Облачные замки

– Тогда вали отсюда, а то мало ли что с тобой стрясется. Здесь местечко-то не из приятных, гиблое местечко.

– Я сюда по делу приехал. И уеду, когда все сделаю.

Он поднес стакан ко рту и прямо в таком положении принялся говорить:

– Так, дружище, и до беды недалеко.

– Я как раз об этом и подумал.

Его лицо приняло выражение удивленной издевки, и он оглядел пивнушку в надежде на то, что кто-нибудь засмеется. Но так и не дождался. Затем он поставил недопитый стакан на стойку и резко выпрямился; я последовал его примеру. За всем этим что-то было, и я понял, что если у кого и спрашивать про Джипа, так это у него. Хотя придется, наверное, попотеть, прежде чем он что-нибудь скажет.

Бармен засуетился:

– Я здесь не потерплю никаких разборок. Допивайте и выметайтесь оба, или я сейчас же вызову копов.

Ни я, ни он допивать не стали. Медленно, не спуская друг с друга глаз, мы пошли к выходу. Я открыл дверь; он посторонился, и я прошел вперед. Я еще не успел спуститься с крыльца, как мне на плечо опустилась тяжелая рука, и я отлетел к покрытой черной сажей стене. Великан гадко ухмыльнулся, глядя на меня. Я только сейчас заметил, какие огромные у него зубы, поломанные и неровные, да еще и желтые.

– Я могу с тобой разобраться хоть внутри, хоть снаружи, – проскрежетал он, – хоть так, хоть этак. Но тут оно и лучше.

До этого я не испытывал страха, но невероятная сила этой руки кое-что изменила в моем отношении к нему. И эти зубы. Я тревожно огляделся по сторонам: улица опустела, небо постепенно темнело. В свете закрытой тучами луны тени необъемных викторианских зданий лились вниз, на узкую дорогу, подобно потокам чернил, черным и тяжелым. Но один из домов отбрасывал кружевную, подобную гигантской паутине, тень, и при виде ее сердце мое забилось сильнее. И тут надо мной снова навис этот мужчина. Седые лохмы падали ему на лицо, и лицо от этого странно раздувалось, становилось длиннее и уже. Губы его приоткрылись и почернели, мне в нос ударило зловонное дыхание, а на лицо брызнула слюна. На руках, которые потянулись ко мне, не было пальцев, это были монолитные кулаки; но тут в жестком белом мехе стали видны черные когти. В залив, образовавшийся между облаков, вплыла луна. Глаза, сузившиеся и потемневшие, загорелись жестокой яростью. Этот самый крупный из живущих на земле хищников, по крайней мере тех, что известны мне, мог бы смело встретиться и с тиранозавром. На меня с высоты футов в одиннадцать смотрел матерый самец белого медведя.

Но я уже увидел тенистое кружево и мачты огромных парусников. И стоило луне выглянуть из-за туч, как без каких-либо видимых изменений облачный залив превратился на считанные секунды в окно, которое выводит к безбрежным морям и блистательной стальной синеве заоблачных архипелагов. Неуемная радость наполнила меня, ведь передо мной лежала бесконечная дорога, по которой я так часто плавал. Я расхохотался и протянул руку Я ожидал услышать звон разбивающегося стекла, но вместо этого раздался слабый рокот электризующего дуновения ветра. Прогресс в моих способностях был налицо Воздух закрутился вокруг, и в моей руке оказался меч. Я молниеносно кинулся вперед, оттеснил чудовище к покореженным мусорным бакам возле дверей и схватил его за грязный мех, который когда-то был свитером. Затем провел острием меча по его челюсти: малейшее нажатие проткнуло бы его башку насквозь.

– Меч с серебряной инкрустацией, если тебе это интересно. Так что стоит мне лишь раз кольнуть, и ты уже никогда не сожрешь ни одного тюленя, дружище. Говори, где таверна?

Что-то внезапно изменилось, и вот мои пальцы опять тонут в жестком джерси.

– Дак ты тот, у кого копье? – с ужасом произнес великан, снова превратившийся в человека.

– Ты слишком любопытен для того, кто вот-вот лишится головы, – произнес я и встряхнул его за ворот свитера. – Что с того, если это так? Хочешь пятеркой разжиться на том, что выследил меня, или как?

– За твою чертову башку сулят ой какие вознаграждения! – прорычал он, пытаясь вывернуться. – Нет, я тебя к моим дружкам не возьму!

– Вознаграждения? – переспросил я. – Хочешь сказать, даже не одно? А о каких дружках ты говоришь? О Джипе? Он в порту?

Глаза его широко раскрылись, и пот градом лил по лицу.

– Слушай, ладно, ты спер это копье, но мы-то что тебе сделали?

– Я не хочу причинить вреда Джипу, идиот ты хренов! – прорычал я. – Я его друг! Мне нужна его помощь! И почему-то мне не добраться до таверны!

– А ты чего ожидал после забастовки? Стражи поставили барьер! Не знаешь разве, кто сюда может попасть, когда дети ночи на свободе!

– Знаю, Пэддингтон [50], знаю, – пробормотал я и посторонился, давая ему подняться. – Кое-что я видел. Стражи , да? Но мы уже за границами, иначе ты не смог бы поменять облик, а я – призвать меч. Значит, ты можешь меня проводить в таверну, так ведь? Залезай в кабину!

– Ежели у тебя копье, – повторил он, тряхнув головой, – ни один барьер не выдержит.

Я распахнул дверцу:

– Залезай.

Великан трясся как осиновый лист и с места не двигался. Я кинул меч на заднее сиденье. Он вздрогнул так, будто я его ударил, и с сомнением покачал головой. Затем, все еще с недоверием, он открыл дверцу рядом с сиденьем водителя и залез в машину.

– Да кто ж ты такой? – спросил он, совсем сбитый с толку. – Вроде не похож ни на одного из колдунов, каких я встречал.

– Отлично, Пэддингтон. Я не из них. Ну, куда?

Дорога до таверны никогда прежде не казалась мне такой длинной и петляющей, как в этот вечер. Мы тащились мимо старых доков, боясь пропустить нужный поворот, мрачные громады складов нависали над нами, подобно каменным призракам исчезнувшей коммерческой империи, – я хочу сказать, исчезнувшей в Сердцевине. На самом деле больше половины этих – самых обычных – зданий были пусты и выглядели как раковины моллюсков, с заколоченными или разбитыми окнами и кустиками травы, растущей между разбитыми кирпичами. Многие из них были уже снесены, а на их месте высились ржавые железные ангары, полузаброшенные промышленные строения, лесопилки и маленькие покосившиеся мастерские, а иногда и просто пустыри, заросшие травой. Но за этими улицами и огибая их, скрываясь в их тени, все так же бежали старые тракты и стояли складские постройки, полные чудных товаров со всех концов Спирали, которыми предстояло торговать в еще более удивительных местах. А над их крышами возвышались высокие мачты кораблей, доставлявших эти товары. Мимо нас вереницей прошагали ослы, нагруженные тяжелыми тюками. У погонщиков были бесстрастные лица с орлиными носами. Я только теперь начал доверять своему медведеподобному поводырю. У мужчин были луки, и они бросали на нас подозрительные взгляды. Мимо нас проехал странный беззвучный грузовик, переливавшийся алым и золотым. Он тихонько катил по главной улице на двух черных шарах-колесах, которые явно никак не были закреплены. Мы с великаном переглянулись; на Спирали можно добраться даже до отдаленного будущего – во всяком случае тому, кто достаточно смекалист, чтобы отважиться на такое. Но этот вид путешествий не был особенно популярен. Торговые связи с будущим были слишком неразвиты, а шок от подобных вояжей – огромен. На мостовой рядом с одним из складов, склонившись над грудой шевелящихся мешков, размахивали руками люди в капюшонах. Я дал по газам и пролетел мимо, а великан одобрительно кивнул.

– Жутковато, – сказал он лаконично.

Пока я еще не вступил в игру, я мог бы ему заметить, что то же самое можно сказать и о нем; но я уже назвал его Пэддингтоном, а такту учатся смолоду. Или никогда.

– Поверни здесь налево, – сказал он, и в месте, где еще минуту назад я видел сплошную стену, появился узенький проезд. В конце его, светясь в ночи окошками и отражаясь в блестящих лужах, были видны теплые окна «Иллирийской таверны» с красными занавесками.

– Ты оставил свою выпивку, – сказал я своему вожатому, выворачивая с дороги на мощенный каменными плитами двор таверны. – Я куплю тебе еще.

– Благодарю, – ответил он. – Но ежели ты меня отпустишь, я пойду. Без обид – я ж вижу, ты вроде как командир. Может, я и ошибаюсь, но мне такого командира не надо. Я нюхом чую опасность, когда ты рядом. И Джип тоже может почуять, но ему самому решать.

Он вылез из машины, вскинул свою белоснежную голову и потянул носом воздух.

– Тебя ждут, – проворчал он, развернулся и побрел обратно в ночь.

Это меня вовсе не удивило. Но даже тут, под знакомой до боли вывеской, на которой светились надписи на разных языках, все замечательно косноязыкие и неидиоматичные, я засомневался. Я и так нередко навлекал на своих друзей опасность, но никогда не ощущал этого так явно, как сейчас. Но делать было нечего: мне необходимо было посоветоваться. Я толкнул дверь, и знакомый запах из смеси пива, специй, крепкого маринада, дыма и менее знакомых мне ароматов окутал меня с ног до головы, как и приглушенный гул голосов, по большей части человеческих, но не только. Он принес с собой воспоминания о доброте и моей принадлежности к этому миру. Я закрыл за собой дверь в тот мир и спустился по ступенькам вниз Внизу меня ждала Катика.

Она обвила руками мою шею, и я обнял ее. Катику обожать было совсем нетрудно, несмотря на то что она бывала совершенно непредсказуемой, а иногда и того хуже и несмотря на то что, вопреки своему роду занятий, она в последнее время – да и обычно – не слишком-то часто мылась. Эта привычка не была заложена в нее воспитанием, тогда как использование дешевой розовой воды, несомненно, заложено было, и в огромных количествах Она, как всегда, была одета в крестьянское платье с облегающим лифом и широкой белой юбкой в складку, если, конечно, вы в состоянии вообразить себе крестьянку, которая торчит под фонарями и свешивается чуть не до земли через перила, – что-то среднее между молочницей и Лили Марлен. [51] Но сегодня не было и следа от ее сардонического «заходи». Широко раскрытые невинные серые глаза, которые были самым лучшим в ней, были взволнованны, и под ними залегли темные тени. Недоверчивые морщинки у рта стали как-то глубже. Я нагнулся и поцеловал ее, заметив, что ее губы сильно раскусаны.

– Я очень рада, что с тобой все в порядке, С-стефан, – пропела она, изменив мое имя своим слегка свистящим говорком. – Еще чуть-чуть, и все было бы не так хорошо, я про то, что ты вмешался в это дело. Но ты поступил правильно, совершенно правильно!

– Прошлым вечером, хочешь сказать? Ты об этом знаешь?

Она снова заключила меня в свои воздушные объятия.

– Кое-что я, конечно, знаю, но многого все же не понимаю. Например, кто эта сука, которая пыталась тебя убить. Но я горжусь тобой, горжусь!

Обняв меня, она вся изогнулась, как будто проверяя на прочность мое самообладание, а затем увлекла меня в главный зал таверны. Завсегдатаи в большинстве своем предпочитали уединиться в тени, поэтому трудно было сказать, сколько там народу. А сегодня там и вовсе царило ощущение странного запустения и тишины.

– Заходи, штурман здесь, он должен услышать от тебя самого все о твоих подвигах!

– Да, но откуда тебе-то все это известно? Ты ведь не следила за мной?

Она рассмеялась:

– Если бы могла, то обязательно следила бы! Это помогло бы мне коротать длинные здешние дни – такие длинные, такие бесконечно длинные! Но это изматывало бы меня слишком сильно. К тому же, – она искоса посмотрела на меня, – я просто обязана быть в курсе всего происходящего на Спирали. И в результате я о многом узнала – и о твоих подвигах тоже.

Я поежился: мне стало как-то неудобно.

– Выставил себя, идиота, на посмешище. Пытался остановить поток. Почувствовал вкус власти…

– Вбил немного ума в их твердолобые головы! – с негодованием выпалила она. – Кто-то должен руководить. Я знаю тебя, я тебя люблю, мой С-стефан, но такого не ожидала – от тебя, который так долго стоял у порога, но никогда через него не переступал. Что-то происходит, что-то наконец-то зреет внутри тебя. Эти времена, они призывают того, кто сможет противостоять потоку, кто сумеет повести за собой людей. И ты вышел вперед.

Я вспомнил о ведьмах и задумчиво почесал затылок:

– Ничего особенно хорошего я не сделал. Это было какое-то наваждение…

– Лучше что-то, чем ничего! – отрезала она и прикрыла глаза. – Поверь мне! Ты думал, видел, что происходит, и останавливал безобразия там, где мог, – и в своем времени, и на Спирали, – а там, где ты чего-то не понимал, ты оставлял все как есть. Без твоего вмешательства этой ночью произошли бы куда более страшные дела, гораздо более страшные! Что-то случилось, С-стефан, что-то, о чем тебе знать не дано, но это нечто исключительно страшное. Что-то, чего не случалось за всю мою жизнь здесь, а я живу тут уже не так мало. Мы ждем беды.

– Которая произошла, – растягивая слова, произнес приглушенный голос из темного угла, где у самого очага стояло кресло, – а я-то ожидал корабля, который пойдет за границы. Черт возьми, я только вернулся из Ультима Туле [52] с грузом огненного янтаря, меха носорога и сосулек – всё под личную ответственность! Все, что мне надо, – это спокойствие и ноги в тепле, а тут вдруг всю эту чертовню как прорвало. – Джип беспокойно фыркнул и слегка кивнул в знак приветствия. – Все именно так и есть. А теперь вот еще кого к нам ветром занесло!

– Вот это как раз вполне могло и не произойти, – проговорил я после того, как мы обменялись привычными шлепками по спине и ритуальными ругательствами. – То есть я хочу сказать, меня могло и не занести. Почти все дороги к вам перекрыты.

Джип кивнул:

– Что до меня, я, как всегда, счастлив видеть тебя здесь, живым и невредимым. Все-таки Его старое Величество – славный охранник и проводник: когда он рядом, никто не решится тебя беспокоить. Рад видеть что ты добрался благополучно.

– Сначала знакомство не очень задалось, но – Величество?

– Ну а как еще ты бы назвал семифутового парня, который…

– Может превращаться в белого медведя? Ты прав. Но послушай, что же это такое? Что произошло?

Джип, явно пребывая в нерешительности, со свистом втянул воздух. Он не любил впутывать меня в темные дела на Спирали, особенно после того, как поступил так в нашу первую встречу, в результате чего я несколько раз оказывался на волосок от смерти.

– Лучше оставь ты всю эту веселуху. Это не то, о чем следует распространяться без надобности. Скажу тебе честно: я уже навострился было отправиться туда, где климат поспокойнее, а тут Кэт сообщает мне, что ты угодил в самую заваруху, и я понимаю, что уж теперь-то ты совершенно точно прискачешь сюда на следующее же утро, – и остаюсь на месте. А тем временем все рванули отсюда, и теперь черта с два я подниму якорь, разве что на какой-нибудь каботажной консервной банке. Но чего только не сделаешь ради друзей!

Я усмехнулся:

– Ты чертовски хорошо знаешь, что вряд ли на Спирали найдется хоть один шкипер, который не заложит с превеликой радостью свою душу, жену или половину своего груза только за то, чтобы ты принял управление его кораблем на себя. Но не думай, что я не благодарен тебе. Мне о многом нужно тебе рассказать, а еще о большем спросить. Почему бы нам не… Мирко!

Хозяин таверны, с сияющим лицом обрадованной гадюки, выкатился из темноты, толкая перед собой тележку заставленную глиняными пивными кружками, флягами с туйкой и огромными лоханками с маринованными овощами.

– Эй пан Стефан, мне говорят, ты идьешь! А я говорит – беда, беда, большая беда, ха? Накатит на тебя, как камень с лавины. А я катит пиво. Пусть небеса рухнут на землю, пусть копья воруют, но пиво – уж в этом ты может уверен быть! Ха!

– Воруют копья – о чем это ты?

Но, суетясь возле своей тележки, он казался серьезнее, чём обычно. Я тихонько толкнул Катику в бок, но она в ответ отпихнула меня на заваленные подушками кресла и тотчас уселась там между мной и Джипом.

– Не часто выпадает счастье оказаться между двумя такими героями!

Она блаженно улыбнулась, потянулась и выгнула спину, пригревшаяся и в свете огня похожая на кошку. И тут же ее настроение переменилось, а глаза стали чужими и холодными.

– Теперь расскажи нам о прошлой ночи!

– Все началось чуть раньше, – произнес я. – Я уже собирался домой – я летал в Германию по делам «Си-Трана»…

Катика резко выпрямилась в своем кресле; от удивления ее глаза стали круглыми.

– В Германию?

Джип прикрыл глаза рукой.

– О господи, – проговорил он тихо (Джип вырос в религиозной семье). – Скажи, что это не так…

И пока они слушали, я видел, как напрягается Катика, как дыхание ее учащается и становится прерывистым. Казалось, она каждый миг моего приключения переживает вместе со мной, мчась в бешеном темпе по затянутым облаками вершинам, переживая ужасные последствия этого пробега, видя перед собой таинственный город и представляя мое не слишком приятное возвращение. Джип ничего не выражающим взглядом глядел куда-то за носки своих ботинок, в судорожные узоры, рисуемые огнем в камине, и ни разу меня не перебил. Но когда я закончил, он резко потянулся вперед, дрожа всем телом, и подкинул в камин два больших полена.

– Фигуры, – вот и все, что он сказал, когда я закончил. Катика промолчала, только крепко схватила меня за руку, как будто пытаясь удержать. Лица у них обоих были бледные, потрясенные и негодующие.

– Какие фигуры, Джип? – терпеливо спросил я.

– Облака. Горы. И то и другое – фрактальные [53] формы, что-то типа единообразных прогрессий. Легко переходят в другое состояние.

Он наблюдал за бесконечным изменением рисунка языков пламени, как будто это для него что-то означало. Вполне возможно, что так оно и было, ведь он мог понять смысл течений и колебаний времени и пространства на самой Спирали и выбрать правильный курс, чтобы пройти между ними. Помолчав немного, он прибавил:

– Этот город… как ты там себя чувствовал?

– Хочешь сказать, если не считать того, что за мной охотились? Мне… мне там понравилось. Думаю, меня бы туда потянуло даже без происков Ле Стрижа – или того, что он на меня наслал.

– Джисс , – фыркнула Катика. – Страшная штука, которая действует на ум и сердце.

– И трудноуловимая. Работает безотказно, но сразу и не поймешь… Кажется, Стриж научился новым премудростям, по крайней мере похоже на то. И ты даже не знаешь, как называется чертово место? Тогда я тебе скажу. Это Гейленберг. [54]

– Гейдельберг?

Джип скривился:

– Гейленберг . И я был бы рад хоть как-то вознаградить всех парней, которые полжизни потратили, пытаясь отыскать этот городок, куда ты совершенно запросто проник, вот так-то. Это – как правильнее сказать? – одно из самых могущественных мест на Спирали. Нет, исполненных могущества, так будет точнее.

– Магическое? – спросил я.

– Да, точно. Мне не хватает твоего образования. Точно, магическое – но и одно из самых опасных.

– Похоже на то, – вздохнул я.

– Да. Вроде все сходится. Понимаешь, дело вот в чем Ты как будто неплохо изучил Спираль и, стало быть, слыхал про тени.

Я кивнул. Длинные тени, вроде тех, которые огонь отбрасывает на выложенную каменными плитами площадку перед камином. Они из Сердцевины падают на Спираль, из времени в бесконечность. Сливаются и объединяют переменчивые сущности места, дабы воплотить в себе его подлинную суть.

– И как ты можешь предположить, целые нации отбрасывают такие тени, только они несколько шире, и они обволакивают другие тени. Именно на такую тень мы и наткнулись тогда на Яве. И целые континенты, да что там – группы народностей, они тоже отбрасывают тени. Только те не настолько плотны, они немножко туманные. Но практически всегда есть что-то наподобие фокуса, который воплощает в себе их дух, их историю, и даже более того. Это то, что некоторые называют культурой или цивилизацией, но эти названия и вполовину не выражают сути явлений. Ну а что до Гейленберга, то его можно было бы с полным правом назвать сердцем Европы, европейской цивилизации и всего, что наполняет ее жизнью и силой. Именно поэтому ты и чувствовал себя там как дома.

Я с сомнением покачал головой:

– В Германии? Сердце Европы? Что-то не очень верится.

Джип прошел через две мировые войны. Он рассмеялся:

– Мы здесь говорим об истории, дружище, о настоящей истории – с самого каменного века, а может, и раньше. История в обычном понимании – с ее войнами, альянсами, тиранией – все это меркнет, все это лишь рябь на поверхности потока. Из последних событий можно заключить, что у Франции, Голландии или же Испании как будто больше силы, но это все чушь собачья. Да посмотри на себя – твой дед воевал с нацистами, но ты говоришь по-немецки, по-французски и бог знает еще по-каковски и ездишь туда-сюда, когда тебе вздумается. А ведь между вами всего одно поколение – а как насчет сотни-другой? Тысячи поколений? Так что можно и пошире взглянуть на все это, дружище. Ты там был как дома; и Кэт тоже, хотя она из той части Европы, что скорее относится к Спирали, нежели к Сердцевине. Даже я, хоть я и со Среднего Запада, откуда родом мои старики. У нас там тоже что-то вроде своего Гейленберга есть, но он совсем другой, и корни его не так глубоки – пока еще. В Гейленберге заключена огромная сила, Стив, великая сила, которая стягивается туда из самых отдаленных уголков Спирали.

Меня обдало волной холода. Огромный полусобор снова возник перед моим внутренним взором, темный и манящий, создающий ощущение присутствия чего-то таинственного.

– Вроде этой дупии , хочешь сказать? Или Гаити и невидимых ? Или духов с Бали, или Шимпа?

Джип задумался:

– Может, ты и прав. Это разум, это материально лишь отчасти – но, боже мой, они даже близко не стояли с этим .

– Даже Шимп? – Я улыбнулся. – Крепкий орешек был. Жаль, его на Ле Стрижа не натравить!

Джип, как ни странно, не улыбнулся мне в ответ.

– Уж поверь мне на слово, Стив. Это не только мощнее, оно… огромнее. На целый порядок. И даже больше, оно… – Он взмахнул в воздухе рукой. – Оно в меньшей степени коренится в делах мирских, в меньшей степени относится к нашему миру. Это труднее понять. Видишь ли, Шимп, Баронг, даже этот маленький мерзавец Дон Педро, в конце концов, – они все так или иначе были людьми. Они переросли человеческое состояние, но тем не менее могли возвращаться в свою старую форму, ходить, говорить, есть и сражаться и – ну пару-тройку других вещей, да! Как Рангда [55], ты ведь мне рассказывал, а?

Он улыбнулся; я вздрогнул; Катика фыркнула и провела пальцами по внутренней части моего бедра.

– Но это , – Джип тряхнул головой, – оно так не взаимодействует с другими, думаю, что нет. И еще оно существует благодаря тому, что его не сразу распознаешь. Говорят, впрочем, что в свое время этот мозг тоже принадлежал человеку. Но он все больше и больше осваивал Спираль, стремясь все дальше и дальше, к самому Краю.

Он задумался, глядя на танцующий огонь в камине.

– Хочешь сказать, как Молл?

– В каком-то смысле. Ты видел ее в действии и кое-что знаешь. Она уже нечто большее, чем вмещает в себя обычное материальное тело. Но это ушло гораздо дальше, чем она, чем Шимп, чем любой, о ком мне доводилось слышать. Что-нибудь зайдет так далеко – и, каким бы оно ни было изначально, ему суждено измениться. Там пространство и время становятся единым целым. Вещи, в которых мы с тобой уверены, уверены в их надежности, становятся все менее и менее стабильными, менее материальными, а те вещи, которые абстрактны, обретают реальное существование, делаются четче, более определенными, ближе к абсолютам.

– Однажды ты мне об этом уже рассказывал. А эта… вещь? Она тоже там?

Он задумался:

– Говорят, что так. И порой возвращается, чтобы вновь прикоснуться к миру, который покинула. А что до формы, которую она приняла… я ведь никогда не был в этом городе и не видел его. Но ошибки тут быть не может, судя по твоему описанию города и собора. Впрочем, есть во всем этом одна маленькая странность.

Я вздрогнул:

– Странность? Господи, понятно, там так жутко внутри! Жаль, что я не разбил этот чертов камень…

– Нет, С-стефан! – воскликнула Катика, и в голосе ее звучал испуг.

Джип откинул назад свои рыжие волосы:

– Это добрая сила, Стив, во всяком случае в далекой перспективе. Ты знаешь, что он перемещается, этот город? И полностью изменяется внешне. Всегда он оказывался в тех местах, где под угрозой каким-то образом оказывалась самобытность Европы. И всегда держался ближе к границам, где через них просачивались темные силы. Сегодня это где-то на границе Германии и Восточной Европы, рядом с былой Российской империей, но он бывал и в других местах. Во время прошлой войны поговаривали, что он объявился где-то на юге Англии. А давным-давно, в Средние века, когда мавританские калифы из Испании положили глаз на Европу, он обосновался на северном склоне Пиренеев. И там его назвали Монтсальват.