Медленное убийство

– Четвертый из тридцати шести – это все равно солидно, – заметила я. – Если бы вы уехали из Тарасова, вы стали бы продавать акции?

– Нет, конечно – ведь дивиденды можно где угодно получать.

– Скажите, насколько состоятельный вы человек?

– Скажем так – весьма, – уклончиво ответил он.

– Кто вам наследует?

– Настя и Илюша с Аленкой в равных долях. Все!

– А дети от первого брака? Они по закону имеют право на свои доли, – напомнила я.

– Татьяна Александровна, я ушел от Ольги с одним чемоданом, оставив ей с детьми не только четырехкомнатную квартиру, но и все, что было нажито, да еще и алименты на двух детей платил. Ушел в никуда, спасая свою жизнь, потому что второй инфаркт не то что стучал мне в дверь, а уже на пороге стоял. Я первое время у себя на комбинате в комнате отдыха жил, уже потом квартиру получил. Кстати, квартиры для детей она из меня тоже выдавила, хотя могла бы продать четырехкомнатную и купить всем по однушке. Так ведь нет! Она, видите ли, привыкла жить в большой квартире! А сопляки тогда еще студентами были, но оказались уже со своим жильем. Так вот, когда Николай с Натальей решили начать свой бизнес и пришли ко мне за помощью, я дал им деньги, предупредив, что акция разовая, первая и последняя. Взамен я потребовал отказа от всех претензий на наследство, что мы нотариально и оформили, причем так, что изменить уже ничего нельзя. Заметим, что я тогда еще на Насте женат не был, я просто свободой и покоем наслаждался. Но я очень хорошо знаю подлую Ольгину натуру, вот и подстраховался. Если бы Коле с Наташкой не потребовались деньги, черта лысого они бы от наследства отказались.

– Вы не очень-то жалуете своих старших детей.

– Ольга воспитала их по своему образу и подобию, у них с самого раннего детства были два любимых слова: «дай» и «купи». Я вкалывал как проклятый, а она числилась на комбинате и занималась детьми: музыка, языки, танцы… Элиту, блин, воспитывала! Меня, лапотного, к ним и близко не подпускала! Вот и выросли законченные эгоисты, которые считают, что весь мир вокруг них вертеться должен.

– Как сейчас дела у ваших детей? – поинтересовалась я.

– Думаю, что еще хуже, чем было раньше. Иначе они после очень долгого перерыва не позвонили бы мне прошлой осенью и не попросили в долг. Причем много. И, естественно, отдачи я бы от них не дождался – уж я-то их знаю. Получили в ответ категорический отказ и требование больше меня не беспокоить. Им и Ольге сообщают о дате проведения ежегодного собрания акционеров, они предоставляют три доверенности на мое имя для голосования, потом им сообщают о результатах. И это все! Ни их, ни Ольгу я уже очень давно не видел. И слава богу!

– А выкупить у них акции не пробовали?

– Ольгу вы не знаете! Уж, если ей что в руки попадет, она это не выпустит, – усмехнулся Шестопалов. – А дети ее никогда ослушаться не смели, поэтому что с воза упало, то пропало. А продать акции они могут только кому-то из других акционеров, так что я знал бы.

– В этом году собрание акционеров по итогам прошлого года уже было?

– Нет, 15 марта проведем. Очень удачно мы сработали в прошлом году, так что и дивиденды все получат весьма приличные.

– Так, с этим более-менее ясно. Скажите мне, какой у них бизнес, – попросила я.

– Я тут вам все о первой семье написал, – Алексей Ильич протянул еще один листок. – Там адреса и все остальное на тот момент, когда я с ними окончательно разошелся. Что-то могло измениться, но я этого просто не знаю.

– Спасибо, потом ознакомлюсь, чтобы сейчас время на это не терять. А еще какие-нибудь родственники у вас есть?

– Я в семье один ребенок был.

– А двоюродные и так далее?

– У отца сестра была, но она бездетной умерла, так что со стороны Шестопаловых никого не осталось. А со стороны матери даже и не знаю. Отец был из села Подлесное, что в Петровском районе. Он по направлению учился в Тарасовском сельскохозяйственном институте, а мама у меня была из Пензенской области, она в педагогическом училась. Они здесь познакомились, поженились и потом вернулись в Подлесное. У нее старший брат был – Федор, но она с семьей отношения порвала, когда мне лет одиннадцать было. А получилось так: ее мать сильно заболела и, когда поняла, что уже не выздоровеет, все просила дочку вызвать, чтобы проститься с ней. А Федор с женой ей сказали, что, мол, сообщили ей, а она отказалась приехать.

– Дело, видимо, в наследстве? – догадалась я.

– Да! Бабушка сильно на маму обиделась и все сыну отписала. А мама ничего и не знала ни о болезни матери, ни о ее смерти. Случайно выяснила. Бабушка на ее письма долго не отвечала, вот она и написала соседке. А та ей все и вылепила, да еще и обругала за то, что она к матери даже на похороны не приехала. Вот тогда мама Федору и написала, что брата у нее больше нет.

– А дети у Федора были?

– Были. Мы туда с мамой последний раз ездили, когда мне лет девять было. Девчонку, она немного старше меня, Машей звали, а сына Иваном. Он меня года на два или три моложе был. Постоянно болел, а его мать, тетя Анфиса, с ним как с писаной торбой носилась. Так что я с ним и не общался совсем, больше с соседскими мальчишками – мы на речке от света до света пропадали. Да мы и были-то там всего неделю или чуть больше.

– А как это место называлось?

– Село Денисовка Лопатинского района, почти на границе с нашей областью.

– Как фамилия этой семьи?

– Кузьмины, – ответил он. – Дядьку звали Федор Павлович. Но почему это вас интересует?

– Я пытаюсь понять, кому выгодна ваша смерть, – объяснила я.

– Смерть? – невольно воскликнул он.

– А вы что думали? Что это чьи-то глупые шуточки? – удивилась я. – То, что с вами делают, квалифицируется как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, статья 111 УК РФ. В случае смерти потерпевшего там до пятнадцати лет, но и в прочих случаях от восьми до двенадцати.

– Смерть! – никак не мог поверить в происходящее Шестопалов.

– Судите сами, – предложила я. – Тот, кто это задумал, очень близкий вам человек. Он знает о вас абсолютно все: и о полидактилии, и о том, что третий инфаркт вы не переживете.

– Это ни для кого на комбинате не секрет, – возразил несколько пришедший в себя Шестопалов.

– Он нашел похожего на вас человека, – продолжила я.

– Мог артиста какого-нибудь нанять, – предположил он.

– Нет. Эта профессия требует от человека, чтобы он следил за собой, а мужчина на снимке этим себя явно не утруждал. Далее. Ваш враг нанял проститутку, которая под видеозапись обслужила клиента. Потом он сделал раскадровку записи и начал отсылать вам каждый день по кадру. И счастье великое, что ваша жена чисто случайно увидела первый же снимок и, что самое главное, все совершенно правильно поняла. Будь иначе, вы все это время жили бы в состоянии постоянного стресса. Вы каждую секунду боялись бы, что она обо всем узнает и может вам не поверить. Ну и долго бы вы протянули? Да вас уже давно похоронили бы! Ваш враг пытался совершить хоть и медленное, но идеальное убийство, не оставляющее следов. Никаких звонков, никаких угроз, никаких требований. Отправляет он снимки наверняка все время из разных мест, где есть бесплатный Wi-Fi. Из всех улик – только снимки, которые, как он предполагал, вы будете тут же удалять. И вы, вероятно, так и поступали бы, если бы не ваша жена. Алексей Ильич, думайте! Думайте, кому нужна ваша смерть! – потребовала я.

Шестопалов подавленно молчал и ничего мне не ответил. Я прекрасно понимала его состояние, но время нашей встречи неуклонно приближалось к концу, а вопросы мои еще не кончились, да и план совместных действий надо было выработать.

– Это не Настя! Даже в мыслях этого держать не смейте! – жестко сказал он наконец. – А чтобы вы в это поверили, я вам один случай расскажу. Несколько лет назад некие люди пытались осуществить рейдерский захват комбината. Это противостояние стоило мне много сил и нервов, сердце болело практически постоянно, но расслабляться было нельзя. Как всегда в таких случаях, я жил в своей комнате отдыха за кабинетом, а Настя с Илюшкой – ему тогда еще и годика не было – в профилактории. В меня стреляли. Ранили. Тяжело, – рассказывал он глухим голосом короткими, отрывистыми фразами. – Хорошо, что рядом рабочие были. Они меня на руках, бегом, в медсанчасть отнесли. Тут-то и выяснилось, что у меня еще и инфаркт. Шансов выжить было немного. Настя с Илюшкой ко мне в палату перебрались. Ей там кровать поставили. А она Аленкой беременная была. Я лежу под капельницей. Весь в датчиках. Аппаратура пищит. А она мне осторожно Илюшку под бок положит. Мою руку к своему животу прижмет. А там Аленка толкается. Это такой стимул выжить! – чуть не сорвался на крик он. – Она меня с того света вытащила. Если бы ей моя смерть была нужна, стала бы она так собой и детьми рисковать? Особенно если знала, что они и так мои единственные наследники?

– Да, мужественная женщина, – совершенно искренне согласилась я. – И очень вас любит, раз такую серьезную опасность с вами разделила – вас ведь могли попытаться добить.

– Может, и попытались бы. Только рабочие медсанчасть круглосуточно охраняли. Взяли ее в кольцо и пропускали туда только тех, кого лично знали. Да и возле палаты постоянно караул был.

– Понятно, но рейдерские захваты без инсайдерской информации проводить бессмысленно. Вы нашли предателя?

– Нашли, – буркнул он. – Главный технолог. Никогда бы на него не подумал. Вечно он брюзжал, был всем недоволен, бухтел, что это не так, а то не эдак.

– Но говорил-то по делу?

– В общем-то, да, – вынужден был признать Шестопалов. – Видимо, от этого недовольства и на предательство пошел.

– И что вы с ним сделали?

– Выгнал, конечно! – удивился Алексей Ильич. – Да с такой записью в трудовой книжке, что он потом никуда устроиться не смог, а потом уехал куда-то, – хмыкнул он и спохватился: – Вы думаете, это он мне мстит?

– Он сознался в том, что сливал информацию? – не ответив ему, спросила я.

– Нет! Мы у него в сейфе много чего интересного нашли, а он уперся и твердил, что ему это подбросили. Мы к нему домой заявились и там деньги нашли, а он опять твердил, что ему это подбросили. Да еще имел наглость мне заявить, что правда рано или поздно наружу выйдет и тогда я у него в ногах буду валяться и прощения вымаливать.

– Если он жив, не исключено, что так и будет, – охладила я его гнев. – Ваш жизненный опыт больше моего, но поверьте бывшему следователю прокуратуры: предатель никогда не будет привлекать к себе внимание, тем более вызывать недовольство начальства – на него же первого в случае чего падет подозрение. Наоборот, он будет самым неприметным или преданным. Постоянное брюзжание и недовольство уволенного вами человека объяснялось исключительно тем, что он за дело болел, хотел, чтобы все было так, как должно быть. Вот настоящий предатель на него стрелки и перевел, вы на это повелись, а он в стороне остался. Поторопились вы, Алексей Ильич, и погорячились человека в предательстве обвинить.

– Да вы что, с Настей сговорились, что ли? – удивился Шестопалов. – Она тоже мне заявила, что я невиновного человека с работы выгнал.

– Давайте об этом потом поговорим, а сейчас вернемся к делу. Есть ли у вас конкуренты по бизнесу и насколько вы им мешаете?

– В центральной части России у нас конкурентов нет. Есть в Сибири один химзавод. Именно его хозяева, желая стать монополистами, и попытались захватить нас несколько лет назад. Но на данный момент обстоятельства сложились таким образом, что бывшие хозяева сибирского химзавода не представляют для нас никакой опасности. А с теми, кто сейчас владеет этим предприятием, мы договорились о «сферах влияния», если здесь уместно такое выражение, – тщательно подбирая слова, ответил Шестопалов. – Более того, мое физическое устранение это равновесие никоим образом не нарушит.

Я внимательно посмотрела на него и только сейчас впервые подумала, что отстаивать свою независимость «комбинатские» могли не только путем переговоров, а и более жесткими мерами. И я уже совершенно другими глазами посмотрела на Алексея Ильича.

– Значит, отсюда удара ждать не приходится, – констатировала я, и он кивнул. – Тогда зайдем с другой стороны – ваше депутатство. Не было ли среди ваших соперников на выборах в облдуму человека, способного на решительные действия, чтобы всеми способами добиться своего?

– Татьяна Александровна, – чуть усмехнулся он. – В отличие от многих других предприятий области мы сохранили всю свою социалку, а потом и приумножили ее. Это ясли, детские сады, две подшефные школы, лагеря отдыха, причем один из них в Анапе, техникум при комбинате, медсанчасть с самым современным оборудованием и так далее. И пользуются всем этим не только работники комбината, но жители моего округа. И только от моего росчерка пера зависит, будет так продолжать впредь или нет. А теперь подумайте и скажите: у меня может быть соперник на выборах?

– А… – я глазами показала на его лежавший на столе смартфон.

– Для моих людей это – не компромат. Скажу больше: если бы не мои младшие дети, я объяснил бы людям, что кто-то меня вот так достает. Они бросились бы искать виновного, обязательно нашли, и он проклял бы тот день, когда эта гнусная мысль пришла в его голову. Но, если информация все-таки выйдет наружу, я обязательно так поступлю.

«И действия этих доверенных людей вряд ли будут законными», – подумала я.

– Ну что ж. Некоторая ясность появилась. Теперь давайте определяться на местности. Я понимаю, что вы привыкли сами принимать решения и отдавать команды, но сейчас не тот случай. Если вы хотите без лишнего шума вывести на чистую воду своего врага и закрыть эту историю раз и навсегда, вы будете делать только то, что я скажу, и никакой неорганизованной самодеятельности. Вы согласны?

– У меня есть выбор? – пожал плечами Шестопалов. – Говорите, что я должен делать.

– Мы с вами подыграем вашему врагу, – начала я.

– То есть я должен умереть? – усмехнулся он.

– Вы начали шутить, и это обнадеживает. Нет, умирать вам не придется, но вам нужно будет лечь в больницу в очень тяжелом состоянии, когда врачи не могут дать никаких прогнозов. Причем не в вашу медсанчасть, потому что сотрудники комбината обязательно хорошо знакомы с врачами там и смогут легко выяснить ваше истинное состояние. Это будет частная больница, откуда информация не просочится. Вы знаете клинику Полянской?

– Я даже знаком с Клавдией Петровной, – добавил он.

– Тем лучше. Тогда давайте решим, кто из нас будет с ней договариваться.

– Лучше я, чтобы никто не смог найти между нами никакой связи, – предложил Шестопалов.

– Хорошо. Значит, поступим следующим образом. Этой ночью вам станет очень плохо с сердцем, настолько плохо, что ваша жена позвонит не в вашу медсанчасть, а в клинику Полянской, откуда за вами приедет реанимобиль, который вас туда и отвезет. Вы там будете находиться якобы, а может быть, и на самом деле, в палате реанимации – это, если она свободна. Если она занята, то просто в отдельной палате, пределы которой вам ни в коем случае нельзя покидать. Клиника это дорогая, лежат там люди непростые, среди которых могут быть ваши знакомые. Если вас там увидят и узнают, то в городе станет известно, как вы на самом деле себя чувствуете, потому что разгуливающий по коридорам человек в критическом состоянии находиться не может. Пускать к вам никого не будут, даже Настю, по телефону комментировать ваше состояние – тоже. Информацию ваш лечащий врач будет предоставлять только ей при ее личном посещении. Клиника находится за городом на самом севере, ваш комбинат – тоже за городом, но на самом юге. Прямого сообщения нет. Вероятность того, что туда кто-то поедет, небольшая. Но, даже если приедет, получит от ворот поворот. Пока вы там будете лечиться, а вам это явно не повредит, мы с вашей женой займемся делом.

– Не впутывайте в эту историю мою жену, – вскинулся он.

– Поздно! – развела руками я. – Она в ней уже участвует. Но вы не беспокойтесь, мне от нее требуется только информационная поддержка. Мне нужно посмотреть все фотографии, какие у вас только есть дома, чтобы знать, кто есть кто, потому что на комбинате я появиться не могу. Нужные снимки отберу, а потом верну. Да и поговорить мне с ней надо, узнать, что она думает об окружающих вас людях. Как говорится, да будет выслушана и другая сторона. Пока я знаю только ваше мнение, а у нее может быть свое. А взгляд, как выяснилось, у нее верный.

– По поводу фотографий, так смотрите все, что нужно, а вот насчет ее мнения?.. У нас дома почти никто не бывает – я слишком дорожу семейным покоем. На корпоративах Настя была считаные разы, потому что ей подобные мероприятия не нравятся. Она моя жена, а не вешалка для эксклюзивной одежды и драгоценностей, она домашний человек и ей неуютно там, где все на нее глазеют. Когда без этого не обойтись, она проводит там полчаса-час, а потом мы уезжаем. И мне это не в тягость, потому что мне гораздо приятнее провести это время с ней и детьми, чем смотреть на пьяные физиономии.

Я взяла листок, на котором Шестопалов перечислил своих любовниц, но оказалось, что ни одна из них никогда не работала на комбинате, о чем ему и сказала.

– Умные люди говорят: «Не греши, где живешь и работаешь», – ответил он. – Я никогда не заводил служебных романов. И всех этих женщин я сразу предупреждал, что второй раз жениться не собираюсь. Да и расставался я с ними по-доброму. Наверное, поэтому ни одна из них ни разу не попыталась отомстить мне, встретившись с Настей или позвонив ей, чтобы наговорить про меня гадости.

– Но вы ведь не сдержали свое обещание – им говорили, что не женитесь, а сами женились, причем не на них, – напомнила я.

– Это отдельная история, она касается только меня и Насти, – твердо заявил он.

– Понятно, – не стала углубляться я. – Так, где я могу с ней якобы случайно познакомиться? Раз она наводила обо мне справки, то знает, как я выгляжу, а я видела ее фотографию, так что не ошибемся.

– Настя каждый день привозит детей в школу – они в первом лицее учатся, а потом забирает их и отвозит домой. Пока они там, она ходит по магазинам, в салоны, занимается фитнесом в центре «Грация» – по вторникам и пятницам с одиннадцати до часу.

– Очень хорошо. Значит, завтра мы с ней там и встретимся. Теперь о связи. Я дам вам телефон с другим номером, а свой смартфон вы оставите у меня – вы же будете якобы в реанимации и не в том состоянии, чтобы пользоваться им. После окончания этой истории я его вам верну в целости и сохранности.

– Берите, конечно, но зачем он вам? – удивился Алексей Ильич.

– Понимаете, когда все узнают, что вы в больнице в тяжелом состоянии, ваш враг, решив, что дело почти сделано, может потерять осторожность и следующие снимки посылать, уже не таясь. Вот я и выясню, откуда.

– То есть вы собираетесь подключить к поискам еще кого-то? – насторожился он.

– Не беспокойтесь! Этот «кто-то» классический «ботаник», которого интересует сам процесс, а не содержание, – постаралась успокоить я его. – Кроме того, он и его семья бесконечно благодарны мне за то, что я спасла его от тюрьмы, а влип он тогда здорово. Поэтому он все сделает и никому ничего не скажет. Я за это ручаюсь.

– Татьяна Александровна, мне не хотелось бы угрожать, но если эта история станет достоянием гласности по вашей вине…

– Не продолжайте! Я уже поняла, что вы создадите мне такой уют, что бегство из города станет для меня единственно возможным выходом, – холодно произнесла я.

– Вы меня правильно поняли, – жестко сказал Шестопалов.

– Вам не придется напрягаться, уверяю вас, – не менее жестко ответила я. – Этот человек работает на меня не в первый раз, и до сих пор никто не жаловался ни на него, ни на меня. Если вас что-то не устраивает, то давайте расстанемся. Конфиденциальность гарантирую.

Я была взбешена настолько, что встала со стула, давая понять, что и ему пора на выход. Черт с ними с Сейшелами и Мальдивами, но так обращаться с собой я никому никогда не позволяла и впредь не собираюсь.

– Вы обещали дать мне телефон, – напомнил он, показывая, что сдался, но я решила дожать ситуацию и продолжала молча стоять.

Поняв, что так легко он не отделается, Шестопалов вынужден был извиниться:

– Простите. Просто вы, вероятно, не знаете, что такое месяц жить на грани нервного срыва.

Поскольку конфликт был исчерпан, я сменила гнев на милость и мягко сказала:

– Алексей Ильич, вы не первый, кто приходит ко мне со своей бедой. Поверьте мне на слово, что были в моей практике случаи и пострашнее. Не волнуйтесь, мы обязательно победим.

Я вышла в комнату и, вернувшись, положила на стол коробку со своим старым телефоном и упаковку с симкой. Достав телефон, я установила в него новую симку и подключила его на подзарядку.

– Сейчас проверим, как он работает, – сказала я. – А пока я внесу новый номер в свой сотовый. Вы же дадите этот свой новый номер только жене и никому больше. Ни одной живой душе, даже самому близкому другу – я имею в виду Кошкина. Кстати, вы обычно его вместо себя на хозяйстве оставляете?

– Нет, конечно, – все еще довольно напряженным голосом ответил Шестопалов – не привык, ох не привык господин генеральный директор, чтобы его против шерстки гладили. – Его потолок – главный инженер, что, к счастью, он и сам понимает и наверх не рвется.

– Ответственности боится?

– Нет, просто знает, что не потянет. Вместо меня первый зам остается, толковый мужик, я в нем уверен, ни разу меня не подвел.

– Если вы все-таки по какой-то причине уйдете с работы, он вас сменит на посту генерального директора? – Шестопалов кивнул, а я взяла реестр и чуть не рассмеялась: – А Кошкин-то акционер! Целых две акции у него!

– Да и те я ему за символическую цену продал, а то некрасиво получилось – он тогда меня и Настю очень сильно поддержал. Да и в 90-е мне здорово помог.

– А почему же он изначально не стал акционером? – удивилась я.

– Потому что не стал выкупать акции, – объяснил он.

– А ваш первый заместитель – акционер?

– Нет, я назначил его на эту должность уже позже, когда все было распределено. Так что он просто наемный работник.

Пока мы говорили, сотовый немного зарядился, я его проверила и вместе с зарядным устройством отдала Алексею Ильичу. И тут я спохватилась:

– Скажите, где вы живете и сколько вас там всего?

– Это коттеджный поселок «Химик», там все руководство комбината живет. Он находится выше по течению от предприятия. Территория огороженная, охраняемая, там у нас все свое. В доме живем мы вчетвером: я, жена и дети. Ну и собаки с кошками, конечно. Дети без них не могут.

– То есть Анастасия сама ведет хозяйство? – удивилась я.

– Нет, конечно. По понедельникам, средам и пятницам приходит домработница. Она у нас уже очень давно работает. С нашего же комбината она. Вышла на пенсию по вредности и вот теперь подрабатывает. А живет она в поселке неподалеку, мы там еще при Советах для рабочих дома выстроили. Ее муж Дмитрий и сын Егор работают, естественно, на комбинате. Егор – моим персональным водителем.

– Пожалуйста, обговорите все с женой только, – подчеркнула я, – в отсутствии посторонних, с глазу на глаз и обязательно вне дома, чтобы исключить малейшую возможность прослушки.

– Да мы Дарье!.. – возмутился он, но я перебила его:

– Алексей Ильич! Не зря говорят, что береженого и бог бережет. Вы права на риск не имеете. Думайте сначала о детях, а потом обо всем остальном, в том числе и собственном самолюбии. Бывали случаи, когда человек на меня чуть с кулаками не бросался и на груди нижнее белье рвал. С пеной у рта орал, что кто-то там его от смерти спас и он ему больше, чем себе, верит. А потом в голос матерился и клялся, что этого же человека своими руками порешит, потому что именно он его и подставил. Так что нас только трое, кто знает правду, не будем увеличивать это число. Полянская еще и не такие секреты хранить умеет, но и ей лишнего не говорите, а только минимум необходимого. Может быть, все-таки мне с ней поговорить?

– Нет, я сам, – покачал головой Шестопалов. – Ну, мы, кажется, все обсудили?

Я, подумав, пожала плечами и сказала:

– Если возникнет необходимость, свяжемся по телефону. Я завтра вашу жену проинструктирую, что и как кому говорить.

– Тогда вот вам на расходы, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул мне. – Здесь сто тысяч. Поскольку, как я понял, мы с вами снова встретимся только тогда, когда все будет закончено, вам должно хватить. Если же почему-то не хватит, Настя вам добавит.

– Не волнуйтесь, отчитаюсь за каждую копейку, – заверила его я.

– Вы, главное, врага моего найдите, у меня же на кону жизнь стоит! По сравнению с этим деньги – такая мелочь!

Одевшись, точнее замаскировавшись, Шестопалов ушел, а я, глядя ему вслед, по-думала: «Да уж! Досталось мужику! Но он хорошо держится. Другой бы на его месте в истерике бился». Вернувшись в кухню, я запоздало увидела, что к чаю ни он, ни я не притронулись, да и неудивительно – уж очень напряженная беседа у нас получилась. Я перешла в комнату и достала гадательные кости, чтобы, как всегда делаю в начале нового расследования, узнать, что меня ждет, и бросила их. Выпало 2+20+27. Это значило, что у меня будут сильные и смелые партнеры в работе. И умные, следовало бы добавить. Гадать, кто это, не приходилось. Они у меня уже много лет одни и те же, люди, которым я, безусловно, верю. И к первому из них я собралась отправиться немедленно, чтобы озадачить и отправить «на дело», потом ко второму, чтобы напомнить, что он мне кое-чем обязан, и опять-таки озадачить. А вот к третьему нужно было подкрадываться очень осторожно, как кошка к мышке, потом поскулить и только после этого попросить о помощи. А посмотреть снимки на флешке Алексея Ильича я и потом могла.