Блистательные дикари

Марк Бернелл

Блистательные дикари

Пролог

1963

Он сидел в темноте, прислушиваясь к шуму разгулявшейся стихии. Ветер пригоршнями швырял ледяные капли дождя в хрупкие стены мотеля, где он расположился. Единственным источником света в комнате были отблески красной неоновой вывески, украшавшей стоянку автомобилей, покрытие которой напоминало теперь огромную грязную лужу. Багровые тени легли на его лицо. Дверь распахнулась, и вместе с ледяным воздухом в комнату залетели брызги дождя. Она стояла в дверном проеме, но с того места, где он сидел, обмирая от страха, ее силуэт почти невозможно было разобрать.

– Я до последнего не верил, что ты придешь, – произнес он дрожавшим от волнения голосом.

– Я тоже, – сказала она, входя в комнату и закрывая за собой дверь. – Если хочешь, можешь включить настольную лампу.

Он включил свет, но, взглянув на женщину снова, невольно подался назад. Она была обнажена. Когда она вновь заговорила, ее тон показался ему не менее холодным, чем ветер на улице.

– А я уж думала ты этого никогда не заметишь.

– Но почему… Отчего ты в таком, виде!?

– А почему бы и нет? Мне так захотелось.

– Но ведь на улице самая настоящая буря и хлещет дождь. Я не понимаю.

– А я и не рассчитывала на твое понимание. Ладно, мы будем обсуждать мою склонность к нудизму или поговорим о других, куда более важных вещах?

Он кивнул и потянулся к своим записям, лежавшим на столике рядом. На потертом ковре, устилавшем пол, вокруг босых ног женщины стали проступать влажные пятна, но она и бровью не повела, а лишь подошла ближе к кровати. Он старался не смотреть на ее мокрое обнаженное тело, но оно помимо воли снова и снова притягивало к себе взгляд. У нее была на удивление хорошо развита мускулатура, и мужчине, судя по всему, это понравилось.

– Почему ты выбрала этих людей? – спросил он. – Мне кажется, у них и без того довольно проблем… я хочу сказать, без тебя.

Она улыбнулась.

– Знаю. Все дело в проклятой лени. Они, конечно же, слишком легкая добыча, но…

Она смолкла, и мужчина повторил вопрос:

– Но что?

Она склонила голову, продолжая улыбаться.

– Их так легко напугать. Разве ты не чувствуешь их страх? Это настоящая тихая истерика…

Доктор Эндрю Мартин выпрямился на шатком деревянном стуле. Он замерз и с трудом водил ручкой по бумаге, отчего выходившие из-под пера буквы выглядели неровными и неуклюжими. За стенами мотеля ноябрьский дождь продолжал заливать Берроуз – крохотный городишко с угольными шахтами под землей, расположенный в Аппалачах на самой границе с Западной Виргинией.

– И стало быть, этот страх, эта тихая истерия каким-то образом тебя подпитывают?

– Нет. В них, разумеется, есть своя прелесть, но это не главное. С другой стороны, эти испуганные глаза, сдавленный шепоток… ты и сам видел. Согласись, это… вкусно, – произнесла она и вновь позволила себе улыбнуться. – Страх – самое изысканное лакомство на свете.

Мэрилин Уэббер растянулась на его кровати, и ее мокрое от дождя тело мгновенно увлажнило простыни. Мотель находился к югу от главной магистрали, соединявшей Берроуз со всем остальным миром. Больше в Берроузе негде было остановиться. и поэтому Фрезер, владелец мотеля, являлся самым настоящим монополистом. Разумеется, существуй здесь конкуренция, хозяева заведения подняли бы уровень обслуживания. Но кто, скажите, согласится – хотя бы временно – проживать в этом захолустье? Здесь и один мотель казался ненужной роскошью.

Он в очередной раз подумал, что не знает, по какой причине она согласилась с ним встретиться. На мгновение он представил себе, как она, обнаженная, крадется по лесу, который сплошь покрывал скалистые горы, нависшие над Берроузом. Оттуда, из леса, она наблюдала, выбирая удобный момент, чтобы нанести разящий удар, и даже разгулявшаяся стихия не могла ей помешать.

– Бедные общины вроде Берроуза запугать несложно.

По собственному опыту Эндрю Мартин знал, что это так, однако ничего не ответил женщине. Уже сам по себе приезд в Берроуз оказался пренеприятным событием. Ему было трудно поверить, что жители этого местечка тоже американцы. Там, откуда он прибыл, жить – означало иметь автомобиль размером с кита и владеть домом, обнесенным белым забором. Эта же часть Виргинии была словно на какой-то другой планете – затерянной и забытой, а люди казались настоящими инопланетянами, подчас враждебно настроенными. Местные обыватели отлично понимали, что они и Эндрю – чужаки, и смотрели на него из окон своих полуразвалившихся домишек не слишком ласково – их взгляды словно говорили: «Да, Берроуз – дыра, но с этим ничего не поделаешь. Да, мы все тут зависим от добычи угля – а стоит ему иссякнуть, весь этот город провалится в тартарары, что, возможно, и к лучшему».

– Как тебе удалось отыскать этот самый Берроуз? – спросил он.

– Я наткнулась на него случайно. Ехала себе из Нового Орлеана в Нью-Йорк и останавливалась по пути. И вот перед моими глазами предстало это местечко. В нем есть все, что требуется, верно? И нищая местная община, и полнейшее отсутствие связи с внешним миром, и унылое – до одури – существование. А люди здесь – рабы суеверий и собственных страхов, что делает их прямо-таки идеальными для нашей цели.

Мартин обдумал ее слова. Свинцовое небо над головой и серебряные нити дождя. Пустые глаза, лица аборигенов с въевшейся угольной пылью. Горы, дамокловым мечом нависшие над разномастным скоплением крохотных хрупких домишек и магазинов с пустыми полками, которое почему-то именовалось Берроузом. Воистину проклятый город, что и говорить.

– А я рада, что здесь остановилась, доктор Мартин. Меня привлекает отчаяние.

Не просто «привлекает», подумал он. Она паразитирует на этом отчаянии, питается страхами, которые сама же и порождает. И местные власти ничего не могут поделать.

А началось все с исчезновения нескольких жителей. Они пропали, словно сквозь землю провалились, и полиции оставалось лишь расписаться в собственном бессилии и утверждать, что исчезнувшие, дескать, подались в поисках лучшей доли в большие города, каковые, как известно, всегда являются приманкой для жителей местечек, подобных Берроузу.

Но все это было еще до того, как на город обрушилась болезнь. Заболевшие начали терять в весе, бледнели, у них появлялась расфокусировка зрения, как при сотрясении мозга, после чего следовал общий упадок сил и проявлялась наклонность к дистрофии. На более поздних стадиях заболевания наблюдались всякого рода умственные расстройства. Одного человека, к примеру, поймали в тот момент, когда он пытался руками разорвать себе горло.

Те, кто еще не заболел, жили в постоянном страхе сделаться изгоями, поскольку общество все больше и больше замыкалось в себе, отвергая всякого, у кого появлялся хотя бы намек на ужасные симптомы. Таким образом, заболевшие были целиком предоставлены сами себе и умирали в полнейшем одиночестве, страдая в большей степени не от самой болезни, а от того ужаса, который она в них порождала. К счастью, поражение мозга на конечной стадии заболевания избавляло страдальцев от осознания мрачной реальности, в которой им предстояло провести последние мгновения земного существования.

– И что, вас всех привлекает отчаяние?

Мэрилин Уэббер пожала плечами.

– Не могу сказать ничего определенного. Я не возьму на себя смелость отвечать за всех.

– Хорошо, тогда почему у тебя есть подобная тяга?

Мэрилин вместо ответа взглянула в окно. Даже сквозь частые струи дождя можно было разобрать буквы на красной неоновой вывеске, у авторов которой хватило наглости утверждать, что мотель Фрезера – оазис удобства и гостеприимства.

– Мне пора идти, – наконец произнесла она.

Он поднял на нее глаза:

– Ты снова сделаешь это сегодня ночью?

Она выгнула дугой бровь.

– Возможно, кто знает?

Он откинулся на спинку стула и некоторое время слушал, как дождь стучит по крыше. Потом снова спросил:

– Ты хотя бы догадываешься, что эти люди с тобой сделают, если выяснят, в чем дело?

Мэрилин покачала головой и поднялась с кровати, сразу став серьезным.

– Что они сделают? Вот новости! Главное, что сделаю я.

Мартин изо всех сил старался скрыть волнение. Ему было необходимо спросить о многом, но он чувствовал, что ему не удастся этого сделать до самой смерти.

– Мы можем еще раз с тобой увидеться?

Она ухмыльнулась.

– Что я слышу, доктор Мартин? Уж не влюбились ли вы в меня?

– Мне просто нужно с тобой о многом поговорить.

Мэрилин некоторое время молчала, погрузившись в размышления.

– Скоро я буду в Нью-Йорке и проведу там дня три-четыре. А затем исчезну. Навсегда. Но, возможно, у меня найдется капелька времени… для тебя.

Доктор Мартин воспрял.

– Ты могла бы зайти ко мне домой. Там хранятся все мои труды, и там я работаю. Я мог бы подключить кое-какую аппаратуру и…

Судя по всему, мысль ей понравилась.

– Где ты живешь?

– В Коннектикуте.

Она заметно оживилась.

– Я надеюсь, он не похож на Берроуз?

Он отрицательно покачал головой. Женщина встала. Ее изумительная упругая кожа все еще отдавала влажным блеском. Она шагнула вперед, приблизилась к мужчине и, ухватив несильно за волосы, рывком подняла его голову к себе, так что теперь он не мог отвести взгляд. Он почувствовал, как обнаженная плоть прижалась к его телу. Он был слишком напуган, чтобы позволить себе воспротивиться ей жестом или хотя бы словом.

– Ты все еще не веришь до конца в мою истинную сущность? – спросила она.

– Нет, – хриплым голосом сказал он.

– Ты поверишь, я обещаю.

Бытует мнение, что люди помнят, чем они занимались 22 ноября 1963 года – в день, когда убили президента Кеннеди. Дэррилу Г. Каммингсу об этом не забыть никогда – потом он еще долго лечился после перенесенного сильнейшего шока.

Это был первый полицейский, который утром того дня проник через разбитое окно в дом доктора Мартина в Коннектикуте. Когда он прошел в гостиную, то сцена, представшая его взору, настолько поразила его, что память о ней осталась с ним навеки, подобно незаживающей ране, выжженной на коже каленым железом.

Глава 1

С тех пор как она обнаружила, что муж ей изменяет, ее постоянно занимала мысль: что переживает неверный супруг? Многочисленные измены мужа носили характер случайных физических контактов с особями противоположного пола. Внешне никак не проявлялись. Как-то раз он назвал свои многочисленные соития «влажными пожатиями». Подумать только – «влажные пожатия»! Она медленно покачала головой, вспоминая эту неудачную шутку, а главное – то удовольствие, которое сквозило в его тоне.

Дженнифер Колсен вышла из ванной, расплескав воду на маленькие кафельные плиточки, которыми в виде мозаики был выложен пол. Едва успев завернуться в толстое махровое полотенце – часть гостиничного сервиса, – она услышала тихий стук в дверь. В гостиной появился крохотный китаец с подносом, на котором красовался чайник с чаем «Эрл Грей» и чашки. Поскольку китайчонок знал английский примерно так же, как Дженнифер – кантонский диалект им пришлось объясняться жестами. Впрочем, так или иначе они поняли друг друга, и китаец удалился, унося с собой в виде добычи щедрые чаевые.

Дженнифер вернулась в ванную комнату и сбросила банное полотенце. Она оглядела себя придирчивым взглядом и решила, что в тридцать шесть лет она еще ничего себе – даже в обнаженном виде. В ней было пять футов семь дюймов роста, и она обладала бледной нежной кожей и темными прямыми волосами, которые подстригала коротко, «под мальчика». Короткие волосы, очки на носу – вдобавок к довольно старомодным нарядам, которые она носила, придавали ей немного простоватый вид, и мужчины редко оборачивались ей вслед. И уж конечно, Дэвид Колсен давно забыл, какой привлекательной она была когда-то. А она, признаться, отнюдь не стремилась ему об этом напоминать.

Дженнифер натянула мешковатое, свободного покроя платье с ярким рисунком. На улице стояла жара, и прикосновение тонкой плотной ткани к коже было приятным. Она налила себе чашку чая и подумала о муже. Чем он, интересно, сейчас занимается? Трахается с какой-нибудь красивой идиоткой? Очень может быть. Впрочем, теперь это ничего не значило для Дженнифер. Рана, что называется, затянулась.

Дженнифер окинула взглядом номер 114 отеля «Кэдогэн». На полу серо-голубой ковер с малиновым орнаментом по краям. Он отлично гармонировал с лампами, стоявшими на низких столиках по обе стороны широкого дивана. Лампы были затенены широкими абажурами. Дженнифер сидела на краешке дивана и пыталась представить себе, как будет себя чувствовать, когда они с любимым сплетут тела в страстном объятии. Мысль об этом рождала у нее мягкий толчок внизу живота. Ничего, теперь ждать осталось недолго.

Она прикурила сигарету и перешла к окну, чтобы поглазеть на перекресток двух улиц – Понт-стрит и Слоун-стрит. Она чувствовала себя шпионкой, проживая в отеле под другим именем. Малейшая возможность разоблачения щекотала ей нервы. Дженнифер почти желала быть пойманной, поскольку ей не терпелось увидеть глаза Дэвида Колсена, когда все всплывет наружу, и ее неверность супругу станет достоянием гласности. Но не только неожиданность разоблачения подхлестывала ее – она хотела выяснить, как муж примирится с фактом, что она влюбилась в мужчину вдвое младше его.

Дженнифер отлично понимала, что оборотной стороной успеха является пристальное внимание окружающих к знаменитости. По мере того как известность его росла, все больше журналистов проявляли болезненный интерес к его личной жизни. Дженнифер давно пришла к выводу, что верность не является отличительным качеством Дэвида Колсена, но она также сознавала, что разрушили их брак именно газетчики, которые в своих статьях придавали ему куда более отталкивающий вид, чем было в самом начале их совместной жизни. Более того, она убедилась, что за деланным восхищением постельными подвигами Дэвида скрываются присущие журналистской братии комплексы и самая обыкновенная зависть к успеху у женщин этого героя киноэкранов и театральных подмостков. Когда в подобной статье упоминалось имя Дженнифер – что бывало крайне редко, – газетчики обычно отзывались о ней, как о чрезвычайно ограниченной домохозяйке, которая предпочитает жить затворницей. Тот факт что она являлась виолончелисткой с мировым именем, чаще всего забывался. Хотя подобная мысль ей претила, она на секундочку попыталась представить себе, как будут выглядеть газетные заголовки, если ее супружеская неверность выйдет наружу. Интересно, оправится ли колоссальное эго Дэвида Колсена от подобной новости?

Измены Дэвида обыкновенно заканчивались газетными сплетнями. Иногда, правда, ему приходилось на некоторое время ложиться в клинику на обследование. Были случаи, когда ему приходилось раскошеливаться, чтобы оплатить аборты своих любовниц, которые в большинстве своем еще не вышли из школьного возраста. Единственная измена Дженнифер имела в своей основе любовь, причем настоящую.

Андрэ Перлман был двадцатичетырехлетним гением из Монреаля. Подобно многим другим людям, отмеченным печатью гениальности, он отличался эмоциональной подвижностью, что, возможно, было и неплохо, когда он держал скрипку в своих волшебных руках. Но когда он обнимал Дженнифер, то совершенно терял голову и становился ничуть не менее чувствительным и опьяненным страстью, чем она. Они были поистине рабами своей любви и умирали от тоски, когда расставались хотя бы ненадолго, а стоило им сойтись вместе – буквально таяли в объятиях друг друга.

Дженнифер затянулась сигаретой и стряхнула пепел прямо в открытое окно. Они не виделись три недели. Андрэ летел из Берлина в Чикаго, чтобы подписать контракт с Чикагским симфоническим оркестром. Эта ночь будет у них единственной, но через три дня он вернется из Америки, и тогда они наконец объявят всему миру о своей любви и планах на будущее. Через четыре дня Дэвид Колсен претерпит все муки унижения – но ни днем раньше.

Дженнифер представила себе, как на следуюищй день Андрэ – слишком усталый и сонный, не отвечая на вежливые вопросы обслуживающего персонала, – заберется в кресло «Боинга-747» в первом классе, чтобы лететь в Америку. Она же получит столь желанное успокоение, удовлетворив свое неистовое желание, и каждую секунду станет вспоминать, какими изощренными способами это достигалось.

Минуты ползли, как часы. Дженнифер налила себе еще чашечку чая и включила телевизор. Был первый день Уимблдона, и она наблюдала, как Штеффи Граф размазывала по центральному корту какую-то малоизвестную теннисистку. Голос комментатора что-то бормотал о ходе матча, хотя его постоянно заглушал шум, доносившийся с оживленной улицы.

Когда зазвонил телефон. Дженнифер потянулась через весь диван за трубкой.

– Говорит портье, мисс Росс.

Росс – девичья фамилия Дженнифер. Размышляя о своей связи с Андрэ, она неизменно восхищалась решением выбрать это имя, чтобы прописаться в гостинице.

– Слушаю вас.

– Здесь мистер Голдмен.

– Мистер Голдмен? – непроизвольно повторила она, пытаясь подавить смешок. – Пожалуйста, пусть он войдет.

Она повесила трубку и проскользнула в ванную. Там она легким движением нанесла капельки духов на запястья и шею и расправила воротник платья таким образом, чтобы посетитель мог созерцать декольте во всей его красе. Потом она открыла дверь.

И сразу же в дверной проем проникла жесткая, сильная рука, схватила женщину за шею и втолкнула ее в комнату. Прямо перед ее лицом оказалась пара мертвенных глаз, которые лишь усилили внезапный ужас женщины, после чего она почувствовала, как к ее горлу приник рот. Зубы в мгновение ока прокусили кожу и вонзились в плоть и сухожилия.

Дженнифер что было сил закричала:

– Нет! Нет! Господи, нет!

Впрочем, ни единому звуку не суждено было пробиться сквозь ладонь, заткнувшую ей рот. Женщина боролась изо всех сил, стараясь ослабить цепкую хватку и освободиться от ужасных зубов. Горячая кровь заливала тело. Нападавший высасывал все ее силы через рану на шее. С каждой секундой Дженнифер слабела, ее память стала затуманиваться, и постепенно все, что она когда-либо знала или помнила, изгладилось из ее сознания. Кровь стекала по шее, заливала грудь и воротник платья, которое она надела специально для Андрэ.

Ее покидали все ощущения и желания, воля к жизни и даже животные инстинкты. Боль – и та куда-то улетучилась. Ее сопротивление сменила всепоглощающая вялость. Она была пуста, словно высохшая раковина, когда почувствовала несколько ударов в грудь, нанесенных чем-то острым. Какой-то странный хруст при этом заполнил ее мозг, и это было последнее, что она услышала.

Несколькими мгновениями позже в комнату 114 влетел Андрэ Перлман. У молодого человека в запасе оказалась только доля секунды, чтобы увидеть место происшествия, после чего ему в горло впились чьи-то сильные пальцы и увлекли в комнату. Он попытался было закричать, но эти пальцы так сильно сжали ему горло, что из него вырвался только беспомощный хрип. Краем глаза ему удалось увидеть, во что превратилось тело Дженнифер. Стена была сплошь залита кровью, бившей из ее рассеченных артерий. Она лежала лицом вниз в багрового цвета луже, а на кровати было… Что было на кровати?

Жить Андрэ Перлману оставалось считанные секунды, и он не смог хорошенько рассмотреть это. Оно было багрового цвета, неопределенной формы и скользкое от крови… Оно напоминало…

Андрэ Перлман проследил глазами за тем, как кровь тугой струёй ударила по кофейному столику и по чайному подносу, не успев даже осознать, что это его собственная кровь. Он начал падать лицом вперед, а в это время нечто внутри него продолжало лопаться и извергаться наружу кровью, орошая все вокруг.

Минуту спустя и Дженнифер Колсен, и Андрэ Перлман лежали бок о бок в гостиничной комнате в луже крови. А некто третий соскользнул на пол, собираясь насладиться живительной алой жидкостью.

Глава 2

В 1915 году ей удалось один-единственный раз побывать в России, и Санкт-Петербург поразил ее до глубины души. В подарок она везла статуэтку из собрания редчайших находок, обнаруженных в древнейшем захоронении, затерянном среди террасированных полей забытой ныне столицы древних инков Куско.

– Я не знал, что вам довелось побывать в Перу.

– Да, я была там в… – тут Софья поправилась и твердо сказала: – …несколько лет назад.

Царь Николай пришел в восторг от подарка. Он крутил статуэтку в руках так и этак, не в силах оторвать взгляд от затейливого золотого Орнамента. Александра сидела справа от него, поигрывая ниткой висевших у нее на шее великолепных жемчугов. До прихода Софьи рядом с августейшей четой находились Татьяна, и Алексей, но стоило появиться красивой гостье, как их тут же увели в детскую.

Софья воочию увидела то, что давно было достоянием сплетен: царь с большим удовольствием занимался делами семьи, чем своей огромной империи. Он был настоящим семьянином. Частенько, когда Николай с Александрой обменивались шутками, выяснялось, что их истинный смысл был ведом только им двоим, – прочие же в этот царственный дуэт не допускались.

– Надеюсь, вы отобедаете с нами сегодня вечером? – спросил царь, поглядывая то на Софью, то на жену.

Софья, в свою очередь, посмотрела на Александру, которая улыбнулась ей в ответ, но промолчала.

Утром следующего дня Софья стояла у открытого окна и любовалась видом просыпающегося Петербурга. Ею владели удивительно противоречивые чувства: радость и отчаяние одновременно захлестнули ее сердце. Предыдущий вечер открыл ей массу ранее неизвестного: августейшее семейство оказалось для нее недосягаемым – настолько сильно этик двух человек связывали узы любви, кровного родства и этикета. Она ощущала сильнейшую зависть и жалость к себе – у царственной четы имелось все, о чем ей приходилось только мечтать, у нее же – после долгих и бесплодных поисков – на сердце осталась лишь пустота, да еше, пожалуй, тяжесть и боль.

Ветер становился все более прохладным и слегка покусывал ее кожу. Она подняла взгляд к небу и увидела, как в вышине смешивались багровые, жемчужные и грязно-серые облака. Она вытянула в открытое окно руку и некоторое время наблюдала, как в темноте под серебристыми каплями холодного дождя отсвечивает кожа.

Рейчел Кейтс внезапно проснулась. Хотя глаза у нее уже были открыты, она не сразу смогла разглядеть окружающее – веки слегка припухли от слез.

В спальне Рейчел были высокие потолки и высокие «французские» узорчатые двери с окошками, открывавшимися на балкон первого этажа. В душныe ночи она всегда держала их распахнутыми, и тогда даже самый легкий ветерок колыхал кремовые шторы. Но в эту ночь драпировки были словно высечены из камня. С улицы доносились приглушенные звуки ночного города, изнемогавшего от непривычной жары. За окном то и дело раздавались сирены полицейских машин, и голубоватый отсвет мигалок отражался на стенах, образуя на них призрачный узор. Временами на улице раздавался крик пьяного или надсадно визжали тормоза, что также мешало заснуть.

Обнаженная, она лежала на кровати и смотрела в потолок. На маленьком круглом столике рядом с кроватью стояла высокая ваза с белыми лилиями – их большие мерцающие в темноте головки грустно поникли на тонких стеблях. Ее платье лежало на полу, отсвечивая голубизной. Тяжелое золотое ожерелье она оставила на толстой мраморной плите, которая со всех сторон окружала ванну.

Ее взволновал сон. Он был столь ярок, столь очевиден, что его, казалось, можно было потрогать. В нем все было логичным и ясным от начала до конца. Это была самая настоящая «виртуальная реальность», но реальная не в меньшей степени, чем жизнь.

Она уселась на постели и смахнула слезы рукой. Как хороши были лилии в предрассветном сумраке! Утро только начиналось, но в лондонском воздухе уже ощущался горьковатый привкус жары. Этот город был явно не создан для такой погоды. Она вздохнула и сразу же ощутила печаль, лежавшую на сердце свинцовым грузом.

Чего она, спрашивается, ждет? По ее мнению, она и так ждала слишком долго и проявила куда больше сдержанности, чем следовало. Но время действовать настало. Ожидания оказались напрасными.

Рейчел вскочила с кровати и подошла к окну. Появление фиолетовых полос на темном небе говорило о близком рассвете. Гладкая поверхность стекла приятно холодила ладони. Одинокое такси кружило вокруг развязки на Леннокс-гарденс в поисках случайного пассажира. Высоко в небе проплывали сигнальные огоньки самолета, передвигавшиеся по начинавшему розоветь небосклону в сторону аэропорта Хитроу. Когда пассажиры покинут здание аэровокзала и выйдут на улицу, будет уже совсем светло.

Она решительно мотнула головой, словно подтверждая тем самым свое стремление начать действовать. Теперь всякое промедление становилось бессмысленным и даже гибельным.