Закусочная «Феникс»

– Неужели Вы, увидев все эти фанерные митинги, решили, что протест не может быть объективен и справедлив? Вам уже нечего терять, Вы, насколько я знаю, одинокий человек, живёте на работе и только работой. Я прав?

Я рассеянно кивнул, вспомнив Дмитрия. Очевидно, не я один баловался игрой в Шерлока Холмса и собирал информацию об интересных мне субъектах.

– Так почему тогда Вы не боретесь, не пишете во все инстанции, жалуясь на моего дядю, который, пользуясь своим умением приперать людей к стенке, требует с Вас больше денег?

Стоп. Я, кажется, что-то понял. Дядя. Пан – это дядя Павла! Осознав это, я вскочил на ноги.

Видя моё недоумение, он рассмеялся и в очередной раз жестом пригласил сесть напротив него:

– Прошу Вас, давайте поболтаем – посетителей всё равно нет, а кондиционер вы безуспешно мучаете всю неделю – так почему бы вместо этого не поболтать? Садитесь, я расскажу Вам о другой, невидимой для Вас стороне моего дяди…

Сейчас мне 23. Я рос без отца, а в 12 лишился матери – автокатастрофа. Она считала себя женщиной-новатором, поэтому готовила меня ко взрослой жизни ещё с детства, не делая скидок на возраст ни в чём. Например, она любила повторять, что стопроцентным средством контрацепции является воздержание – видимо, моё появление на свет её в этом твёрдо убедило. Однако она была непоследовательной – прикрываясь красивыми цитатами, она не смогла найти им применения в реальной жизни, и разбилась, сев за руль пьяной. Единственной гарантией не попасть в аварию, будучи в состоянии опьянения, является воздержание от вождения. Но она и здесь не справилась – так я и попал к дяде.

Я знаю, какой он, дядя. Жестокий, бесчувственный человек, готовый на самые грязные поступки ради своего выживания. Да, я признаю это – как и то, что в нашем мире по-другому не выжить. Дядя дал мне всё: образование, трудоустройство, место своего заместителя… У всех сирот страны в сумме нет того, что дал он одному мне. Я развивался, я путешествовал, я общался с людьми… Не у каждого взрослого есть такая жизнь и такие возможности – так как, скажите, я могу не любить его?

– Никак, – машинально ответил я, не глядя на него, но в ответ Павел лишь засмеялся:

– Да, предполагается, что я не могу его не любить, но… Иногда мне кажется, что я родился с дефектом – мне незнакомо чувство любви. Как, впрочем, и ненависти – ни разу они меня не обжигали. Знаете, почему говорят, что от любви до ненависти один шаг? Да потом что и то, и другое – эмоции. Если вы испытываете к человеку хоть какие-то чувства, вы сможете полюбить его – хотя бы в теории. Я же не испытываю эмоций к людям: я не холоден, нет, просто для меня они одинаковы, я не делю их по категориям. Я даже к этому месту не испытываю эмоций, я просто ем здесь: но бороться я посоветовал Вам дал от чистого сердца – насколько это сердце может быть чистым в привычном понимании.

Дядя такой же – и он развил во мне эту отстранённость. Не знаю, в том ли дело, что я, не прожив и четверти века, успел повидать весь мир и вникнуть во многие аспекты человеческой жизни, или я правда был рождён таким изначально – так или иначе, я вижу эту же отстранённость и в дяде, и моя приверженность ей является доказательством моей любви к нему, которой нет, но которой не может не быть.

Павел прервался, переводя дыхание; я же пытался совместить всё у себя в голове.

– Эта отстранённость, – продолжил он, – это безразличие ко всему и одинаковое восприятие всего мне не только не мешает – о, я искренне рад, что душа моя устроена именно таким образом! Обычно эмоции сбивают с толку, путают человека – а нам с дядей, как первым лицам своей компании, нельзя так себя вести.

Вот только он на старости лет стал слишком азартен – я же пока сохраняю трезвое мышление, а значит, вижу обе стороны медали. Вижу, как Вам дорого это место.

Допустим, пытаться что-то изменить законным путём тяжело и долго, а порой и безнадёжно – но опять же, что Вам терять? Сожгите городскую администрацию дотла, выйдите на городскую площадь и кричите, что есть сил: Вас будут бить, Вас арестуют; но если Ваша идея стоит того, чтобы быть услышанной, то её услышат, и за Вами пойдут. Гонения за идею или система – выбирать Вам.

Я рассмеялся, довольный тем, что застал этого претенциозного циника врасплох:

– Вы опоздали с этой тирадой, Павел, – наслаждаясь недоумением в его глазах, я похлопал его по плечу, – явись Вы чуть раньше, я бы уже стоял на баррикадах, но сейчас… Нет, сейчас…

– У Вас почти собрана сумма задолженности, да-да, – скучающим тоном произнёс Павел, слово в слово дополнив моё предложение. Я почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом – эта фраза поразила меня, словно молния.

– Я, собственно, за этим и пришёл, – продолжил он, сложа руки перед собой, сняв панамку и серьёзно взглянув мне в глаза, – дядя пропал сегодня ночью.

Ошибаются те, кто говорят, что молния не бьёт в одно место – за минуту я был поражён ею дважды.

– Как пропал?

– Он отдыхал со своим коллегой в загородном доме, после чего при обстоятельствах, которые я пока не могу разглашать, исчез. Я уверен, что дело нечисто, поэтому не обижайтесь на то, что я замалчиваю факты – вполне возможно, он был убит, и я, в таком случае, должен находиться под подозрением как его амбициозный заместитель.

Я не понимал абсолютно ничего. Я не понимал, как что-то могло случиться с Паном, который вёл, казалось, однотипную, скучную жизнь кровопийцы. Я не понимал, как может Павел так спокойно рассуждать о возможной смерти самого близкого, по его же признанию, человека и так же спокойно говорить о том, что его будут подозревать. Я не понимал…

– Он же говорил, что будет в командировке, – рассеянно промямлил я, мысленно ругая себя за то, что из вихря мыслей у себя в голове я бросил с языка самую глупую фразу.

– Больше верьте дяде, – Павел лениво усмехнулся, – вчера у него был праздник – о нём я тоже не буду рассказывать, но уже потому, что это личное дело нашей семьи, – и он по традиции встречал его в кругу близких приятелей. Не знаю, что именно там произошло, но сегодня рано утром один из них сам рассказал следователям о том, что дядя пропал. Они-то мне и позвонили. Так что я, как благодарный ученик и верный заместитель, лично пошёл ставить точку в самом сложном и грязном дядином деле, – тут он обвёл рукой помещение «Феникса», – сюда.

– Грязном? – мне показалось, он оговорился. Павел молчал.

– Вам нравится The Cure? – он неожиданно перевёл тему, и, видя моё замешательство, рассмеялся:

– Вы поняли, что происходит? Я – тот, кто в данный момент решает Вашу судьбу. Поэтому лучше Вам сказать, что Вы – их фанат, что у Вас есть все их пластинки и Вы жаждете попасть на их концерт. Сильные мира сего – или, по крайней мере, те, кто мнит себя таковыми, любят лесть, но только тогда, когда она подаётся правильно.

Поскольку мои собеседники на этой неделе взяли в привычку то и дело менять темы разговора, я успел привыкнуть к подобной манере общения, поэтому сейчас не стал смущаться, а напротив – сосредоточился и внимательно вникал в то, что говорил мне племянник Пана Арендодателя.

– Есть два варианта развития событий: с возвращением дяди со щитом или на щите. В случае первого не говорите ему того, что я Вам наплёл. Если же он и дальше будет оставаться за чертой принятия решений – неважно, в каком виде: мёртвый ли, в коме или просто на больничной койке – власть будет у меня, и я распоряжаюсь ею: поскольку проценты, которые дядя требует с Вас, начислены логично и справедливо, я не могу не взыскать их. Но тут в дело вмешиваются многочисленные дополнительные факторы!

И Павел стал загибать пальцы:

– Вы добросовестный арендатор – раз! Вы готовите потрясающие бургеры – два! Вы фанат The Cure – о, за это сразу десять! Казалось бы, можно и простить небольшую нехватку средств или хотя бы отсрочить её!

Непонимающая улыбка начала расползаться по моему лицу, и Павел, заметив это, не преминул возможностью ударить меня обухом по голове, превратив её в гримасу боли:

– Но эти факторы – суть эмоции, которые в нашем деле не нужны. Голые же факты говорят следующее: Вы должны конкретную сумму нашей компании. Отсрочка её возмещения была дана Вам до пятницы, то есть, до вчерашнего дня. В качестве компенсации за моральный ущерб, вызванный этим ожиданием, я отстрачиваю решение ещё на день – до понедельника. Банки не работают, внешние ресурсы, по Вашим же словам, исчерпаны – из этого я делаю вывод, что до понедельника недостаток не будет компенсирован.

Передо мной будто сидел Пан – но только если того выдавали чёрные усы, щёткой цеплявшиеся за самые мелкие огрехи, то в Павле не было ничего, что могло бы подсказать его жертве, насколько умён и хитёр её оппонент. Толстое, бесформенное тело, вялый взгляд, ленивая манера говорить… Однако когда дело касалось бизнеса, он стал похож на гончую, взявшую след! То, как он анализировал мою ситуацию и как открывал и сразу же заваливал лазейки, могло бы меня восхитить, если бы речь шла не о «Фениксе».

Я дернулся, при этом оставаясь на месте – видимо, в тот момент часть моего сознания одернула другую его часть, готовую ринуться куда угодно, сделать что угодно, чтобы склонить чашу весов в нашу сторону. Первая же часть оставалась хладнокровно спокойной, словно понимая, что безумные поступки ни к чему – они не помогут.

С нею солидарен был и Павел: он жестом руки отрезал любое моё стремление смухлевать: взятки, уговоры, обещания – все они были бесполезны.

– Я дам Вам знать о своём решении в понедельник, – уперев руки в стол, он медленно поднялся, и, приподняв панамку на прощание, переваливаясь пошёл, к выходу, бросив через плечо:

– Будьте готовы бороться!

«Даже манера уходить, оставив последнее слово за собой, такая же!» – пронеслось у меня в голове, и мне стало настолько обидно за это своё молчание, так захотелось испортить этот триумф, который, конечно, никаким триумфом не был, а являлся лишь обычной деловой процедурой; что я решил нанести удар по незащищённому, казалось, месту Павла, забыв про то, как тяжело ему может быть из-за исчезновения дяди и внезапно свалившейся на голову ответственности.

– А за что вы готовы бороться? – почти крикнул я ему вслед. На десять секунд стало тихо, а затем, неуклюже покачиваясь под новую песню, ко мне подсел Павел.

– Вы умеете задавать правильные вопросы – это тоже можно отнести к положительным факторам, – он улыбнулся, обнажив жёлтые, неровные зубы, – Пока я формулирую ответ, можете налить воды?

Утолив жажду, Павел начал говорить:

– Как я уже упоминал, я ощущаю в себе отсутствие чувств. Не только любви – всё гораздо хуже. Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, так как могу позволить себе всё, что угодно: не нужен успех, женщины. Я ни к чему не стремлюсь. Отнимите у меня всё, что я имею – и я не захочу это вернуть, даже не попытаюсь. Не потому, что не могу, не обладаю навыками, не из-за безвольности или страха провалиться: я просто не хочу ничего. Меня воспитали в любви и благосостоянии, меня привлекали ко многим вещам и во многих я добивался результата, но ничего из моих занятий меня никогда по-настоящему не интересовало. Я потребитель, даже хуже: я осознающий своё положение потребитель. Я читаю книги, смотрю фильмы, хожу в театр, ем в ресторанах: но я делаю это не для чего-то большего, а ради самого факта потребления. Все мои эмоции, вся моя жизнь – это равнодушное созерцание, действие ради действия. И я понимаю это, причём мнения на этот счёт также не имею – это не хорошо и не плохо: для меня. Мне незачем бороться, чтобы потреблять и не за что бороться тогда, когда я не смогу этого делать. Но вот Вы не можете не бороться, потому что у Вас в душе дефект другого рода – Вы любите. Любите жизнь, семью, своих посетителей, любите это место. А тот, кто любит, не может не бороться.

Я замолчал, обдумывая его слова и в очередной раз поражаясь его обо мне осведомлённости. Погружённый в эти мысли, не заметил, как Павел, расплатившись за воду, в очередной раз поплыл к выходу – я бы даже не вспомнил о нём, не обрати он на себя моё внимание:

– Ах да! – я поднял взгляд. Племенник стоял в дверях, пощелкивая пухлыми пальцами, словно вспомнив забытую вещь – прошу Вас, в воскресенье не отрывайте закусочную. Поскольку её будущее под вопросом, было бы неправильно лишать людей её тепла столь внезапно. Они – и Вы – заслужили передышку, заслужили время на прощание.

Я покорно кивнул. Павел был прав – снова.

Воскресенье

.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Я не стал ослушиваться воли Павла, закрыв «Феникс» для посетителей в последний день этой сумасшедшей недели, однако не прийти сам я просто не мог – моему детищу требовалась моя поддержка в этот трудный для него час, и я не мог предать его, отсиживаясь дома.

Однако пришёл я вовсе не на поминки – у нас с «Фениксом» оставался лишь один день до решающей схватки, и я хотел, чтобы он принял бой во всеоружии, и встретил смерть, если придётся, таким, каким он жил – в ярком, обжигающем пламени.

Я начисто протёр плитку, до блеска начистил зеркальные поверхности с обеих сторон, обработал специальным лаком барную стойку, а в сам бар выставил весь свой алкогольный арсенал; поправил вывеску. Во всём этом мне помогали уборщицы, а Андрей Иванович в это самое время руководил сантехниками – туалет был наконец починен, и я снова повесил на двери таблички с согласными буквами.

Мы закончили лишь под вечер: из-за грозовых облаков казалось, что он наступил раньше, чем обычно. Не желая, чтобы персонал мок под дождём, я заблаговременно отпустил всех их, сердечно поблагодарив не только за сегодняшний труд, но и за все годы, проведённые вместе – кто знает, быть может, мы уже не встретимся вновь под крылом «Феникса». Сам же я планировал остаться до конца – то есть, до утра понедельника; я даже захватил надувной матрас и кинул его до поры на кухне.

Было около десяти, когда я, налив себе полстакана лучшего в моей коллекции виски и выключив все лампы, кроме той, что стояла под стойкой, распаковал диск, который мне вместе с деньгами прислал приятель из Франции.

Он был заядлым фанатом инди-рока, и этот его презент не являлся исключением – малоизвестные у нас, но горячо любимые им Syd Matters со своей лучшей, по его словам, нацарапанным на вложенной в коробку записке, пластинкой: «Someday We Will Foresee Obstacles».

Я неспешна вставил диск в компьютер, запустил музыку и, выйдя из-за стойки, закрыл входную дверь на ключ. По-настоящему волна меланхолии, которую несли приятный вокал и негромкие, но пронзительные гитарные переборы, меня захлестнула только на второй песне – «Obstacles».

«Someday we will foresee obstacles through the blizzard, through the blizzard…» – нежно тянул вокалист, и я, гипнотизируя стакан с виски, который в полумраке практически сливался со стойкой, подпевал ему, позволяя каждому слову, каждой ноте проникнуть в мою душу и разбиться об неё на тысячи осколков и отголосков. Однажды мы увидим препятствия сквозь бурю – и пускай правильнее будет сказать «сквозь метель»: то, что творилось на улице, пробудило во мне желание тоже суметь предвидеть моменты падений – и видны они будут именно сквозь бурю… Когда-нибудь…

Вдали раздался тихий, едва различимый раскат грома. Началось.

Дождь не просто шёл или свирепствовал. Дождь был всем. Альфа и Омега, Начало и Конец – казалось, безоблачное небо навсегда исчезло, и остались лишь серые облака, которые извергали из себя даже не воду, а именно серость – и постепенно летний город, ещё вчера столь радостно шелестевший кронами деревьев сочного, зелёного цвета, сам становился серым, а звуки в нем были заменены на звуки дождя. Дождь не начинался и не собирался заканчиваться – он был пост-фактум, был всегда и продлится вечность.

Не было ничего, кроме него. Ни урагана, ни грозы, ни града – лишь иногда налетали холодные, злые порывы ветра, но и они казались ничем по сравнению с беспощадным дождем, который даже не был ливнем – монотонные, серые капли не нуждались в особой силе, чтобы похоронить этот город.

Мой транс прервал стук в стеклянную дверь – не знаю, сколько времени прошло, я понял лишь то, что музыка давно прекратила играть, а остатки виски исчезли. Быстро выпив стакан холодной воды, я подошёл к двери и увидел на пороге фигуру человека, разглядеть которого поближе мешала стена дождя.

С одной стороны мне было жаль бедолагу, который застал такую непогоду в ночном городе – будь это другой день, другое воскресенье, я бы без разговоров впустил бы его, однако сегодня я просто не мог этого сделать – сегодня здесь были только я и «Феникс».

Нарочито медля, я открыл дверь и, высунув голову наружу, бросил ему в лицо:

– Закрыто.

– Здесь очень сильный дождь, – голос незнакомца прозвучал спокойно и не содержал в себе ни единого намёка на просьбу.

– Извините, закусочная закрыта.

– Но ведь Вы же здесь.

– Я – хозяин этого места, – я решил не посвящать его в детали моего положения, тем более, что видел его в первый раз.

– Вот как… Но разве не должен хороший хозяин держать дверь открытой, пока не уйдёт последний посетитель?

Ветер подул в нашу сторону, и капли дождя обдали моё лицо. Фыркнув, я раздражённо рявкнул, намереваясь закрыть дверь:

– Последний посетитель ушёл давным-давно! Мы закрыты!

Но даже увидев перед собой захлопнувшуюся дверь, пришелец не стал уходить – он даже не пошевелился, не развернулся, а так и остался стоять на пороге, устремив свой равнодушный взгляд прямо напротив себя: казалось, что он смотрит не на своё отражение, а на меня, каким-то образом обойдя зеркальное стекло.

Я тяжело вздохнул и открыл дверь, мысленно попросив прощения у «Феникса» за то, что прерываю наш с ним вечер. Однако едва я повернул ключ, спасая нас с ним от непогоды, в голове у меня промелькнула удивительно логичная мысль: прощения стоит просить за то, что я не впустил его сразу, забыв о том, что двери «Феникса» всегда открыты для его гостей.

Эгоизм, ничего не поделаешь… Я не хотел делить «Феникс» с кем-то ещё, раз уж этот вечер может стать последним для нас, однако, как правильно сказал Дмитрий, лучше умереть собой, чем продолжать жить кем-то другим – и вот «Феникс» остаётся собой до конца.

Я не боялся Павла – стрелки часов пересекли границу полуночи, так что формально я выполнил его требование, а всё остальное, в том числе и мой нежданный гость, – просто дополнительный фактор.

Войдя, незнакомец осмотрелся, скользя безжизненным взглядом по серой закусочной – пеплу «Феникса». У меня не было ни желания, ни причины предложить ему сесть за столик – Андрея Ивановича всё равно нет, а я слишком нагрузился виски, чтобы готовить; да и наливать выпить этому странному, непонятного возраста человеку с огромными, занимавшими практически всё широкое лицо, глазами, на которые сверху нависали угольно-чёрные брови, я не собирался. Он, словно чувствуя моё отношение к себе, не стал проходить глубоко внутрь, остановившись на входе.

Мой гость был довольно высокого роста, который на несколько сантиметров укорачивали сутулые, но при этом широкие плечи. Однозначно судить о телосложении не давал плащ, делавший его фигуру бесформенной, скрывая и ноги, и тело. Сквозь промокшую ткань были видны лишь огромные кисти рук. Его квадратное лицо было сверху посыпано выгоревшей на солнце соломой волос и оканчивалось незнакомой со щетиной скалой подбородка. Особенно меня привлекали уши: они были длинными и лопоухими, при этом мочку совсем не было видно, в то время как раковина распахнулась раза в три шире обычного – это бесполезное обстоятельство я заметил даже из-за стойки, куда встал после того, как впустил его. О возрасте его судить было тяжело из-за полумрака, царившего в чреве «Феникса», однако я наугад дал ему не больше тридцати.

Я не стал включать музыку, ожидая, что пришелец заговорит, однако он продолжил смотреть в окно – только уже изнутри. Стало ужасно тихо, лишь дождь, еле слышно барабанивший в стекло, как-то разряжал это тяжёлое молчание. Мне вдруг стало неловко за свою насупленность, и я, окликнув его, жестом указал на стул у стойки.

Однако молодой человек отказался, качнув головой:

– Я ненадолго. Пусть только дождь немного стихнет.

Смутившись окончательно, я пробормотал:

– Вы можете остаться до его окончания, зачем же мокнуть?

Он вновь отрицательно покачал головой:

– Нет-нет, я люблю дождь. Просто этот слишком сильный, скоро начнётся гроза, а в грозу опасно ходить по улицам.

– Может, хотите чего-нибудь выпить?

Он вытянул руки чуть вперёд, при этом не вынимая их из карманов:

– У меня руки грязные.

Пахло от него действительно странно – будто кто-то перевернул рядом с ним помойное ведро, и запах этот был настолько сильный, что добивал аж до стойки.

Предлагать ему помыть руки я не стал, поняв, что и от этого предложения он уклонится; поэтому просто пожал плечами и всё-таки включил музыку, после чего подошёл к нему, и мы вместе стали смотреть на пожираемый дождём город. Было так тихо, что мне стал слышен звук биения сердца – нет, не собственного, а моего нежданного гостя. Тот, словно читая мои мысли, сказал, не отрывая взгляд от зрелища за звуконепроницаемым стеклом:

– Ненавижу этот звук. Мне кажется, что сердце хочет проломить мою грудную клетку, чтобы наконец освободить меня, но ему не хватает сил. По ночам я могу по два-три часа слушать, как оно бьётся внутри меня, перекачивая кровь по телу, которое хочет остыть. Я пью снотворное, бегаю по вечерам – делаю все, лишь бы прийти и упасть, лишь бы не слышать его. Днём обычно не до того, но сейчас слишком тихо, и теперь Вы можете убедиться – это невыносимо. Этот звук лишает меня моего единственного убежища – мира моих снов. В нём я свободен и счастлив, а моё сердце, в истерике бьющееся о рёбра, не пускает меня в него.

Я ничего не сказал в ответ, не замечая в этом никакой необходимости, поэтому молодой гость продолжил смотреть на тучи. Через некоторое время он достал одну руку из кармана и начал писать что-то на запотевшем стекле. Мне было жаль свой труд, но почему-то я не прервал его – пусть остаются разводы, завтра вытру!

Буквы, выводимые молодым человеком, быстро становились нечитаемыми, стекая каплями вниз: единственное, что я понял из двух коротких слов, которые он вывел, были буквы «TA» в начале первого, «S» в начале и «D» в конце второго. Закончив, он резко обратил на меня взгляд и, повысив голос, спросил:

– Вы боитесь умереть?

Сначала мне показалось, что он хочет меня убить; я даже успел выругать себя за то, что впустил ночью в «Феникс» незнакомого человека, поставив наши с ним жизни под угрозу, однако по спокойному лицу и расслабленной позе молодого человека я понял, что он просто задал ничего не значащий для него вопрос.

– Я не хочу говорить с Вами об этом, – сурово отрезал я, и, не услышав от него ни звука от него, решился спросить: – А Вы?

– Нет, – равнодушно ответил тот, – но это пока не пришло время.

Я не понял, что он хотел этим сказать, но решил не переспрашивать и промолчал. Спустя некоторое время гость снова повернулся ко мне:

– А чего Вы боитесь?

Я взял паузу, сходив в зал за двумя стульями: однако молодой человек отказался садиться, поэтому я, поставив свой так, чтобы хорошо было видно происходившее за окном, отнёс второй стул, а затем, вернувшись, уселся поудобнее и ответил:

– Не люблю затевать серьёзные разговоры стоя.

– В ногах правды нет, – одобрительно кивнул незнакомец.

– Итак, – я обхватил бороду и задумался, – чего я боюсь…

– Можете не говорить всего, – спокойно сказал молодой человек, – скажите, чего Вы боитесь сейчас.

Не знаю, с чего вдруг я решил довериться ему – быть может, это всё виски, а может, меня просто влекло к людям со странным, но неагрессивным поведением: так или иначе, я честно ответил:

– Потерять это место. Мой арендодатель твёрдо намерен забрать его у меня за долги, а «Феникс» – это большая часть моей жизни, моей души. Я не хочу его лишиться.

– Не стоит бояться неудач или поражения: главную битву в жизни мы уже проиграли. Родившись, мы обрекли себя на существование без ответов на вопросы, которое может закончиться в любой момент. Не стоит бояться проиграть, не стоит бояться умереть, ибо наша смерть станет нашим величайшим триумфом.

«Что-то зачастили ко мне сумасшедшие», – пронеслось у меня в голове, но вслух я ничего не произнёс, только вздохнул и сходил за стаканом воды. Когда я вернулся, молодой человек спросил меня:

– Разве нет?

– Мне кажется, нет, – я наслаждался водой и вспышками молний, красиво освещавших город, поэтому решил дать этому депрессивному юнцу отпор, – человек должен бороться с трудностями, должен преодолевать их. Выживает сильнейший, знаете ли.