Поцелуй негодяя

– Хватит ерунду молоть, – обиженно отвечал обеим Мишка и отворачивался к стене, глядел на обои и думал о своей природе еще долго после того, как начинало доноситься из-за спины тихое и удовлетворенное женское дыхание.

Старший из его сыновей гордился своей взрослостью и солидно готовился к поступлению в школу, старательно вызубривая буквы алфавита и снисходительно осаживая младшего, когда тот по наивности пытался соблазнить его игрой.

– Не видишь, я занят, – говорил он, вдохновленный родительским примером.

– Ну пойде-е-ем, – тянул его за рукав младший, а потом, отчаявшись, уходил к себе в угол молча играть в машинки, маленький и несерьезный в суровом взрослом мире.

Мишка смотрел на них, вспоминал себя и восхищался мудрости создателя, сумевшего сделать жизнь замкнутым кругом неутолимых радостей. Лишенный потомков, он жил в квартире Воронцова подобно своему младшему отпрыску: молча сидел в углу и думал о превратностях судьбы, ставящей человека лицом к лицу с самим собой.

– Никогда не мог понять, – обратился к нему однажды Воронцов в отсутствие женщин, – как люди женятся?

– Очень просто, – недоуменно ответил Мишка и даже чуть отстранился от спрашивающего простака. – Ты же не вчера родился.

– Формальности я понимаю, – успокоил его бывалый холостяк. – Ты мне объясни внутренний механизм.

– Какой еще механизм? С каких пор тебя на глупые вопросы потянуло?

– Почему же глупые? Ты не ругайся, а объясни. Я вот давно с женщинами якшаюсь, и ни на одной ни разу не захотел жениться. Какая кнопка у тебя сработала, когда ты сунул шею в ярмо?

– Какое еще ярмо? Причем здесь шея и ярмо? Нельзя же всю жизнь бабочкой порхать. Надо и взрослеть когда-нибудь – лучше рано, чем поздно.

– То есть, просто женился ради женитьбы, чтобы холостым не остаться? И что значит – лучше рано? Ты завидуешь бедолаге, которого Лена захомутала?

– Завидовать – плохое слово. Я их обоих понимаю.

– А я отлично понимаю его, а вот ее – никак. Может, ты сможешь объяснить, зачем он ей понадобился?

– Ты бы предпочел всю оставшуюся жизнь встречаться с ней по утрам и вечерам на кухне, никак не продвигаясь вперед?

– Куда вперед?

– Навстречу друг другу.

– Куда навстречу? По-твоему, она имела ко мне интерес?

– Разумеется. Странно с твоей стороны задавать вопросы старшеклассника.

– Почему старшеклассника? Зачем она от меня пряталась?

– Видимо, рассчитывала дождаться от тебя проявления чувств.

– Каких еще чувств? Мы с ней переспали через несколько часов после знакомства.

– Вот именно. Мог бы обратить на нее больше внимания.

– Почему вдруг я?

– Кто же еще? Я женат.

– Какое там женат! Тебе уже недолго осталось.

– Не каркай. В любом случае, женщины не воспринимают меня свободным. А тебя за пять километров видно.

– И зачем же я, по-твоему, понадобился Лене?

– Ты что, маленький?

– Нет, я о другом. Чего такого привлекательного она во мне разглядела?

– Откуда я знаю? Думаю, она и сама не имеет ни малейшего представления.

– Хочешь сказать, выбор делается по указке свыше?

– Это называется велением чувств.

Мишка поправил очки с видом оскорбленного достоинства и демонстративно не смотрел на Воронцова, будто бы разглядев где-то выше и левее головы собеседника нечто интересное и требующее немедленного пристального внимания. В глубине души он действительно завидовал беззаботному приятелю вообще и его безответственной личной жизни в частности.

С некоторых пор необходимость непременно хранить верность жене стала угнетать сознание начинающего семьянина и отравлять восприятие мира во всех его живописных красках. Тем не менее, расставание с супругой в его планы не входило, он только глупо надеялся как-нибудь наладить отношения с ней, не отказываясь от приятных экспериментов на стороне. Задумываясь время от времени над своими неосуществимыми планами, Мишка волей-неволей перед самим собой признавал очевидное, но острое желание сохранить статус-кво навечно заставляло его производить редкие вялые телодвижения в защиту себя перед лицом обозленного женского эго. Однажды, пытаясь в очередной раз спасти безвозвратно потерянное, Мишка встретился с женой в скромном ресторанчике и за бокалом вина принялся втолковывать ей прописные истины о безусловной ценности детей для семьи и необходимости для детей иметь обоих родителей.

– Родителей? – холодно переспросила обманутая жена, нервно постукивая вилкой по скатерти. – Это ты-то родитель?

– Разумеется, – осторожно подтвердил очевидное Мишка и замер, ожидая от своей визави неприятных открытий из их общего семейного прошлого.

– Ты не родитель. Ты бы предпочел обойтись без наших пацанов – они ведь тебя сковывают. Смотришь все время на своего Воронцова, который всю жизнь болтается, как цветок в проруби, и завидуешь. Для тебя забота о них – в тягость.

– Нет, с чего ты взяла?

– Видела много раз. Если когда и сидел с больным ребенком, то мысленно проклиная несчастную судьбу и мечтая поскорее дорваться до футбола по телевизору.

– Как ты можешь знать?

– Я ведь все видела. Думаешь, твои страдания нельзя заметить со стороны? И не мечтай. Ты у меня весь, как на ладони. Но я думала – ладно, мужик есть мужик, много с него не возьмешь. Деньги приносит, не пьет, в постели не отлынивает, иногда даже может пожертвовать телевизором ради детей, пусть и скрепя сердце. Вроде старается не превратиться в полного подонка, понимает разницу между достойным и неприличным. И потом ты вдруг устраиваешь свое эротическое шоу, да еще и ждешь от меня понимания! Ты совсем больной?

Мишка ожидал от жены некоторого охлаждения эмоций после своего разоблачения и теперь чуть смутился, попав в вихрь прежнего буйства.

– Впал в свальный грех и думает, будто искупает им прошлые подвиги! Нет, вы посмотрите на него! – кричала жена, смутив бедолагу почти до слез.

– Какой еще свальный грех, что ты несешь? – попробовал он возразить, быстро теряя надежду на улаживание жизненных неурядиц посредством легковесного с ними обращения.

– Смотрите на него, дурачком прикидывается! Ты за кого меня держишь, скажи?

– За кого, за кого! За жену, за кого же еще!

– За жену? Ну давай, расскажи теперь, как думаешь обо мне, когда спишь со своими потаскушками!

– Я сейчас сплю с подушкой, – робко объяснил Мишка, не всегда в разговорах с супругой бывший столь же честен.

– Ну конечно, с подушкой! Попеременно с Воронцовым. Или как вы там устраиваетесь – вчетвером одновременно?

– Ты с ума сошла?

– Разумеется, с ума сошла я. А ты просто на старости лет решил попробовать шведскую семью. Может, вы и мальчишку там в компанию приглашаете?

В ресторанной полутьме фигуры людей зашевелились активнее прежнего, в тусклом свете возникали обращенные к спорящим заинтересованные и раздраженные физиономии. Официант подбежал мелкими шажками, лавируя среди столиков и выговорил вполголоса с отточенно корректной интонацией:

– Господа, вы беспокоите наших гостей.

Мишка поднял на него взгляд – бессмысленный, поскольку думал об очень отвлеченных проблемах и совершенно забыл об окружающих его жизненных реалиях.

– Видишь, ты даже посторонним людям надоел! – надрывно крикнула обездоленная жена, на которую официант как раз и смотрел с особой пристальностью. Человек, призванный обслуживать, обязан хранить душевное спокойствие в самых отчаянных публичных положениях, но в данном случае он, заморозив на лице фальшиво доброжелательную полуулыбку, принялся в мыслях формулировать текст обращения за помощью к охраннику. Тот не любил вмешиваться в сложную ткань общественных отношений и не раз сурово карал официантов, посмевших обеспокоить его без достаточных оснований. Молча сидел часами в тесной каморке вблизи парадного входа и читал бесконечные газеты с объемными спортивными разделами, либо полностью спорту посвященные.

– Пожалуйста, потише, – настойчиво и без улыбки сказал официант, чуть наклонившись над столиком скандальных посетителей.

– Послушайте, что вы к нам пристали? – сорвался на невиновном Мишка, желавший поскорее перевернуть новую скучную страницу своей незадавшейся жизни. – Найдите какого-нибудь алкоголика и призывайте его к порядку. В конце концов, мы просто разговариваем!

– Простите, но вы разговариваете слишком громко, – повысил голос официант, игнорируя собственное участие в зреющем нарушении порядка и спокойствия.

– Вы тоже, – отрезал Мишка и спрятал лицо в ладонях, стараясь восстановить в памяти тихое и комфортное статус-кво всего лишь нескольких недель давности. Он тогда наслаждался мужским счастьем, пил его огромными глотками, утром, вечером и ночью. Жена смешно гладила его по голове и часто говорила о детях, как рассказывают о путешествиях в амазонской сельве – захлебываясь от ужаса и восторга разом. Сильфида смеялась и шлепала его по заднице, добиваясь внимания и желая знать наперед все его больные похотью измышления – она искренне считала Мишку сексуальным животным. Жене подобное сравнение в голову никогда не приходило, поскольку она почти всегда видела рядом с мужем детей – не плод чресл, но дарованное свыше чудо. Не канонизировать же его за отцовство!

– Простите, но я буду вынужден принять решительные меры, – сухо отрезал официант и удалился, внутренне кипятясь и матерясь, внешне бледный и решительный.

– Твои бредовые измышления сейчас совершенно не к месту, – продолжил Мишка свистящим шепотом. – Ты сама насочиняла мне новых преступлений и теперь хочешь за них наказать, так нельзя.

– Что я насочиняла, что? Станешь мне рассказывать, как вы там все вместе живете, в мире, благородстве и согласии?

– Неужели так трудно поверить? Ты ведь знаешь Воронцова и меня, откуда вдруг такие фантазии?

– Вот именно, я вас обоих очень хорошо знаю! Очень хорошо! Один всю жизнь прыгает из постели в постель, другой о том же всю жизнь мечтал. Добился наконец своего?

– Прекрати, я ни в чем не виноват.

– Ни в чем?

– То есть, в шведской семье я не виноват. И не только я. Вообще, нет никакой шведской семьи.

– Твое бессмысленное бормотание меня совершенно не интересует. Не вздумай являться домой и предъявлять права на детей – я тебя в суде похороню, косточек не соберешь. Мерзавец. Извращенец. Тебя вообще родительских прав лишат.

– Послушай, зачем ты так готова поверить в самое худшее? Не только для меня, но и для тебя, кстати.

– Для меня? Не вижу для себя ничего страшного в твоей нимфомании. Наоборот, все очень легко и просто объясняется – с такой болезнью тебя бы не только я, ни одна другая отдельно взятая женщина не удовлетворила бы.

– Ты все ненужно огрубляешь.

– Очень даже нужно. Я понимаю, тебе хочется заботы и терпимости – от меня. Я от тебя ничего подобного никогда не видела, хоть ты и числился мне родным мужем. Теперь проваливай на все четыре стороны и никогда больше не напоминай о своем существовании – ни мне, ни детям.

Жена стремительно вскочила, словно при виде змеи, с грохотом отодвинув стул и покачнув стол. Вино выплеснулось из наполненных до краев рюмок на скатерть и расплылось темными пятнами.

К супругам из сумерек приближался метрдотель, несущий на сосредоточенном лице застывшее выражение решимости. Он остановился, заметив изменение композиции и понадеявшись на разрешение конфликтной ситуации без дополнительного участия сотрудников ресторана.

– Знаешь, чем ты разозлил меня больше всего? – спросила вдруг жена.

– Не знаю, – буркнул Мишка, нехотя ковыряя вилкой в своей тарелке.

– Ну так знай: безразличием. Тебе плевать на меня, на сыновей, ты не стоял перед нашим подъездом сутки напролет, не просил прощения, не звонил по телефону – просто переехал к приятелю и увлекся там повальным сексом.

– У меня вообще секса не было, с того самого дня.

– Ах, бедненький! Может, забежать с тобой коротенько в какой-нибудь здешний чулан? Хватит прибедняться!

– Я не занимался сексом, а думал. Днем и ночью.

– О том, с кем бы еще переспать?

– Нет, о том как объяснить. Тебе и себе самому. Главным образом, себе.

– Что объяснить?

– Ты сама прекрасно понимаешь.

– А вот не понимаю, я ведь глупая!

– Зачем я увлекся…

– Ах, ты увлекся! Как интересно!

– Послушай, не кричи. Нас выставят отсюда раньше, чем я успею сказать.

– Тогда говори быстрее. Что ты тянешь кота за хвост?

– В общем… кажется, я додумался наконец…

– Давай-давай, что замолчал?

– Наверное, все дело в платье.

– В каком платье?

– Помнишь, год назад ты купила платье, которое мне сразу не понравилось, еще в магазине?

– Ты ненормальный? Из-за этого дурацкого платья ты мне изменил?

– Не из-за платья. Как раз из-за безразличия, которое ты мне здесь шила.

– Из-за безразличия? Потому что я купила платье, которое мне понравилось?

– Ты все упрощаешь. Вот она, например, никогда не покупала себе вещей, если я высказывался против.

– Ах, она? Какая умничка! Возможно, она – твоя рабыня, но меня уволь, пожалуйста. Уж платье я себе как-нибудь сама выберу.

– Даже если твоим подружкам оно не понравится?

– Оставь моих подружек в покое! Я ухожу. Никогда не прощу тебе этого разговора.

Бросившая мужа жена стремительно развернулась, и направилась к выходу из зала, громко цокая каблучками по полу. Метрдотель и два официанта проводили ее умиротворенными взглядами, а Мишка неподвижно сидел на своем месте, угрюмо глядя в тарелку. Он думал о себе и о сыновьях, но жена и ее многочисленные родственники в его мыслях отсутствовали, словно вовсе никогда не существовали.

27

Мишка ушел из коммуны на следующий день, ничего не объяснив компаньонам. Пока он собирал свои немногочисленные вещи, Воронцов бубнил вопросы, остававшиеся без ответа. Уже у дверей, с рюкзаком на плече, Мишка повернулся к приятелю:

– Я к родителям перееду. Помнишь, где они живут?

– Помню. А зачем ты переезжаешь?

– Так получилось. Может, не все еще потеряно.

– А если останешься здесь, все потеряется окончательно?

– Похоже на то. Ты не хочешь, чтобы я уезжал?

– Не хочу.

– Почему? И вообще, зачем мне жить именно у тебя? Сколько можно спать на полу?

– Почему на полу? Лена ушла, раскладушка снова твоя.

– Раскладушка меня тоже не устраивает. Постоянства в ней нет.

– Ищешь в мебели постоянства?

– В том-то и дело, раскладушка – не мебель. Пока, Воронцов. Увидимся еще.

Мишка окинул свое временное жилище прощальным взором и вышел в дверь, словно исчез навсегда из жизни приятеля, хоть и пообещал обратное. Воронцов долго ходил по комнатам в разные стороны без всякой видимой цели, погружая себя в новую реальность, пока не остановился перед Верой посреди прихожей.

– Как странно все получается, – сказала она, не глядя ему в глаза.

– Что странно?

– Как будто все для нас кем-то подстроено. Тебе так не кажется?

– Не знаю, – раздраженно буркнул Воронцов, которому нравилось уходящее теперь многолюдье. – Мне кажется, на кухне что-то горит.

– Котлеты, – равнодушно констатировала домохозяйка, и поспешила к месту зреющей катастрофы.

Воронцов осмысливал случившееся едва ли не целую неделю. Почти не садился за компьютер, только почту изредка проверял. В основном сидел в своем универсальном кресле с закинутой назад головой, смотрел в потолок и думал. В остальное время читал все, что попадалось под руку и слушал музыку. В основном – Шопена.

В его голове сами собой сооружались некие логические конструкции, о которых он никому не рассказывал, поскольку боялся испортить свой образ. Почему именно этим летом в его полупустой квартире собрались отовсюду изгнанные люди, и почему они не задержались здесь надолго? Почему Вера с Петькой пришли первыми, но до сих пор не ушли? Зависит в этой истории хоть что-нибудь от него, или события текут по заранее условленному руслу, повинуясь чьей-то незримой и неосязаемой воле? Почему он встретил Веру на улице и почему не прошел мимо, хотя до сих пор не мог объяснить сам себе причину внезапно сделанного им предложения? Мысли толкались в голове, мешали друг другу и лишали Воронцова покоя, заставляя не спать порой ночи напролет. Иногда на него словно обрушивалась холодная волна, он трясся от мерзкого озноба и объяснял случившееся злым роком. Простых совпадений не могло случиться так много, в одном месте, с одним человеком. В конце концов, к нему в кабинет тихо вошла Вера и встала в смиренной позе прямо перед его креслом.

– Не работаешь? – просто спросила она.

– Нет, думаю, – буркнул Воронцов.

– О чем?

– О всяком.

– Надеюсь, не о нас с тобой?

– Почему надеешься?

– Потому что невооруженным взглядом видно: мысли тебя угнетают.

– Почему угнетают? – встревоженно шевельнулся Воронцов и впервые перевел взгляд с потолка на собеседницу. – Так… Серьезные просто мысли, взрослые.

– Даже так? Поди ж ты! Взрослые… Поздравляю тебя.

– С чем поздравляешь?

– Ну как же! Взрослые мысли в голову пришли и никак уходить не ходят.

– Ты надо мной смеешься?

– Почему? Подшучиваю просто. Нельзя иметь настолько болезненное самолюбие.

– Обыкновенное у меня самолюбие, вовсе не болезненное. Все не любят становиться объектом насмешек.

– Хорошо, хорошо, обыкновенное. У меня к тебе есть вопрос, взрослый человек. Ответишь?

– Конечно, отвечу.

– Точно?

– Точно. Насколько смогу. Я ведь не знаю, о чем ты хочешь спросишь. Может, я не смогу ответить точно.

– Может, и не сможешь. А может, ты об этом и думаешь все последние дни. Глядишь, что-нибудь и надумал .

– Ладно, спрашивай уже.

– Спрашиваю: почему ты тогда остановился, на улице? Почему мимо не прошел? Почему впустил к себе незнакомых людей?

– По-моему, твои вопросы припоздали.

– А по-моему, в самый раз. Ты не увиливай, обещал ответить.

– Обещал, но сам не знаю ответов.

– Как это – не знаешь?

– Вот так, не знаю, и все тут. Ткнуло что-то под ложечку, и остановился. На улице ведь никого больше не было. Если бы кругом стояла толпа, я бы на вас и не посмотрел – чего только не случается на улице. На все оглядываться – голова отвинтится.

– Значит, во всем утро виновато?

– Почему виновато? Я – не пострадавший, ты – не преступница. Утро можно только поблагодарить.

– Ты хочешь остаться с нами? – быстро спросила Вера, и в конце фразы ее голос чуть дрогнул.

– Хочу, – выдавил Воронцов после коротенькой, но многозначительной паузы.

– Чтобы все осталось так же, как сейчас, только мы с тобой переедем в спальню, а Петьку выселим в гостиную?

– Нет, зачем, – протянул Воронцов после гораздо более длинной и значительной паузы. – Лучше по-взрослому.

Вера уселась на подлокотник кресла и низко склонилась над его обитателем, заглянув в растерянные глаза:

– Хочешь лишить невинности свой паспорт?

– Д-да, – неубедительно мотнул головой Воронцов.

– Язык твоего тела сейчас тебе же и противоречит.

– С чего ты взяла?

– Вижу. Я ведь не слепая. Ты не тяготись тем поцелуем – он для меня ничего не значит.

– Ничего? – потерянно проговорил Воронцов.

– Абсолютно. По-взрослому, так по-взрослому. Подумаешь, поцелуй! Вот с Леной у тебя все получилось по-взрослому.

– Опять смеешься?

– Да нет, говорю очевидные вещи. Не станешь же ты утверждать, что у вас с ней случилась только детская шалость?

– Почему не стану?

– Потому что я жду от тебя солидности. Ты ведь не считаешь близость пустяковым приключением?

Воронцов пристально вглядывался в невозмутимое лицо Веры и никак не мог обнаружить в нем признаки шутливого настроя.

– По-всякому случается, – нерешительно ответил он, смущенно отводя взгляд. – И она здесь со мной согласна, раз приехала ко мне домой в первый же вечер.

– И ты, конечно, обрадовался?

– Конечно. А кто бы на моем месте расстроился? Лена – особа занятная.

– Занятная, говоришь?

– Занятная. И вообще, привлекательная.

– Почему же ты ее бросил?

– Я ее не бросал.

– Как это? Ты не забыл, я ведь тоже здесь живу и все вижу.

– Говорю же, не бросал. Бросить можно только то, что подобрал.

– А ты никогда не обращал на нее ни малейшего внимания, – ехидно сложила губки бантиком Вера.

– Я ее не подбирал. И никаких предложений не делал, кроме одного – перепихнуться без обязательств.

– То есть, шлюхе – соответствующая смерть?

– Зачем же приплетать смерть туда, где ей и не пахнет.

– Как же не пахнет? В душе она уже умерла.

– И виноват в этом я?

– Ну не я же. Обвел девку вокруг пальца, и еще строишь из себя оскорбленную невинность.

– Когда я ее обвел?

– Когда принял к себе жить.

– Я ее не принимал, ты с ней разговаривала.

– А ты был всей душой против, но оставил свои несоответствующие мысли при себе.

– Не так уж и против, просто неудобно показалось. Бесприютный человек пришел, у меня уже поселилась целая бригада, а ей я вдруг откажу. Выглядит очень целенаправленно, будто у меня именно к ней некая неприязнь.

– Вот здесь ты и совершил преступление. Сказал бы твердое «нет», она вернулась бы к родителям, и никто из нас о ней бы не вспомнил. Нельзя играть в кошки-мышки с человеком, за которым гонится свора борзых собак – у него есть более неотложные дела, чем общение с твоей священной особой.

– Зачем приплетать священную особу? Я никогда не строил из себя цацу.

– Конечно! Ты просто прикидываешься нормальным мужиком, а когда женщина пытается к тебе прильнуть, ты отталкиваешь ее двумя руками и бормочешь всякие глупости о своей непригодности для семейной жизни.

– Что значит «прикидываюсь»? Почему прикидываюсь? Я никогда никого не обманывал, и ты это знаешь.

– Никогда никого? Так уверенно говорят о своей честности только лжецы.

Вера продолжала сидеть на мягком подлокотнике кресла, удобно закинув на него ногу и облокотившись на высокую спинку. Пальцами левой руки она касалась головы Воронцова, правой упиралась в собственное бедро и в целом выглядела юной фрейлиной у трона короля, избравшего ее на должность новой фаворитки.

– Ты смешной, – сказала она. – Как и все вы.

– Кто «вы»?

– Ну вы, холостяки. Правильно, никогда не женись, тебе нельзя. А мы с Петькой больше не будем тебе надоедать.

– Ты о чем?

– Да ни о чем особенном. Я замуж собираюсь.

– Замуж?

– Замуж. Удивлен? Думал, я до смерти буду при тебе жить?

– Нет… подожди… я не думал…

– Охотно верю – не думал. А вот он сразу подумал и почти сразу позвал. Ты уж не обижайся.

– Подожди, я не понимаю… Ты уже развелась?

– Пока нет. Но Коля взял на себя хлопоты. По крайней мере, вещи мои уже вызволил, иск по поводу денег за мою квартиру уже в суде, и муженька моего просто лихоманка бьет – у него там совсем ничего не схвачено.

– Кто такой Коля?

– Жених мой.

– Жених? Где ты его нашла?

– Какая тебе разница? В магазине нашла, в овощном отделе. Он мне хороший совет дал.

– В овощном отделе?

– В овощном. Тебя чем-то смущает овощной отдел?

– Нет, послушай… Я не понимаю. Как это все произошло?

– Как тебе сказать? Так, как это всегда происходит. Тысячи лет женщины встречают мужчин, поэтому и человечество не вымерло. Что тебе здесь не понятно?

– Вообще… Почему тайком?

– Что значит «тайком»? Ты мне не лучшая подружка, я ничего не обязана тебе рассказывать о своей личной жизни. Разве нет?

– Но кто он такой?

– Человек. Мужчина. Сам не догадываешься?

Вера легко соскочила с подлокотника и прошлась по кабинету строгой походкой балерины, по ниточке проследовала к двери.

На следующий день появился и сам Николай Третий, одним только своим видом приведший хозяина квартиры в крайнюю степень недоумения. Крепкий высокий мужик, с небрежно вылепленным суровым лицом, коротким ежиком седых волос и выдающимся пузом, почти не разговаривал, только действовал. Как и все постояльцы Воронцова, Вера не обладала большим багажом, и сборы не потребовали много времени. В течение всех этих минут квартирохозяин не сводил глаз со своего внезапного соперника, силясь постичь причины его успеха. Тот на ходу кивнул под видом прощания с человеком, которого не знал, и вышел в подъезд с чемоданом в руке, за ним равнодушно брел Петька. Подросток вежливо сказал «до свидания», глядя Воронцову в грудь, и шагнул наружу вслед за новым попечителем, оставив за собой обжитую пещерку с вечно зашторенными окнами – первую в его подростковой жизни отдельную комнату. Вера просто помахала ручкой, зато глянула в глаза своему неполноценному спасителю. Он смотрел на нее в упор, молчал и ждал то ли проявления чувств, то ли признания в затянувшемся розыгрыше. Ни того, ни другого не последовало, Вера лишь оглянулась у двери и сказала немного сухим тоном, отведя взгляд: