Жизнь с переводом

Резкий шум из коридора на миг отвлек наше внимание, в проеме двери показался знакомый силуэт сидячего человека. Это был Федор. Подпрыгивая на коляске, которую сзади за ручки поддерживала его мама, он спустился по лестнице в зал. Начало репетиции пришлось отложить. Мы обрадовались, окружили его. Виктор Андреевич тоже подошел и поздоровался. Мама Федора понравилась ему с первого взгляда, он тут же позабыл о ребятах на сцене, ожидавших начала первого акта. Поздоровался и представился:

– Виктор.

– Лена.

– Какое красивое имя, – ответил он, расплывшись в улыбке.

– Мне так еще никто не говорил.

– Как Федор? – спросил он, попеременно глядя то на Федора, то на его мать.

– Спасибо, все хорошо.

– А мы тут ставим спектакль. Хотите посмотреть?

– С удовольствием.

– Тогда присядьте, – Виктор Андреевич повелительно указал на стул в зрительском ряду.

– Ну, все, ребята, начинаем! – Виктор Андреевич хлопнул в ладоши.

– А давайте Федору тоже дадим какую-нибудь роль, – вдруг предложил Ролан.

– Да, дайте ему роль, – поддержали другие ребята.

– Дайте, дайте роль! – закричали даже те, которые не были задействованы в постановке, но из любопытства приходили на репетиции.

Гомон нарастал.

– Хорошо, – громко скомандовал Виктор Андреевич. – Сейчас подыщем.

Все столпились у подножия сцены, кроме Павла, который в одиночестве терпеливо ждал начала репетиции на самой сцене.

– А давайте ему отдадим роль короля, – предложил Равиль.

– Да, давайте! – закричали ребята.

– Но у нас уже есть король, – неуверенно возражал учитель труда.

– Зато у Федора есть трон, – сказал Ролан.

– Хм, точно, у него есть трон, – озадаченно произнес Виктор Андреевич и посмотрел на Павла, а затем на Федора, но последней инстанцией, от которой он ждал негласного одобрения, была мать Федора. Но она неожиданно возразила:

– Не надо у мальчишки отбирать роль, у вас есть король.

С ее стороны это было очень благородно, но класс взревел – теперь они видели в роли Лира только Федора. Он был лидером и антиподом Павла, а самое главное – он обладал личным атрибутом власти: троном-креслом. Лучшего короля для себя мы не могли представить. Дети любят реальность, а не сказку.

– Хорошо, – ответил Виктор Андреевич. – Павел, – обратился он к низложенному королю, – если ты уступишь, то проявишь благородство.

– А если нет? – тихо спросил Павел.

– Ну, тогда… – было видно, что Виктору Андреевичу еще не приходилось сталкиваться с самым тяжелым выбором в жизни – выбором между детьми.

– Я не отдам, это моя роль, это я – король… – жестко ответил Павел, которого всегда характеризовала целеустремленность и неуступчивость.

– Так не пойдет! – скомандовал учитель. – На правах режиссера-постановщика я лишаю тебя роли.

Звучало жестоко, но никто об этом не задумался; одноклассники, возможно, настолько недолюбливали Павла за его эгоизм, что посчитали это лишение достойной для него карой. Он выбежал из зала со слезами на глазах. Виктор Андреевич пошел за ним. Только мать Федора засокрушалась:

– Обидели ни за что мальчика, так нельзя… – Она укоризненно посмотрела на Федора.

Кроме него ее никто не услышал. Прошло примерно десять минут, Виктор Андреевич вместе с Павлом вернулся в зал. Павел с опухшими глазами присел на крайний стул в последнем ряду. Учитель труда поднялся на сцену.

– Дети, чуточку внимания, – голос его немного дрогнул. – Павел уступает роль короля Лира Федору… – В ответ послышалось одобрительное улюлюканье. – Поблагодарите его, – добавил Виктор Андреевич и сам захлопал в ладоши. Все поддержали его.

– Жмот стал человеком! – воскликнул Бес. Так прозвали Павла за его эгоизм и жадность. Он не давал списывать уроки и никому никогда по учебе не помогал.

– Так, тихо, – вновь звонким голосом обратился Виктор Андреевич. – Павел получит роль графа Кента.

– Что еще за Кент? – тут же спросил Ролан.

– Это благородный персонаж, он любил короля, и до последнего оставался преданным ему.

– Это не о нем, – возразил Ролан.

– Точно не о нем, этот – жопа! – завопил Бес.

– Вам разве мало того, что Павел проявил благородство? – уточнил Виктор Андреевич.

Все замолкли.

– Ну, все на сцену.

Целый час мы репетировали спектакль, у нас оставалась до премьеры целая неделя, чтобы успеть выучить слова и сгладить все шероховатости. А их была уйма. Самый большой объем труда предстояло проделать Федору, он, в отличие от нас, пока не выучил ни одного слова из своей роли. Но с первой же сцены вжился в роль, слова читал по книге, но мимика лица четко выражала настроение нашего короля. Завидев его насупившиеся брови, мы просили о милости и пощаде, задранный подбородок значил для нас, его придворных, что надо замолкнуть, ухмылка означала пренебрежение…

А его шут всегда стоял за королем и за ручки умело катал кресло по маленькой сцене. Мне нравилась моя роль, король без меня – никто и ничто. Виктор Андреевич назвал меня «серым кардиналом» королевского двора. Мне понравилось это выражение, хотя толком я не знал, что оно значит.

– Ладно, на сегодня все, – Виктор Андреевич завершил репетицию, – в следующий раз соберёмся через два дня, а там уж и спектакль.

Он подошел к матери Федора и что-то шепнул ей на ухо, та, смутившись, улыбнулась ему в ответ. Так они и ворковали, пока в актовый зал не залетела Эльза Петровна. Она негодующе посмотрела на мать Федора, потом тот же взгляд остановился на Викторе Андреевиче. Учитель труда не замечал ее, все его внимание было приковано к новой знакомой. Он продолжал что-то тихо говорить ей, а та стояла и слушала, продолжая слегка улыбаться. Для меня это было первым примером в жизни – как мужчина теряет голову при виде привлекательной женщины.

– Виктор Андреевич, – выговорила Эльза Петровна.

Он ее не слышал.

– Виктор Андреевич, – злобно повторила она.

Опять без ответа.

– Виктор Андреевич! – почти яростно закричала учитель пения.

– А, а, что? – Виктор Андреевич посмотрел по сторонам. – Это вы мне? – обратился он к Эльзе Петровне.

– Пусть ваши ученики уберут за собой, – возмущаясь, выговорила Эльза Петровна.

– И что же надо убрать за собой? – недоумевая, вопросил Виктор Андреевич.

– Пусть сложат стулья в один ряд, не актовый зал, а колхоз…

– Артур, Ролан, Сергей и все остальные, сложите стулья, а то Эльзе Петровне негде сидеть, – с улыбкой на лице сказал нам преподаватель.

Шутка в адрес Эльзы Петровны разозлила ее еще больше. Гнев нарастал, даже мы, покорные ученики, чувствовали, что еще немного – и она взорвется. Как только Федор вместе с мамой покинул класс, она напустилась с гневной тирадой на нашего любимого учителя.

– Я стояла и ждала, пока вы не договоритесь с этой, с этой… шлюхой! – завопила она.

Виктор Андреевич опешил. Он оглядел оставшихся учеников – нас оставалось трое: Ролан, Сергей и я; потом, убедившись, что больше никого рядом нет, язвительно выговорил:

– Ревнуете?!

– Я? Вас? К ней?! Отчего?! Оттого, что от вас каждый день тащит перегаром?

В ответ Виктор Андреевич только самодовольно улыбался.

– Вы же алкаш и никудышный преподаватель! – кричала неугомонная Эльза Петровна. – А эта шлюха тоже хороша, с вами лясы точит! Нет, чтоб сыном заняться, ведь сын тоже никудышный, загнал в гроб Надежду Васильевну, эту, эту…

– Ребята, – по-свойски обратился к нам Виктор Андреевич, – пойдем отсюда…

Мы с гордыми лицами покинули зал.

– Нет, он меня еще и не слышит! – пуще прежнего взбесилась Эльза Петровна. – Я вот все завучу расскажу…

– О чем?! – Виктор Андреевич обернулся. Мы стояли за его спиной, но смогли уловить неловкое движение Эльзы Петровны – та попыталась в истерике запустить в Виктора Андреевича тряпкой. Тряпка слетела с рук.

– О том, что ты алкаш и приводишь сюда шлюх!

– Быть шлюхой – тоже надо иметь талант, и я теперь убедился, что куда больший, чем уметь преподавать детям музыку. До свидания! – Он захлопнул дверь.

В первый раз в жизни мы попрощались с преподавателем за руку. Каждому из нас Виктор Андреевич пожал руку. Это был незабываемый жест, он сделал нас своими сообщниками.

– Забудьте все, что произошло сегодня, Эльза Петровна несчастная, одинокая женщина… Это будет нашей тайной. Хорошо? – обратился он к нам.

Мы все дружно закивали.

Почему Эльза Петровна так неадекватно повела себя, было выше нашего понимания. Ей всегда доставалось от Таисии Венгеровны, вот и на этот раз ее лишили – в качестве взыскания – статуса постановщика школьного спектакля. Но дело не в постановке, этой общественной нагрузки чурались все без исключения преподаватели. Кому хочется после занятий оставаться лишних два часа для работы с «балбесами», как нас всегда окликала в порыве ненависти Эльза Петровна? Никому, да еще и на общественных началах.

Эльзу Петровну всегда карали за любую провинность. В школьном коллективе она имела негласный статус «козла отпущения». Но более недисциплинированного преподавателя, чем Виктор Андреевич, в школе было не найти. Он опаздывал на уроки в утренние часы, часто отпускал учеников раньше времени. Ходили даже слухи, что учеников старших классов он отправляет в магазин за водкой или пивом. Но все ему сходило с рук по причине его обаяния. Его все любили. Ученики – за то, что он всегда говорил с ними на одном языке, коллеги – за его безотказность в трудную минуту, женщины всегда чувствовали в нем мужчину, и им нравился его легкий житейский пофигизм. Да к тому же он был кадровым военным в отставке, дослужился до подполковника инженерных войск.

У него росла дочь, которая жила с матерью – с его бывшей женой. Они жили в другом городе, а он жил с пожилой мамой. Не сказать, что он был запойным, но выпить любил и от застолья не отказывался никогда. После нескольких подобных «соглашений» подряд он прогуливал работу. Но ему все прощали, он пользовался покровительством самого влиятельного человека в школе – Таисии Венгеровны, которая гарантировала ему иммунитет. Она частенько одна или с несколькими приближенными учителями захаживала после уроков в кабинет труда. Там они накрывали небольшую «поляну», а Виктор Андреевич всех веселил, говорить он мог сколько угодно и как угодно. Зачастую он и нам во время уроков рассказывал истории про службу в армии. Все они пестрели романтикой и одновременно жуткими реалиями солдатской жизни. После таких рассказов у меня появились первые сомнения на счет будущей службы в армии в качестве срочника.

Получалось, что за одни и те же грехи Виктора Андреевича почти всегда миловали, а Эльзу Петровну наказывали не только рублем, но и часто на педсовете прилюдно унижали за недостойное учителя поведение.

Вечером перед сном я спросил у отца что такое «перегар», – такого вопроса он не ожидал. Немного подумав, он сказал, что «это то, с чем иногда приходиться сталкиваться почти каждый день». Отец знал, о чем говорит, ведь он работал строителем. Я задал второй вопрос, на который я тоже хотел получить ответ, но более конкретный.

– Пап, а что значит «серый кардинал»?

– Этот тот, кто мутит воду, – ответил отец и добавил: – Тот, кто всегда переигрывает ситуацию в свою пользу, ну, скажем так, интригует, распускает слухи…

Я немного растерялся из-за ответа, но все же решил задать еще один уточняющий вопрос:

– Пап, зачем тогда наш учитель назвал меня серым кардиналом? Я же не распускаю слухи…

– Нет, ты самый честный мальчик, которого я знаю…

– Но тогда почему?

– Ну, наверное, он посчитал тебя самым умным…

– Умным?

– Да, ведь серый кардинал – это тот человек, который всегда дает правильные советы людям. Спи давай! – Отец накрыл меня одеялом и вышел из комнаты.

Мне понравилось его определение, я был горд, что мне досталось роль шута – серого кардинала. Но и «мутить воду» звучало завлекающе, волнительно и одновременно зловеще.

Глава девятая

Спектакль, который мы репетировали чуть больше недели, и который продлился не более пятнадцати минут, мы показали перед всей школой. На премьеру пришли ученики всех классов и весь педагогический коллектив. В первый раз в жизни мы поняли, что такое успех, и как приятно получать овации. Виктор Андреевич после финальной сцены вышел на сцену. Он поблагодарил всех ребят, отдельно он попросил поприветствовать Федора. Все встали и долго хлопали в ладоши. Они хлопали королю.

После представления, как обычно, я проводил Федора до дома. И, как всегда, задержался. Мы резались в игры, как вдруг позвонили в дверь.

– Кто это? Мама? – спросил я у Федора.

– Нет, у нее есть ключи.

Федор укатил к двери, открыл ее. В квартиру вошел Виктор Андреевич, я очень удивился, завидев физиономию нашего преподавателя. В руке у него был торт. Он поздоровался со мной и поинтересовался у Федора, когда придет его мама. По реакции Федора я понял, что он тут не в первый раз. Мало того, Виктор Андреевич без приглашения разул ботинки, надел какие-то тапочки и ушел в гостиную. Федор, как ни в чем не бывало, вернулся к компьютеру. Но, посмотрев на мое недоуменное лицо, он все же выговорил:

– Не парься, он пришел к маме.

Я кивнул, и мы продолжали свое путешествие по виртуальному миру, где нет места взрослым. Через полчаса мы вернулись в реальность – пришла мама Федора. Она пригласила нас к столу на чай с тортом Виктора Андреевича. Мы съели по кусочку и вновь закрылись в спальне Федора, где нас ждало побоище в одной из самых увлекательных игр того времени из серии Quake.

Через два часа бескомпромиссных сражений мы с Федором решили немного сыграть в шахматы. В эту игру меня научил играть отец, а я, в свою очередь, научил Федора и даже подарил ему деревянные шахматы. Я всегда его обыгрывал, но нельзя сказать, что я был наделен талантом шахматиста, просто я освоил один урок: в шахматах главное – внимательность, этого достаточно, чтобы одержать победу над таким же шахматистом, как и я сам. Тактика моя была очень проста: вырубить большинство фигур и уже потом поставить мат. Мы расставили фигуры, сделали несколько ходов, и тут Федор огорошил меня. Он поставил мне мат в несколько ходов.

– Где ты так научился? – спросил я.

– Виктор Андреевич научил. Это детский мат.

Мне расхотелось играть в шахматы, но и Федор сегодня не испытывал особой тяги к интеллектуальной игре. Было видно, что он временами напрягался, замирал, прислушиваясь к еле улавливаемому разговору за стеной. Тревога застывала на его лице, когда за стеной надолго опускалась глухая тишина, ни голоса, ни звука, как будто Виктор Андреевич и мать Федора испарились, исчезли в никуда. Но затем голоса вновь оживали, и Федор в такт им начинал шевелиться, говорить, проявлять ко мне мнимый интерес. После очередного затишья он выехал из спальни, толкнул дверь кухни, но она не открылась. Он заорал во всю глотку, такого свирепого голоса я еще не слышал. Несколько раз ударил коляской о дверь. Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Ты что, сдурел?! – заорала на него мать. Никогда бы не подумал, что эта миловидная женщина может так повысить голос. Последние чувства к ней у меня окончательно улетучились.

– Мне надо в туалет.

– Иди сам, без меня, я уже десять лет за тобой убираю. Передохнуть невозможно, с утра и до вечера ты у меня…

У Федора навернулись слезы, он развернул коляску и въехал обратно в комнату.

– Ненавижу его! – закричал он вслед матери, когда та захлопнула дверь кухни.

А мне захотелось домой, и я быстро ушел.

Глава десятая

Мы многого не знали о Федоре. Наверное, я был единственный, кто знал его лучше других, но это не означало, что я был хорошо осведомлен о самой жизни Федора. Представление о его судьбе, трудностях, минутах счастья мне приходилось собирать по крупицам, как мозаику. Не удивительно, но полное осознание того, что он инвалид, неполноценный человек, в мою голову пришло в последнюю очередь, когда я уже стал зрелым человеком, мужчиной, обременённым заботами о других.

Федор ничем не отличался от всех нас, когда появился на этот свет однажды в полночь. Он был улыбчив, понапрасну не плакал, как любой ребенок был неусидчив. В четыре года он умудрился незаметно залезть на дерево в парке и просидел на нем целый час. Его мать за это время в полной истерике оббегала весь парк, даже успела вызвать наряд милиции, но еще до их приезда Федор спустился на землю. Все это время он наблюдал за тревожными поисками своей матери с дерева. Так он играл.

В том же году, когда он с мамой Леной еще жил в коммунальной квартире, мальчик пробрался в чужую соседскую комнату и почти до смерти напугал хозяйку – пожилую женщину, с устрашающим криком вылетев на нее из гардероба. Для соседской старухи его выходка чуть не закончилась инфарктом. Таких случаев за пять лет жизни набралось бесчисленное множество.

Но как только ему исполнилось пять лет, с ним случилось непредвиденное. Мать ушла в магазин, оставив его одного. Как всегда, наполненный неуемной энергией, он забрался на книжный шкаф, который простирался до потолка и весь был забит запыленными книгами. Шкаф качнулся, не выдержал и упал на пол. Бесчисленный ворох тяжелых книг, оставшихся от деда – отца Елены – обрушился на малыша, а следом и сам шкаф, накрывший книжную гору. И если бы не зловредная соседка-старушка, которую он вечно пугал, то он так и остался бы лежать под тяжестью книжных знаний.

Соседка прибежала на шум падения шкафа, – позже она удивлялась, что вообще смогла услышать грохот в соседней комнате, ведь к своим семидесяти пяти годам растеряла весь слух. «Прозрение, данное свыше», – объясняла она спустя время. Старуха не растерялась, тут же сообразила, что Федор лежит под грудой книг и тяжелых стеллажей. Несмотря на возраст, она смогла расчистить путь к нему. Он лежал без сознания, из носа и ушей шла кровь, но ребенок дышал. Приехала «скорая». Затем – полгода в больнице, а сначала около двух месяцев в реанимации, на грани жизни и смерти. Однако Федор выжил, несмотря на то, что его позвоночник в поясничной области пришлось собирать по кускам.

Федор четко помнил, как пришел в себя, когда прошел спинальный шок, зашевелил руками. Он открыл глаза, увидел свои ноги, торчащие из-под одеяла на другом конце кровати, но не смог ими пошевелить. Он давал ногам сигнал, напрягался, но они не слушались, ощущение было, что их просто нет. Не его ноги, чужие – кто-то еще лежит под его одеялом. Вердикт врачей был неутешителен: ходить он не будет никогда. И как итог – инвалидность. На научном языке его диагноз звучал следующим образом: «параплегия нижних конечностей». Но это было еще не все. Врачи обнаружили на месте повреждения позвоночника опухоль. Анализ показал злокачественный характер опухоли. Врачи диагностировали рак костной ткани позвоночника – остеосаркому. Закончив лечение в одной больнице, Федора срочно перекинули в онкологический центр. Там сделали еще одну хирургическую операцию – удалили опухоль. Она оказалась не столь критичной, так как не успела пустить метастазы. Злосчастная травма, перевернувшая жизнь, по воле судьбы стала причиной спасения ребенка. Врачи в один голос твердили, что еще бы полгода – и опухоль поглотила бы весь организм, и они бы уже ничем не смогли помочь пятилетнему малышу. Перипетия судьбы Федора многих удивила, но только не его самого.

Настала другая жизнь, отличная от той, до злосчастного случая. Поначалу он часто задавал один и тот же вопрос своей матери: «Я не как все?». На что она отвечала: «Нет, просто ты избран». Дальше он спрашивать боялся. А позже у него из памяти совсем выветрилось, что он когда-то ходил. Или забыл намеренно, бесповоротно. Смирился… но разве ребенок может смириться со своей судьбой? Никогда. Он взрослел, и в нем росло понимание его положения.

Как только Федор научился читать, он перерыл все энциклопедии, ища всю информацию о своей травме. Мать тоже не сдавалась, она писала во все инстанции – от социальных служб до медицинских учреждений. Она хотела того же, что и он – «чудо-операции», после которой он встанет и пойдет на своих ногах. И первым делом отнесет до ближайшей помойки коллекцию инвалидных колясок, как ненужный хлам. Но все врачи только бессильно разводили руками. Что-то предпринимать бесполезно и поздно, мышцы ног атрофировались навсегда.

И с этим ему предстояло жить, как и его матери – Елене. В этой семье все были героями – и он, и его мама. Каждый день она собирала его в школу. Мыла, одевала, кормила, отвозила в школу, забирала обратно, выводила на прогулку… И так каждый день, без выходных, при том, что она успевала работать. Деньги нужны были очень. Больше половины бюджета уходило на медикаменты, перевязочный материал, на врачей, на специальное питание…

Глава одиннадцатая

Федор проснулся, крикнул, но мать не ответила. Он крикнул еще раз. Но в ответ – опять тишина, словно во всей Вселенной, ограниченной четырьмя стенами, он один. Он уже не пугался. Приподнял тело, присел, уперся руками о стоящее рядом кресло, забрался в него. Поехал, открыл дверь комнаты, выехал в прихожую. Завидев знакомые мужские ботинки в прихожей, он не решился постучать в спальню матери. Вернулся в свою комнату и тихо ждал. Послышался топот, шепот, скрипнула дверь, защелкнулся замок. Опять тишина. В комнату вошла мама.

– Он ушел? – спросил Федор.

Она промолчала, взяла за рукоятки инвалидную коляску и повезла в направлении ванны.

– Значит, по труду у меня будет пятерка.

– Не ерничай, – строго отрезала мать.

Она сняла его с коляски, перенесла на пол, на которую успела постелить клеенку. Надела на руки резиновые перчатки.

– Тужься… еще… сильней…

– Не могу…

– Отдохни, не торопись, я пока соберусь на работу, – она вышла из ванны.

Федор лежал на клеенке боком; каждое утро они с мамой проделывали одну и ту же процедуру. Сходить «по большому» для Федора было самой неприятной проблемой. Кишечник с каждым годом после травмы работал все хуже и хуже, его перистальтика ослабевала, и освободиться от каловых масс без посторонней помощи делалось невозможным.

Через десять минут мать вновь вошла, на этот раз все получилось. Она подняла его и положила в ванну. С каждым днем ей, хрупкой женщине, все трудней удавалось перемещать Федора по квартире, перекладывать его из коляски на кровать, с кровати на коляску, перемещать по ванне.

– Еще два года, и я уже не смогу поднимать тебя, – пыхтя, выговорила мать.

– Надеюсь, что не доживу, – без намека на иронию отвечал Федор.

– Дурак, только попробуй! Глупостей не говори, – злилась мать.

– Ты меня отвезешь сегодня в школу к ребятам? – Федор каждое утро задавал этот вопрос.

– Нет, сегодня не успею, мне пора на работу, я и так каждый день опаздываю, меня так уволят скоро.

– Тебя не уволят.

– Сегодня – нет. Завтра может быть.

Федор дулся, хотя, если мать решила, то так тому и быть. Он редко перечил ей, только в минуты, когда сильно скучал по ней.

– А учителя хоть придут сегодня, а то их два дня уже не видно?

– Кстати, надо позвонить в школу.

Учителей из школы приходилось силком затаскивать к Федору. Только покойная Надежда Васильевна честно исполняла свой долг. Но ее нет, а новая учительница по математике не особо посещала его, хотя по телефону из школы через день кормила «завтраками». Жаловаться на них тоже не имело смысла. Идти на конфликт с учителем всегда стоило оценки. Занизить или натянуть нужную оценку, оставить на второй год за неуспеваемость – все это во власти учителя. Учитель всегда прав.

Но в учителях Федор особо не нуждался. Хотя Федор и дня не прожил бы без посторонней помощи, в нем была чрезмерно развита самостоятельность. Он делал уроки без принуждения. Открывал учебник, решал задачи, если кое-что не получалось, все равно не сдавался, и в конце концов находил верное решение. Он справлялся с любым предметом в одиночку – с историей, с русским языком, с английским…

За уроками он убивал время. Но перед тем как сесть за них, он каждое утро, особенно зимой, подъезжал к окну и наблюдал за людьми, бегущими на работу. Но, в отличие от многих других, он в эти минуты не был преисполнен чувства защищенности, наоборот, Федор представлял, что именно он, вопреки снежной буре, на своих ногах смелой поступью шагает по хрустящему снегу. Вот он пришел в школу, разделся в гардеробной, поднялся наверх, на второй этаж, встретил ребят, набегался по коридору, вспотел. Прозвенел звонок на первый урок…

Глава двенадцатая

Виктор Андреевич закрутил роман с мамой Федора, – из учеников школы, не считая Федора, я был единственным, кто знал об этом факте. Я никому об этом не сказал, да и особо меня это не занимало. Хотя один раз у меня возник порыв, когда моя мама устроила очередные посиделки с коллегами, среди которых как обычно значилась Эльза Петровна. Так вот она, после очередной рюмки, громко, на всю квартиру рассказала легенду – якобы мать Федора занимается проституцией. Клиенты – обеспеченные люди города. Все возражали, но Эльза Петровна проявляла непреклонность и повторяла: «Тогда откуда у нее деньги на компьютеры для школы?».