Десять поворотов дороги

– Хватит мучить скотину, надо поговорить! – крикнул ему кто-то из прилепившейся к ограде толпы.

Великан обернулся на голос, и в этот момент жеребец отчаянно рванул, протащив застигнутого врасплох наставника по манежу. Мужчины радостно засвистели, женская часть собрания ахнула от испуга, дети закрутили головами, роняя пряники и решая, к кому присоединиться. Кто-то из молчунов отыграл поставленный на скотину медяк.

– Бандон! Злокозненный баобаб! Прекрати развлекаться и тащи свою замаранную задницу сюда! – нисколько не милосердствуя, наседал на великана какой-то парень, ловко ввинчиваясь в первый ряд.

– Хвет! – отозвался тот, сплевывая песок. – Я не ждал! Чо так рано? А где все?

– Ты задаешь слишком много вопросов для огромного черного остолопа, – парень уже сидел на столбе ограды и оттуда взирал на прерванное единоборство.

Жеребец тяжело дышал, недобро посматривая на скрестившего ноги акробата, болтающего с его мучителем. Бандон же как ни в чем не бывало отер ладонью разбитую губу и, притянув к себе, привязал жеребца к железному кольцу, вделанному в столб.

– Пить ему пока не давайте, перегорит. Пусть остынет, – напутствовал он кого-то, тяжело перебираясь на другую сторону. Бруски ограды жалобно скрипнули и прогнулись.

За ним по-кошачьи ловко спрыгнул акробат, увлекая товарища от конюшен в сторону постоялого двора. Там в главном зале, заняв большой стол в углу, их приветствовала остальная часть труппы, пополнившаяся спасенным чудаком с перевязанной ногой. Сейчас он безостановочно ел рагу из пареной репы с горохом, опустошая горшок, рассчитанный минимум на троих. Хряк с одобрением и одновременно с опаской смотрел на конкурента.

Бандон подошел и приветствовал компанию, приподняв зеленую кепи, откуда-то взявшуюся на его бритой голове цвета палисандра. К слову скажем, великан питал страсть ко всему яркому и цветному. Возможно, это свойственно многим, однако далеко не все могут позволить себе успокоить кривляющихся насмешников одним взглядом, подкрепленным кулаком размером с лицо. Один такой, прошедшийся спьяну по розовой майке с вышитой на ней черепахой, которую Бандон обожал надевать за ужином, с прошлой ночи валялся на сеновале без сознания. Его новые друзья после этого безоговорочно признали право гостя на оригинальность, в чем бы она ни выражалась, лишь бы не в его кулаках. Кое-кто из них даже прицепил к куртке букетик полевых цветов, отдавая должное новому тренду сельской моды.

– Что-то случилось?! На тебе лица нет! – возопил Хряк, делая испуганную рожу. – Тебе не говорила мама, что сидеть за столом в шляпусе невежливо? Эй, кто-нибудь, позовите маму этого чудовища!

– Его же вырезали из дерева, дружище! Бревно без лица – это нормально, – поддержал партнера Гумбольдт. – Если у него и есть родственники, то это кроты и вся остальная дрянь, живущая под корнями.

– Белки! Ты должен ненавидеть белок, гадящих у тебя в дупле, – заключил Хряк.

После оба клоуна замолчали, опрокинув в глотку свежего смолистого пива. Хряк рыгнул и демонстративно уставился в потолок с байроновским видом.

Великан остался к репликам безучастен и небрежно сел на скамью, раздвинув товарищей по ее концам. Хвет ловко пристроился напротив. За столом возникло тягостное молчание.

– Похоже, ты забыл вопрос, который хотел задать? – подбодрил великана Хряк с пивными усами поверх жидкой полоски собственных, отросших за последние дни. – Например, какого хрена мы тут делаем, оборванные и грязные? И где наша повозка? Ну же, не стесняйся, малыш, спрашивай! Мы крайне расположены к разговору, – ядовито подначил его толстяк, ерзая на скамейке.

– За что люблю вас, ребята, – вы метете языком, даже по уши обтрухавшись, – пробасил громила, глянув на Кира и, кажется, только сейчас обратив на него внимание. – Это кто? Ты кто?

Тот быстро запихал в рот кусок хлеба и подавился, попытавшись одновременно ответить.

– О, Бан! Это – выборочная деревенщина! Зовут Киром. Только смотри на него быстрее: на ночь он забирается в яму и там общается с народом. Вишь? Вот-вот сбежит! А то уже пора – народ, поди, заждался послушать. Сей костыль ему – для скорости и для страху, – молвил Хряк, допивая из своей кружки и беспардонно потянувшись к соседской.

Кир расплылся в самой идиотской улыбке из своего репертуара, щедро сдобренной растертой по зубам репкой, за убылью коей пришлось заказать еще горшок. Под него товарищи поведали Бандону произошедшую в лесах историю увлекательных приключений, соблазнительных знакомств и героических поступков. Каждый отличился, истребив не менее десятка медведей, по дюжине горных троллей и наскоро переспав с храмовым гаремом. Аврил взялась уточнять, что нынче в приличные гаремы также принимают и юношей, но на нее дружно замахали руками, поставив оное под сомнение. Тогда девушка сдалась, признав, что и она, увы, весьма неразборчива в связях, полагаясь на скупую удачу, которой привалило вдруг целый воз.

– …однако мы неизбежно понесли потери, – констатировал под конец Гумбольдт, принимаясь за куриную ногу.

– Вы профукали наше добро, – не в тон ему отрубил Бандон.

– Ну да. Если говорить грубо.

– Если грубо, хреновы раздолбаи, – извини, Ав, к тебе это не относится – мы теперь без гроша в кармане! Вы зачем туда вообще поперлись?!

– Не все, – парировал Хвет, почему-то косясь на Кира. – Кое-кто был оставлен в стратегическом резерве и сохранил долю обобществленного имущества.

– Какого чьего имущества?! – проревел Бандон, по капле выходя из себя.

– Обобществленного, – ввязался Кир, которого развезло с горячей пищи и щедрой кружки ячменного, которое разливали в таверне. – Социальная справедливость требует… отказаться от собственности в пользу… коллектива. Да. Это многократно доказано.

– Во! Парень-то не дебил! – поддакнул Хряк.

– А парня не били за эту хрень в той дыре, из которой он вылез? – поинтересовался Бандон.

– Били, – горько признал захмелевший Кир, уронив голову на стол.

– И правильно делали, – снова согласился Хряк, оказавшись беспринципной скотиной. – Лично я бы еще дубину им принес, когда первая переломится. Уж больно умный. Не нашего огорода репа!

– Ты – перекати-поле и дурак. У тебя даже блохи в коробке никогда не водилось, не то что своего огорода, – возразил Гумбольдт, меланхолично глодая хрящ.

– Я выражаюсь фигурально, безглазая ты дылда.

– Заткнитесь, вы, оба! – проревел Бандон, нависая над столом, как десять ангелов мщения над градом обреченным. – Аврил, солнышко, скажи, что нам теперь делать?

– Бабам слова не давали! – снова вылез на сцену Хряк. – Эй, человек! Пива еще! Что встал?

– Женщины имеют равные права… – промямлил Кир из сытого забытья. – Ибо, – тут он поднял голову от стола, вдохнул и, воздев палец, замер, уставившись куда-то округлившимися глазами.

Все проследили за его взглядом.

На дворе в сумерках стояла, тяжело поводя боками, пятнистая приземистая кобыла в цветной упряжи. К ней цеплялась, накренившись, бричка без заднего колеса. Морда лошади упиралась в окно. Она с укоризной смотрела на своих выпивающих владельцев и тихо материлась, шевеля изжеванными губами.

«Ах ты, милая!», «Кляча! Родная!», «Как же ты нас нашла?!», «Она лесом ушла от упырей!», «Что за лошадь!», «Золото ты наше!» – дружно раздалось за столом, и все выметнулись на двор, чтобы приветствовать чудом нашедшуюся Клячу.

***

Много позже, когда все уже снова сидели в зале, а Кляча пребывала в конюшне, со двора вернулся Гумбольдт с лицом, вытянутым, как жердь, то есть еще больше обычного:

– Я только что видел караван Черного Гарри. Он двинул в сторону озера.

– Этот продавец мяса вечно наступает нам на пятки, – с досадой ответил Хвет, бросая чесночину на тарелку.

Новость была не из лучших. Такой же скиталец, вечный конкурент «Прыгающей лягушки», устраивавший по всей Кварте борцовские поединки, то и дело оказывался рядом и все портил, нарываясь на драку. Он хотел снова заполучить Бандона, да и от Аврил бы ни разу не отказался. Намерения тут были различны, хотя с Гарри никогда нельзя быть уверенным до конца.

Безумный вечно пьяный антрепренер откалывал штуки, о которых не стоило рассказывать детям на ночь. Его команда борцов с переломанными ушами и мозгами, как квашеная капуста, то и дело промышляла грабежом. Все это вроде знали, но никому еще не удалось их прищучить на месте преступления. По крайней мере, никому, кто смог бы потом рассказать об этом.

– Сматываем удочки. Я не хочу неприятностей, – сказал Бандон и резко встал из-за стола. – Эй, посчитай нам! – крикнул он мальчишке-официанту, топтавшемуся по залу с подносом.

Произошло короткое обсуждение, мол, не стоит овчина выделки – снова впрягаться в драку с этой сворой потных уродов. На это Хряк возразил, что отдавать кусок хлеба какому-то ублюдку – не дело, и если Гарри такой ушлый, пусть попробует полизать вот это… Но толстяка осадили идеей насчет того, что, может, Черный и не отказался бы, да только потом Хряк это сделает каждому из его ребят. Тут уже Аврил сказала «Фу!», и все сошлись на том, что надо порасспросить, откуда притащились незваные гости, и туда и двинуть, ибо те уж, вестимо, не будут возвращаться по собственным следам. «А мы, значит, будем?» – вопросил не в шутку распалившийся Хряк, обильно зарядившийся ячменным. А мы что-нибудь придумаем, ответили ему и налили еще пива для податливости ума.

На рассвете накормленная и почищенная Кляча, будучи авангардом «Прыгающей лягушки», хотя и была, несомненно, лошадью, вытянула за ворота раскрашенную повозку, за которой шли, кутаясь в тряпье, невыспавшиеся артисты.

Кир, еще не решивший, кто он есть в сей озорной ватаге, мерно покачивался на мешках, будучи за последние месяцы самым сомнительным приобретением труппы (после старых заржавленных доспехов, которые Гумбольдт клялся начистить до блеска, но так и не начистил).

Если бы не страдавший от несварения Черный Гарри, тихое бегство было бы никем не замечено. Поднять тревогу ему мешали спущенные штаны и драка неизвестных ингредиентов вчерашнего рагу в животе. Что ни говори, повара из борцов, как из пращи скалка. Не надо было жаться и экономить на ужине в таверне… Гарри проводил мутным взглядом удаляющуюся труппу, отхлебнул самогона из ополовиненной бутылки и пообещал себе разобраться с этим позже.

Глава 7. ГРАФСТВО ВЕСТИНГАРД

Леди Ралина фон Вестингард сжала тонкие губы и глубоко вдохнула через нос, глядя на своего мужа, графа Клязиуса фон Вестингарда, который спал в громоздком глубоком кресле, облепленный котами всех возможных расцветок.

В открытое окно дышала осень, бессильная против обжигающего дыхания огромного очага, в котором, кажется, полыхал целый амбар. Кисточки пледа, свисающего с кресла, и несколько из котов, устроившихся с краю, дымились от его жара. В воздухе висел легкий запах духов и яблоневого дыма. И еще каких-то редчайших благовоний, навевавших мысли о крайне подозрительных ритуалах в заброшенных подземельях, после которых на земле становилось чуть меньше девственниц и чуть больше гуляющих по ночам чудовищ.

На лице графа читалось полнейшая безмятежность, столь всеобъемлющая и плотная, что носимые ветром листья не залетали в окна, тихо опускаясь на дорожки. Трава уютно шуршала, рассказывая о происходящем на поверхности слепым корням. В отдалении у подножия холма, на котором возвышалась громада дома, словно кто-то отчеркнул линейкой границу двух миров: буря там в бешеной круговерти ломала стволы деревьев, и не было даже намека на уютное затишье, царившее наверху.

Леди Ралина подошла к креслу и, не меняя выражения лица, сдвинула его на несколько шагов. Точнее, походя толкнула рукой – так, что вся насыщенная мурлыканьем композиция отъехала по мозаичному полу, едва не перевернувшись. Самые неловкие из животных свалились на пол, как переспевшие сливы, метнувшись к спасительному острову в весьма смешанных чувствах: на секунду им показалось, что гигантская летучая мышь проглотит их сейчас на несколько поколений вперед – вкупе с еще не рожденными котятами…

Чур! Чур, коты! Забудьте увиденное, ибо сие выше вашего разумения. Скорее в кресло! Там вас ждет тепло и покой.

Граф лишь пошарил унизанной перстнями рукой, натягивая на грудь съехавший к ногам плед. Кроваво-алый рубин глухо стукнул о переливающуюся бриллиантовую рыбку. Мужчина на мгновение приоткрыл глаз, скользнув из-под брови продолговатым изумрудным зрачком, и снова погрузился в негу с полуулыбкой скучающего божества.

Женщина в черных кружевах послала ему воздушный поцелуй, шутливо погрозив пальцем. Через секунду ее уже не было рядом с мужем. В огромном полупустом кабинете воцарилось совершенное безмолвие. Даже метущееся в очаге пламя, в котором ворочались, погибая, огромные яблоневые поленья, отдавало вовне лишь ароматные волны жара, не смея нарушить плотную тишину.

***

– Здравствуйте в долгие веки, хозяйка дома сего, – неуклюже, словно заученное через силу, вымолвил дожидавшийся в глубине библиотеки гость, стараясь не смотреть в глаза вошедшей.

Зато он внимательнейшим образом следил за ее руками, будто каждая из белых узких ладоней была головой змеи, готовой впиться в него зубами.

– Добро пожаловать и тебе, Грязнуля, – с усмешкой приветствовала его графиня, плывя в длинном платье над узорчатым ковром, походкой, которую безуспешно копируют в лучших модельных школах.

Девушки могли бы, в принципе, научиться так владеть своим телом, но они, увы, слишком быстро превращаются в старушек, чтобы практиковаться достаточно для приличного результата.

– Я принес то, что ты приказывала, – сквозь зубы процедил низкорослый горбун, стоя за подставкой для книг, словно за боевым укрытием.

Маневр не укрылся от проницательных глаз хозяйки. Рот ее и без того склонный к саркастической гримасе, чуть съехал в сторону. Впрочем, это становится естественной реакцией на вещи после восьми тысяч лет в земной юдоли. Графиня, только что бывшая у дверей, как бы невзначай оказалась у гостя за спиной, заставив того резко обернуться. В его глазах читался ужас.

Конусообразная голова гостя была увенчана широкополой грязно-коричневой шляпой, усаженной пятнами птичьего помета. На босые ноги лучше было не смотреть вовсе. Обе руки он держал в глубоких карманах куртки, сшитой из пластов задубевшей кожи.

– Положи это на стол… Если дотянешься, – в тоне графини слышалось неприкрытое презрение.

– Слушаюсь, госпожа, – последнее слово было едва слышно, будто кто-то вычищал грязь из-под ногтей, орудуя зубочисткой.

Горбун вытащил из кармана сжатую в кулак левую руку. Затем поднес ее к краю стола, вытянувшись, насколько мог. Чтобы положить содержимое на столешницу ему волей-неволей пришлось встать на цыпочки. Лицо горбуна перекосило от придавленной страхом ненависти и стыда за свое уродливое тело, будто его вывели голым на площадь в рыночный день. «Я не всегда был таким!» – словно кричали его глаза, таращась из-под шляпы.

Графиня, казалось, перестала обращать на него внимание, взяв с полки маленький пухлый томик. «Pride and Prejudice. Jane Austen. London, 1813» [7].

Ладонь Грязнули с короткими, толстыми, как сук, пальцами была необыкновенно широка, будто приставленная от куда большего существа. Из нее на мореный дуб выпало несколько цветных, испещренных точками камешков, напоминающих игральные кости с множеством неправильной формы граней. Выпростав другую руку, он положил рядом с ними нацарапанную на пластинке слюды записку – помещенные в квадрат черточки и точки, филигранно нанесенные острым тонким резцом и затертые красным туфом.

– Это все, – то ли утверждал, то ли спросил графиню горбун, снова пряча руки в карманы.

– Пока, – ответила та, будто удивившись присутствию гостя, который, казалось, уже выходил за дверь, а теперь вдруг обнаружился за столом, требуя штрудель и двойной эспрессо.

Графиня отложила томик и притронулась к лежащим на столе предметам, словно к оброненным кем-то безделушкам, а затем резко повернула к горбуну бледное, красивое лицо, плотно сжав губы. Ее пальцы сделали небрежное движение, каким стряхивают крошки с колен. Грязнуля, заскрипев зубами, выбежал вон через стеклянную дверь, ведущую в парк, и сгинул во тьме осенней ночи.

За последние минуты значительно стемнело, будто кто-то задернул над небом полог. Далекие всполохи освещали ступени и контуры статуй под оголившимися липами, построенными в аллеи. Вдалеке светился лунным серебром пруд, и желтая мощеная дорога вела через луг к мятущемуся от бури лесу.

Графиня провела руками по волосам и расслабленно опустилась в жесткое кресло с высокой спинкой. В эту же секунду ветер ворвался в огромный дом через множество открытых дверей и окон, которые заскрипели и захлопали на сквозняках. Пламя сорвалось со свечей, комната погрузилась в беспокойную темноту.

Графиня в кресле закрыла глаза, смахнув со стола принесенные горбуном предметы, и горько улыбнулась чему-то.

Молния прочертила небо совсем рядом, ударив в одну из статуй, на мгновение истребив все тени. На луг упало несколько крупных, как лепестки, снежинок.

– Она вернулась, – ни к кому не обращаясь, прошептала графиня в темноте.

Впрочем, когда живешь в таком месте, что бы ты ни сказала, точно будет услышано… Сброшенные на ковер камешки сами собой перевернулись, соединившись краями.

Нигде вокруг дома и дальше до самой стены леса не было видно ни сторожки охранника, ни ограды, ни хотя бы живой изгороди, коими обносят свои владения вельможи из топографического приличия. Но ни одному грабителю, уверяю вас, не пришло бы в голову в страшном сне поживиться богатствами открытого всем ветрам дома Вестингардов, единственная и вечная наследница которых сидела сейчас в библиотеке, размышляя над переданным ей гномьим посланием.

Глава 8. СЕДЬМАЯ ОБЕЗЬЯНА

По одной из выбранных наугад дорог уже гораздо после полудня знаменитая среди своих членов труппа «Прыгающая лягушка» перебиралась с одного места на другое, стараясь поспеть до темноты. На этот раз справа и слева от дороги простирались вересковые равнины, настолько низменные и ровные, что то и дело превращались в болота. Зеркальца воды блестели под солнцем шкурой фантастического дракона – убежденного покровителя комаров и мошек, кружащих облаками над всяким путником, которому выпала неудача идти этими восхитительными местами.

– Шесть – несчастливое число, – заявил Хряк, хлопая себя по плечам метелкой.

– С лошадью нас семеро, – заметил Гумбольдт.

Спасаясь от гнуса (скажем по-благородному: в целях конспиративных) он измазал лицо и руки в грязи и теперь казался истощенным близнецом Бандона. Разочарованные комары кружили вокруг него, сетуя на грязь и завидуя тем, кто отправился на кровопой к лошади.

– Кляча не участвует в представлениях, поэтому не считается, – возразил Хряк, меланхолично отмахиваясь от насекомых.

– Зато тебя можно считать за двоих, – Аврил похлопала по брюху сидящего рядом в повозке толстяка.

– О, как приятно! Ты можешь делать это, когда захочется. Даже ночью, милая, не стесняйся, – расплылся тот в довольной улыбке и сыто хрюкнул, забросив в рот земляной орех.

– Жалкий, неубедительный хрюк, – тут же влез Гумбольдт, устало бредущий за повозкой, костлявый и нескладный, как жеребенок, вставший на задние ноги.

– Это потому, что я уже сказал: нам нужен еще один актер в труппу. Сила моего таланта блекнет под древней магией чисел. Даже несчастный хрюк – и тот подводит меня!

– Я не актер, – возразил было Кир насчет подведенной арифметики.

– Заткнись! – дружно ответили ему пять раздраженных голосов.

Вследствие своей травмы он постоянно ехал в повозке, что считалось непростительной привилегией, допускавшейся лишь в отношении единственной в труппе дамы. Сидячие места распределялись по очереди, и каждый новый участник сокращал время отдыха остальных. Сейчас там помимо Кира прохлаждались еще Аврил, Хвет и Хряк. Остальные шлепали по грязи на узкой проселочной дороге за колесами своего неуклюжего транспорта.

– Возможно, он прав. Всю неделю мы только ссоримся и не заработали, считай, ни гроша. Хорошо хоть удалось продать несколько «вееров необоримого соблазнения» и «ушных капель шейха Сераля» из старых запасов. Не представляю, как люди клюют на такую чушь?.. – поддержал товарища Хвет. – А если бы Кляча не вернулась?

– О Кляча! О вершительница судеб! Ты нас спасла, простив все прегрешенья, которыми мы черны пред тобой! – продекламировала нараспев Аврил, раскачиваясь на мешке с крупой. – Я должна играть в драме на королевских подмостках, а не бросаться ножами в сноп в этой жалкой ватаге неудачников.

– Только неудачники могли доверить тебе целый сноп. Приличные люди не подпустили бы тебя даже протирать тряпкой кирпич.

– Хвет, ты идиот.

– Хвет, она права.

– Хряк, ты не лучше.

– Зато меня гораздо больше. Хочешь орешку?

Сценическое платье Аврил пришло в полную негодность во время недавнего бегства через лес, и теперь она выступала в роли романтического юноши Аврила в праздничных штанах своего брата, конфискованных с гарантией бережного обращения. Все бы хорошо, если бы не грива волос и приметная теснота под сорочкой, кою не удалось скрыть конфискованным вдобавок жилетом.

Все старались сохранять оптимизм, но дела труппы пришли в полный упадок. Деньги подошли к той опасной черте, за которой начиналось их полное отсутствие. Год был неурожайным, селяне с радостью гоготали на представлении, но совершенно ничего не платили. Провианта вдоволь было только для Клячи, с удовольствием питавшейся тем, чего росло вдоль дороги. Ближе к зиме не будет и этого. Продать лошадь какому-нибудь фермеру означало расстаться с возможностью гастролировать. Тогда уж проще распродать за бесценок все и самим отправиться в батраки. Или переквалифицироваться в охотники… Бандон, например, дикарь и прирожденный следопыт, нашел в траве мертвого зайца, околевшего от чумки. Успехи охоты этим пока исчерпывались.

– Если мы окончательно прогорим, Аврил, по крайней мере, может выйти замуж за мясника и подкармливать нас обрезками, – горько сострил Гумбольдт. К вечеру похолодало, и тощий клоун, сколько ни кутался в тряпье, плелся, стуча зубами.

– За что ты так ненавидишь мясников? Я вот терпеть не могу трактирщиков. Путь она достанется одному из них – гнусному одноногому старикашке, которого окончательно доконает.

– Спасибо, братец.

– Трактирщик меня тоже устроит. Кто угодно, у кого есть жратва и теплый сарай, – поддержал идею Хряк. – Трактирщик даже лучше, чем мясник: у трактирщика вечно есть пиво.

– Говорят, в Сыре недавно открыли новый театр, – мечтательно сказала Аврил, проигнорировав треп насчет ее замужества. – Вот дерьмо! Представь, Хвет: настоящая труппа с собственным гримером!

– Пацаны, нам срочно нужен гример. Когда будем проезжать деревню, подберите в луже кого-нибудь, кто отличается от свиньи. Все гримеры – алкаши. Обратное тоже верно. Чо бы нет?

– Я же говорю, нам не хватает одного, – твердо произнес толстяк и добавил, посмотрев на плетущихся за повозкой коллег: – Соглашусь с вами, друзья мои: пусть он будет компактен и неприметен, ибо мои величие и тучность не должны затмеваться случайным прощелыгой.

– Ученая собака? – предложил молчаливый Бандон, заставить говорить которого можно было, лишь прилично достав чем-нибудь. – Я бы завел песика. С ним не скучно. И еще он может охранять повозку, когда все спят.

– Чтобы охранять нас во время сна, уж лучше вбить тебе гвоздь в деревянный зад, ходячий ты баобаб, чтобы не спал ты сам и бдел наше благополучие. Говорят, в королевскую стражу прям-таки ящиками поставляют гвозди. Уверен, что с этой целью, – предложил Хряк, дотянуться до которого Бандону было не с руки.

– Нет, Кляча этого не одобрит, – возразил ему сидящий спиной Хвет.

– Чего именно?

– Ни первого, ни второго. Она – добрая душа, но люто ненавидит собак. Хотя идея с гвоздями не лишена привлекательности. Как, Бан? Попробуем на привале? – подмигнул он здоровяку. – Я думаю, нам нужна…

– Дрессированная обезьянка! – воскликнула в восхищении Аврил, аж подпрыгнув от собственной идеи. – Представляешь?! Класс! Я научу ее танцевать, собирать со шляпой монеты и вытягивать из шкатулки гадальные карты. Помнишь, мы видели такую в цирке Косого Барабаса? Публика визжала от удовольствия, когда мартышка вытаскивала туза какому-нибудь придурку. А уж сам он обделывал кипятком штаны себе и двоим соседям. Решено: нам нужна обезьянка с волшебной шкатулкой! И чтоб обязательно с таким вот ажурным воротничком в сборочку. Не-пре-ме-ен-но!

Как это редко бывает в артистической среде, идея сразу пришлась по вкусу. Оставалось только найти среди лесов Северного кантона, изобилующих кабанами и белками, заплутавшую ученую мартышку в ажурном воротничке и с гадальным ящиком… Да их же полным-полно тут, не так ли? Нужно лишь хорошенько присмотреться к кустам или не переехать повозкой на дороге.