Волчья сыть

– Тогда в чем проблема? – засмеялся дед. – Иди и лови.

– Ладно, – склонил я виноватую голову. В голову запоздало пришло несколько здравых мыслей, связавших разрозненные, на первый взгляд никак не соотносящиеся между собой, эпизоды, случившиеся в последнее время. – С волком действительно вышла неувязка. Разберусь! А вот вы-то с такими способностями, каким образом попали к разбойникам?

– Ты мне не «вычь»! – опять поменял стилистику разговора старик. – И на старуху бывает проруха! Перебрал я с вечера немного и проспал этих лесных иродов, проснулся связанным. Ни рукой не пошевелить, ни ногой. Пришлось ждать твоей помощи. Ладно, нечего зря болтать, иди, помогай сирым и убогим.

Я обернулся к землянкам. Пока мы беседовали, из них на свет божий выползли обитатели и тесной кучкой стояли в нескольких шагах. Поневоле наш разговор прервался.

Честно говоря, на разбойников местные обитатели никак не походили – обычные крестьяне, обремененные семьями и проблемой выживания. Исхудалые бабы и непривычно тихие ребятишки испуганно таращились на меня, не решаясь подойти ближе.

В это время вернулся атаман и, гордый добытым зельем, ссыпал небольшую горстку не табачного вида корешков на жадную ладонь лешего. Тот выудил из-за пазухи глиняную трубочку, ссыпал в нее самосад и с видимым наслаждением прикурил от костра.

Я, чтобы не терять драгоценного времени, сел на пень и начал подзывать больных и разбираться с их хворобами. Общая картина вскоре стала ясна. От плохой воды и недоедания почти все страдали животами. Я подозвал атамана и объяснил ему, что нужно поменять место стоянки, кипятить воду и улучшить питание.

– Ага, – соглашался он, уважительно кивал головой, слушая мои объяснения причины болезней. – Мы это завсегда, однако…

Пока мы объяснялись, подоспел завтрак. Меня пригласили к столу, вернее, к котлу. Разбойники с семьями сели вкруг чугуна и начали есть жидкую уху, слегка приправленную пшенкой. Я посмотрел на вид этой пищи и решил начать поститься.

Пока люди с жадностью черпали ложками непотребное варево, все молчали. Порядок соблюдался строго без дополнительных напоминаний. Никто не лез ложкой в котел, пока не приходила его очередь. После еды, когда кончилась эта краткая коллективная трапеза, крестьяне начали жаловаться на трудную, скудную жизнь.

Из общего разговора выяснилось, что профессиональными разбойниками можно считать, и то с большой натяжкой, только троих изо всей банды. Они уже несколько лет скитались в поисках лучшей доли и худо-бедно обучились воровской профессии. Остальные были крепостные крестьяне, доведенные до отчаянья своими помещиками.

Оказалось, что не все, что писала советская историография, было выдумкой коммунистической пропаганды. Произвол и дурость многих помещиков были таковы, что крестьяне с семьями уходили в леса, предпочитая голодную, вольную жизнь издевательству господ.

Особенно, как я выяснил, плохо приходилось крестьянам мелкопоместных землевладельцев. Эти господа имели возможность осуществлять тотальный контроль за жизнью своих холопов, обирая их до последней нитки.

На меня произвел впечатление рассказ одного «разбойника» о своем барине, у которого было всего пятьдесят душ крестьян обоего пола и стремление к красивой жизни. Этот изверг заставлял крестьян работать на барщине семь дней в неделю, оставляя на свое хозяйствование только ночное время.

Однако и этого ему показалось мало, и он обложил половинным налогом весь крестьянский урожай. Случился бунт, помещика убили всем сходом, дом сожгли вместе со всем семейством и разбежались по окрестным лесам.

Разбойничать у моих новых знакомых тоже не очень получалось, на два наличных ружья приходилось всего пять пороховых зарядов. Добыча за все время существования банды составляла один сундук с тряпьем, потерянный помещиком, рискнувшим поехать лесом с малой охраной. Как только в окрестностях узнали о разбойниках, одинокие путники не рисковали соваться в лес, а напасть на охраняемые группы мои знакомцы не рисковали.

Пока крестьяне рассказывали привычные и обычные для нас драматические истории и сетовали на жизнь, я ломал голову над тем, чем же можно помочь этим людям, находившимся в безвыходном положении.

Их несчастья сделались теперь для меня не некоей абстракцией, а совершенно конкретным явлением с тихими, вялыми детьми, некрасивыми, изношенными жизнью женщинами, мужчинами с бледной кожей и потухшими глазами. Было понятно, что если до осени их не перебьет карательный отряд, то зимой они наверняка погибнут от голода и холода.

Я плохо ориентировался в нынешней реальной жизни, совершенно не знал законов и, соответственно, обходных путей. Как мне казалось, единственный выход для крестьян был в легализации, но для этого нужно было хорошо разбираться в обстановке и знать, что делать.

Почему-то в нашем славном отечестве простому человеку во все времена, куда ни кинь, везде выходит клин, а реальные выходы можно найти только в обходах наших неизменно самых лучших и самых гуманных законов. Как будто «национальная идея», за которую ратуют всевозможные власть имущие, состоит именно в том, чтобы передавить как можно больше своих же собственных соотечественников.

У меня появилась мысль, не отправить ли крестьян «в рабство» к своему недавно обретенному предку, человеку незлобивому и доброму. Это было для них лучше, чем умирать от кишечных болезней на болоте или гнить на сибирской каторге.

Однако, как обойти закон об «ревизской сказке», иначе говоря, переписи населения для начисления подушного налога в казну, я пока не знал. Обычно такие мероприятия проводились раз в пятнадцать лет, иногда военными, чаще гражданскими чиновниками. Помещик предоставлял списки своих крепостных, и на общих сходах они проверялись инспекторами простым наличием людей.

Последняя перепись произошла в 1794 году, пять лет назад и за время до следующей, при желании, можно было поменять имена новых живых крестьян на умерших и опередить ноу-хау Павла Ивановича Чичикова на четверть века, причем не корысти ради, а исключительно для благородного дела.

Однако я не знал, как отнесется мой предок к такой афере, и не рискнул без его разрешения отправить бедолаг в его имение. Поэтому единственное, что я мог сделать для «душегубов», это оставить им денег на пропитание. Чтобы не вводить атамана в соблазн личного обогащения, я попросил собрать сход и при всех передал ему деньги на кормежку.

Разбойников растрогала такая забота. Поэтому наше расставание получилось более сердечным, чем встреча.

Нас со старичком почти всем поселением проводили до большой дороги и перекрестили на прощание.

– Пора прощаться и нам, – сказал леший, когда мы остались одни. – Бог даст, еще свидимся.

– Может быть, расскажете на прощанье, кто вы такой на самом деле? – спросил я, задуренный его постоянными сменами поведения.

– Зачем это тебе? – удивленно спросил он.

– Вокруг меня скопилось слишком много тайн, и я хочу разобраться, что происходит на самом деле, – ответил я.

– Зачем? – опять задал он вопрос, на который ответить было не так просто, как кажется. Действительно, что бы дали или изменили в моей жизни такие знания?

– Тебе скучно и хочется вернуться домой? – насмешливо спросил дед. – Если хочешь, я это мигом устрою.

– Я не в том смысле, – заюлил я, холодея при мысли так сразу, без подготовки, оказаться в своем времени и больше никогда не увидеть Алю. – Интересно же разобраться в том, что происходит. Все-таки нахожусь я здесь, а механизма перемещения не понимаю…

– Тебя интересует собственно физика или философия вопроса? – поинтересовался старик, смешно, по-клоунски, задирая рубаху и еще выше поддергивая свои и без того короткие портки, повязанные вместо пояса мочалом.

Смотреть на его ужимки было забавно, я засмеялся и невольно сбился с серьезного тона.

– Ты не стесняйся, спрашивай, что хочешь, – поощрительно улыбнулся он, – мы с тобой сядем рядком и, не спеша, решим все проблемы времени и человечества.

– Вот этого я сделать и не могу, – улыбнулся я в ответ, удивляясь собственной занудливости, – у меня со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. Мне бы сначала подкрепиться.

– Вот и живи, как живется, боюсь, что личных проблем у тебя хватит и без изучения теории смещения времени.

– Что вы этим хотите сказать? – с тревогой спросил я, но уже в пустоту. Старый фигляр, как всегда, исчез в самый интересный момент разговора.

Мне оставалось только вздохнуть и сесть на лошадь, вычищенную и оседланную молчаливым парнем, который в охотку, видимо, истосковавшись по крестьянской работе, занимался ею со вчерашнего вечера. До Завидово отсюда было недалеко, верст шесть-семь, и доехали мы с повеселевшей кобылкой до места довольно быстро, меньше, чем за час.

Глава шестнадцатая

В имении царили покой и умиротворение. После вчерашнего боевого похода хозяин и гости устроили очередной банкет, гуляли полночи и еще почивали. Как и следовало предположить, облава никаких результатов не дала, если не считать пары лис и десяток зайцев, затравленных разгоряченными охотниками.

Алю, вопреки моим опасениям, мое ночное отсутствие не встревожило. Сказала, что «контролировала ситуацию» и ничего плохого со мной не могло случиться. Меня, когда жена употребляла совершенно несвойственные для провинциальной барышни, в которую она медленно, но верно превращалась, слова и выражения, разбирал смех. Расхохотался я и в этот раз.

– Нечего веселиться, – сердито сказала она, – иди, мойся, а я пока прикажу накрыть на стол.

Я в зародыше, чтобы не спровоцировать обиду, подавил мысль о том, как быстро дворовая девчонка научилась пользоваться услугами других людей, и отправился приводить себя в порядок. Есть хотелось зверски.

– Иван и кузнец вернулись? – спросил я Алю, когда мои возможности поглощать пищу была полностью исчерпаны, сил осталось только на то, чтобы добраться до дивана и растянуться на прохладном атласе его обивки.

– Вернулись, вчера. Хотели сегодня опять идти, да я Ивану велела дождаться тебя, сказала, что ты скоро будешь.

– Пошли, пожалуйста, за ним и кузнецом, – попросил я, – нам нужно поговорить. Да, пусть придет тюремщик.

Пока Аля отдавала распоряжения, я чуток вздремнул, закладывая фундамент будущему жирообразованию.

Иван с Тимофеем без стука вошли в комнату, прервав самый сладкий момент сна. Я, медленно возвращаясь в реальность, сонно вытаращил на них глаза, встряхнулся и сел на диване. То, что они никого не нашли и не могли найти, было понятно, потому их рассказы о вчерашних подвигах меня не интересовали. Иван, напротив, был заинтригован моим ночным отсутствием.

– Какие новости? – безразличным голосом, что выдавало его крайний интерес, спросил он. – Что узнал?

– Узнал, что мы дураки, – конкретно ответил я. – Никакого оборотня не существует.

– Как не существует? – разом воскликнули оба искателя приключений.

– Очень просто. Все это подстроил Вошин.

– Как так? – округлил глаза Иван. – Нешто можно такое устроить? Он что, и волка оживил?! Ну, ты, ваше благородие, и скажешь!

– Зачем кого-то оживлять! Думаю, дело было так: когда его заперли в холодной, то поставить охрану никто, и мы с тобой в том числе, не догадались…

– Его же на замок закрыли! – возразил, было, солдат, но тут же скривил огорченно лицо и почесал затылок. – Думаешь, привратник выпустил?

– Может быть, и он, я за ним уже послал, придет – проверим. А вообще-то выпустить мог кто угодно, любой, у кого был ключ.

– А откуда там волк взялся?

– Его могли посадить той же ночью. В этом мы еще разберемся.

– Выходит, что он даже бабу свою не пожалел, отдал на растерзание?

– Ну, такие люди, как Иван Иванович, если их прижмет, обычно никого не жалеют. Только думаю, зверь загрыз не его любовницу, а женщину, которая пропала в селе, ту, о которой говорил Тимофей.

– Неужто тетку Зинаиду ирод сгубил! – ударил себя по колену кузнец, внимательно слушавший и пытающийся вникнуть в суть не совсем понятного ему разговора.

– Скорее всего. Мы ведь решили, что погибла эта, как ее там зовут – Аграфена Михайловна – по остаткам платья, а его могли просто подбросить.

– Волк-то больно лют оказался! Может, и вправду оборотень?

– Ты оборотней раньше встречал?

– Не приходилось.

– Вот видишь! Выходит, про них знает только Костюков, а он волхв, это что-то вроде шамана, – непонятно для чего уточнил я, – да, к тому же, у него, после заточения и голода, могло немного снести башню.

– А куда сам-то волчара делся? – продолжал вяло упорствовать Иван, потом сам же и развил тему. – Думаешь, его Вошин с подручными и утащили, а землю табаком или еще чем засыпали, чтобы собаки след не взяли?

– Ловок шельмец, – с нажимом сказал кузнец, – только и мы не лыком шиты! Из-под земли супостата достану!

– Постараемся, – пообещал я, – а пока нужно узнать, какие места в здешней округе имеют плохую славу, куда крестьяне больше всего боятся ходить. Если у Вошина есть убежище, то именно в таком месте.

– Да, дела! – протянул Иван. – Коли все это верно, то, могу сказать, востер ты, Алексей Григорьевич! Зело востер!

– Ну, честно говоря, мне так не кажется. Был бы востер, сразу бы разобрался, а не рыскал попусту по лесам и долам. Да и не сам я на эту мысль наткнулся, один добрый человек подсказал.

В этот момент в дверь постучались, и в комнате появился милейший управляющий. Он вежливо поздоровался только со мной, демонстративно не обратив внимания на простолюдинов.

– Ты, батюшка, за сторожем Митричем посылал?

– Я, Кузьма Платонович.

– Нет его, голубь мой сизокрылый, отпросился со двора к куме в деревню Змеевку.

– Тогда нужно за ним отправить кого-нибудь, у нас к нему вопросы есть.

– Кого послать-то? Люди все при деле, да и лошади после вчерашней облавы не отдохнули. Если в разумении пребыть, то послать-то форменно некого. Может, Ваньку Сивого, так у него баба недужит… Все грехи наши, говорил я ей: Фекла, ты того, этого, не ешь столько сладкого… Ан, нет, кажный своеволие имеет. Вот ты, Тимофей, – обратился он к кузнецу, – имеешь свое своеволие, а ты покайся, да смирись!

– Вы, Кузьма Платонович, не плохих ли грибочков утром поели, что-то вас глючить начинает, – прервал я его словесный бред.

– Истинно, говоришь – съел всего ничего, ан, пучит – страсть! В отношении же Митрича…

– Если Митрича через два часа не будет в этой комнате, – окончательно разозлился я, – то пойду к барину и скажу, что, что, – я на секунду задумался, чем бы припугнуть управляющего, – что видел, как ты ему в спину кукиш показывал!

Кузьма Платонович побледнел и испуганно перекрестился:

– Полно, батюшка, смеяться над стариком! Неужто это по-христиански!

– А я и не смеюсь. Только замечаю, что только у тебя не спрошу, ты ничего делать не хочешь. Ты меня пока знаешь с хорошей стороны, а вот когда узнаешь с плохой, то горько заплачешь! – пригрозил я, вспомнив, что примерно так пугал бравого солдата Швейка его постоянный оппонент лейтенант Дуб.

Классический пример неопределенной угрозы оказал на старого лиса незамедлительное действие. Он как ошпаренный выскочил из комнаты. «Простолюдины» искренне посмеялись над трусливым дворянином, и суровое лицо кузнеца, задолбанного добровольными воспитателями, прояснилось.

– Так что мы будем делать дальше? – спросил Иван, перекладывая на меня одного право решения.

– Дождемся прихода Митрича, а пока пусть Тимофей разузнает в селе, какие места в здешних лесах считаются самыми опасными. Начнем их проверять. Я же сейчас ложусь спать, у меня после ночи в землянке голова чугунная.

На том и порешили. Мужики ушли, и я вернулся на атласный диван.

Думать о том, как и сколько времени мы будем разыскивать Вошина, и какие меня поджидают опасности, не хотелось.

Конечно, по здравому размышлению, нужно было бы передать это дело властям, тем более, что становой пристав до сих пор гостил у Трегубова и пока уезжать не собирался. Однако я уже имел представление, как под его руководством будет проходить расследование. Кончится же все, как обычно: дворяне организуют себе личную охрану, а мещане с крестьянами будут платить и за них, и за себя. Загнанный в угол человек вроде Вошина становится опаснее хищного зверя.

Еще правда и то, что опасение в том, что теперь я буду числиться у него в наипервейших врагах, не добавляло особого оптимизма. Человек он, судя по поступкам, жестокий, изобретательный и предприимчивый. Таких, как он, в числе живых врагов лучше не иметь, чтобы потом не шарахаться от каждого куста. Потому-то остро и встал вопрос, как помочь ему завершить свою жизнь на плахе или на каторге.

В доме было тихо, и я незаметно для себя уснул. На этот раз разбудил меня управляющий. Вид у него был не то обиженный, не то виноватый, я спросонья не разобрал.

– Вот ты, батюшка, давеча сердиться изволил, – зачастил он, как только я открыл глаза, – а только моей вины в том нет!

– Что случилось? – не сразу понял я, медленно возвращаясь к действительности.

– Я, хотя Фекла и болеет, всей душой хотел поспособствовать! Ан, нет! А кто виноват? Скажешь опять я?

– Какая еще Фекла? Кто в чем виноват? – безо всяких эмоций спросил я, начиная привыкать к сложному течению мыслей аборигенов.

– Известно какая, Ваньки Сивого жена. А уж так хороша баба, я тебе скажу, батюшка! Как боком поведет, чисто пава! А уж полнота у ней, да сдобность – чисто ангельские! – сладостно жмурясь, сообщил управляющий.

– Ну, полнота, дальше-то что? – попытался я столкнуть рассказ с мертвой точки. Взывать к разуму, как и краткости, было абсолютно бессмысленно. Такая бестактность обычно только замедляла дело.

– Так я и говорю ей, Фекле, то есть, не ешь, говорю, Фекла столько сладкого, а она думаешь, послушалась? !

– С Феклой понятно – объелась. Теперь говори, где сторож?

– А я о чем толкую? – искренне удивился Кузьма Платонович. – Как Фекла животом занедужила, а тут ты сердиться начал, я и говорю Ваньке Сивому: ты, говорю, Ванька Сивый, за бабой бы лучше смотрел.

– Ванька Сивый – это кто, сторож? – перебил я управляющего, – Ты, вроде, его раньше по-другому называл?

– Какой Ванька Сивый сторож! Ты шутишь, что ли, батюшка! Ванька Сивый Феклин венчанный муж, и не сторож он, а, совсем наоборот, буфетчик! То есть даже не буфетчик, а ежели по полной форме, просто так, дрянь человек.

– Мне нужен сторож! – со стоическим терпением уточнил я, понимая, что без хитросплетения всех мельчайших подробностей жизни Феклы до истины добраться не удастся.

– А я о чем толкую?! – уже всерьез обижаясь на мою тупость, воскликнул Кузьма Платонович. – Потому, как Фекла болеет, я и не хотел Ваньку-то Сивого беспокоить.

– И что?

– А тут ты серчать начал.

– Начал, – подтвердил я.

– Я Ваньку-то Сивого и послал за Митричем.

– Теперь понятно, и где же этот Митрич?

– Митрич, он – неведомо где. Этого я тебе так не скажу. Он, знаешь, что учудил! В бега ударился.

– Это точно? Убежал?

– Так как же иначе? Фекла – она, как дите малое, сластена, хоть сама со станом и касательно боков…

– Понятно, можешь идти. Фекле привет передавай, да смотри, чтобы тебя Ванька Сивый за жену не зарезал.

– Окстись, батюшка, что же ты такое говоришь! Разве можно этакое даже подумать!

– А ты не проверяй, какие у чужих жен бока и не обкармливай их сладким! – зловеще сказал я вслед удирающему Кузьме Платоновичу.

То, что сторож ударился в бега – преступление серьезное и сурово караемое, за которое можно было попасть под кнут, в лучшем случае под плети, почти полностью подтвердило мою гипотезу, что Вошина выпустил кто-то из своих. Сколько у него осталось в поместье соглядатаев и помощников, можно было узнать только с Алиной помощью. Ее же я меньше всего хотел втягивать в эту историю. К тому же у Трегубова была такая многочисленная дворня, что проверить всех было затруднительно. Этот вариант я оставил напоследок, если не удастся выйти на преступника другим, более простым путем.

Атласный диван вернул мне силы и оптимизм. Выходить сегодня на поиски оборотня было поздно, время приближалось к обеденному, и пропустить, как вчера, такое приятное мероприятие мне очень не хотелось.

С наплывом гостей, чувствуя себя гвоздем программы, Василий Иванович не жалел никаких затрат, чтобы пустить соседям пыль в глаза. В том, что касалось еды, она, эта пыль, была удивительно вкусная. Поваром у него состоял натуральный французский кулинар, служивший у самих Монморанси, точнее, у одного из представителей этого известного французского рода, Матье-Жан-Фелисите, герцога де Монморанси-Лаваль.

В разгар революционного террора герцог, до того поддерживающий третье сословие и чуть ли не саму революцию, опасаясь за свою жизнь, вместе со всей челядью бежал в Швейцарию. Там у него повара переманил богатейший помещик Лев Дмитриевич Измайлов, позже прославившийся на всю Россию самодурством. От него месье Жан, так звали повара, перешел к нашему сибариту Васятке, когда тот недолго служил в Петербурге после воцарения нынешнего императора.

Француз знал себе цену и готовил стол только для больших банкетов, зато, по словам очевидцев, это были подлинные произведения кулинарного искусства. О вчерашнем торжественном ужине мне успели рассказать, как я только вернулся, сразу несколько человек, и я не собирался пропустить сегодняшний большой обед. Я пока был знаком с творчеством только учеников маэстро и с нетерпением ждал встречи с самим мастером.

Просто так болтаться по дому было скучно. Аля, занятая «светской жизнью», компанию мне составить не хотела, наслаждаясь в компании местных дам болтовней «об их, девичьем». Я понимал, что такого рода общение ей необходимо, чтобы не чувствовать себя в гостиных белой вороной, и не приставал со своими проблемами – терпеливо ждал приглашения к обеду. Мы, в эпоху электронных индустриальных развлечений, так привыкли к тому, что нас все время чем-то занимают «высокотехнологические друзья»: динамики и телевизионные экраны – что, оказавшись предоставленным самому себе, не знаем, чем занять свободное время. Поэтому, чтобы не киснуть в одиночестве, мне пришлось отправиться в курительную комнату, где проводили досуг обитатели дома и многочисленные гости.

В этом удобном и просторном, обставленном диванами, креслами и столами помещении собралось человек до двадцати гостей. В воздух поднимались ароматные дымовые столбы и кольца, звенели бокалы, рекой лилось заморское вино – местная аристократия зарабатывала популярную болезнь подагру.

– А не желает ли сударь составить партию в ломбер? – не успел я опуститься в свободное кресло, предложил возникший из клубов табачного дыма чернявый господин в донельзя поношенном, лоснящемся сюртуке.

– Не желаю, – кратко ответил я, зная об этой игре только то, что она дала название карточному столику.

– А заключить пари? – не смутившись моей сухостью, предложил чернявый.

– Пари на какую тему? – удивился я.

– На любую, это неважно-с. Пусть о том, кто сейчас войдет в буфетную, толстый господин или тонкий.

Такой подход к спору меня заинтересовал.

– Пожалуй, поспорим! – согласился я.

– Вот и чудесно! – обрадовался он, – Давайте заключим пари о десяти рублях, какой сейчас в двери войдет господин. Коли будет толст, выиграю я, коли тонок – вы.

Я оглядел присутствующих и понял, что спорщик – обычный жулик.

Почти все присутствующие здесь господа были толстыми, только три человека можно было назвать просто хорошо упитанными. Относительно тонкими были только мы с ним. Новый знакомый показался мне забавным, к тому же червонец был невеликой суммой, и я согласился.

Чернявый господин просиял от удовольствия и сунул мне свою влажную ладошку в подтверждении состоявшегося пари, после чего завороженно уставился на входную дверь.

Минут десять в курительную никто не входил, что сильно нервировало моего нового знакомого. Он нервно потирал ладони друг о друга, после чего отирал их о полы сюртука, так и другими похожими способами демонстрировал свое нетерпение.

Наконец, дверь начала медленно открываться. Чернявый заиндевел и весь подался вперед.

В комнату вошел маленький и щуплый управляющий Кузьма Платонович и пригласил присутствующих к столу.

Такого фиаско спорщик никак не ожидал. Он умоляюще взглянул на меня и срывающимся голосом спросил:

– Я в полном смятении по поводу выигрыша. Каким считать Кузьму Платоновича: толстым или полным?

По-человечески я понимал состояние проигравшего и мог, с учетом потертости костюма, войти в его затруднительное финансовое положение, но отдавать ему деньги просто так не захотел. Потому посоветовал спросить у соседей, каким следует считать управляющего. Чернявый затравленно поглядел вокруг на веселящихся толстяков и обреченно махнул рукой: