Дети вампира

Я непонимающе уставился на Арминия.

– Как... как ты сказал? Все эти жуткие вещи – они что, должны отныне стать смыслом моей жизни? Я так и буду странствовать по разным местам, вбивая колья в сердца и отрезая головы.

Взгляд Арминия был добрым, но твердым, хотя я чувствовал, что старик не собирается меня принуждать.

– Тебе делать выбор, Абрахам. Борьба с вампирами станет смыслом твоей жизни только в том случае, если ты действительно хочешь освободить душу отца и всех остальных твоих предков. И если хочешь спасти от страшного проклятия своих еще нерожденных детей и все будущие поколения вашего рода.

"Брам, мальчик мой, я хочу, чтобы это проклятие исчезло вместе со мной..."

На меня навалилась чудовищная усталость. Слова Арминия стали последней каплей. У меня подкосились ноги, и я опустился на пол. Я показался сам себе муравьем, смятым и раздавленным громадным камнем, именуемым судьбой. Плохо понимая, что со мной происходит, я начал засыпать прямо здесь, у теплого очага, но Арминий с удивительной легкостью поднял меня и отнес в постель.

Во сне я вновь видел Аркадия и своих далеких предков. Их руки тянулись ко мне, губы шевелились, беззвучно умоляя о помощи.

Глава 19

ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

22 декабря 1871 года

Арминий оказался прав. Хотя я больше не притрагивался к его странному зелью, обостренное восприятие и способность управлять аурой у меня сохранились, сделавшись еще сильнее от упражнений, которые я выполнял по указанию старика.

Мои дни и ночи непрерывно сочатся кровью. Иногда мне кажется, что я всю жизнь провел у Арминия в учениках, когда на самом деле со дня нашего знакомства не прошло и месяца. Я сильно устаю и постоянно хочу спать. Это состояние напоминает мне годы учебы в медицинском институте. Там мне тоже приходилось иметь дело с трупами, но тогда у меня в руках был скальпель и прочие медицинские инструменты.

Нынче я путешествую по всей Европе. Иногда какая-то сила (естественно, тут не обходится без Арминия) в мгновение ока переносит меня в ее отдаленные уголки, но чаще я передвигаюсь обычным способом, проводя долгие часы в поездах и дилижансах. Цель всегда одна – охота на "потомство" Влада. Я побывал во многих городах и городках Венгрии, Румынии, Австрии и Германии, однако мало что видел, кроме ночных улиц, кладбищ и склепов. После спасения каждой потенциальной жертвы от укуса вампира, после того как еще одна вампирская душа обретает покой, я чувствую возрастание своих сил и возможностей.

Я послал маме и Герде весточку, в двух словах попытавшись объяснить причины своего отсутствия. Но разве можно описать на бумаге то, чем я занимаюсь, без риска быть причисленным к сумасшедшим? Мне остается лишь уповать, что мама не примет мое сбивчивое письмо за бред душевнобольного. Увы, я все-таки струсил и не сообщил им, в кого превратился малыш Ян. Я прибегнул к спасительной лжи, написав о смерти нашего малыша. Не поднялась у меня рука и сообщить о судьбе Аркадия и Стефана. Эти печальные новости я расскажу маме сам, когда увижу ее... если, конечно, увижу.

Боюсь, что Герда так и не выбралась из своего ступора. Я все время помню о следах, оставленных Жужанной на ее шее, поэтому знаю, что смерть обернулась бы для Герды не избавлением от мук, а неизмеримо более страшной участью. Я не успокоюсь, пока не освобожу мою дорогую жену и не отомщу за нашего малыша.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

9 января 1872 года

Ни сна, ни отдыха. Я коплю силы для сражения с главным врагом. Хотя с каждым разом мне все легче исполнять этот мрачный ритуал, на душе становится все тяжелее. В предрассветные часы (основное время моих расправ с вампирами) у меня едва хватает сил нести мою ношу. Тогда я опускаюсь на колени и мысленно кричу: "Отче, забери от меня чашу сию..."

Но потом кол входит в сердце, освобождаемый мною вампир испускает последний вздох, и душа его благодарит меня, ибо обретает вечный покой.

Justus et pius. Я жесток, но справедлив.

Когда я засыпаю (обычно это происходит в промежутке между восходом солнца и наступлением сумерек), я вижу тревожные сны о своих близких. Мне снятся Стефан, Герда, Аркадий, но чаще всего – малыш Ян. Они взывают ко мне – каждый из своей преисподней – и умоляют о помощи, оказать которую я пока еще не в силах.

Скоро, малыш. Уже совсем скоро.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

23 января 1872 года

Я провел почти целый месяц в разъездах по Восточной Европе, и вот наконец вернулся в пристанище Арминия, чтобы отдохнуть и продолжить обучение. Он познакомил меня с древним руководством по вызыванию демонов, которое называется "Гетия, или Меньший ключ Соломона"[23].

– Усвой, что здесь написано, – сказал мне Арминий, – и ты поймешь природу сделок с дьяволом и то, какими способами Влад поддерживает связь с темными силами.

Но я не могу сосредоточиться на чтении.

Ночью мне приснился мой малыш – не маленький вампир, которого я видел в логове Влада, а прежний Ян с его невинными добрыми глазенками. Но его окружали унылые серые стены замка. Потом сон стал отчетливее, и я понял, что сын жаждет вырваться из цепких когтей любвеобильной Жужанны. Ян протягивал ко мне пухлые ручонки и повторял:

"Папа, приди ко мне! Пожалуйста, папа..."

Поначалу малыш улыбался. Я хорошо знал эту робкую полуулыбку; она появлялась всякий раз, когда он боролся с подступающими слезами. Но чем сильнее сын тянулся ко мне, тем крепче вампирша сжимала его ручонки. Наконец она буквально пригвоздила мальчика к стулу, и он, сознавая свою полную беспомощность, горько разрыдался.

"Папа, приди!"

Жужанна склонилась над малышом, заслонив дальнейшую сцену черным покрывалом своих волос. Я заплакал от отчаяния и бессилия, ибо знал, что происходит за этим покровом Я собственной кожей чувствовал боль Яна, когда ее острые зубы вонзились в его нежную детскую шейку.

В следующее мгновение я увидел малыша, стоящего вместе с Жужанной возле холста с изображением Колосажателя. Их освещало колеблющееся пламя свечей. Неожиданно зеленые глаза на портрете ожили и устремили на меня свой надменный взгляд.

Я услышал, презрительный смех, сменившийся пронзительным детским криком:

"Папа, приди!"

Только так он и мог позвать меня – малыш, еще толком не научившийся говорить. Но я понял его сердцем, и оно было готово разорваться.

Я чувствовал: с каждым днем моему сыну все тяжелее в этой страшной западне, и только я способен вызволить его оттуда. Я обязан отправиться за ним. Его плененная младенческая душа взывала ко мне.

Я проснулся с лицом, мокрым от слез. Короткий бесхитростный сон тронул меня до глубины души. Весь день был скомкан – куда бы я ни посмотрел, повсюду мне виделось личико Яна и его ручонки, с мольбой протянутые ко мне. Ночью я почти не сомкнул глаз, а наутро решился поговорить об этом с Арминием. Мы сидели за завтраком, состоявшим из овсяной каши и овечьего молока.

Как всегда, Арминий ответил не сразу и по обыкновению отвел глаза в сторону.

– Вампирам свойственно наведываться во сне к тем, кто в жизни был им близок и дорог. Чаще – с определенной целью.

Я почувствовал недовольство Арминия, хотя старик не выказал его ни словом, ни жестом.

– А разве ребенок не может просто тосковать по отцу? – спросил я. – Сын нуждается во мне и зовет меня. Сейчас я уже не тот, что был, когда ты нашел меня, замерзающего, в лесу. Я стал гораздо сильнее. Я смогу одолеть Влада и освободить душу сына.

Арминий молча встал из-за стола. Сосредоточенно глядя в огонь, пылавший в очаге, он тихо, но выразительно вздохнул. Он по-прежнему ни в чем меня не обвинял, но я чувствовал, что ему очень не нравятся мои слова. Покорно соглашаться с ним я не собирался и приготовился спорить.

Молчание затягивалось. Наконец Арминий ласково посмотрел на меня и произнес:

– Да, Абрахам, ты стал гораздо сильнее. И все же ты еще недостаточно силен, чтобы справиться с Владом.

– Ошибаешься! – крикнул я.

Снова, как и в том сне, меня захлестнула бессильная ярость. Я стукнул кулаком по столу, расплескав молоко.

– Вот уже два месяца, как я только и делаю, что избавляю Европу от вампирской чумы! И никто из них не превзошел меня силой. Ни один вампир не сбежал от меня. Я потратил на эту охоту два месяца своей жизни! Скажи, сколько мне еще ждать? Сколько?

Арминий поглядел на меня с беспредельным пониманием и состраданием и сказал в ответ только одно слово:

– Годы.

Не помня себя от злости, я вскочил на ноги и швырнул миску в очаг. Мне почему-то доставило удовольствие видеть, как она ударилась о приступку и разлетелась на множество черепков. Брызги молока и сгустки каши задели ни в чем не повинного Архангела, и тот зарычал, будто обиженный пес.

– Ты хочешь, чтобы я оставил своего сына этим исчадиям ада? Не пришел к нему на помощь, когда он так нуждается во мне? Ты хочешь, чтобы я забыл о нем, отрекся от жены и от своей жизни и до конца своих дней занимался этой ужасной охотой? Год за годом в преисподней – ты это мне предлагаешь? Хватит! Я достаточно силен и не желаю больше ждать. Влад должен быть уничтожен, и немедленно!

Спокойный и сочувственный взгляд карих глаз Арминия, недоумение в белых глазах Архангела погасили мою вспышку. Я глотнул воздуха и, сам того не ожидая, горько зарыдал, сотрясаясь всем телом.

Плюхнувшись на скамью, я спрятал лицо в ладонях и попытался успокоиться. Теплая рука Арминия, коснувшаяся моего плеча, вызвала новый поток слез.

Когда старик заговорил, его голос был по-матерински нежен и одновременно суров, как у мудрого полководца.

– Абрахам, я не зря тебе твержу, что борьба с Владом трудна и опасна. Он и сейчас управляет тобой, причем довольно успешно. Неужели ты этого не чувствуешь? Уничтоженные тобой вампиры сделали его слабее. Влад забеспокоился о будущем и потому заставил твоего сына пойти на предательство своего отца, с тем чтобы заманить в ловушку.

Гнев, который почти утих во мне, от его последних слов вспыхнул с новой силой. Если бы не его последняя фраза, возможно, я бы прислушался к доводам старика и, возможно, даже согласился бы с ними. Но кто дал Арминию право оскорблять моего ребенка? Я поднялся и зло поглядел на старика сквозь залитые слезами стекла очков.

– Ян – невинное дитя, неспособное предать. И к тому же он – мой сын.

Арминий молча глядел на меня. Я чувствовал, что моя решимость опечалила его. Потом он сокрушенно вздохнул.

– Я не властен над твоей волей, Абрахам. Зло требует, склоняет, подталкивает. Природа добра иная. Если желаешь отправиться в замок, я не стану тебя ни удерживать, ни отговаривать. Но хорошенько запомни: когда ты вернешься, меня здесь может не оказаться.

Он сказал "когда", а не "если". Старик так уверен, что я потерплю неудачу и вернусь к нему, умоляя о помощи? Эта мысль еще больше подлила масла в огонь. Отчаяние, помноженное на усталость последних недель, требовало выхода.

Я почти бегом направился к постели и собрал свои нехитрые пожитки. Как и в то утро, когда я не пожелал слушать маминых призывов к бегству из Амстердама и ушел, оставив их со Стефаном на кухне, я покинул жилище Арминия, хлопнув дверью и даже не попрощавшись с ним.

Глава 20

ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

Надев плащ и взяв саквояж с лекарствами и "орудиями милосердия", я пошел в сарай, где Арминий держал овец и кур. Там же нашли себе пристанище и две мои лошадки вместе с коляской. Но я решил ехать верхом. Последнюю неделю стояла необычно теплая погода, и снег по большей части успел растаять, однако на горных перевалах он превратился в опасную ледяную корку. Седла в хозяйстве Арминия не было, поэтому я свернул в несколько слоев дорожный плед и, как мог аккуратно, пристроил на спине лошади.

По глупости своей я не взял в дорогу ни пищи, ни даже воды. Помня нашу поездку с Аркадием, я был уверен, что доберусь до замка через два-три часа. К моему удивлению, я ехал все утро, весь день и часть вечера. Когда я добрался до ущелья Борго и увидел заснеженную вершину Иштен Сек (в переводе с венгерского это означает "Божий престол"), солнце уже садилось.

Я продолжал свой путь и к окрестностям замка подъехал только поздним вечером. Позаботившись о том, чтобы никто не почуял моего присутствия, я направился не в замок, а в дом, который видел во сне (или это было видение?) в ночь своего чудесного спасения.

Лунный свет заливал холм, на котором уже почти растаял снег и теперь торчали клочья прошлогодней травы. На севере высилась громада замка. Угрюмо чернеющие силуэты стен и башен съедали изрядный кусок темно-синего неба, гася собой звезды.

Дом моих предков. Входя в него, я испытал душевный трепет и почувствовал свой долг перед ними. Все пространство внутри было наполнено призраками, жаждущими покоя и не находящими его. Отовсюду слышался их шепот. Темнота сделалась для меня невыносимой, и я зажег свечи и несколько ламп. Теперь глаза предков глядели на меня с портретов, умоляя избавить от мучений.

Имел ли я право отвернуться от их просьб? Ведь в числе этих несчастных были и Аркадий, и мой малыш.

Потом, взяв лампу и саквояж, я поднялся по лестнице в детскую – комнатку с хрупкими гирляндами высохших цветков чеснока возле окна и пустой колыбелью. На стене висела маленькая православная икона Георгия-Победоносца, убивающего копьем дракона. Я зажег перед нею тонкую восковую свечку и прошептал молитву, которую запомнил, читая мамин дневник: "Святой Георгий, спаси нас..."

Увы, я не мог отделаться от ощущения, что молюсь самому себе.

* * *

В замок я отправился утром. Над головой синело безоблачное небо. Было очень холодно. Я принял все меры предосторожности: надлежащим образом подготовил разум и глубоко спрятал ауру, чтобы сам дьявол не учуял ни моего дыхания, ни звука шагов, ни запаха теплой, живой крови. Путь до замка я проделал верхом и, пока ехал, старался не вспоминать то единственное слово, произнесенное Арминием, – слово, которое и сейчас могло свести на нет всю мою тщательную подготовку, ибо наполняло душу гневом и отчаянием: «Годы».

Я не сомневался, что мне по силам уничтожить Влада, и сама мысль о беспросветных годах охоты на вампиров раздувала угли ярости.

Тогда я попытался сосредоточиться на красотах природы. Вдалеке под утренним солнцем блестели белые вершины Карпатских гор. Казалось, они упираются в небо. Для человека, привыкшего к унылым низинам голландских польдеров, зрелище было воистину захватывающим. Вчера, при лунном свете, все выглядело гораздо более угрюмо. Зато сегодня взгляд наслаждался яркой зеленью хвойных лесов, покрывавших холмы и отроги гор. Такого обилия деревьев я еще никогда не видел. Леса в основном были сосновыми, а дом и замок окружали фруктовые сады. Я представил, какой дурманящий аромат разливается здесь весной, когда деревья начинают цвести.

Дальше, на высоте, оставалось лишь два цвета: ярко-синий и белый. Можно было подумать, что находишься где-то в Швейцарских Альпах, пока взгляд не наталкивался на зловещие серые башни замка. Волшебство сразу же исчезало, и глаза замечали широкую тень от логова Влада, накрывавшую собой изрядный кусок земли.

Вскоре я подъехал к главным воротам замка. Эта рукотворная скала была возведена на другой скале – крутом утесе, с трех сторон окруженном пропастью. Сосны, росшие внизу, казались игрушечными, а долины растворялись в сумраке. Вдали белели вершины самых высоких гор Карпатской гряды[24]. А передо мною была неприступная крепость, внутри которой обитало величайшее в мире зло.

Как и в первый раз, я вошел внутрь через боковую дверь и достаточно быстро добрался до страшного "тронного зала". От трагедии, разразившейся здесь два месяца назад, не осталось никаких следов. Тела несчастной старухи, Аркадия и Стефана исчезли. Внешне ничего не напоминало о яростной схватке, произошедшей в "тронном зале". Почти ничего, только на полу, где умер Стефан, осталось бурое пятно.

Увидев его, я не поддался эмоциям и усилием воли подавил все тягостные воспоминания. Скорбеть по брату я буду позже, а сейчас мне нужно, скрепя сердце, сделать то, ради чего я сюда явился. Думаю, Стефан целиком поддержал бы меня.

Быстро и бесшумно я направился к двери, откуда в прошлый раз Жужанна вынесла моего малыша. Дверь была полуоткрыта, словно приглашая войти.

Я последовал приглашению, не испытывая ни страха, ни сомнений. Все мои мысли были сосредоточены на поддержании надлежащего уровня защиты. И все же я оказался неподготовленным к ожидавшему меня зрелищу.

Комната была совсем небольшой, без окон. Возле дальней стены находился алтарь, покрытый черной тканью. Его освещала единственная свеча, тоже черная. Перед ней стояла золотая чаша и лежал круглый медальон с выгравированной пятиконечной звездой.

От алтаря исходили невидимые волны зла, заставившие меня вздрогнуть. Такой ауры, как вокруг него, я не ощущал никогда. Я бы назвал ее аурой абсолютной тьмы. Она не давала никакого, даже слабого сияния, а, наоборот, поглощала все, что ее окружало: свет, любовь, жизнь.

Неподалеку от алтаря на полу стояли два гроба, оба черные, но разных размеров. Тот, что побольше, накрывало знамя с вышитым на нем летящим драконом. Темно-синее сияние, окружавшее гробы, было мне хорошо знакомо: аура вампиров. Однако аура вокруг меньшего гроба мерцала значительно слабее. Сияние же вокруг большого по силе и блеску было вполне сравнимо со светом заходящего солнца.

Стоя возле гробов, я вспомнил предостережение Арминия. Может, правильнее будет не пытаться сейчас уничтожить Влада и ограничиться только спасением Яна? Или рискнуть, зная, что гибель Влада освободит и моего малыша, не причинив ему дополнительных страданий?

Голос сердца – сердца отца – оказался сильнее доводов рассудка.

Я осторожно поставил на пол саквояж и извлек кол и молоток. Взяв кол в одну руку, а молоток в другую, я мысленно сосредоточился на силе креста, висевшего у меня на шее. Потом поднял крышку гроба.

Внутри лежал Влад: совершенно седой, бледный, без малейших следов былого обаяния. Поседели даже его кустистые брови, а уши заметно заострились. Ярко-красные губы стали бледно-розовыми. Рот Влада был слегка открыт, обнажая острые желтые зубы старого хищника Наконец-то я увидел истинный облик самого опытного и коварного вампира.

У него на груди сладко спал мой малыш.

Я дрогнул, готовый уже опустить кол, швырнуть его на пол и отступить. Но память о страданиях Аркадия и Стефана, сон, в котором Ян умолял о помощи, заставили меня крепче сжать "орудие милосердия". Я максимально усилил свою защиту, а потом... Я собрал все свое мужество, всю решимость, изгнав непрошеные мысли о сострадании и родственной любви. Подняв кол (он был размером с моего бедного малыша!), я приставил его к сердцу спящего ребенка.

Какой дивный малыш. Золотые кудряшки, нежная, гладкая, без единой морщинки кожа. От бабушки он унаследовал эти веки с синеватыми прожилками, а лицом пошел в Герду...

"Папа, приди! Пожалуйста, папа!"

Невозможно передать ужас того мгновения, когда я взмахнул молотком и с силой ударил по колу. Удар был быстрым и преследовал в высшей степени милосердную цель, однако нет слов... никакими словами не опишешь, какие муки переживает отец, вынужденный проделывать все это с собственным сыном. Ян был моим Исааком, которого я приносил в жертву. Но на этот раз Господь не вмешался и не отвел моей руки[25].

Кол глубоко вонзился в тельце моего малыша, но моей силы не хватило, чтобы одновременно пробить и сердце того, кто прежде всех остальных был достоин такой смерти.

Ян пронзительно закричал. Его крик не был ни детским, ни вообще человеческим. Потом он открыл глаза, полные ужаса и гнева. Я не узнал его глаз и понял, что от прежнего Яна осталась лишь внешняя оболочка, а сущность его целиком подвластна силам зла. И все равно я скорбел о гибели сына. Невзирая на все предосторожности, вопреки моему отчаянному стремлению не поддаваться горестным чувствам, я больше не мог сдерживаться и громко зарыдал, глядя на извивающееся тельце ребенка и его перекошенное злобой личико.

Неожиданно Ян затих. С его лица сошла злобная гримаса. Я увидел обыкновенное детское лицо, бледное, но милое. Буря завершилась, тучи рассеялись, и его душу осветил солнечный луч. Широко открыв голубые детские глазенки, малыш отошел в вечность.

Его умиротворенность придала мне сил. Я взмахнул молотом, чтобы нанести второй удар. Мне казалось, вся преисподняя содрогнется, когда кол пронзит сердце Влада.

Что-то обжигающе холодное обхватило мое запястье. Рука Влада! Повернув голову, я увидел его глаза: умные, хитрые, требующие покориться его воле.

"Иди к нам, Стефан..."

Его мощная темно-синяя аура силилась поглотить мою. Молоток полетел вниз, чиркнув металлом по каменному полу. Еще немного, и Влад сломает мне руку. Я инстинктивно стал защищать сердце, вынужденный все ниже и ниже наклоняться над вампиром. В какой-то момент распятие оказалось совсем рядом с его лицом. Выпустив мою руку, Влад, словно ошпаренный, выпрыгнул из гроба. Я отлетел назад; тельце моего бедного малыша упало рядом.

Я порылся в саквояже, затем склонился над Яном, чтобы завершить печальный ритуал освобождения души. Влад приблизился ко мне, простер руки и произнес знакомым голосом Аркадия:

– Стефан, дитя мое, взгляни на меня.

Я игнорировал его призыв и потянулся за ножом. Но едва я его вытащил, как из меньшего гроба послышался душераздирающий крик. От сильнейшего толчка изнутри его крышка отлетела в сторону на несколько футов.

Подобно всем бедам мира, вырвавшимся из ящика Пандоры, из гроба выпрыгнула Жужанна. Ее черные волосы заметно поседели на висках. Она была похожа на увядающую розу, еще красивую, но начавшую терять лепестки. Тело Жужанны исхудало, утратив женственность, а лицо вытянулось и постарело. На щеках начали появляться морщины. Карие, с золотым отливом, глаза стали красными, как у ночного хищника, попавшего в полосу света.

Увидев Яна с безжизненно раскинутыми ручонками и торчащим из груди колом, Жужанна взвыла. Я сразу же вспомнил, как выла Герда в тот страшный вечер. Яростно сверкая глазами, вампирша взмахнула рукой, рассекая воздух.

Я принял это за жест отчаяния, поскольку был уверен, что крест не подпустит ее ко мне. Но буквально в следующее мгновение порыв ветра поднял меня с колен и швырнул на каменную стену.

Такой удар вполне мог сломать мне ребра и проломить череп. Во всяком случае, он выбил из моей головы все мысли. Я соскользнул на пол и распластался на холодных каменных плитах, словно тряпичная кукла. Грудь сдавило резкой болью, и мне сразу стало тяжело дышать. Закрыв глаза, я стал усиливать защиту вокруг сердца. Я понимал: нужно любой ценой встать на ноги.

– Убийца! – громко закричала Жужанна. – Ты убил моего ребенка! Ты заплатишь мне сполна!

Ее слова, прорвавшись ко мне сквозь боль и полуобморочное состояние, настолько разозлили меня, что я открыл глаза и прошептал (на большее не хватало сил):

– Он никогда не был твоим. Никогда! И твоя жизнь на самом деле не твоя. Ты крадешь ее у своих жертв!

Однако разъяренная Жужанна не слышала моих слов. Глядя в сторону двери, она крикнула:

– Убей его! Убей! Он лишил меня ребенка!

Обернувшись, я увидел ту самую женщину в крестьянской одежде – виновницу гибели Аркадия. Я сразу понял, что явилось причиной ее чудесного исцеления. Одежда на ней была все та же, но облик волшебным образом изменился: черты лица стали неестественно правильными, фигура приобрела необычайную соблазнительность, а сама она – свойственное вампирам обаяние. Черные, с рыжеватым оттенком волосы теперь сияли, будто на них падал свет заходящего солнца. По приказу хозяйки служанка подняла руку, собираясь так же, на расстоянии, обрушить на меня свою мощь.

Я чувствовал, что просто не выдержу второго удара, особенно если они нанесут его одновременно. Но прежде чем вампирши успели меня атаковать, пространство комнаты сотряс громкий голос Влада:

– Только троньте его, и вам конец!

Теперь уже не я, а Жужанна отлетела к стене. При внешней хрупкости Влад оставался чудовищно сильным. Удар, который наверняка убил бы любого смертного, сопровождался треском камней и отвратительным хрустом. Жужанна сползла на пол и повалилась лицом вниз. В стене чернела трещина с рваными краями, будто туда попала молния.

Я было подумал, что у вампирши перебит позвоночник. Но Жужанна, взмахнув гривой волос, повернула ко мне перекошенное от ярости лицо.

– Клянусь тебе, – прошипела она, обнажив ряд острых нижних зубов. – Ты даже не представляешь, как дорого тебе придется заплатить. Я буду наслаждаться каждой минутой твоих страданий, я буду смотреть, как гниет и разлагается твоя душа. А когда она попадет в ад, где теперь корчится душа Аркадия, вот уж я повеселюсь!

– Замолчи! – рявкнул Влад.