Самозванец

– Ненавижу вранье, – жаловался он, – иной такого наговорит, что сам не знаешь, может такое быть, или нет. Вот ты веришь, что такие толстые купчихи бывают? – спросил он меня. – Не верю, врал он все, разве не видно? – вместо меня ответил политик. – Если бы такая красивая баба в Москве была, ее бы весь город знал.

Разговор наш как-то закольцевался между купчихой и Шуйским. Я шел между новыми приятелями и только на подходе к Кремлю вспомнил, что оставил возле трактира своего донца. Князь Василий Иванович как-то сразу вылетел из головы.

– Все, мне надо назад, – сказал я товарищам.

– Ты чего?'– удивился политик, – Уже почти дошли!

– Мне лошадь дороже, – заупрямился я.

– Какая еще лошадь? – не понял правдолюб. – Скажешь еще, что лошадей казнят!

– Все, – сказал я, останавливаясь, – дальше не пойду.

– Да чего ты, вон уже видно, эй, – окликнул политик прохожего, – Шуйского казнили?

– Да, казнят такого! – зло ответил бедно одетый пожилой человек, – У них же там одна шайка! Боярин-то уже и с народом простился, и на плаху голову положил, мы думали все, как тут прискакал гонец с царской милостью. Опять бояре государя вокруг пальца обвели.

– И чего? – не понял политик.

– А ничего, с того света отпустили. Я, понимаешь, зря полдня потерял. А такое место занял, все видно как на ладони, а тут гонец...

– Так чего? Ваську отпустили, что ли? – продолжил выяснять историческую реалию политик.

– А я что говорил, крутом одно вранье! Никому верить нельзя, – подытожил разговор правдолюб.

– Вы как хотите, а я возвращаюсь, – упрямо сказал я. – Мне на казни смотреть неинтересно!

– Так дошли же уже, чего назад тащиться, что тут, кабаков мало?

– Нет, меня лошадь ждет, я за ней, – сказал я, так и не приобщившись к событию, попавшему в учебники истории.

– Ладно, пошли вместе, а то еще подумаешь, что мы тебя в трудную минуту бросили, – сказал кто-то из новых товарищей.

Мы вернулись к трактиру, где меня ждал донец.

– Зайдем, – предложил правдолюб.

– Мне нужно домой, – ответил я, интуитивно чувствуя, что со вторым обедом мне не совладать.

– Ну, что ты за человек, куда ты все время рвешься, – упрекнул политик. – Пошли лучше посмотрим, как Ваське Шуйскому будут голову рубить.

– Какому Ваське? – заинтересовался и правдолюб.

– Да там, одному, – махнул рукой политик, – а правда говорят, что есть страна, где курное вино не пьют?

– Верь больше всякой брехне, как же там смогут люди жить?

Пока приятели решали это важный вопрос, я влез на коня и стукнул его по бокам пятками. Он послушно куда-то пошел.

– Ты куда это направляешься? – спросил я его, но он не ответил, только мотнул головой. Я обиделся и задремал.

На мое счастье на этом транспортном средстве заснуть было можно даже без подушек безопасности. Донец не хуже меня знал дорогу в свою конюшню.

Утром меня разбудили мухи. Этот бич дохимической эпохи в летнее время превращал человеческую жизнь в сплошную борьбу с докучливыми насекомыми. В городе, где везде рядом с жилищами обитали домашние животные, они плодились в таком количестве, что спастись от них можно было, только наглухо законопачивая дома, что было практически невозможно. Мне кажется, что Пушкин только из-за того любил осень, что только с наступлением холодов его переставали доставать насекомые.

Я боролся за остаток утреннего сна, а мухи дружным хором-жужжали у меня над головой, норовя влезть под холстину, в которую я закутался. Наконец это мне окончательно надоело, и я освободился от сермяжной простыни и слегка приоткрыл глаза. Первое, что я увидел, было недовольное лицо Натальи, Она по каким-то признакам определила, что я проснулся, недовольно сказала:

– Вместо того, чтобы отвезти меня в Подлипки, ты напиваешься, как, – она, наверное, хотела сказать: «свинья», но не рискнула и обошлась неопределенным эпитетом, – как не знаю кто!

Напивался я крайне редко, за время нашего знакомства такое случилось в первый раз, и везти ее в Подлипки я не обещал.

– Мне не понравилось, как ты вчера грабила торговцев, – не оправдываясь, выдвинул я версию своего неадекватного поведения.

– Я никого не грабила! – резко ответила она. – Они сами мне все дарили!

– И часто тебе делают такие дорогие подарки?

– Часто, – буркнула она, – вставай, нам уже нужно ехать.

– Я никуда не поеду! То, что тебе померещилось, что отец умер, еще не повод лезть в пасть твоего ненормального отца. Тебе мало того, что он с тобой сделал?

– Если ты не поедешь со мной, то я поеду одна!

Мне после вчерашнего было так муторно, что ни спорить, ни ссориться не было никаких сил, поэтому я промолчал и опять прикрыл лицо концом холстины.

Тогда моя прекрасная подруга пошла самым проторенным путем, она заплакала. Плач был тихий и ненавязчивый. Наташа лила слезы почти беззвучно, только изредка всхлипывала и шмыгала носом. Слышать это в том состоянии, в котором я тогда пребывал, было трудно. Пьющие товарищи, страдающие похмельным синдромом, меня поймут. Я терпел, сколько мог, потом сел на наших полатях и задал вопрос, на который не бывает ответа:

– И чего ты плачешь?

Как и следовало ожидать, она на вопрос не ответила, но выдвинула версию своей вселенской тоски:

– У меня умер папа, а я не могу с ним проститься!

– Откуда ты знаешь, что он умер?

– Оттуда! Знаю, раз говорю!

Вопрос нужно было как-то решать. Я уже понимал, что если запутаюсь в семейных отношениях, то о моей «благородной миссии спасителя отечества» можно будет забыть. Другое дело, что пока, в начале царствования сомнительного царевича Дмитрия, никаких особых событий на Руси не происходило. Опять-таки, если верить историкам, реконструировавшим события этого времени по скудным летописным материалам и свидетельствам заезжих иностранцев.

– Хорошо, – скрепя сердце, сказал я, – как только мне станет лучше, я отвезу тебя к твоему покойному папе!

– Правда! – обрадовано воскликнула Наташа, разом забыв о слезах. – Принести тебе рассола?

– Принеси, – миролюбиво согласился я, зная из опыта, что лучше уступить, чем изнурять себя в нескончаемой семейной войне.

– Я мигом! – воскликнула она и, повернувшись на месте, так что раздулся подол нового сарафана, умчалась к квартирным хозяевам добывать огуречный рассол.

Пока Натальи не было, я оделся, умылся, почистил зубы тайной, чтобы не смущать аборигенов непонятными действиями, зубной щеткой, разогнал Ваню за плохую ковку донца, – заведовать лошадиным хозяйством была его святая обязанность, и уныло ждал, когда мне полегчает. Лучше всего было бы полечить похмелье некоторым количеством водки, но одна мысль о жутком сивушном запахе местных спиртных напитков отвращала душу от алкоголя.

– Ну, что там у них нового? – спросил я девушку, когда она принесла кружку мутного рассола.

– Поляки по Москве безобразничают, – ответила девушка, сочувственно наблюдая, как я медленно цежу кислую, умиротворяющую внутренний пожар жидкость.

– Это которые вместе с царем пришли?

– Да, ходят по улицам и задирают москвичей. Говорят женщинам от них отбоя нет.

– Поляки они такие, всегда пижонами были, – подтвердил я, хотя никаких доисторических поляков никогда и в глаза не видел. Знал о них по произведениям Гоголя, писателя гениального, но не утруждавшего себя ни исторической достоверностью, ни излишней ученостью.

– Одеваются они очень красиво, – с непонятным мне тайным смыслом сказала Наташа.

– Ну и пусть, русскому человеку красивая одежда не нужна. У нас вместо нее национальное величие и бескрайние просторы!

– Да, а я вот вчера такой красивый кафтан приглядела, нужно было его взять, такой впору и царю надеть!

Я подумал, что она заботится о моей внешности, и строго сказал:

– О моей одежде забудь, я сам с ней разберусь.

– Я подумала, он батюшке впору был бы, чтобы не стыдно было в гробу лежать.

– Господи, ты опять за свое. Ну и что там еще поляки делают?

– Пьют и дерутся, – потеряв интерес к разговору, ответила она. – Москвичам не нравятся.

– Нам никто не нравится, мы сами себе не нравимся.

– Говорят, царь их отослать хочет назад в Полянию, казной прельщает, а они ни в какую.

Мне, честно говоря, особого дела до поляков не было. Рассол немного смягчил похмелье, но голова по-прежнему трещала, и небо казалось с овчинку.

– Я так надеялась, что мы вчера, а ты так напился, – резко поменяла тему разговора Наталья. – Когда теперь удастся...

– Так в чем дело, иди сюда...

– Нет, – отстранилась она, – вдруг кто-нибудь войдет!

– Что-то это тебя раньше не останавливало.

– Мало ли что. было раньше, раньше и ты был совсем другим! Если я тебе стала не нужна, так и скажи. Только я не могу быть с тем, кто меня не почитает!

– Ясно.

Теперь стало понятно, куда она клонит.

– Что тебе ясно?

– Ну, если я хочу с тобой спать, то должен ходить перед тобой на полусогнутых.

– На чем ходить? – не поняла Наташа.

– Все, проехали.

– Ты стал совсем другой.

– Знаешь, ты тоже.

– Что я тоже?

– Сильно изменилась, сразу видно, что папина дочка.

Мне показалось, что Наталья не поняла и половины того, что я сказал, но и того, что до нее дошло, хватило, чтобы обидеться и постараться это скрыть. Ссориться перед поездкой в имение отца ей никак не хотелось. Потому она ласково улыбнулась и спросила:

– Как ты себя чувствуешь? Уже лучше?

– Пожалуй.

– Вот и хорошо. Может быть, ты еще немного поспишь? Тогда выедем позже. Только лучше засветло доехать, а то можно и к разбойникам попасть. Говорят, в лесах такие страсти творятся!

– Да ладно, как-нибудь переживу, Надо же тебя на похороны отца доставить.

– Тогда вставай, я Ване седлать давно велела. Он уже, поди, нас заждался. А по дороге можно в хорошем трактире пообедать. Я один знаю, там такой вкусный взвар готовят!

Я с интересом смотрел на девушку. Конечно, оборотистость и деловитость – хорошие качества, но иногда, в частных отношениях, они бывают явно избыточными. Однако начинать выяснять отношения желания не было. Тем более что мне прозрачно намекнули, что с послушанием будут увязаны и ночные радости.

Я надел кольчугу, шлем, проверил оружие, и мы вышли во двор. Оседланные лошади ждали возле крыльца. Ваня соскочил с жеребца покойного дьяка и бросился помогать Наталье сесть в седло его Зорьки. Потом, как мне показалось, все время выжидающе смотрел на Наталью, словно ждал ее похвалы и знаков расположения. То ли влюбился, то ли признал за лидера нашей маленькой группы.

– Ну что, едем? – спросил я, словно исполняя формальные обязанности старшего.

– Погодите, мне нужно сойти, – смущенно улыбнувшись, сказала девушка и просительно посмотрела на меня, ожидая, что я помогу ей спуститься с лошади. Мне делалось все интереснее наблюдать за ее маневрами. Стало понятно, что все, что она делает последнее время, неспроста, и имеет какую-то определенную цель.

Я ей помог, и она, не торопясь, удалилась в хозяйскую сталчковую избу, говоря попросту, в туалет. Конечно дело житейское, но посадить мужиков в седла, а самой полчаса заседать в клозете – действие, которое явно имело какую-то психологическую нагрузку.

– Заждались? – вернувшись, весело спросила она, одаривая нас очаровательными улыбками.

– Нет, ничего, ты недолго, – подобострастно ответил Ваня.

– Едем! – теперь уже утвердительно сказала она и первой тронула лошадь.

Оказалось, что даже формальное лидерство перешло в ее слабые нежные ручки. Однако Наташа не учла одной мелочи. Мой донец никому не позволял скакать впереди себя. Он тотчас обошел Зорьку и занял свое законное место. Не знаю, как это восприняла наездница, мне больше ее видно не было, а злорадно оглядываться я не стал.

До городских ворот мы добрались безо всяких задержек. Время было самое разъезжее, около восьми часов утра, и не приходилось объезжать улицы, перекрытые рогатками, как это часто случалось в неурочные часы. Стрельцы выпустили нас из города беспрепятственно. Их больше интересовали приезжающие, а не отъезжающие.

На свежем воздухе мне немного полегчало. Обруч, с утра опоясавший голову, ослабел, и я даже начал получать удовольствия от быстрой езды. Наши кони шли хорошей рысью, так что скоро мы оказались далеко за городом.

Об остановке на обед в известном Наталье трактире разговора больше не заходило, и я, уехав из дома без завтрака, начал чувствовать голод.

– Наташа, надо бы остановится, поесть, – сказал я, придерживая донца, когда мы въехали в какое-то большое село с трехкупольной церковью.

– Потерпи немного, скоро доедем! – весело крикнула она, пришпорила Зорьку и ускакала вперед.

Я догнал ее, и мы поехали рядом.

Как бы ни уверена была Требухина, что ее отец умер, без подготовки соваться в осиное гнездо я не хотел.

– Наташа, давай сначала остановимся в соседнем селе и все разузнаем, – предложил я.

– Зачем?

– Если ты ошиблась...

– А с чего ты решил, что я ошиблась? – удивилась она.

– Тебе что, мало было просидеть ночь в подполе? – вопросом на вопрос ответил я, не собираясь затевать диспут о ее способностях к предвиденью.

– Подумаешь! Если бы не захотела, то и не сидела бы, – ответила она, почему-то отвернувшись в сторону. – Как-то я ведь жила до встречи с тобой!

Ответить на это мне было нечего. Получилось, что я без спроса вмешался в ее личную жизнь и оказал ей непрошеную услугу.

– Извини, не знал, – после долгой паузы единственное, что нашел сказать я.

– Ничего, что было, то прошло, – примирительно откликнулась девушка.

Дальше мы ехали молча. Естественно, мое настроение заметно ухудшилось. Думаю, что у любого нормального человека тут же возникла к любимой масса вопросов. Появились они и у меня. Однако для проникновенного разговора момент был не самый подходящий, лошади шли приличной рысью, и между нами было метра два дистанции. Однако я все-таки попытался резюмировать ее странное высказывание:

– Если тебе не нужна моя помощь, то будет лучше, если к себе домой ты поедешь одна.

– Как это одна? – удивилась Наташа.

Она подъехала ближе, и теперь мы скакали, можно сказать, ноздря в ноздрю. Девушка смотрела на меня с удивлением, как будто я ляпнул невероятную глупость.

– Я провожу тебя до вашего имения и вернусь в Москву. Если ты уверена, что тебе ничего не грозит, то справишься и сама.

– Нет, мы должны приехать туда вместе, – уверенно, как о деле решенном, сказала она и вернулась на старую позицию в двух метрах от меня.

– Зачем? – задал я вполне резонный с моей точки зрения вопрос.

– Мне может понадобиться твоя помощь, – пришпоривая лошадь, крикнула она и вырвалась вперед.

Мне делалось все интересней жить. Пока я не мог понять, какую игру она ведет, но что с Наташей не все так просто, было уже понятно. Вчера и сегодня она, как могла, боролась за лидерство и всеми доступными средствами пыталась меня подмять под себя и заставить подчиняться.

Другое дело, что в отношениях со мной возможности у нее были ограничены, и для успешного воспитания явно недоставало времени. Вот если бы я был в нее безумно влюблен, и она шажок за шажком, как это делают многие женщины, загоняла мужа под свой каблук, так, чтобы он этого и не почувствовал. Вырабатывала у меня, так сказать, динамический стереотип поведения, когда носить в зубах поноску и четко выполнять команды делается естественным, привычным мужским состоянием.

Моему донцу опять не понравилось, что кобыла его все время обгоняет, и он легко поравнялся с Зорькой.

– Ты как знаешь, а я, пока не разберусь, что там у вас происходит, в ваше имение не поеду! – крикнул я и ускакал вперед, оставив Наталью размышлять над горькой женской долей.

Впереди показалось небольшое село с низенькой церквушкой. Я остановился возле избы со знаком трактира и соскочил с коня. Следом подъехала Наталья, за ней Ваня. Он всю дорогу упорно держался позади, видимо, чтобы не встревать в хозяйские распри.

– Туда не пойдем, там не чисто! – крикнула Наталья. – Поехали дальше!

Однако я не послушался, привязал лошадь к коновязи и, не оглядываясь, пошел в трактир. Теперь в трудном положении оказалась она. Наталье нужно было или оставаться в седле и ждать, когда я соизволю выйти, или уехать, или идти следом.

Трактир, тут она была права, и правда оказался грязным, с роем мух, гудящих под низким закопченным до антрацитового цвета потолком. Впрочем, другие постоялые дворы, как правило, особенно от него не отличались. В зале обедало несколько возчиков в крестьянском платье, и явление человека в дорогом шлеме и кольчуге обратило на себя общее внимание. Я выбрал место недалеко от дверей, где воздух был не такой спертый, сел и подозвал хозяина.

Разносолами тут не потчевали. Я заказал сбитень, народное горячее питье, приготовляемое из меда и пряностей, и пирог с капустой.

Пока хозяин выполнял заказ, в зал вошли Наталья с Ваней. По всем правилам «межличностных отношений» девушка должна была надуться, сесть напротив меня и всем своим видом демонстрировать обиду безвинной жертвы.

Однако наша красавица повела себя совсем не так, как следовало. Правда, она села напротив меня, но с такой безоблачной улыбкой, как будто я только что выполнил ее самое сокровенное желание. Трактирщик уже нес кувшин со сбитнем, но как только увидел Наталью, почему-то бегом вернулся назад и скрылся из зала.

– Впереди есть хороший, чистый трактир, а тут всегда на полах мусор, – сказала девушка, оглядываясь по сторонам.

В этот момент в зал вернулся хозяин с другим, уже обливным керамическим кувшином и на полусогнутых, кланяясь и приседая, поставил питье на стол. На меня он больше не смотрел, буквально ел глазами Требухину.

– Извольте, боярышня, откушать пирога с куриными грудками, – сладким голосом проговорил он, – моя старуха специально испекла для дорогих гостей.

Кажется, Наталью здесь знали, потому вполне можно было узнать и о ее домашних делах.

– Хорошо, принеси, – разрешила она, и трактирщик начал, пятясь, отступать.

– Погоди, голубчик, – остановил я его, – не знаешь, как здоровье боярина?

– Какого боярина? – испуганно спросил он, продолжая пятиться.

– Требухина.

– Откуда мне такое знать, мы люди маленькие, – уже издалека ответил он.

Жизнь делалась все интереснее. Кажется, милое семейство имело в округе солидную репутацию.

– Вот видишь, если бы твой отец умер, об этом здесь все знали, – сказал я Наталье. – Может быть, лучше вернемся в. Москву?

Наталья посмотрела на меня странным отсутствующим взглядом. Потом неожиданно улыбнулась и облизала розовым языком красиво очерченные чувственные губы. Спросила:

– Ты сегодня нарочно решил меня дразнить?

– Дразнить? – переспросил я, наблюдая, как возвращается хозяин с деревянным блюдом, покрытым чистой холстиной. За его спиной маячила полная женщина, вероятно, трактирщица, жадно разглядывая нашу компанию. – Чем это я тебя дразню, тем, что твой отец жив?

– Ты сегодня какой-то грубый и не ласковый, ты меня совсем... – она не успела договорить, подошел хозяин и торжественно водрузил пирог с куриными грудками на стол.

– Приятного аппетита, – промурлыкал он, низко клянясь и сладострастно прищуривая глаза. – Баба специально для самых знатных гостей пекла!

Я снял с пирога холстинку. Он действительно был пышный, с красивой румяной корочкой. Над головой тотчас загудели заинтересованные мухи. Пирог нужно было разрезать, но ножа на столе не оказалось, и я вытащил из ножен кинжал. В этот момент входная дверь широко распахнулась, и в помещение ввалилась целая ватага громко говорящих людей. В ее центре красовался покойный Требухин.

Глава 16

Увидев нас, вновь прибывшие разом замолчали. Было их ни много, ни мало шесть человек, и еще кто-то виднелся в дверях. Я так и остался стоять над столом с обнаженным кинжалом в руке. Никакого страха у меня не было, только удивление. Наташа тоже спокойно глядела и на родителя, и на его свиту.

– А я смотрю, у коновязи лошади хорошие, – выступая вперед, сказал бывший боярин. – Думаю, кто бы это мог быть, а это моя дочка приехала! Что же не сразу домой, или у меня вас нечем угостить?

Кажется, на этот раз папаша был трезв, во всяком случае, никаких резких движений он не делал, да и смотрел вполне доброжелательно. Я его впервые смог рассмотреть в подробностях. Было ему лет сорок, что для этого времени был уже почтенный возраст. Выглядел он моложавым и не походил на опустившегося алкоголика. Его можно было бы назвать красивым мужчиной, если бы не дикорастущая, небрежно расчесанная борода и диковатый, наглый взгляд рысьих глаз. Он в упор рассматривал меня, ожидая то ли страха, то ли смущения.

Свита его толпилась позади, но я узнал только первобытного Акимушку, пытавшегося засадить Наталью в подполье. Детины, охранявшего подполье, среди них не оказалось. Пока все оставались на своих местах, и никто не предпринимал никаких агрессивных действий.

– Ну что же вы не зовете гостей за стол? – спросил папаша, без приглашения опускаясь на скамью рядом с дочерью, напротив меня.

– Садитесь, – запоздало сказал я, начиная резать пирог на куски. – Хорошим людям всегда рады.

Требухин хмыкнули, не перекрестившись, что было верхом невоспитанности, первым взял самый большой кусок пирога. Его ватага столпилась за спиной сюзерена, заслоняя мне весь зал. Пока все было не так плохо. Гости вели себя невежливо, но не агрессивно.

– Батюшка, я слышала, что ты заболел от раны, – сказала Наталья, так же выбрав себе кусок чуть поменьше отцовского.

– Было дело, поцарапали меня разбойники, да справиться не смогли, подавились! Нет пока такой силы, чтобы справилась с Прохором Требухиным! – горделиво сообщил он. – Что же ты, дочка, не знакомишь меня со своими, – он на мгновение замялся, не сразу придумав, как нас с Ваней назвать, обошелся нейтральным, – знакомцами?

– Это окольничий Алексей Крылов, – представила меня Наташа, – а это его рында Ванюшка.

С окольничим она немного переборщила, я им был вроде как не в полной мере, неофициально.

– А я боярин, князь Прохор Требухин! – назвал себя папаша, явно завысив свой статус. Если он и был боярином, то бывшим, а уж князем так не был никогда.

– Очень приятно, давно мечтал познакомиться с Натальиным отцом, – вежливо соврал я. – Тебе, боярин, налить сбитня?

Требухин поморщился и, повернувшись к застывшему в почтительной позе хозяину, приказал:

– Эй ты, принеси всего самого лучшего, здесь сам Требухин гуляет!

Трактирщика как ветром сдуло. Сам же боярин повернулся к своим клевретам и приказал:

– Чего торчите за спиной, сядьте там!

Свита торопливо расселась за соседним столом. Меня предстоящая гульба несколько напрягла. Повторять вчерашний подвиг злоупотребления местными напитками примитивной перегонки не было не только желания, но представлялось опасным для здоровья. Однако я не представлял, каким образом смогу отбиться от такого наглого, властного типа. Не затевать же сабельную рубку из одного нежелания пить с папашей любовницы.

Трактирщик, мобилизовал всю свою семью, спешно заставлял едой и напитками стол. Его жена, две взрослые дочери и сын, мальчик лет двенадцати, подтаскивали припасы, а сам хозяин с поклонами и почтительными ужимками расставлял их на столе.

Говорить мне с бывшим боярином было не о чем, потому я сосредоточился на действительно вкусном пироге с курятиной и сладком сбитне. Требухин, прожевав свой кусок, занялся дегустацией нескольких видов самогонки, появившейся на столе во внушительных сосудах и впечатляющих масштабах.

Наташа вела себя совершенно естественно, не торопясь, ела пирог и на папу смотрела со снисходительной улыбкой взрослой дочери. Никаких разборок и упреков по поводу ее побега пока не было. Родственники будто просто встретились за одним столом, и между ними не существовало никаких неприятностей. После того, что с ней сделали всего четыре дня назад, такое родственное единение было, по крайней мере, странно.

– Что там, в Москве, как новый царь? – спросил меня Требухин, отведав понемногу изо всех сосудов.

– Царь хороший, правит справедливо, – ответил я. – Вчера помиловал Василия Шуйского.

– Как это помиловал? За что?

Вопрос получился непонятный. Обычно за что-то казнят, а не милуют. Однако я не стал цепляться к словам и объяснил.

– Собор третьего дня назад приговорил Шуйского к казни, а вчера уже на Лобном месте его помиловали по приказу царя Дмитрия.

– Жаль, – сказал, укоризненно покачав головой, Требухин, – нужно было Василию Ивановичу голову отрубить. Давно она о том печалится. Выпей вот этого, хорошее вино, – добавил он, без спроса долив в мою кружку с недопитым сбитнем самогон.

Он поднял свою до краев наполненную кружку и, ласково кивнув головой, опрокинул в широко раскрытый рот. Мне пришлось последовать его примеру и тоже сделать несколько маленьких глотков. После вчерашнего перебора самогонка, даже сдобренная сбитнем, с трудом усвоилась бунтующим организмом, но спустя несколько минут мне стало вполне комфортно.