Поцелуй негодяя

Спустя короткое время из-за плотно прикрытой двери стали доноситься звуки шагов, недовольное бурчание подростка и командный голос его матери, шум воды в ванной и туалете – постояльцы осваивали предоставленное им пространство и тем самым привносили толику умиротворения в душу своего благотворителя. Ситуация принимала обыденный оборот, оставляя в прошлом отпечаток чрезвычайности и непонятности. Воронцов засел за компьютер и до поздней ночи шерстил Интернет – не ради удовольствия, а для денег.

3

Проснулся он по обыкновению днем и, лежа в разложенном кресле-кровати, некоторое время напряженно прислушивался. То-то получится номер, если постояльцы уже исчезли, прихватив с собой часть хозяйского имущества. Издали донесся звон и дребезжание упавшей крышки от кастрюли – видимо, новое статус-кво все же сохраняется. Воронцов встал, потянулся, зевнул, крякнул и с заспанным лицом отправился проведать свою кухню. Там его с некоторым смущением встретила Вера Ивановна, в его фартуке, возле его плиты.

– С добрым утром, Сергей Михайлович. Простите, я у вас тут расхозяйничалась.

– Добрый день. Ничего страшного, не переходить же вам вместе со мной на ночной образ жизни. А какие возможности вы тут изыскали?

– Гречку у вас нашла, кашу сварила. Будете?

Разговор завязался сам собой: о том, где что лежит, где что купить, как что лучше хранить и о прочих вещах, которые интересуют только людей, занятых обеспечением физической возможности жить для тех, кто подобными приземленными темами не интересуется. Воронцов умылся, поел, и приспело время для разговора.

– Сергей Михайлович, – с некоторым смущением начала Вера Ивановна, – я позвонила мужу насчет вещей, но он не желает со мной разговаривать.

– То есть?

– Трубку бросает.

– Что значит «бросает трубку»? Это ведь ваши вещи?

– Да, наши.

– Ваши и мужа?

– Да нет же, мои и сына. Мы с ними приехали.

– И зачем же вашему мужу понадобились женские и детские вещи?

– Да не нужны они ему. Так просто, в позу встал.

– Он чего-то от вас требует?

– Да нет, ничего. Просто общаться не желает.

– Дикая ситуация. Извините, не хочу влезать в ваши дела, но ваш избранник ведет себя весьма странно. Милицию, что ли, нужно привлекать?

– Да нет, – испугалась Вера Ивановна, – зачем милицию? Я думаю, он успокоится через какое-то время. Просто мне неудобно вас дальше стеснять. Потерпите еще денек-другой?

– Пожалуйста, оставайтесь. Ничего страшного. И все равно – никогда не мог понять, каким образом люди умудряются соединять судьбы с неописуемыми подлецами.

– Не надо, вы его совсем не знаете.

– Зато достаточно знаю о нем. Хотите сказать, он правильно сделал, выгнав вас на улицу посреди ночи в чужом городе?

– Нет. Но все равно, со стороны трудно судить. У нас с ним столько всего разного было.

– Все-таки вы гнете к тому, что сами виноваты.

Воронцов никогда и нигде не выступал с какими-либо заявлениями по женскому вопросу, феминизмом не интересовался и не делил женщин на категории. Бизнес-леди в собственном «лексусе» и уборщица в магазине представляли для него одно и то же: женщину с присущими только ей заморочками. Разумеется, хозяйка дорогого авто представляла больший интерес с материальной точки зрения, но одновременно давала и больше шансов на позорное поражение. Ходок имел определенные способности, но шансов на успех с птицами высокого полета никогда не имел. Воронцов не видел разных женских характеров, он видел во всех один и тот же характер с одними и теми же чертами, только в разных случаях разные особенности выпячивались или затирались, в зависимости от воспитания и прочих жизненных обстоятельств. Нынешняя нестандартная гостья вроде бы проявляла признаки врожденной жертвенности, но ночлег себе и отпрыску она все же обеспечила, без денег и в первую же ночь.

– Я не говорю, что сама во всем виновата. Только знаете, когда семья рушится, совсем невиновных среди супругов не бывает.

– Послушайте, Вера Ивановна, – начал было Воронцов.

– Извините, Сергей Михайлович, называйте меня по имени, пожалуйста. А то можно подумать, будто вы с какой старушкой разговариваете.

– Пожалуйста, мне не трудно. Давайте тогда просто на «ты», я пока тоже в старики не вышел.

– Хорошо. И мне не трудно. Вы что-то говорили?

– Так мы перешли или не перешли?

– Ой! Так… ты что-то говорил?

– Да, пытался. Вот о чем. Может, не стоит добиваться милостей у природы?

– Ты о чем?

– Сколько еще времени ты будешь звонить мужу, а он будет бросать трубку? Что за комедия положений? Я думаю, стоит к нему наведаться лично.

– Стоять под дверью два часа?

– Почему под дверью, не сидит же он в квартире круглые сутки. Чем он занимается?

– Магазин где-то держит. Но я не знаю адреса.

– Хорошо, а во сколько он вечером домой возвращается?

– Не знаю. А зачем тебе?

– Собственно, это не мне, а тебе. Под лежачий камень вода не течет. Надо ему жизнь испортить, чтобы изволил снизойти.

– А как портят жизнь? Позвонить в милицию и сообщить о бомбе у него под прилавком?

– Это незаконно. А вот закатить шумный скандал на улице перед домом, на глазах у соседей – вариант. Престижный у него домик?

– Да нет, – пожала плечами Вера. – Обыкновенный блочный дом, советский еще.

– Ладно, а квартира-то его собственная?

– Говорит, купил.

– В кредит?

– Не знаю.

– Давно купил?

– Около года назад.

– А магазин когда себе завел?

– Года два.

– Значит, квартиру купил в кредит. Если наркотиками не торгует. Не торгует ведь?

– Откуда я знаю, чем он торгует? Какая мне разница?

– Очень существенная – тебе ведь половина причитается.

– Половина чего?

– Всего. Если вы расписаны, то бизнес и квартира – совместно нажитое имущество. При отсутствии брачного договора делятся в случае развода пополам. Так вы расписаны? А то женщины любят называть мужьями кого ни попадя.

– Расписаны, – обиделась Вера. – Но это ничего не значит. Не собираюсь я с ним за имущество тягаться.

– А за сына?

– Сын не его, даже не усыновленный.

– А кто же его отец?

– Как я тебе объясню? Ты его не знаешь.

– А о ком мы сейчас говорим?

– О моем нынешнем муже. Тебе очень интересно копаться в моей жизни?

– Честно говоря, да. Она выглядит крайне хитросплетенной, а любые ухищрения меня привлекают. Врожденная тяга к непознанному. Можно вопрос?

– Многовато вопросов.

– Я не о прошлых жизнях, а о нынешней. Почему ты меня не боишься?

– Хочешь сказать, другие женщины тебя избегают?

– Нет. Скорее, наоборот. Но до сих пор ни одна из них не являлась ко мне домой после нескольких минут знакомства.

В течение разговора Вера стояла у плиты и вертела в руках деревянную лопатку для тефлоновых сковородок. Услышав последнюю фразу Воронцова, она напряженно замерла и уставила на него застывший взгляд:

– Считаешь меня проституткой?

Негодяй отрицательно покачал головой:

– Ни в малейшей степени. Я совсем о другом: исходя исключительно из моей внешности и нескольких слов, достойных любого маньяка, ты поверила в мою бесконечную порядочность. Мне теперь интересно, в каких чертах моей незаурядной личности столь явно просвечивает хорошее воспитание? По-моему, оно вовсе не просвечивает, но ты ведь усмотрела что-то.

– Понятия не имею, – холодно заявила Вера, вновь принявшись за упражнения с лопаткой. – Словами объяснить не смогу.

– Женская интуиция?

– Если хочешь, да.

– Или просто другого выхода не оставалось?

– Может быть.

– А если бы у меня дома обнаружилась компания полупьяных похотливых мужланов?

– Компания похотливых мужланов вряд ли стала бы расставлять ловушку на тетку с вокзала. Я думаю, в Москве есть много более приятных возможностей сексуального удовлетворения.

– Наверное, но все они платные.

– Слушай, хватит корчить из себя уголовника. К чему все эти вопросы? Какой ответ тебе нужен, зачем? Что ты хочешь мне доказать? Что я безответственная дура? Рискую собственным сыном без всякой необходимости? Так я тебе не жена, и сын не твой, какая тебе разница?

Вера перешла на крик, Воронцов ошалело замолчал. Потом неловко спросил:

– Кстати, где он?

– Телевизор смотрит, а что?

– Да так, думаю, чем бы его развлечь. По-моему, он у тебя не домосед.

– Не домосед. Но здесь у него компании нет. Тоже я виновата, скажешь?

– Да ничего я не скажу, что ты заводишься! Только все равно нужно твои дальнейшие планы обдумать.

– Я думаю, думаю! И ничего не придумывается. Я ведь дура непроходимая.

– Слушай, давай без истерики. Я просто хочу прояснить ситуацию, без всякой задней мысли. В Челябинске у тебя есть жилье?

– Нет.

– А вообще где-нибудь на этом свете есть?

– Нет.

– Так не бывает. Регистрация у тебя в паспорте стоит?

– Не стоит. Из моей квартиры муж сделал свой московский бизнес, доволен? Еще одно доказательство моей дурости.

– Заложил под кредит и не вернул?

– Вот именно.

– Он хоть пытался этот кредит выплатить, или просто тебя использовал?

– Откуда я знаю, он здесь был, а я в Челябинске.

– Квартира была приватизированная?

– Да.

– На твое имя?

– Да.

– Еще до этого замечательного мужа?

– Да.

– Тогда он не мог ее заложить. Он записал тебя поручителем?

– Какая разница?

– Возможно, никакой. Я не юрист, но похоже, что магазин – вовсе не его, а твой. Нужно это только доказать.

– Да, всего-навсего нанять адвоката. Когда жить не на что. Ты такой умный, просто слов нет.

Воронцов замолчал, осмысливая полученную информацию.

– Скажи, а ты вообще намерена воевать с мужем, или готова все простить, если он тебя примет? Вообще, что у вас там произошло?

– Ничего особенного не произошло. Просто у него другая женщина, вот и все.

– И он велел тебе убираться?

– Можно и так сказать.

– Так, снова возникает туман. А как еще можно сказать? Он вас выгнал или ты сама ушла?

Вера тоскливо смотрела в окно на вершины деревьев во дворе.

– Ну какая тебе разница? Зачем ты копаешься в моей жизни? Удовольствие, что ли, получаешь?

– Я думал, женщины любят плакаться в жилетку.

– В какой-нибудь книжке прочел?

– Нет, жизненный опыт. Возможно, я пока не заслужил права занять должность твоего штатного слушателя, но и на роль постороннего уже не гожусь.

– Намекаешь, что мы с Петькой от тебя зависим?

– Странная у тебя тяга к огрублению простых вещей. Хорошо, сама скажи: я посторонний? Совсем никакого отношения к вам не имею?

Вера по-прежнему молча смотрела в окно. Потом повернулась к Воронцову:

– Странный вы народ – мужики. На все-то вы имеете право. Если перед вами женщина. А если перед вами другой мужик, на голову выше и на полметра шире в плечах – ваши права сразу съеживаются и вы рады их ему уступить по первому требованию.

– Понятное дело – против лома нет приема, если нет другого лома. Ты от темы все же не уклоняйся: муж вас с сыном выгнал, или ты сама ушла?

– Я увидела в квартире женское белье и возмутилась, а он велел мне заткнуться. Вот и скажи, сама я или не сама?

– А ваши вещи он почему не отдает? Чего хочет-то? Чтобы ты пришла и осталась?

– Мне все равно, чего он хочет. Я к нему не вернусь.

– Понятно. И каков же план действий?

– Не знаю. Нам уйти?

– Вечно ты все наизнанку выворачиваешь. Согласись, ведь нужно придумать какой-то план? Ты сюда рванула сразу из своей квартиры, как только банк ее забрал? Кстати, при наличии несовершеннолетнего ребенка они не имели права.

– Вечно ты о правах! Имели или не имели, а вот выгнали. Только я свою квартиру сдавала, а сама снимала комнату.

– Работала?

– Работала, в музыкальной школе.

– В музыкальной школе? Не вдохновляет. Зарплаты даже на комнату не хватало?

– Может, и хватило бы, только хозяин стал приставать.

– И ты сорвалась к любимому мужу?

– По-твоему, следовало снять другую комнату?

– Видимо, все не так просто.

– Очень даже сложно. Комнату нужно искать неизвестно сколько дней с неопределенным результатом, а деньги уже почти кончились. Вот и поехали.

– А под каким предлогом он вообще один в Москву уехал, да еще с твоими деньгами?

– Ясно, под каким. Мол, пока обоснуется да угнездится, лучше без семьи. Всякое ведь может случиться, руки лучше иметь свободными.

– Это уж точно. Похоже, он себе не только руки освободил.

– Слушай, ты хоть когда-нибудь был женат?

– К счастью, нет.

– Почему же «к счастью»?

– Потому что не испытываю ни малейшего желания отвечать за чью-то жизнь. Видимо, муж из меня никакой.

– А ты и рад!

– В общем, да. Живу в мире с самим собой. Появись здесь жена, я бы, наверно, руки на себя наложил. Не представляю, как это люди семьями живут?

– А ты сам из детдома?

– Нет, почему. У меня родители живы-здоровы.

– Куда же ты их дел?

– Никуда я их не девал! Как бабушка умерла, они уехали к ней в однокомнатную, а эту поручили моим заботам. Житейского опыта набираться в преддверии женитьбы.

– Набрался опыта?

– Набираюсь потихоньку. Правда, перспектива свадьбы все равно не прорисовывается.

– Почему?

– Говорю же – страшно подумать. В сорок лет жизнь наново перекраивать – чур меня!

– Значит, родители напрасно внуков ждут?

– Напрасно. Если бы, скажем, можно было одну внучку им из воздуха сделать – я бы не отказался. Но с женщиной связываться – на фиг мне головная боль? Она ведь первым делом захочет мебель поменять и ремонт сделать.

– И правильно сделает. У тебя квартира хорошая, а обстановка ужасная.

– И ты туда же. Нормальная обстановка.

– Ужасная. Словно пришла в гости к строгой бабушке, которая носит пенсне и бьет линейкой по спине, чтобы я не сутулилась.

– Но к бабушке ведь пришла. Плохо разве?

– Не плохо. Тоскливо как-то, уйти поскорей хочется. У тебя квартира не для людей, а для истории.

– Тебя послушать – так здесь жить невозможно. А я здесь всю жизнь перекантовываюсь, и очень хорошо себя чувствую.

– А на фортепьяно играешь?

– Немного. Но учился не в музыкальной школе – бабушка учила, потом мама. Но я не получал удовольствия, а они не слишком напирали.

– Можешь сейчас что-нибудь сыграть?

– Зачем тебе? Ты что преподавала в своей музыкалке?

– Фортепьяно.

– И тебе не надоели ученические упражнения?

– Я люблю учить музыке. Мне даже гаммы нравятся, хотя я слушала их много лет ежедневно. В них есть какая-то загадка. Сказка о гадком утенке, только сразу не поймешь, превратится он в лебедя или так и останется обыкновенным взрослым уродцем. Дети ведь такие разные, так непохоже друг на друга проходят гаммы, которые всем кажутся образцом одинаковости. Смысл искусства наиболее виден в ученическом исполнении. Если умения еще нет, а искусство уже существует, само собой приходит убеждение, что музыка переживет людей и останется на пустой планете памятником человеческой душе.

– Нерукотворным.

– Так ты сыграешь?

– Прямо сейчас?

– Какая-то проблема?

– Странный у нас диалог – из одних вопросов.

– Скажи «да» или «нет», и диалог станет обыденным.

– Твой Петька там телевизор смотрит.

– Ничего, переживет.

– Я до сих пор не могу забыть его истерику тогда, утром. Ты не боишься снова его довести?

– Нет, тогда у него просто случился нервный срыв. В общем он мальчик спокойный. Не пытайся сменить тему.

– Зачем тебе понадобилось мое исполнительское искусство?

– Терпеть не могу людей, которые держат дома фортепьяно для мебели.

– Я на нем играю, когда стих находит. Правда, ничего нового давно не разучивал. Я ведь не гений, на лету мелодии не подхватываю.

– Я не требую от тебя мирового уровня. Мне просто интересно: умеешь или не умеешь?

– Если не умею – я сноб, жлоб, мещанин и вообще редиска?

– Нет, просто человек, живущий по привычке.

Воронцов с детства не играл на публике, а в те тяжкие времена его принуждали старшие, чем навсегда отбили охоту к музицированию на потребу гостям дома. Он не столько боялся проявить бездарность, сколько испытывал неприятный привкус насилия над собственной волей и стремился поскорее прекратить экзекуцию. Наилучшим способом добиться желаемого ему показалась капитуляция. Он решительно встал, резко отодвинув табуретку, отправился в гостиную, разминая по пути пальцы рук, и уселся за пианино. Петька с дивана лениво смотрел на Воронцова и вошедшую вслед за ним Веру, не постигая их замысла. Затем недоучка в меру скромного таланта сыграл несколько тактов из Шопена и повернулся к своей мучительнице:

– Для мебели у меня пианино?

– Нет.

– Достоин я его иметь?

– Разрешаю. Тебе важно мое мнение?

– Сама же все начала. Я бы и не вспомнил об этой штуке.

– Я-то начала, но почему тебе понадобилось довести до конца?

Воронцов раздраженно встал:

– Всегда так с вашей сестрой. Можно наизнанку вывернуться, исполняя вашу волю, и все равно выставите идиотом. Видимо, в целях демонстрации психологического превосходства.

– А я думаю, дело не в нашей сестре, а в вашем брате. Вы все жутко закомплексованы в отношениях с женщинами. Вечно стремитесь доказать превосходство над соперниками, даже когда их вовсе не имеется.

– Ладно, спасибо за внимание. – Воронцов собрался к себе в кабинет, но вдруг замер посреди комнаты. – Елки, в магазин ведь нужно. У нас там еще остались припасы?

– Есть немного, но пополнить пора. Далеко у вас магазин?

– Рукой подать. До рынка добираться надо, поэтому я там редко бываю.

– Может, я схожу? И Петьку с собой в возьму для переноски тяжестей, а ты работай.

Воронцов замялся в нерешительности:

– А это удобно? Гостей вроде за продуктами не посылают.

– Если они явились по приглашению на несколько часов. А мы тебе свалились, как снег на голову. Все равно, я лучше знаю, что мне понадобится для готовки.

Ночевавшие у холостяка женщины и прежде, случалось, готовили завтрак, но они проводили ночь в его постели и воспринимались им как свои. Вера пребывала в квартире на необычных основаниях, своей все же не являлась, хотя чужой он ее действительно не считал. Никогда не имевший сестры, Воронцов переживал новый опыт – сожительство с молодой женщиной на правах товарищества. Незнакомая территория на каждом шагу ставила перед ним трудные вопросы, и он старательно морщил лоб, пытаясь их решать быстро и без излишнего варварства. Вчерашняя уличная незнакомка постепенно принимала на себя обязанности домработницы, а ее работодатель судорожно и непоследовательно пытался сформулировать для себя собственную роль в заданных обстоятельствах. Дальнейшие перспективы тонули в тумане, но заниматься покупками не хотелось, и Воронцов уступил без сопротивления. Дал Вере деньги, объяснил дорогу до любимого магазина, снабдил сумками и выпроводил постояльцев из квартиры со смутным чувством облегчения. Все-таки ситуация постепенно прояснялась.

Воронцов засел за комп и принялся прочесывать Инет, совершенно забыв о своих бытовых обязанностях на несколько часов, пока в дверь не позвонили. Только теперь он осознал, что жильцы отсутствовали слишком долго для визита в угловой продмаг. Вера в сопровождении молчаливого Петьки ввалилась в прихожую, оба оказались до отказа нагружены пухлыми сумками, издающими разнообразные пищевые запахи.

– Вы где были? – поинтересовался Воронцов, заранее ожидая новых неожиданностей.

Оказалось, мама с сыном провели полномасштабную рекогносцировку местности, объехали несколько рынков и отоварились большим спектром продуктов, обладающих оптимальным соотношением цены и качества. Хозяин квартиры подумал, что прежде закупался разом на целую компанию только в преддверии холостяцких вечеринок, обеспечение же бесперебойным питанием женщины и подростка в его задачах никогда не значилось. В сумках обнаружились лук, капуста, редиска, помидоры, картофель и многое другое, прежде не занимавшее Воронцова в подобных количествах. Разгрузке он помогал неуверенно, временами задумываясь о превратностях своей жизни.

Вечером позвонил Мишка с предложением оттянуться в каком-нибудь кабаке, и Воронцов радостно согласился, ощутив вдруг свою квартиру не самым удобным местом на свете.

4

– Кто у тебя поселился? – не поверил своим ушам Мишка.

– Женщина с сыном. Мерзкий такой подросток, правда, пока тихий. Орал он только на улице.

– Откуда они взялись?

– Встретил на улице. Муж ее выставил, без денег и без вещей. Она, к тому же, из Челябинска, но и там у нее угла нет.

– Ну ты даешь! – восхитился приятель решимости Воронцова. – Холостой, холостой, и вдруг бац – сразу целая семья! Оставил их одних?

– Нет, часового приставил. Идиотские вопросы задаешь. Их ведь здесь нет, значит оставил.

– И уверен, что они у тебя мебель не вынесут?

– Ты очень мрачно смотришь на жизнь, тебе говорили раньше?

– Я смотрю на нее реалистично. До последнего времени ты сам поступал так же.

Приятели сидели в ночном клубе и потягивали коньяк в ожидании стриптиза. Мишка с его лысиной, интеллигентскими очками и выпяченным пузом считал Воронцова счастливчиком, поскольку тот сумел не жениться. Много раз женатик пытал бывалого холостяка, пытаясь понять, в какой момент биографии сам допустил роковой промах, но до сих пор не добился успеха. Состояние перманентного брака заставляло его непрерывно размышлять о свободе и независимости кого бы то ни было от чего бы то ни было, поэтому терпели его только в своей компании. Третий ее участник жил под кличкой, как профессиональный революционер. Приятели величали его Концерном, поскольку, единственный из всех, он впал в частное предпринимательство – владел на паях автомойкой. Теперь Концерн слушал рассказ Воронцова о радикальном повороте в его личной жизни и не произносил ни слова, задумавшись о чем-то высоком.

В помещении царила полутьма, стоял гул приглушенных голосов, официанты сновали по залу, и жизнь казалась такой же, как вчера и во все предыдущие дни.

– Даже если они не вынесут твою мебель, как только вернешься, сразу же выгони их к чертовой матери, – из дружеских побуждений наставлял Мишка Воронцова. – Этим бабам дай палец – они руку оттяпают. Почему ты должен решать ее проблемы?

– В общем, не должен. Но и мерзавцем не хочется выглядеть.

– При чем здесь мерзавец? Она тебе родственница или хотя бы знакомая?

– Теперь знакомая.

– Ну разумеется, уже захомутала дурака. Она уже сама тебе призналась, что двух мужиков за цугундер взяла, а сколько их там было на самом деле? Хочешь стать следующим в очереди? Дождешься, что она в конце концов потребует себе долю в твоей квартире.

– С какого удивления? И вообще, она меня не трогала, я сам к ней пристал со своими благими намерениями.

– Ну конечно, сам! Они это умеют – не заметишь, как сам ей свою голову поднесешь на подносе.

– Блин, Мишка, ты совсем с дубу упал. Какая еще голова на подносе? Ты недавно Библию прочел?

– Да не читал я ее вовсе. Я тебя просто предупреждаю. Ты ведь с бабами общаешься время от времени, а я уже давно по уши погряз, круглые сутки упражняюсь в гендерной психологии. Точно тебе говорю: они ничего просто так не делают, у них всегда есть цель. И к тебе она затесалась с целью.

– Разумеется, с целью. Переночевать. Если бы я прошел мимо них молча, ее сейчас в моей квартире не было бы.

– Но ты не промолчал. А она прекрасно знает: если мужик не смог спокойно пройти мимо незнакомой ревущей бабы, из него можно веревки вить.

– Ты ее в глаза никогда не видел, а судишь.

– Да на фиг мне ее видеть, я всю их сучью породу наизусть знаю!

– И как только твоя жена до сих пор о твою голову скалку не изломала.

– Потому и не изломала. Я ведь ее насквозь вижу и все резкие движения предупреждаю.

– А сам почему от нее не уходишь?

– Не могу. Природа не позволяет.

– Хочешь каждый день ее видеть и каждую ночь возлежать с ней в постели?

– Хочу. Поэтому тебе и советую остерегаться. У них ведь так – самую славную милую лапочку пригреешь, а потом понимаешь, что пропал. Когда уже поздно спасаться.

– Зачем же спасаться от милой лапочки?

– Затем, что у них всегда в запасе имеются железные когти, и рано или поздно тебя возьмут за горло.

– Видимо, ты имеешь в виду совсем другое место.

– Пожалуй.

Воронцов поднял рюмку с коньяком над головой:

– Почти весь срок своей брачной жизни ты уговариваешь меня никогда не жениться, но сам так и не развелся. Может, прокомментируешь как-нибудь?

– Что тут комментировать? Не могу уйти, и все. Можно подумать, сам не понимаешь.

– Очень хорошо понимаю, поэтому и смеюсь над твоими поучениями. Бабы созданы для нас, а мы – для них. Сермяжная истина, доступная самому ограниченному уму.