Закусочная «Феникс»

Выдержав паузу, в течение которой я отнёс заказы в зал, я недоверчивым тоном спросил:

– Неужели человеку для счастья нужно так мало? Если да, то отчего все эти конфликты, страдания, поиски – раз нужно просто не задавать определённых вопросов?

Сергей рассмеялся: то ли его позабавил мой подозрительный вид, то ли он был доволен, что я задал правильный вопрос:

– На самом деле, есть ещё несколько правил, ежедневно следуя которым Вы и правда почувствуете себя счастливым, даже если периодически Вам в голову приходят всякие странные мысли. Нужно ведь всего ничего: ложиться и вставать в одно и то же время, лучше так, чтобы отбой был не позже одиннадцати вечера, а подъём не позже девяти утра; хотя бы час в день тратить на прогулку, в процессе работы не забивать голову промежуточными мыслями и не думать о деле, которым не занят непосредственно, если это не касается его планирования. Также важно не заниматься несколькими делами параллельно и регулярно есть.

Я рассмеялся:

– Всё стало ещё проще! Вам нужно написать книгу и рассказать, что счастье человеческое, оказывается, в регулярном сне и правильном питании!

Прищурившись, Сергей ответил:

– Есть разница между тем, чтобы чувствовать себя счастливым, и быть таковым de facto. Эти простые правила, по сути, держат нас в форме, благодаря им мы чувствуем себя лучше в плане физическом – а зачастую без этого счастье духовное невозможно. Весь трюк в том, чтобы заставить мозг вырабатывать эндорфин как бы искусственным путём: и, перенасытившись им, не думать о том, что человеческое понятие «счастья» по большому счёту не имеет веса в космических масштабах; оно очень субъективно, это счастье. Что это такое? Секунда, момент! Если вы, отвечая на вопрос о присутствии в вашей душе счастья, начали задумываться – вы не счастливы! Если вы начали перебирать все плюсы и минусы последней недели – Вы не знаете, что есть счастье! Счастье не складывается из событий, счастье не является при выполнении определённых условий: оно просто есть или его нет, и человек сам чувствует это, пусть и не всегда говорит. Я пью колу – и я счастлив. Я смотрю на звёздное небо – и я счастлив. Музыка, любимая работа, крышечка-магнит с Кубы – они все делают меня счастливым! И в то же время, это все настолько условно, настолько очеловечено, что мне даже смешно говорить о каком-то высшем смысле нашего счастья – это все суета внутри крошечного муравейника, и каждый сам решает, быть ли счастливым в неведении или же несчастным со знанием о незначительности счастья.

В таком несчастии есть и плюсы: человек, нашедший смысл во всём сказанном мною ранее, может свободно выбирать между жизнью, кажущейся ему правильной, и смертью без подтекста. Хочется жить, потому что жизнь нравится, или потому что есть люди или вещи, ради которых хочется жить, или просто страшно умирать – пожалуйста, живи и не забивай себе голову целями, звучащими громче и пафосней, чем просто пожить себе в удовольствие; надоело влачить жалкое существование – путей на тот свет огромное количество, плюс итог у всех людей един.

И именно смерть, возможно, и станет ключом, который приоткроет завесу космических тайн, однако я твёрдо верю, что ни одна часть системы никогда не будет наделена столь дерзким и ответственным правом: пониманием системы в целом. Возможно, мы найдём ответы, при этом обретя новые вопросы, возможно, нас ждёт тёмный экран и вечная тишина – tempus consilium dabe.

Сергей перевёл взгляд на меня:

– Меня вот смущает один момент, одинаково мешающий как сброситься с крыши, так и начать жизнь себе в удовольствие: есть ли у нас душа? Великая сила, которая, по нашему определению, и есть Бог, наделила нас ассоциативными центрами, позволяющими нам определить себя, как живое существо. Наряду – в красках я Вам этот момент опишу позднее – с животными инстинктами нами управляет что-то по рангу выше их: это сознание, вмещающее в себя йоттабайты информации, подвергающееся потрясениям, воспитанию, переосмыслению… Неужели всё это – просто развитые инстинкты, ставшие бонусом к социальной адаптированности и никак не идентифицирующие каждого отдельного человека, как особое существо? Или же есть всё-таки некое хранилище информации, с помощью памяти собирающее данные о нас и нашем окружении на протяжении нашей жизни?

А после смерти что, сервер выключается? Или же, следуя букве закона о сохранении энергии, мы, то бишь, это хранилище, принимаем новые формы существования?

– На этот вопрос, – наигранно-угрюмо фыркнув, он подпёр подбородок локтем и скорчил гримасу, – я ответа не знаю.

– Что же нам остаётся? – я ответа также не знал, поэтому решил перевести разговор в другое, более жизнеутверждающее русло – мне не хотелось начинать день понедельника с тяжёлых мыслей. – Ради чего жить людям?

Он жестом попросил добавить колы, отвернулся, пару секунд молча смотрел на окончательно проснувшийся город, нещадно опаляемый солнцем, и ответил, всё так же не глядя на меня:

– Остаётся получать удовольствие, иначе всё будет совершенно зазря. А так хоть какой-то противовес бескрайним и холодным космическим полям, раскинувшимся над нами. – Он повернулся, отхлебнул колы и, словно вспомнив ещё что-то, вскинул брови: – Ах, да, ещё один важный момент. Если уж человек решил идти до конца и позволил чуме любопытства поселиться в себе, он должен не только нести ответственность за последствия этого любопытства, но и ограждать от него своих близких.

Видя мой непонимающий взгляд, он, кивая, стал развивать мысль:

– Как бы человек ни был одинок в масштабах Вселенной, рядом с ним всегда есть некоторое количество людей, любящих его даже таким ничтожным: его семья, друзья – кто угодно, абсолютно никого не бывает, если только человек не живёт на необитаемом острове, что, с другой стороны, ставит под вопрос его право называться человеком, если уж мы отталкиваемся от понятия «социальное животное», но это неважно. Суть в том, что другим людям не следует знать, что смерть этого человека или их смерть ничего, по большому счёту, не изменит – они не хотят думать о таких вещах, и это их право! Раз они любят человека – значит, могут быть свободны от подобных мыслей. Это, естественно, ещё тяжелее – любя, знать, что любимые уйдут, и что все их воспоминания, чувства и мысли, возможно, исчезнут вместе с телом, и поэтому свою тягу к космическому, нечеловеческому, нельзя выпячивать им напоказ, словно хвалясь своей уникальностью – посмотрите, я отрицаю смысл всего сущего! Хорошо, если они махнут на Вас рукой, списав всё на преступную в Ваши года инфантильность или помешательство – а если они тоже начнут задавать вопросы? Им ведь никто не объяснит, что порою близкие – это всё, ради чего стоит жить.

Нет, такой крест нужно нести одному, тем более, то человек мыслящий по природе своей одинок, и если приучить его к этому одиночеству, доказать, что ни друзья, ни семья ему не помогут, он научится рассчитывать только на себя. Всё же надежда – ужасное чувство, оно расхолаживает, оно ослепляет, оно ведёт человека в пропасть. Мы до последнего надеемся – и это губит нас. Если бы нам с детства говорили, что надежды нет, что мир убог и мерзок, что до сути вещей нам никогда не добраться – глядишь, мы бы выросли другими.

– Вы противоречите самому себе, – воскликнул я, даже обрадованный этой несостыковкой – уж слишком складным получался рассказ человека, столь просто отвечавшего на вопросы, мучавшие сотни тысяч других людей за многие века до его рождения, – сначала Вы говорите об исключительной ценности семьи, отвергая её впоследствии.

Сергей улыбнулся так, будто предвидел эти мои слова: кто знает, сколько раз он произносил эту теорию вслух: быть может, поток сознания на деле был отрепетированным выступлением, оттого он и складен? Не знаю…

– Я не противоречу, я преувеличиваю, и это, кстати, также ни в коем случае не должны знать близкие Вам люди, так как подобного рода преувеличения нужны для того, чтобы сделать человека неуязвимым к естественным причинам, по которым те, кого он любит, уйдут. Смерть одного не должна убивать двоих; разбитое сердце не стоит пролитых слез. Если научиться жить, отстранившись от чувств, от всего прекрасного и ужасного, что в себе содержит спектр человеческих эмоций, только тогда можно говорить о каком-то понимании того, что стоит выше человека, выше человечества.

И уж конечно нельзя винить человека за то, что он не захочет жить по таким правилам, или же, начав, сорвётся. Человек, который сможет убрать эмоции, убрать привязанность, убрать природу из себя – психически нездоров. Люди от природы похотливы, прожорливы, падки на лесть и деньги. Это – нормально, и отказ от этого природного есть, безусловно, сумасшествие, пусть и героическое, славное.

Однако самое смешное – и в этом, кстати, тоже есть подтверждение моих слов об отсутствии абсолюта – то, что человек никогда не сможет уйти от этих эмоций и чувств, заложенных в его генах. Если вы увидите такого человека, знайте – он лицемер, ибо люди наделены лишь задатками мышления высшего существа, но большую часть контролирует бессознательное, природное начало. Нет, конечно, есть примеры обратного: скажем, монахи, смиряющие свои страсти – но при этом они не являются существами более высокого порядка, так как им приходится сдерживать природу глубоко внутри себя: чего уж говорить о нас, простых людях, у которых нет ощущения тяжёлого взгляда Всевышнего за спиной, а потому мы порой руководствуемся нашими мимолётными желаниями, несмотря на то, что это может повредить чему-то более важному в будущем.

Сразу видно, что для Вас семья – не пустой звук. Я знал людей, которые ненавидели своих кровных родственников, причём это были даже не психопаты, для которых чувства в принципе являются чем-то непостижимым и они не могут любить в подлинном смысле этого слова – нет, всё гораздо банальнее: в большинстве своём это были те, кто либо воспитывался только одним из родителей, либо же вырос без душевного контакта с семьёй. Такие, конечно, тянутся к сторонним людям, на подсознательном уровне тая обиду на родных. Но всё же обычно человеку свойственна эта фантастическая, ужасно природная, но вместе с тем возвышенная любовь к семье. Мы можем быть плохими людьми, можем делать ужасные вещи, при этом за семью будем готовы пожертвовать чем угодно, даже жизнью; или напротив, будучи примером для многих, пойдём на любое преступление, если оно поможет спасти близкого человека.

– Тогда почему? – я, видя ещё больше разногласия в его словах, хотел поскорее добраться до сути, но он, словно желая высказать всю теорию, подчёркивая тем самым важность её именно в полном изложении, жестом руки остановил меня:

– Люди слабы. Войны, измены, дефолты – всё это сильно ранит их, но им хватает сил справляться, а вот беда с близким человеком валит их с ног бесповоротно. Убитые горем, люди могут потерять всё, чего добились, напуганные, они могут доверять шарлатанам и сомнительным методам; люди могут позволить себе преступно не замечать надвигающейся катастрофы, переоценивая любовь к родственнику, которого нужно остановить, пускай ценой его любви. Этой же любовью могут воспользоваться те, кому тот или иной человек перешёл дорогу – нет больше такой мишени, попав в которую можно манипулировать человеком беспрекословно, не боясь неподчинения: за жизнь родных друг убьёт друга, солдат выдаст секрет врагу, а патриот предаст страну.

Есть и такие, кто не любит по-настоящему, а случись горе у другого, самовлюблённо думает о себе и жалеет себя за счёт чужих страданий, но речь не о них. Они не чувствуют боли естественной, вынося раны напоказ, чему ещё Уайлд призвал не сочувствовать, я говорю о тех скрытых шрамах, которые убивают нас потому, что мы хотим блага другому бессознательно, не из выгоды. Это не подчиняется психологическому анализу и не поддаётся логическому объяснению, семья – всё для нас, большего и не нужно.

Способ, помогающий нам сделать для близких больше, даже если мы всю жизнь посвятили им, не поддаётся привычной логике внутреннего голоса человека, во всём ставящего на первое место себя. Ему нельзя последовать на потеху самолюбию, как делают те, кто видит не горе ближнего, а значимость своего показного подвига – я говорю о чувствах, которые свойственны безэмоциональным, а значит, не испытывающим гордости за свои поступки, существам. О решении последовать ему не расскажешь – причины и условия субъективны, они выдадут Вашу слабость тем, кто захочет ею воспользоваться, в то время как его задача состоит в обратном.

Человек должен забыть чувство любви к ближнему. Я не говорю, что он обязан возненавидеть свою семью, я говорю именно о неправильной любви, делающей нас, а значит, и их, уязвимыми: мать должна перестать потакать капризам ребёнка, играющего на её чувствах – самый лёгкий из примеров, остальные можете придумать сами, если хотите. Мы должны закрыть своё сердце от взора тех, кому наша уязвимость была бы выгодна. Но самое главное – мы должны переубедить самих себя, потому что мы всё равно потеряем тех, кого любим.

В агонии страданий от бед ближнего мы забываем о своём долге перед ним и родными, страдающими не меньше нашего и нуждающимися в нашей силе. Наша боль не поможет больным исцелиться, не утешит скорбящих, не воскресит умерших: лечить, поддерживать и хоронить нужно нам, и пройти через это всё, не надломившись, предстоит тоже нам. А сделать это легче тогда, когда ты помнишь о том, что все твои близкие умрут, что порой они будут делать нам больно, раня так, как может поранить только любимый человек, от которого не ждёшь удара в спину. Жертвуя эмоциями, мы познаём любовь, стоящую выше них.

Глядя на него, я старался скрыть одновременные восхищение этой теорией и ужас, охвативший меня после устного её изложения. Заметив эту внутреннюю борьбу, Сергей пожал плечами:

– Вот так. А чтобы пожертвовать эмоциями, нужно скрыть то, что вписано в наш код, скрыть эту любовь от внешнего мира, более того, от себя самих, ибо чувства усыпляют рассудок в праздный час, но оставшись без рассудка в беде, человек, охваченный чувствами, погибнет.

– И Вы правда верите в это, – ошарашенно уточнил я.

– Правда верю, – пожал плечами Сергей.

– Точнее, я хотел спросить другое – Вы правда живёте по этому…

– Кодексу, закону? – Подмигнув, он наклонился поближе, – Как создатель этой «теории», я бы хотел, очень хотел подтверждать её на собственном примере. Но я не могу, ну не получается. Я научился обманывать дочь, запоздало реагируя на её слова, в которых мне слышится просьба или мольба о помощи – но медлю я для того, чтобы, дав волю чувствам, отойти от них и трезво взглянуть на проблему.

– Такой подход мне кажется логичным, учитывая наше… хм, несовершенство, – неуверенным шёпотом ответил ему я.

– Вы абсолютно правы, – он несильно ударил по стойке тыльной стороной ладони, словно радуясь тому, что я согласился с ним, и в честь этого выдал очередной монолог, словно подавая мне десерт к этому шведскому столу мирских истин.

– Недальновиден человек, назвавший род людской венцом творения! Судить так мог лишь тот, кого с детства берегли от пороков общества, а в зрелом возрасте, воспитанного, образованного, умного, отправили на необитаемый остров со всеми удобствами, где он, погруженный в размышления, свободный от ежедневной борьбы за выживание и осмысление, упивался мнимым величием человеческой расы.

Человек безусловно выше животного, и я не знаю, каким путём он добился этого превосходства: провидение ли, эволюция – как по мне, здесь мы опять сталкиваемся с вопросом о тысяче совпадений, рождающих закономерность; и опять не можем найти на него ответ. Человек в какой-то степени ошибочен: если животные, растения, природа, Земля не может самостоятельно вводить переменные в уравнение своего существования, то человеку дано право осознавать себя как это самое уравнение, и не просто решать его по-своему: он может отказаться от решения, может порвать лист с задачей, может, в конце концов, придумать что-то своё. Люди – мутанты, пасынки природы, черные овцы; и при этом мы превосходим всю планету именно за счёт этой дефективности.

Но все же мы живём во Вселенной, где каждое явление подчиняется определенным правилам, и поэтому отречься от природного мы не можем.

Животным не знакомо понятие одержимости, так как оно предполагает выбор между существованием без объекта одержимости и существованием в стремлении овладеть им. От этого недуга, этой ошибки, вызванной несовпадением сознания и бессознательного, их защищают инстинкты, благоразумно направляющее на желаемое, если игра стоит свеч, и блокирующие информацию о нем, если желаемое недостижимо или достижимо при огромных потерях. Одержимый же человек чаще всего не думает о последствиях, теряя на пути к этой «мечте» больше, чем получает в итоге. Одержимость есть первое доказательство несовершенства человека, ибо совершенное существо свободно от той страсти, что заставляет безрассудно терять голову в порыве мимолётной, по меркам космоса, страсти.

Важно заметить, что высшее существо не просто свободно от одержимости: оно делает сознательный выбор, отказываясь от неё, вопреки тем сомнительным плюсам, которые придумывает себе одержимый человек. Именно этот выбор вознесет это существо над природой не на полголовы, как вознеслись мы, а на тысячи километров, ибо отказ от природного в пользу космического, отказ безоговорочный, осознанный, истинен и честен, но в то же время недосягаем.

Второе доказательство заключается в инстинктах, которые, будучи базовыми для прочих живых существ, запускаются в нас раньше, чем что-либо иное. Те или иные люди могут утратить способность к автоматическому срабатыванию некоторых из них, но все же мы не можем отречься от всех. Продолжение рода, самосохранение, да что там – те самые чувства к родным, о которых мы говорили ранее, не что иное, как возведённый в степень разумности инстинкт! Инстинкт предваряет разум, запускаясь в момент принятия решения перед ним: высшему существу такая логика покажется дикостью. У него разум не просто опережает инстинкты – их у высшего существа нет в принципе, и он свободен от терзаний рассудка и природы внутри себя: рассудок главенствует, природа упразднена за ненадобностью.

Третье и последнее доказательство несовершенства ещё более простое и звучит довольно цинично: наши с высшими существами пути расходятся там, где возникают физиологические потребности. Вспомните безумие, охватывающее голову во время первого поцелуя, вспомните «Макдональдс» во время диеты, вспомните общественный туалет, который после двухчасового футбольного матча кажется не загаженной комнатушкой, а отделанными мрамором покоями – и Вы меня поймёте. Глупо было бы упрекать человека за удовлетворение этих потребностей, но именно они подтверждают то, что от природы мы не уйдём никогда. Я не удивлюсь, если высшие существа не только не знают, каково это – ощущать их: мне кажется, что они пошли дальше, отказавшись от органического облика и обретя форму энергии, не требующей ни воздуха, ни правильного давления, ни определённой температуры. Что остаётся нам, так это существовать, мечтая о такой форме жизни и при этом постоянно потакать таким потребностям бренного тела, как похоть, сон или деуринация.

Тут он встал и, характерно подпрыгивая на одном месте, прокряхтел:

– К слову, я сейчас готов признать своё несовершенство и воспользоваться своей человеческой сущностью, удовлетворив эту потребность.

Поняв, о чём речь, я, мысленно рассмеявшись над напряжённым, покрасневшим в момент лицом философа и грузчика в одном лице, крикнул ему в след:

– Вход один!

Судя по захлопнувшейся двери, он меня понял, для Вас же я поясню значение этого странного предупреждения: вообще, в «Фениксе» две туалетных комнаты, что вполне логично и естественно, вот только одну из них пришлось закрыть на ремонт, убрав таблички с согласными буквами, чтобы не смущать посетителей несоответствием буквы и пола.

Впрочем, полноценным ремонтом это назвать сложно, скорее, я просто откладывал выполнение простой, но очень хлопотной операции под названием «прочистка труб», на день, когда посетителей было бы минимальное количество и их не отпугнули меры, связанные с её проведением. Но это детали, важно то, что я даже знал примерную причину засора. Неидеальный трубопровод можно заменить, однако это дорого и долго, а вот по-умному нивелировать проблемы с ним куда проще: нужны банальные правила, при выполнении которых о его существовании будете знать только Вы. Ахиллесовой пятой моего трубопровода являлись, как ни странно, использованные презервативы, которые я периодически вылавливал из туалетов. Впрочем, подробнее об этом я расскажу тогда, когда речь зайдёт о виновниках этих происшествий.

– Слишком много колы, – вытирая руки бумажным полотенцем, сверкая широкой, в тридцать один зуб – один, в верхнем уголке рта, у него отсутствовал – улыбкой, Сергей вышел из лишённой гендерной принадлежности комнаты. – Можно счёт?

Расплатившись, он достал из правого кармана джинсов телефон и взглянул на время, после чего извлёк из нагрудного кармана пачку сигарет и закурив, победоносно помахал мне зажигалкой:

– Ну, теперь я точно опоздал.

– Я заболтал Вас? – реакция пунктуального Сергея, для которого любая работа имела особое значение, меня удивила. Он не позволял себе несерьёзности даже к «ненужным» профессиям вроде продавца-консультанта, в чём же дело?

Он махнул рукой, зажав в пальцах сигарету:

– О чем Вы, скорее, это я отвлекаю Вас от прочих клиентов, поднимая темы, которые даже глухого заставят прислушаться и даже немого спровоцируют на диалог. Если бы я хотел пойти, я бы выдвинулся ещё час назад, но есть две вещи, благодаря которым я, допив этот бокал, поеду за город и наконец искупаюсь, потому что иначе жара расплавит мои мозги окончательно: во-первых, мне предложили хорошую, мужскую работу за приличные деньги и в удобное для меня время, а во-вторых, вчера перед сном я начал размышлять об одной интересной штуке, выдуманной мною в противовес озвученной теории об отсутствии смысла, и забыл её – помнил только, что это даст мне повод не ходить на работу.

Он рассмеялся: то ли над своими словами, то ли надо мной – мне казалось, что я седею. Что дальше, сюда придёт священник и закажет «Кровавую Мэри»?

– А сейчас, – он продолжил, – в туалете, я вспомнил! Понимаете, человек не должен быть спокоен, добравшись до определённой вершины, так как однажды его захотят оттуда сбросить, причём он, расслабленный своим взлётом, не сможет оказать должного сопротивления захватчикам. Поэтому любая вершина должна быть отправной точкой к новой, недостижимой ранее высоте, любой рекорд должен быть побит, а любая теория должна периодически подвергаться оспариванию. Вот и моя подвергается, причём мной же лично – приятно находить подтверждения тому, что ты ещё не совсем выжил из ума.

Любое действие бессмысленно и одновременно имеет огромный смысл по той причине, что оно изменяет историю человечества, и совершивший его точно не узнает, что было бы, сделай он иначе. Можете не пойти на работу, можете влюбиться или прыгнуть с моста – и Вы не узнаете, что было бы, сделай Вы наоборот. Каждое Ваше действие поворачивает ось истории в разные стороны: и это очень важно, так как действия одного человека могут изменить жизни миллионов, но с другой стороны не имеет смысла, так как у Вас никогда не будет информации обо всех альтернативах развития событий, а зачастую – и о последствиях действия. Кто знает, может, Вторую Мировую начал не Гитлер, а его жена, но только потому, что однажды забыла утром почистить зубы? Я пока не особо синхронизировал эту теорию со всеми предыдущими, так как в ней жизнь человеческая в масштабах космоса всё же имеет смысл, но я работаю над этим – да вот даже сейчас!

– Вы хотите сказать, что не пошли на работу, чтобы посмотреть, к чему это приведёт? – сказать, что я опешил, значило тогда промолчать.

– Ну да, – рассмеялся он, – на сегодня ребятам из бригады гарантирован отпуск, без бригадира грузить не пускают, сейчас проверки, в документах формально не проставишь, до послезавтра минимум оформлять нового будут…

– Это очень безрассудно, я не ожидал от Вас такого, – с сочувствием, как на душевнобольного, посмотрел на него я, пытаясь при этом передать своё неодобрение этого ребячества.

– Если моя жизнь и поступки ничего не значат, это безрассудство ничего не изменит, – он потушил сигарету, одним глотком допил колу и направился к выходу, – если же нет, то кто знает, может, я предотвратил что-то ужасное. «Пристегнись, наверно, крепче»…

Мумий Тролль пошёл по второму кругу – значит, пришла пора менять плейлист.

Как Вы уже, наверное, поняли, основная часть событий, о которых я хотел бы рассказать Вам, произошла уже после этого визита, но окончательно утверждать, что Сергей стал их катализатором, я не могу – как и не могу не упомянуть его. Мне до сих пор неясно, что же является главной причиной сложных испытаний, выпавших на долю «Феникса» в те дни – невыход Сергея на работу, понедельник, выпавший на начало месяца, или же это был естественный, неподвластный нашему влиянию ход событий? Оставляю решение за Вами – а пока что давайте перейдём к настоящему началу истории.