошлом они не вели и постепенно обо всем забыли.

– Маловероятно, – скептически проговорил Тревайз.

– Нет, Голан, – обернулся к нему Пелорат. – Вовсе не маловероятно. Сообщества создают собственную историю и тяготеют к тому, чтобы забыть, стереть из памяти плохое – либо забывая об этом напрочь, либо сочиняя совершенно фантастические героические эпосы. Правители Империи изо всех сил старались уничтожить знания о доимперском прошлом Галактики, чтобы заставить ауру имперского величия сиять сильнее. Потом: практически отсутствуют сведения о временах до начала гиперпространственных полетов. Ты знаешь, что само существование Земли – тайна для большинства людей.

Тревайз пожал плечами:

– Возможно, Джен, возможно. Но если Галактика забыла роботов, то как же вышло, что Гея о них помнит?

Мелодично рассмеявшись, на его вопрос ответила Блисс:

– А мы другие, не такие, как все!

– Да? И в чем же, если не секрет?

Дом вмешался:

– Нет, Блисс, позволь, я объясню. Дорогие гости, мы действительно другие. Из всех отрядов переселенцев, что стремились убежать от власти роботов, те, что добрались в конце концов до Геи, пойдя по следам тех, что добрались до Сейшелла, – были единственными, кто принял от роботов дар телепатии.