Книга жизни (сборник)

Я кивнул головой, показывая всем своим видом, что не обижусь.

– Слушай, – опять обратился он ко мне, – у нас говорят, что, если еврею показать приготовленную курицу, то он не сможет устоять и тут же набрасывается на курицу и начинает ее есть даже без всякого приглашения.

Я вспомнил, как в одну из поездок в колхоз с нами поехали два азербайджанца. В предыдущей поездке в колхоз они были пойманы на гороховом поле, где запасались горохом на ужин. Случай был доведен председателем колхоза до сведения руководства института. Банальному случаю была придана идиотская окраска.

На следующий день, когда мы отправились в поле на работу, к нам неожиданно подкатил институтский мини автобус, из которого вышел заведующий одного из отделов. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что азербайджанцы находятся далеко от остальной массы работающего народа, заведующий отделом сделал нам знак, чтобы мы плотнее собрались вокруг него.

Он тихим голосом сообщил сгрудившимся вокруг него людям национальные особенности азербайджанцев. Оказывается, что, когда они видят горох, то не могут сдержать себя и бузуют по его словам себе за пазуху и куда попало.

– Так что посматривайте за ними, закончил беседу посланец института.

Вернемся к вопросу Бори. В колхозе не вкусно и плохо кормили, и я предложил Боре провести опыт с курицей на мне. Заодно и вкусно покушаем.

– Нет, – сказал он, а кроме шуток, вы действительно не можете себя сдержать?

– Что до всех евреев, то я не задумывался над этим, – ответил я.

– Но, что касается меня самого и ситуации, сложившейся в колхозе, то в случае хорошо зажаренной курицы не смогу сдержать себя.

И все же, после таких расспросов, я оторопел. Я вдруг понял: чтобы убедить весь русский народ в том, что евреи не употребляют кровь христиан в мацу ни в каких целях, потребуется гигантская работа, результаты которой невозможно предвидеть. При этом я не верил, что даже после большой разъяснительной работы удалось бы убедить всех русских в том, что евреи этого не делают вообще.

Я помню день, когда еврея Волынова запустили в космос. В одном из отделов нашего института я услышал горячую реакцию одного из патентоведов на это событие.

– Ну все! Еврея запустили, теперь и в космосе порядка не будет!

В одном из своих полетов Волынов справился со сложнейшей ситуацией при посадке космического корабля, перейдя на ручное управление. Но антисемита ни в чем не убедишь.

Познакомившись с историей евреев, я понял, что плата за все, что они сделали для могущества СССР, будет, как всегда одна и та же: презрение, выраженное от имени русского народа питекантропами типа Макашова или писателей типа Солженицына. В конечном итоге обстоятельства в жизни со временем еще в школе полностью вылечили меня от желания стать русским.

Я люблю тонкий слой настоящей русской интеллигенции. Я мог бы назвать множество имен, которые мне дороги, Их много этих людей, но еще значительно больше Макашовых, Распутиных, Солженицыных и других скудоумных антисемитов. Как говорил один из героев рассказов О'Генри полицейский, прислушиваясь к сражению мужа Мак-Каски с его женой, что супруга тяжелее Мак-Каски на 5 фунтов. Дай бог удачи Мак-Каски. Так пожелаем удачи и борцам с антисемитами, ибо они значительно легче и их очень мало по сравнению с ордами Макашовых во всем мире.

Прошли года. Я с улыбкой вспоминаю, как я хотел когда-то быть русским. Реальная жизнь подсказала мне, что этого не стоит хотеть. Я уже давно, с незапамятных времен, не хочу быть русским. Я вспомнил, что даже по-настоящему великий писатель Чехов был антисемитом, несмотря на дружбу с Левитаном.

Антисемитизм это неизлечимая болезнь. И ничто не может вывести человека из этого состояния. Это внутреннее состояние ума и души человека. Чехов, как об этом свидетельствуют факты, дружил с Левитаном, он восхищался его картинами, но это не мешало ему быть антисемитом.

Особый интерес представляет случай с Нагибиным, прожившим часть своей жизни полуевреем, считая своего отчима-еврея родным отцом. Нагибин не был антисемитом, но и он хотел, не зная в тот период жизни истинного положения вещей, чтобы отец у него был русским. Он прошел основные этапы своего формирования, считая себя полуевреем, и будучи незаурядным человеком, и обладая к тому же большим умом и сильным характером.

Узнав, что его родной отец русский, и став полностью русским, не бросился в объятия генералов типа Макашова, как это делают многие полукровки и некоторые недоумки из евреев, с детства не смогшие победить свой комплекс неполноценности. Нагибин стал по настоящему великим русским. К сожалению Нагибиных очень мало.

Еще в школьные и студенческие годы я обратил внимание, что особенно противны и неприличны евреи, официально изменившие свою национальность, фамилию и другие атрибутики. Они вызывали во мне огромное отвращение и для меня более мерзки, чем другие антисемиты. Я вспомнил Примакова, который, демонстрируя свою преданность русским, водил дружеские отношения с самыми отпетыми мракобесами из арабских и других стран, и служил верой и правдой, прогнившим и деградировавшим советским вождям. Всегда с пеной у рта он ругал Израиль, американцев и дружил с Садамом Хусейном. Примаков мне напоминал евреев-отщепенцев, принявших крещение при Богдане Хмельницком, а затем активно участвовавших в резне евреев.

Примакову русские юдофобы прощали даже его семитскую внешность, так как он высказывал их сокровенные мысли в отношении Израиля и США.

Евреям, потакавших власть предержащим держимордам и выказывавшим квасной патриотизм, в высших эшелонах власти прощали их происхождение и иногда принимали в свое сообщество как наверху, так и внизу в стане русских «патриотов» в худшем смысле этого слова.

Еще с детства, этот тип евреев вызывал у меня физическую брезгливость. Я помню, как мой одноклассник доказывал мне, что его отец, носивший еврейскую фамилию вообще не еврей. Прошло время и уже давно его дети и внуки живут в Израиле.

Я, преодолевший ценой значительных усилий свой комплекс неполноценности, не прощал тех, кто уже в зрелом возрасте продолжал страдать и угождать различным подонкам.

В качестве характерного примера приведу К.Маркса, у которого предки были не в одном поколении раввинами, но который в жизни, будучи выкрестом, возомнил себя немцем и был антисемитом. За учение Маркса евреи заплатили кровью, кровью за учение антисемита Маркса, мать которого, живя в Германии, будучи голландской еврейкой, так и не научилась никогда говорить по-немецки.

Прошло много лет с тех пор, как я еще в незрелом возрасте пытался проанализировать советское общество. Я тогда не все понял. Но от одного чувства я избавился, я перестал хотеть быть русским.

8. Игра в казаки – разбойники

Я часто с ребятами и девочками с нашей улицы играл в эту игру, когда наступала ночь. Все, кто был на улице в начале игры, делились на две команды: мальчиков и девочек. Обычно, с девочками договаривались заранее днем об игре. Ребята моего возраста, старше или младше меня, в пределах одного года, не представляли интереса для девочек. Мы выполняли разные поручения от старших ребят или болтались, бегая за ними. Девочки были разбойниками. Они прятались. Их надо было найти, задержать и выпытать пароль.

Обычно старшие ребята старались договориться, как они будут пытать девочек, чтобы выпытать пароль. Наш главный казак пообещал нам, что при пытках девочек, он попробует раздеть какую-нибудь из них.

Игра начиналась с момента, когда старший из ребят, или вернее более сильный из нас подросток что-то говорил девочкам на ухо. Ребята улыбались. Затем следовал сигнал, и девочки начинали прятаться. Нашей задачей было выследить их место дислокации, догнать и поймать.

Наша городская улица ничем не отличалась от деревенской. В ней было много дворов, в которых росли кусты сирени, фруктовые деревья и клены. На улице росли, в основном, акации и клены. Ночь и деревья придавали какую-то таинственность всему происходящему. Младшие ребята понимали, что должно произойти что-то необычное при пытках девочек.

После некоторых злоключений девочек ловили. Вокруг пойманных девочек собирались старшие ребята, а девочки вызывающе смело смотрели на ребят, показывая всем своим видом, что пытки им не страшны. Особенно красивой была Женя, практически сформировавшаяся в красивую девушку.

Вожак ребят подошел к ней. Все затаили дыхание. Но он начал что-то мямлить и предложил ей поменяться ролями. На лицах девочек отразилось откровенное разочарование, но они согласились. Теперь они казаки, а ребята разбойники. Ребята начали прятаться, попутно упрекая вожака в трусости. После поимки ребят картина повторилась. Ни на что серьезное девочки не решались тоже. Время решительных действий еще не наступило.

9. Быт

В один из дней нас, небольшую группу ребят, пригласил Аленка к себе во двор. Когда мы собрались, Аленка попросил нас помочь его отцу отремонтировать сарай, стоявший в глубине двора.

Я увидел объект нашей работы, и мне захотелось расплакаться. За жилым домиком-халупой, расположенным у входа в сад, стоял сарай, вернее то, что осталось от него: крыша и одна хлипкая деревянная стена. Крыша вместе с прикрепленной к ней стеной, держалась на трех досках, упиравшихся противоположными концами в землю. Доски покосились в разные стороны и, так как между досками не было согласия, как падать, они, вопреки здравому смыслу, стояли.

Через некоторое время показался отец Аленки, решительного вида человек, который работал часовым мастером. У него были густые черные волосы на голове, усики и глаза черного цвета. Усики и глаза придавали ему некоторое сходство с Чарли Чаплином. За ним, не скрывая своего презрения на лице, семенила теща, старая бабка – родная бабушка Аленки. Бабка была глубоко верующей православной, а зять у нее, надо же такому случиться, был евреем. Зять и теща не любили и не уважали друг друга.

К огорчению бабки ее старшая дочь, будучи замужем за евреем, всегда держала сторону мужа и была со своей матерью откровенно грубой. Грубым с бабкой был и ее старший нелюбимый внук полуеврей Аленка. У бабки было еще две дочери. Одна из них умерла при родах сына Витьки, ставшего впоследствии любимым внуком бабки.

Внук Витька со дня рождения был усыновлен и выкормлен другой дочерью бабки, заменившей Витьке родную мать. Эта дочь никогда не была замужем и была любимой дочкой бабки. Втроем они жили в первой проходной комнате двухкомнатного домика. Во второй комнате проживал Аленка с родителями.

Отец Аленки разделил нас на две бригады, он не успел отдать распоряжения по работе, как к месту работ – скелету сарая стали подтягивался жильцы из соседнего дома.

– Что вы собираетесь делать? – нагло спросил один из них.

– Да вот, с гордостью ответил отец Аленки, – есть у меня мыслишка отремонтировать сарай, и он кивнул в сторону останков сарая.

Здесь я должен дать некоторые разъяснения. Во времена нашего детства СССР еще не достиг по быту уровня древней Римской империи, в которой существовали водопроводы и канализация. На улице, где я жил, во всех дворах были выгребные ямы, над которыми возвышались деревянные кабинки, в которых уединялись жильцы для отправления естественных надобностей. У Аленки во дворе не было даже такого туалета, и они справляли естественные надобности прямо на землю во дворе. Уцелевшая стенка сарая служила ширмой для, справлявшего нужду человека, закрывавшая его нижнюю часть, а попросту говоря, голый зад от нескромных взглядов соседей.

А, если быть еще точнее, то стенка скрывала от справлявшего нужду человека взоры соседей, одновременно открывая им его интимные места во всей красе для обозрения. Стенка не была опорой, а держалась за крышу. Еще одним ее недостатком было то, что она не доходила до земли, вследствие чего голый зад человека и остальная его нагота были доступны всем любопытствующим из соседского дома.

Из инструментов для ремонта останков сарая у нас были только молоток и гвозди. Соседи выразили сомнение в целесообразности реализации задумки отца Аленки.

Особенно неистовствовала женщина средних лет.

– Мне надоела любоваться вашими голыми сраками! – орала она.

– Но хоть, благодаря стенке, никак не разберу, чью это сраку я каждый раз конкретно наблюдаю, – призналась она.

– А теперь еще и ссать начнете прилюдно без всякой маскировки этого самого места у мужиков. Да что это такое делается? – возмущалась она. Она не верила в успех затеянного ремонта и не скрывала этого.

Прошло 20 минут времени, соседка устала орать и молча уставилась на нас. Отец Аленки решительно объявил о начале работ по ремонту сарая.

Теща отца Аленки, она же бабка, слушавшая с выражением одобрения на лице вопли соседки, после заявления зятя о начале работ по ремонту сарая, опять сменила выражение своего лица на презрительное.

Уже, не обращая внимания ни на кого, отец Аленки подобрал с земли четыре наполовину сгнившие доски, валявшиеся под крышей сарая. Он разбил всех ребят на три бригады по два человека в каждой и вручил по одной доске каждой бригаде, оставив себе с напарником одну доску.

– Слушай мою команду, – сказал он.

– Я с Витькой действую в самом тяжелом месте, где угол крыши дома не подперт ничем. Вы (обратился он к трем оставшимся бригадам) становитесь с противоположной от меня стороны и напротив меня по диагонали. По моей команде вы осторожно подносите концы досок к углам крыши, слегка приподнимаете ее за доски, и аккуратно противоположные свободные концы досок втыкаете в землю. Не резко, но достаточно сильно налегаете на доски, чтобы они как можно глубже погрузились в землю. После окончания этой несложной процедуры мы получим подпорки во всех углах сарая (так он величал жалкие останки сарая), – продолжил он свою мысль.

Какие были планы у отца Аленки по дальнейшему ремонту сарая я так и не узнал. После того, как мы отошли от вставленных подпорок, чтобы полюбоваться на проделанную работу, раздалось что-то наподобие жалобного стона и останки сарая со стенкой, крышей и подпорками рухнули к нашим ногам. Стоявшая и наблюдавшая за катастрофой останков сарая бабка плюнула и подытожила наши труды.

– В жопу тебе еще одну подпорку, – сказала она, обращаясь к зятю, четко выговаривая каждое слово. И она смачно опять сплюнула.

– И загнать тебе эту подпорку так, чтобы ты ходил с ней до конца жизни.-

И она поковыляла в дом. Зять не удостоил ее взглядом. А мы потихоньку, не предав прах сарая, как это положено, земле, и не глядя друг на друга, начали расходиться.

В споре по ремонту сарая победило предвидение женщины-соседки. Ибо с этого момента она начала лицезреть во всей красе и наготе обитателей дома, в котором жил Аленка. Более ей не приходилось, глядя на обнаженный зад, или еще больше фасад, справляющего нужду человека, гадать о принадлежности того или иного предмета конкретному хозяину.

10. Купание в жаркие летние дни

Был жаркий июльский день. Стояла нетерпимая духота. Состояние тела и души было таковым, что каждый вздох казался последним. Потом ручьями тек по телу. Помыться можно было только в тазике, предварительно нагрев в нем воду, чтобы при мытье теплой водой хоть как-то смыть пот, перемешавшийся с уличной пылью.

Я выглянул в окно, выходящее в соседний двор и увидел тяжелую картину. Посреди двора стоял Пашков в одних трусах и громко мычал. Дело в том, что еще год назад он работал на заводе мастером. Он был женат и имел трех дочерей, которых надо было кормить и одевать. Дочери подрастали и с каждым днем делать это становилось, особенно, если учесть неработающую жену, все труднее. Поискам путей решения задачи содержания семьи Пашков посвящал все свое свободное и несвободное время.

Как это часто бывает, неожиданно пришло решение, хотя и немного нестандартное. Имея в своем подчинении рабочих, работающих сдельно, он стал приписывать им выполненную работу несколько более большого объема, чем они выполняли в течение месяца. Рабочие стали зарабатывать больше, чем раньше. Но часть от более высокой зарплаты они отдавали Пашкову. Учитывая, что даже после выплаты определенной мзды Пашкову, величина зарплаты рабочих была заметно выше прежней, можно было предположить, что рабочие будут довольны вновь создавшимися обстоятельствами и изобретательностью мастера. Но в семье не без урода. Кто-то из рабочих заложил мастера.

Началось следствие. Рабочих вернули к старым временам более низкого заработка, а Пашкову, после бесед со следователями, начали сниться тяжелые сны. В один из дней, придя от следователя и понимая, что арест и тюрьма близки как никогда, Пашков с трудом уснул, а утром он не только не смог встать, но лишился дара речи. Тяжелый инсульт поразил его голову, отнял ногу и речь. Позднее ногу отпустило, но речь так и не восстановилась. В таком состоянии его уже не судили, а с работы уволили и передали на попечение семьи.

И вот теперь он стоял посреди стола и мычал. Вышла жена и начала избивать Пашкова, нанося удары куда попало по спине и плечам. Физически Пашков не мог защищаться. Он стоял и только сильнее обычного мычал. Устав бить Пашкова, жена взяла ведро с водой и окатила из него водой Пашкова. Затем она взяла второе ведро и повторила процедуру. После этого она опять принялась бить Пашкова. Но на этот раз она била слабее.

Закончив такой странный массаж, она вытерла Пашкова и, толкая его и одновременно придерживая за руки, завела его в дом. А я, потрясенный увиденной картиной, представил себе, как они в молодости ходили на свидания, возможно, объяснялись друг другу в любви. И вот финал этих чувств и совместного проживания. Ни одна из дочерей не остановила мать. Значит они разделяли ее чувства. Пытаясь создать подобия приличной жизни для дочерей и жены, глава семьи пошел на все, и получил вознаграждение в виде ежедневных унижений и избиений. С чего начал, а чем закончил.

Я отошел от окна и включил радио. Шла передача об улучшении быта и необыкновенном росте культуры у советского народа.

11. Наш сосед Федор Петрович

Наши дома, Федора Петровича и дом, в котором я жил, стояли рядом. Наши соседствующие дворы отделяла легкая разделительная перегородка, которая была выполнена из металлических железных пластинок, почти прозрачных из-за множества круглых отверстий в них. Отношения с Федором Петровичем сложились прекрасные. Федор Петрович в нашем дворе чувствовал себя как в своем. Он прекрасно знал, в каком месте находится любая вещь в каждом из четырех сараев, каждый из которых принадлежал разным семьям, проживавших в нашем доме.

Отношения всех жильцов нашего двора с Федором Петровичем сложились прекрасные из-за его почти мягкого характера. Три раза в день: утром, днем и вечером, Федор Петрович окидывал наш двор хозяйским взглядом, не произошли ли в нем какие-либо изменения. И, если кто-либо в течение дня привозил для своих нужд: глину, песок, уголь, краску для ремонта, строительные доски, рубероид и так далее, то Федор Петрович спешил снять с этих материалов пробы. Набрав два ведра угля, строительных досок, глины, или прихватив рулон рубероида, Федор Петрович направлялся с добычей к себе во двор, где высыпав или разместив принесенное, начинал наблюдать за нашим домом. Если не было никакой реакции на его работу, Федор Петрович направлялся за новой порцией добычи.

Но при этом следует отметить безукоризненную честность Федора Петровича. Если хозяин материала замечал работу Федора Петровича и сообщал ему, что материал он привез для своих нужд, Федор Петрович тут же прекращал переносить материал с нашего двора в свой. При этом он удивленно замечал хозяину материала, что взял немного материала для своих небольших нужд, так как считал, что материал бесхозный и никому не нужен. Если материал в течении дня не заносили в сарай, то ночью аккуратный Федор Петрович совершал еще несколько ходок. Но при этом брал не очень много, так как понимал, что хозяину материал тоже нужен.

Пил он мало, и, в основном, если угощали. Выпив, приходил в хорошее расположение духа. Иногда вспоминал немцев. Говорил, что при них был порядок. Мы были евреями, а немцы, надо понимать, научили Федора Петровича брать у евреев все, что ему хотелось. Таковы были порядок и нравы при немцах. И Федор Петрович совершенно здесь не виноват и не при чем. Ко многим своим соплеменникам относился недоброжелательно. Оккупация немцами города ничего им не дала и не приучила к порядку. Могли пропить последние деньги, а некоторые, выпив, завалиться и отдыхать культурно в траве или на помойке.

12. Степан

Когда я впервые увидел его, Степан уже был немолод, прошел войну рядовым. Его выцветшие глаза когда-то были серыми, а худое, почти высохшее, тело сливалось по цвету с высохшим из-за жаркого и сухого лета бурьяном, росшим в изобилии во дворе. Средней длины нос и полный безразличием ко всему окружающему взгляд дополняли общую картину. Он никогда не улыбался. Была середина июля – разгар лета, листья обвисли на деревьях, стояла удушающая жара.

Степан ремонтировал нам сарай. Возле Степана крутился студент Федька, снимавший угол у нашей соседки и что-то ему рассказывал, поглядывая на меня. Когда я подошел к ним, Федька куда-то сразу ушел. Степан, глядя вслед уходящему Федьке, укоризненно покачал головой, а затем, обращаясь ко мне, сказал:

– Ну Федька и антисемит! Затем он опять слегка покачал головой, и укоризненно добавил:

– Законченный антисемит!

Я не стал выяснять, чем Федька поразил Степана. Мне было неинтересно. Я спросил Степана, закончил ли он ремонт внутри сарая. Он ответил, что да, и я решил оценить качество ремонта и направился в сарай.

Когда я вышел из сарая, я с удивлением увидел, что Степан подошел к забору, отделявшего наш двор от двора Федора Петровича, и перебросил через забор один из рулонов рубероида, лежавший на траве и предназначенный для ремонта крыши нашего сарая. На мой вопрос, для чего он это сделал, Степан сказал, кивнув в сторону двора Федора Петровича:

– Они попросили.

– Они вчера пытались взять себе этот рулон, – повторяя стиль Степана, сказал я, и я объяснил им, что мне он самому нужен, и это мне не нравится.

– Я этого не знал, – сказал Степан. Не хотите как хотите. С этими словами он зашел во двор к Федору Петровичу, взял рулон с рубероидом и вернул его на прежнее место, дружески подмигнув мне. Я подошел ко двору Федора Петровича и увидел, что там лежало пять наших досок. Я указал на доски Степану.

– Нехай будут там, – сказал Степан, – на ремонт сарая хватит тех, что остались.

Я пошел в дом и стал из окна наблюдать за Степаном. Было около шести часов вечера и Степан стал собираться домой. Зашел в наш двор Федор Петрович. Под мышкой он нес недопитую бутылку водки и что-то завернутое в газету.

Он сел на скамейку во дворе и поманил пальцем Степана. Федор Петрович развернул газету, в которой оказались два стакана и два малосольных огурца. Степан присел рядом, разлил водку по стаканам. Они выпили, поморщились и закусили. Федор Петрович был рачительным хозяином и даром никому ничего не давал. – Значит, Степан заработал на поставках некоторых наших материалов в фонд Федора Петровича.

Федор Петрович сразу же ушел в дом. Я решил выйти из дома и подойти к Степану.

– Эх жизнь, – увидев меня, сказал Степан. – Бывало, на войне идешь в атаку и думаешь, что сейчас тебя укокошат, а славы никакой. Хорошо еще, если похоронят. Помню, наш взвод постоянно нес потери. Только его доукомплектуют после сражения, ан смотришь трети, а то и половины, и больше, уже нет. Так воюем мы, а хоть бы какую-то награду, медальку какую-то, или хоть бы кто плюнул в нашу сторону. И так это продолжалось, уже не помню как долго, как идет к нам почтальон, еврей, между прочим, и письма несет. А на груди у него два ордена болтаются. Обступила его братва и спрашивает, за что он получил ордена. А он и говорит:

– А кто вам виноват. Трясите своего командира, пусть он на вас представления пишет.

С той поры взяли мы в оборот наших командиров и стали их трясти. Пошли ордена и медали. И так пошли, что некоторые награды не помню за что. А еврея того убило во время артобстрела, – без всякой связи со сказанным, с некоторым удовлетворением закончил Степан. – Но кое-чему он успел нас научить.

11. Школа

Начальные классы (1–4)

Я переступил порог школы, в которой ученики заканчивали первые семь классов, а затем переходили в среднюю школу. Это было время, когда к власти в стране еще не пришел Л.И. Брежнев, при котором для получения свидетельства об окончании школы было достаточно только числится в ней, и когда после истечения положенных лет формального пребывания в школе, числящийся в ней учащийся получал о ее окончании необходимый документ.