Не остаться одному

Олег Верещагин

Не остаться одному

Мы будем помнить

Путь в архипелаге…

В. Крапивин

Только эхо в горах,

Как прежде, поет

Голосами друзей-мальчишек…

Голоса их все тише…

Время не ждет.

Группа «ЧайФ»

Я посвящаю эту книгу

моим друзьям – тем,

кто своей жизнью опроверг слова:

«Игра важнее тех, кто в нее играет»,

доказав, что все игры на свете

делаются ЛЮДЬМИ

Рассказ первый

Город света

…Но все же нашла на камень коса:

Тебе повстречался я.

Тебе не поладить со мной добром,

Как водится меж людьми.

В гробу я видал твое серебро,

А силой – поди сломи!

М. Семенова

Около недели я провалялся на соломе в вонючем сарае, и урса несколько раз начинали обсуждать, съесть меня, пока не сдох, или еще подождать. Меня это мало колебало, потому что я был без сознания и, наверное, умер бы, если бы не ребята, которых содержали тут же. Это оказались двое испанцев помладше меня, и они меня поили и кормили тем, что им самим давали. Я был в отключке, но пил и глотал. Потому и не умер…

Я не узнал, как их звали. Их убили в тот день, когда я все-таки вынырнул из забытья и лежал на отвратительно разящей соломе, ощущая тошнотную слабость во всем теле. Вошедшие урса скрутили обоих и, обезглавив точными ударами топоров, начали потрошить и разделывать. А двое подошли ко мне. Я слишком слаб был, чтобы пошевелиться, поэтому просто плюнул в них и выругал, не узнавая собственного голоса, на нескольких языках. Урса стояли надо мной, переговариваясь и разглядывая меня. Я ощущал неудобства от того, что голый, под их взглядами не больше, чем в присутствии собак или козлов. Другое дело, что собаки или даже козлы не вызывали у меня такой ненависти.

Они вздернули меня на ноги и, вывернув руки назад синхронным движением, легко поставили на колени. Нога уперлась мне в спину между лопаток – так, что я невольно выгнулся, вытянув шею и почти касаясь лицом земли. От нее пахло сырыми нечистотами, и я ощутил не страх, не боль, а глухую тоску при мысли, что этот запах и эта мокрая земля будут последним, что я смогу ощущать и видеть в своей жизни. Стоило выживать!!!

И я ждал этого удара. Сопротивляться не было сил, я представлял себе, как выгнется, расплескивая кровь, мое обезглавленное тело, откатится в сторону голова (сколько раз я видел такое!) – и…

И я больше никогда-никогда не увижу Танюшку. Это и было почему-то обидней всего.

Только три года. Не пять, я не дотянул до «среднего срока».

Меня отпустили, и я упал на эту землю уже всем телом. И медленно подумал (странно, именно так), что, кажется, остался жив.

* * *

Я всегда боялся боли. Но, как и любой нормальный мальчишка, еще больше я боялся, что о моем страхе узнают, потому что это означало унижение, а унижение – намного страшнее. Еще там, на той Земле, я научился терпеть боль. Здесь, на этой Земле, я научился смеяться, когда мое тело полосовали сталью. Научился отдавать приказы в то время, когда на мне по-живому зашивали раны – колотые, рубленые, резаные. Научился терпеть выматывающую, ни с чем не сравнимую боль от заживания этих ран – по нескольку дней кряду.

Не смог я научиться только одному – терпеть унижение. Не только не смог – я и не мог этому научиться, потому что окружающий меня мир не располагал к безответности, а четко и определенно говорил: на оскорбление словом отвечают ударом клинка. Тот, кто не хочет его получить, – не будет оскорблять. Граждане пассажиры, будьте взаимно вежливы.

Можно посадить на кол человека. А можно посадить на кол душу. Нет, не ту, с крылышками и арфой, я в нее не верил никогда. Вернее, просто никогда о ней не думал. Душа – это честь, достоинство, верность, любовь. Нематериальная, но самая важная составляющая настоящего человека.

Честное слово. Дико звучит. Не поверишь даже. Но посаженная на кол душа – страшней, чем посаженное на кол тело.

Страшней.

А еще страшней – смириться, свыкнуться с тем, что тебя растоптали, унизили, обесчестили. Смирившись – умираешь. Живет только твоя оболочка. Кому-то – все равно. Но если ты несколько лет свыкался с тем, что в тебе живет душа, тебе «все равно» уже не будет.

Наверное, к страху можно привыкнуть, научиться жить одним мгновением, радуясь тому, что именно в него, в это мгновение, с тобой еще не случилось ничего плохого. Я это понимал, но сам так не мог.

Может быть – пока не мог?

Больше всего я боялся не смерти. Нет, не смерти, не боли, а… изнасилования. В этом было что-то чудовищно унизительное и мерзкое – меня, мальчишку, и мальчишку сильного, отважного, стойкого, бойца и рыцаря, заставили бояться именно этого.

Я бы предпочел умереть. Хотя и жить хотелось очень-очень, до воя, до онемения внутри. Но меня терзала неотступно одна мысль: почему они меня не убили? Почему меня не оставили жить, почему не сожрали, перед этим «попользовавшись»? Почему лечили худо-бедно? Куда меня везут?

Говорят, если впереди неизвестность, то человек то впадает в отчаянье, то начинает надеяться. Со мной было не так. Неизвестность впереди была страшней, чем смерть сейчас, хотя путь в эту неизвестность продлевал мою жизнь…

Я точно не знаю, сколько провел еще в этом сарае в одиночестве. Меня кормили и поили. Когда я более-менее восстановился, то попробовал копать, но земля пола была утрамбована вдоль стен до твердости бетона, да и, судя по звукам, урса были вокруг постоянно… Меня несколько раз охватывала лихорадочная, сумасшедшая надежда, что плен вот-вот кончится, как кончился он в прошлые два раза. Я вслушивался, почти уверенный в том, что вот-вот послышится шум, лязг стали, голоса людей, – и этот дурной сон оборвется. Наверное, я бы чокнулся от этих мыслей, если бы в конце концов не запретил себе к ним возвращаться. Алгоритм, как в разделе «Игры с Чипом» журнала «Пионер»: п.1: надо бежать; п.2: бежать нельзя. Значит – п.3: надо сначала просто выжить. Потом см. п.1.

Хуже всего срасталась левая рука, но и она восстанавливалась достаточно быстро. Просто удивительно быстро, если учесть, что я был в плену.

Я не считал дней. Это не имело смысла просто потому, что я не знал, сколько провалялся без сознания и где вообще нахожусь, – может, меня сюда неделю везли? Но мое заключение в сарае кончилось – просто открылась все та же дверь, и трое урса без разговоров выволокли меня наружу, где, как оказалось, было весьма оживленно.

В большую крытую повозку были впряжены четыре медлительных и флегматичных безрогих вола. Кузов кривовато сидел на неровных колесах, доски – и его, и верха – были обшиты пятнистыми шкурами.

Меня пихнули в спину. Двое урса открыли, отодвинув засов, заскрипевшую дверь в кормовом торце. Снова толкнули сзади, потом мерзко «подсадили» лапами под зад. Я оглянулся через плечо – лапавший меня ниггер, ухмыляясь, облизнулся, и я, с трудом переведя дыхание, ввалился в душное, темное нутро фургона. Позади стукнул засов.

То, что в повозке я не один, я ощутил мгновенно. Она дернулась, поплыла вперед в каком-то мерзком, взбалтывающем нутро ритме; я не удержался на ногах и, падая, попал рукой в человека. Тот немедленно отодвинулся, а я сел, буркнув:

– Извини, я не хотел…

– Ничего. – Голос был тихий. Кажется – девчоночий… но, может, это просто младший мальчишка? Хоть не урса… Я таращился в темноту, стараясь поскорей к ней привыкнуть.

– Ты советский? Русский?

Это точно была девчонка, и я различил в голосе акцент.

– Советский, – отозвался я.

– Я догадалась. Я слышала, как ты говорил.

– Еще я голый.

– Я тоже… – Она сдержанно дышала в темноте. – Теперь, по крайней мере, не так страшно. Тебя как зовут?

– Олег, – сказал я, садясь на ощупь удобней. – А тебя? Ты откуда?

– Дейна… Я из Ирландии.

– Ты давно здесь?

– Здесь – это здесь?

– Ну… нет, в этом мире…

– Четвертый год.

– Я тоже… – Я вроде как начал различать ее в темноте – как еще более темный силуэт. – А в плену?

– Почти месяц, – вздохнула она. Помолчала и спросила: – Ты очень устал?

Вопрос был странным, но я почему-то понял, чего ей хочется, и ответил:

– Да нет, не очень… Ты поговорить хочешь, да?

– Ага. – Она все-таки хорошо знала русский. – Понимаешь, я раньше думала, что ничего не боюсь. За эти годы столько всего было… всякого, и я правда не боялась. Ничего. А тут так страшно…

– Я понимаю, – тихо сказал я. – Мне тоже страшно.

На самом деле страх немного отпустил. Дело в том, что мужчины (настоящие, конечно; ну и мальчишки – тоже) так устроены: если рядом с ними кто-то слабее них, то становится не до страха за себя…

…Дейна Джиллиан могла бы и не пересказывать свою историю, настолько обычной она была. В этом мире Ирландия была соединена с Британией перешейком, и они вместе представляли собой северный полуостров Европы – Темза впадала в Рейн. Дейну схватили в Малой Азии, раненую – их привел туда эрл (очевидно, такой же упертый, как я!) Джаспер, англичанин по национальности. Не добили, даже не насиловали, а зачем-то вылечили…

– У тебя есть девушка? – закончив рассказ, спросила Дейна.

Я стиснул зубы, прикрыл глаза и отрывисто ответил:

– Да.

– А моего парня убили. – Она что-то сказала на непонятном мне, но красивом языке. – Он не смог меня защитить и погиб…

– Он тоже был ирландец? – спросил я.

– Нет, – вздохнула Дейна. – Мы познакомились здесь, он был валлон из Франции… Веселый и сильный. Его звали Леон… А твою девушку как зовут, Алек? – так она произнесла мое имя, довольно красиво, кстати.

– Таня, Татьяна, – сказал я, и у меня перехватило дыхание.

– Таттиан, – повторила она. – Тебе хорошо. Она будет ждать…

Я уже неплохо ее видел. Ну насколько это вообще возможно. Дейна была красивой, что и говорить. Черты лица я не очень различал (вообще почти не различал), но видел широкие скулы, копну растрепанных волос, крупную красивую грудь, длинные ноги (она сидела, подогнув ноги вбок и опираясь ладонью об пол). Подробностей не было видно, и я надеялся, что и она меня видит примерно так же. Не то чтобы я стеснялся, просто…

– Ждать, – усмехнулся я. – Не знаю, может, лучше пусть и не ждет… Послушай, Дейна, – я невольно понизил голос, – я убегу. Ну, попробую убежать, как только возможность будет.

Несколько секунд было тихо, только слышно, как она дышит. Потом вздохнула:

– Если поймают – убьют.

– Наверное, – согласился я. – Ну и что? Ты сама подумай: ну куда нас могут везти? Хуже не будет.

– Да я согласна, – кивнула она. – Возьмешь меня с собой? Все равно же кончится тем, что в какое-нибудь рабство продадут… и изнасилуют, что тебя, что меня. А подстилкой жить не хочется.

Меня передернуло – ирландка угодила точно в мой страх. И, скрывая его, вновь появившийся, я заторопился:

– Мы, наверное, где-то в Персии. Один мой знакомый как раз из этих мест выбрался… Главное – постараться духом не падать сейчас. И хоть как-то силы поддерживать, а то надо будет бежать, а мы и не разогнемся… Ну, Дейна? Руку?

– Руку, Алек. – И я почувствовал, как ее сильные пальцы сжали мою ладонь.

В краю, где пурга свистит,Где ветер и снег,Вдруг может на полпутиУстать человек.Начнет отступать,Начнет ругать пургу.Но друг разведетКостер на снегу.Кто мрак раздвигал плечомУ скал Ангары,Тот знает, они почем,Такие костры.И станет теплей вокруг,И дым уйдет в пургу.И друга спасетКостер на снегу.Сейчас за окном цветыИ в мире тепло.Но если заметишь ты,Что мне тяжело,Что я отступить могу,Упасть могу,Ты мне разведиКостер на снегу.Пускай не трещат дроваВ ладонях огня,Скажи мне, что я права,Что ты – за меня.И будет назло бедеСветить в пургуКостер на снегу,Костер на снегу.А. Зацепин – Л. Дербенев

Мы тащились на волах двое суток, останавливаясь на ночь. Круглые сутки в закрытой повозке было жарко. Ночью – абсолютно темно, днем светлело, и через кожу полосками – пошире, поуже – просвечивали щели между досками. Нас аккуратно кормили три раза в день – какой-то кашей из сильно разваренного зерна и мясом. Точнее – птицей, мясо из рук урса я бы не рискнул есть. Раз в день ставили деревянное ведро с водой, тепловатой, но свежей. Самым неудобным был туалет – тридцатисантиметровая дыра в носу повозки, хотя каждый раз тот, кто был «не у дел», уходил в корму и там устраивался спиной ко второму. К тому, что мы оба были нагишом, и я и Дейна по молчаливому уговору относились так, словно не замечаем этого.

Мы много разговаривали, вспоминая в основном свою жизнь в том мире – я свой Кирсанов, а Дейна такой же маленький городок Клонмел на реке Шур. Здешнюю свою жизнь вспоминали реже – она у нас была похожей… да тут любой сказал бы то же самое о своей здешней жизни. А в нашем коротеньком мирном прошлом оказалось много такого, о чем приятно и даже весело было вспоминать.

О будущем своем мы не говорили, если исключить вопрос побега. Отсюда бежать было невозможно – доски, несмотря на грубую работу, оказались подогнаны прочно. Но мы были готовы использовать малейший шанс.

Вечером третьего дня повозка остановилась вновь. И мы невольно застыли, стиснув зубы, когда застучал засов…

…Солнце садилось за плоские гряды лесистых холмов на западе. В километре от нас текла широкая ленивая река, ветерок, теплый и легкий, качал заросли тростника, над которыми кружились густые птичьи стаи, устраивавшиеся на ночлег. Было жарко и сыровато, трава, короткая и жесткая у наших ног, становилась ближе к реке все выше и сочнее.

Фургонов, оказывается, было несколько, но такой, крытый, как наша тюрьма, – только один. Урса я насчитал не меньше двухсот, и среди них увидел самок и детенышей. И те, и другие держались от нас подальше, хотя то и дело поглядывали в нашу сторону. Да и воины на нас не обращали особого внимания. Несколько, правда, уселись вокруг нас, как часовые, но именно уселись, и я внезапно понял (с удивлением): нас выпустили просто погулять.

У ирландки тоже было удивленное лицо. Очевидно, и до нее это дошло.

– С чего это они такие добрые? – процедила она.

– Скорей всего – мы уже близко к цели, – так же тихо ответил я.

Мы переглянулись тревожно. Дейна пожала плечами:

– Ладно, хоть разомнемся. – Она неожиданно упруго подскочила вверх, вскинув руки над головой, а ноги стремительно разведя на шпагат. Я присвистнул от восхищения, а ирландка, ловко приземлившись, предложила как ни в чем не бывало: – Станцуем?

– А они? – Я кивнул в сторону урса, ощущая, как во мне начинает петь какая-то шалая струнка, словно зуд по всему телу идет. Мне определенно хотелось выкинуть что-нибудь вызывающее.

– Да пусть смотрят! – Дейна гордо-презрительно вскинула свой классический прямой нос с легкими веснушками. – Могут даже самоудовлетворяться, если хотят.

– Давай, – выдохнул я. – Танцор я не очень, но кое-что умею…

– Подстрахуй. – Она сделала знак, чтобы я чуть отошел, и упруго перенесла вес на левую ногу, чуть согнув колено.

– Давай, – шевельнул я левой рукой…

…Дейна действительно умела танцевать. То, что мы делали, походило на смесь гимнастики, акробатического рок-н-ролла и спортивного танца-аэробики. А то, что мы выступали нагишом, только «заводило».

Представьте себе эту картину: где-то в глубине Персии, про которую никто тут не знает толком, что это Персия, в окружении вооруженных урса самозабвенно и весело отплясывали взятые ими в плен обнаженные мальчишка и девчонка, забывшие обо всем на свете, кроме танца. Та еще картинка, правда? Не знаю, что меня подталкивало, но скорей всего это был своего рода вызов урса. По-моему, и Дейна ощущала то же.

Когда я выпустил ее руку, дыхание ирландки ничуть не сбилось. И на меня она смотрела вполне одобрительно.

– Это ты называешь «не очень»? – поинтересовалась она. – Тебя учила твоя Таттиан?

– И еще мама, – усмехнулся я. – Она занимается аэробикой. Но там я танцевать так и не научился.

Приятный разговор был прерван самым поганым образом. Меня огрели по заднице ладонью, и, обернувшись, я увидел высоченного урса – костлявого, как Смерть, и такого же страшенного. Скалясь – типичная их улыбочка – он одной рукой массировал свой член, а другой сделал мне недвусмысленный жест.

Лицо у меня вспыхнуло куда жарче мягкого места. Урса окликнул кто-то из его приятелей (сожителей, блин!) – вроде бы предупреждающе, но он лишь визгливо огрызнулся и, упершись лапой мне в шею, попытался наклонить.

Угумс. Щазз.

Я наклонился… одновременно приседая на колено и, разворачиваясь корпусом, рубанул урса снизу вверх ребром ладони в промежность.

Тот коротко ухнул и согнулся так, что его выпученные глаза оказались вровень с моими.

– Больно? – осведомился я и стиснул в кулаке мужское достоинство горе-насильника, который судорожно открыл рот в ожидании дальнейших неприятностей. Он не ошибся. – Это еще фигня, – сообщил я и, не сводя глаз с глаз урса, с улыбкой повернул кулак по часовой и рванул на себя, с хрустом сминая гениталии. Урса коротко, задумчиво икнул.

– Отлично, – прокомментировала Дейна, влепив урса в зад пинка – он зарылся в траву у моих ног и вяло закопошился. – Ненавижу пидаров. А тут еще и зоофилия.

Нагнувшись, я вытер о его спину ладонь и, снова выпрямившись, спросил у обалдело молчащих зрителей:

– Ну? Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?

* * *

– Даже не били, – почти с неудовольствием заметил я, когда засов со стуком закрылся. Вместо ответа Дейна показала мне толлу. – Блин! – вырвалось у меня. – Откуда?!

– Когда там переполох начался, кто-то выронил, я ее и подняла, – Дейна была явно довольна собой, – и просто в дверь швырнула.

– А-а-а-атлично!!! – тихо пропел я и, приобняв ирландку, поцеловал ее. Совершенно неожиданно ее сильные руки обвились вокруг моей шеи, и я замер. Потом тихо сказал: – Дейна… не надо…

Ее руки упали – и упавшим был тихий голос:

– Мы, наверное, погибнем… и даже если выберемся – ты вернешься к своей Таттиан, Алек, а мне не к кому будет вернуться… Извини. Я понимаю.

Я почувствовал, что против воли кусаю губы. А потом услышал свой собственный тихий голос:

– Ты правда хочешь этого?

– Да…

– Тогда давай.

«Прости, Таня, – попросил я, кладя руки на плечи Дейны и вслед за нею опускаясь на тряский пол. – Прости, если сможешь. А я не обману тебя, если… когда вернусь…»

…Засов вновь стукнул уже под утро, и мы (мы в первый раз за эти дни спали, обнявшись – нипочему, просто так, чтобы ощущать себя живыми…), откатившись в стороны, вскочили. Но урса не вошли внутрь, даже не заглянули. Вместо этого – зашвырнули кого-то, и этот кто-то упал мне на ноги.

– С прибытием, добро пожаловать, – сказал я (на всякий случай) по-английски, отодвигаясь и садясь.

Можно было различить, что этот новенький – мальчишка. Наверное, помладше нас с Дейной, такой же длинноволосый, как почти все здесь (волосы – пепельно-русые). На мир мальчишка смотрел одним испуганным синим глазом, второй был подбит, и здорово. Не сводя с нас взгляда, он быстро сел, подтянув колени к подбородку.

– Привет, ты кто? – вполне дружелюбно спросила Дейна. – Я – Дейна, это – Олег, – она очень постаралась выговорить мое имя.

– Я… Димка… – ответил он по-русски, переводя взгляд с одного из нас на другого. – Данилов, Димка…

– Так ты тоже русский?! – возликовал я.

* * *

Как выяснилось, ликовал я зря. Не знаю, что делали с Димкой, но сейчас он вздрагивал, даже если его просто окликали. На вид с ним не было ничего особо страшного, но, очевидно, его просто-напросто надломили страхи перед будущим. Когда мы это поняли, то сильно озаботились.

Дело в том, что именно в этот – четвертый – вечер мы решили начать подготовку к побегу. И вот, пока Дейна скребла бороздки на двух досках, намечая контуры лаза, я подсел к новенькому.

– Слушай, – начал я без обидняков, – мы бежать решили. Сам видишь, у нас толла есть. Ты как – с нами?

Его взгляд метнулся влево-вправо, потом остановился на мне – жалобный:

– Нет… – вяло шевельнулись губы.

– Ты что?! – Я схватил его за плечо. – Ну, не сходи с ума! Бежать надо! Да ты не бойся, мы тебя не бросим!..

– Они догонят, – вновь еле слышно шепнул Димка, и я увидел, что он беззвучно плачет. – Догонят и… хуже будет…

– Да куда хуже-то?! – выдохнул я. – Все равно конец…

– Везут же куда-то, – покачал головой мальчишка. – Может, там можно будет приспосо… приспособиться… хоть как-то жить…

– А если я не согласен «как-то»?! – зло спросил я. – А ну и черт с тобой!

Я переместился к Дейне и, сменив ее, начал ожесточенно скрести доски. Ирландка, подтолкнув меня, шепнула:

– Что он?

– Не хочет бежать, – ответил я зло, – боится.

– Я попробую с ним поговорить, – решила Дейна, перебираясь к Димке. Я резал доски, по временам прислушиваясь и замирая. Все было в порядке, если не считать того, что работа продвигалась, конечно, медленно.

Вскоре вернулась Дейна. Покрутила головой:

– Да, боится. Очень… Слушай, как бы он нас не выдал…

Я ничего не ответил. Только вновь зашоркал по доскам…

…Весь следующий день мы, осмелев, продолжали с короткими перерывами резать доски. Димка сидел в углу, опустив голову на руки, скрещенные на коленях. Мы практически не обращали на него внимания, охваченные лихорадочным нетерпением. Но вечером, когда мы остановились, а лагерь угомонился, доски начали шататься – а потом с тихим хрустом просели наружу, удерживаемые только кожаной обтяжкой.

– Все, – выдохнула Дейна (резала как раз она). И мы снова оглянулись на Димку. – Слушай, мне его жалко. Он же не виноват… Мы ведь тоже боимся.

– Мы боимся и спасаемся, – ответил я. – А он боится и ссыт, лапки сложил… Дай-ка. – Я взял у нее толлу.

– Погоди, ты чего хочешь?! – Она цапнула меня за плечо. Я молча освободился и перебрался к Димке, который встрепанно вскинулся. Открыл рот. Вжался в доски так, что они скрипнули под его спиной.

Сказать честно?

Я собирался его убить. И не то чтобы очень пожалел. Просто… ну, не знаю. Я сел рядом с ним и, дернув за плечо, сказал:

– Слушай, мы сейчас уйдем. Не хочешь с нами, боишься – ладно, черт с тобой. Но крик не поднимай. Будь человеком, а?

Я встал и, не глядя больше на Димку, отошел к Дейне. Присел и начал резать кожу – осторожно, оттягивая ее и поглядывая наружу.

* * *

То ли по наитию, то ли еще как, но дырку мы прорезали – в самый раз пролезть и, вывалившись в нее, плотно прислонили кожу на место. Посидели у колеса, прислушиваясь и присматриваясь. Дул ветер – сильный и теплый, шумели неподалеку деревья. Небо было чистым. Я нашел взглядом Полярную.

– Идем на нее, – шепнул я Дейне. – Пошли…

…До рощи за лагерем мы добрались без приключений. Там лично мне стало не по себе – отовсюду слышались стоны, вздохи, завывания. Неподалеку что-то плескалось, кто-то ревел. Будь моя воля – мы бы забрались куда-нибудь на дерево, заночевать. Но в том-то и дело, что сейчас вопреки разуму нужно было как раз идти ночью.

Дейна, конечно, тоже боялась, хотя я и отдал ей толлу – какая-никакая, а защита. Но шла следом молча и бесшумно, никак не реагируя на все угрожающие звуки. Да, если вдуматься, большинство из них вряд ли были угрожающими на самом деле…

…Я провалился в грязь по колено, ткнувшись в тростники. За ними тихо плескалась вода.

– Река, – сказала за моим плечом Дейна. Я раздвинул камыш.

Перед нами в самом деле была речная поверхность, в которой ярко отражалась луна. До соседнего берега – шелестящей черной стены таких же, как здесь, камышей – было метров сто. Но по этой глади неспешно крейсировали отлично видимые теперь источники того самого плеска и рева.

Крокодилы. Или что-то вроде. Их было много, и были они офигеть какие огромные.

– Вот твари, – процедил я. – Отмель… пошли, Дейна, ниже по течению, там глубина… и их там не должно быть…

Мы полезли через камыш, то и дело проваливаясь в грязевые ямы, но при этом стараясь не слишком шуметь. Какая-то здоровенная тварь с визгом, ревом и хрюканьем рванула мимо нас откуда-то из грязи – мы едва не рванули с таким же визгом в другую сторону.

– Кабан? – выдохнула Дейна, держась за мое плечо. – Какой огромный…

– Энтелодон, – вспомнил я название водных кабанов. – Он неопасный… – вот в этом я как раз не был так уж уверен. – Пошли, пошли…

– Эти сволочи плывут за нами. – Дейна указала толлой на воду. «Сволочей» во множественном числе я не увидел, но один крокодил действительно плыл параллельным курсом. То ли по своим делам, то ли имея в виду нас.

Река стала еще шире (хотя и не намного), а крокодил внезапно наддал и ушел вперед с сильным отрывом. Мы переглянулись, и я вошел в воду первым, разгребая ее руками перед собой. Когда стало по живот – оттолкнулся и поплыл. Дейна быстро нагнала меня и двинулась рядом, ритмично взмахивая руками – в одной был зажат нож.