Святой из тени

Эладора подавилась шампанским.

– Простите?

– Вы Тай до мозга костей. Этот город у вас в крови, – сказала Воллер. – Приходите работать ко мне. Я найду вам применение.

Эладора растерялась.

– Э-э, я в огромном долгу перед господином Келкином, и я намерена проработать с ним, по крайней мере, до конца этих выборов.

Воллер цыкнула сквозь зубы.

– Это капитану положено тонуть вместе с кораблем, а не штурману. Если станете дожидаться, поражение Келкина замажет и вас. Оставаясь с ним, вы лишь преданная глупышка. Соскочите сейчас и станете доброй помощницей, предупредив его о том, что он гонит на убой свою партию, а вы уходите от тех, кто не ценит ваших мудрых советов.

– Вы и Перику рекомендовали поменять хозяев?

– Нет, я обозвала его идиотом – ему надо было ждать истечения срока полномочий чрезвычайного комитета. – Воллер глотнула вина. – А он опять сыдиотничает, если перебежит назад к барыжникам. Им еще около года будет нужен Келкин у власти – пускай люди забудут о том, что Кризис, по сути, они и вызвали. Перескакивать от промлибов к барыжникам – все равно что прыгать с горячей сковородки и клясться в верности тому, кто поставил ее на огонь.

У Эладоры закружилась голова.

– Но вы же сами из барыжников. Отчего вы так говорите?

Воллер улыбнулась:

– Происходят перемены. Зреют иные силы. Обдумайте мое предложение, юная леди, и сегодня больше ни слова о политике. Мы и так наедимся ею по горло в следующие недели. – Она как следует отхлебнула вина.

– Если вы извините меня, леди Воллер, то посол Хайта просил меня с ним побеседовать, и мне пора узнать, не освободился ли он.

– Разумеется. Подумайте, пожалуйста, над моими словами.

Эладора помянула хайитянского посла как предлог, но ее осенило, что это и впрямь неплохая идея. Она перекинется словом с послом Ольтиком и покинет эту вечеринку. Если поторопится, то успеет домой до полуночи, то есть, отдавала она себе отчет, довольно рано, если учесть грядущие недели. Да и что эта Мхари Воллер вообще знает?

Как по Эладоре, здесь слишком людно, слишком политизированно, а к тому же еще и слишком много дармового вина.

Она пересекла паркет главной бальной залы, улыбаясь и кивая каждому улыбчивому лицу. Увернулась от журналиста из «Гвердонского Обозревателя», который попытался расспросить ее о падении Севераста; ускользнула от троицы знакомых промлибов – те разглагольствовали о торговых договорах, нависнув над несчастным хайитянским купцом; разминулась с пьяным распутником-жрецом от Хранителей. Затем задержалась, чтобы обменяться парой фраз с адмиралом Вермейлом, погруженным в разговор с послом Лирикса. Здесь Эладора целиком на мели. Ей мало что известно про Лирикс, кроме историй о драконьих преступных сообществах, враждовавших с бесноватыми богами посреди сказочных джунглей. Посол страны чудес салютовал ей бокалом шампанского и рокотал насчет морской болезни.

– Две недели на переправу, и все из-за требований вашего флота идти в составе конвоя. Задержки целиком на вашей совести, адмирал.

Вермейл пожал плечами:

– У нас не хватает катеров сопровождения, и поскольку до войны рукой подать, то задержки неизбежны.

Посол поднял хрусталь.

– По воле богов драконы палят как грешников, так и честный люд, без разбору. – Это старое лириксианское присловье, некогда означавшее «не вини меня, лучше взгляни, что творят боги», но в наши дни отсылавшее к разбойным семьям Джирданы, что укрепляли контроль над торговыми путями Лирикса.

Вермейл представил ее послу, и при упоминании имени Эладоры глаза того замерцали: алчно и по-змеиному.

– Мисс Даттин. Ваше имя достигло ушей моего прадедушки. Вы историк? Поедемте со мной на Джирдану, и на островах я познакомлю вас с тем, кто помнит прошлое на тысячу лет!

– Крайне польщена, мне очень интересно, но, э…

Вермейл вмешался:

– Обязанности мисс Даттин препятствуют ее отъезду из города в обозримом будущем. – Он шепнул ей на ухо: – Вас будут спрашивать о Кризисе. Не говорите им ничего.

Она второпях отошла.

В вестибюле ни следа посла Ольтика. Его замещал первый секретарь представительства, сухопарый и до того бледный, что поначалу Эладора не поняла, жив ли он. Даэринт какой-то там? Или какой-то Даэринт, нечто хвастливо-почетное, ей уже и не вспомнить после трех бокалов вина.

Оглянувшись на бальную залу, она увидела Перика, приковавшего к себе внимание, и решила, что продолжать вечеринку тоже не вариант. Прежде она уже посещала посла вместе с Келкином либо другими членами черзвычайного комитета. Его кабинет далее по коридору, после дубовой двери. Рядом, как ей помнилось, должна стоять скамейка. Может, там она сможет подождать, пока посол не пойдет обратно.

Шум веселья стихал позади, в пустом административном крыле посольства стояла мавзолейная тишина. На медные дверные таблички нанесены нелепо усложненные чины, так любимые хайитянами, а руны отмечали посмертную касту их обладателей. Заместитель секретаря по торговле, молитель. Помощник таможенного смотрителя, неусыпный. Она нашла дверь, за которой проход в приемную посла Ольтика, и та была открыта.

Она прошла туда, отыскала скамейку и присела, скромно сложив руки. Закрыла глаза и немного расслабилась. Прием вымотал ее сильнее, чем последняя неделя работы над докладом по Новому городу. Она позволила мыслям отвлечься.

Червячные пальцы обвили ей шею, голос мертвого деда зашипел из-под золоченой маски. Зябкость посольства сделалась сырым холодом семейной усыпальницы, где ее держали в плену во время Кризиса.

Эладора поперхнулась и выпрямилась на сиденье. Никого. Свидетелей ее потери самообладания нет, вот и прекрасно. Она выудила это воспоминание, сложила как бумажный лист и запихнула так глубоко, как смогла, мысленно навалив на него тяжелую стопку обитых тканью учебников истории. Постаралась успокоить рванувшее вскачь сердце. Дедушка умер; он умер двадцать лет назад, а потом опять – десять месяцев как это произошло. Так или иначе, его определенно, неопровержимо нет.

Здесь на стене карта. Выцвела и безнадежно устарела, что делало ее еще притягательней для исследователя истории. Город посередине – это Старый Хайт, в сотне миль к северу от Гвердона. Хайитянская Империя – мертвенно лиловая – расползалась в глубь материка на север и запад. На северо-востоке она облегала подножие ледяных гор сплошь до самого Варинта. На юге карта в лиловых точках и крапинах. Точки – заставы и торговые поселения. Крапины – земли, завоеванные Хайтом за прошедшие века, когда имперские неживые легионы и волшебные клинки были непобедимы.

В лиловом имелись разрывы. Например, Гвердон, в южном преддверии Хайта – щепотка пахотных земель с вассальным городом-государством. Остров Лирикс к востоку, а у его побережья гряда мелких островков под именем Джирдана, логово драконов и разбойников. А южнее: Ишмира, Маттаур, Севераст – старинные торговые города. Была бы карта точной, все три закрашивал бы красный, а не лиловый, цвет крови солдат Хайта, которые гибли, а потом гибли снова в дюжине войн на тех берегах.

Хайт представал тут едва ли не на пике развития, покрывая почти половину карты. В наши дни Хайт просто пятно: исконные земли, Варинт, да несколько крепостей. По-прежнему мощная сила, но несокрушимой ее не назвать.

Была бы карта точной, Гвердон изображался бы на ней ярким серебром, с серебристыми путями торговли, расходящимися во все четыре стороны и за края карты к Архипелагу, неся с собой чудеса расцвета алхимии. Мертвецы Хайта могли до конца времен неусыпно стоять в своих бесконечных шеренгах, но у живых жителей Гвердона нет времени ждать. Всегда пора заключать новые сделки.

«И, – с грустью подумала Эладора, – будь карта точной, сейчас был бы виден огонь и слышались вопли».

Приближались шаги. Это один из неусыпных охранников посольства. Она и до этого видела шествующих мертвецов, но их лица – никогда. Этих созданий не допускали на улицы Гвердона без предварительного разрешения дозора, и выходить им позволялось строго в масках. Некогда стража решила, что гвердонский люд ужаснется при виде ходячих скелетов. Старинный закон отжил свое, как эта карта, – в наше время в городе есть куда более страшные вещи. Тем не менее она не сразу подавила дрожь, когда скелет подошел к ней. Отвисла челюстная кость.

– Прошу прощения, вам нельзя здесь находиться. Возвращайтесь на прием, – произнес он замогильным голосом. Твердо, но уважительно взял ее мертвыми пальцами под руку, помог встать с лавочки и сопроводил к двери.

– Что происходит? – спросила она.

Череп не взглянул на нее.

– Произошел несчастный случай. Возвращайтесь к гостям, там вы будете в безопасности.

В глубине прохода кто-то из охраны поднял тревогу, послышался новый шум и топот бегущих ног. Зычный бас Ольтика. Но тут мертвец захлопнул перед ней дверь, и она осталась одна в тишине мавзолея.

Утром в кабинете Келкина «стоял дурдом». Эладора гадала, откуда взялись все эти люди – перевозбужденная орда, вызванная в наш мир волшебным словом «выборы». После нескольких минут без внимания она отловила пробегавшего писца и узнала, что Келкин завтракает в «Вулкане». Эта кофейня была частым пристанищем и фактически служебной конторой Келкина, когда его оппозиционный голос сиротливо звучал в парламенте, где властвовали барыжники. После возвращения к управлению городом путем чрезвычайного комитета ему понадобился настоящий кабинет со всякими роскошными излишествами, наподобие дверей. Захаживая в «Вулкан» сейчас, как подозревала Эладора, он скорее показывал себя горожанам, чем взаправду занимался делами.

А у нее полно дел, но сначала требовалось переговорить с Келкином.

Прибыв к «Вулкану», Эладора обнаружила, что келкинская свита заполонила всю кофейню и выплеснулась на улицу. Младшие писцы и консультанты жонглировали бумагами, пока мимо них гуртовщики гнали свиней на рынок на площади Мужества. Очередь на прием огибала квартал. У двери стоял стражник, отваживая обычных посетителей кофейни, но другой приближенный помощник Келкина увидал ее у входа и жестом пригласил внутрь.

– Он в дальней комнате, – сказали ей. – Проходите. Десять минут.

На пути ей попалась доктор Рамигос. Эладора кивнула и, проталкиваясь, двинулась дальше, но Рамигос окликнула ее.

– Ты выполнила упражнения, которые я назначила?

– Мне пришлось идти на прием к хайитянам.

Рамигос фыркнула:

– Истинный адепт непоколебимо сосредоточен и безраздельно посвящен своему деянию. Не существует различий между заклинанием и заклинателем – оба становятся одним целым, единой стихией вне времени, меж небом и землей. Есть ли здесь место посторонним мыслям?

– Э-э… нет.

– Ну а тогда, – женщина улыбнулась, слегка наморщив темную кожу, – берись за работу.

Келкин сидел все за тем же столиком, который резервировал за собой здесь полвека. Как обычно, заваленным бумагами, грязными тарелками и побурелыми чашками из-под кофе. К бумагам на дне крупнейших из стопок не обращались десятилетия. Эладора содрогнулась при мысли о самых древних кофейных чашках и сдержанно присела напротив старого политика.

На любезности времени у Келкина не бывает.

– В новом парламенте будет двести восемьдесят два места или около того, разница с прошлыми выборами в сорок восемь мест – и все эти места, кроме двух, за Новым городом и нижними кварталами. Нам нужно завоевать каждого тамошнего засранца и удержать большинство прежних избирателей, и то едва наскребем достаточно, чтобы вступить в коалицию.

– Вы станете работать с Хранителями против алхимиков? – изумленно спросила она. Келкин положил полжизни, ломая ярмо церкви Хранителей.

– Я войду в коалицию с ползущими, если заставит повестка дня. Церкви нечего делать в политике, хватит уже. Их поддержка с гнильцой, как трухлявый пень, но народ все равно за них голосует из-за… – Он махнул рукой, словно отказывался рассуждать, зачем кому-то так поступать. – Нет, с церковью как с политическим субъектом у нас покончено, но еще одни выборы они потянут, особенно в гонке против алхимиков.

– На вечере в посольстве, вчера, – начала Эладора, а потом спохватилась. Ей не хотелось упоминать о предложении Воллер, пока она не наберет сведений и не составит о нем свое мнение.

– Так что в посольстве? – бросил Келкин, раздраженный заминкой.

– Б-барыжники галдели, будто вы совершили ошибку, объявив скоропалительные выборы. Говорили, вы будете наказаны за то, что не решили городские проблемы, пока имели в подчинении чрезвычайный к-комитет. – Она тщательно выбирала слова и тон, поскольку занимала странное положение в организации Келкина. Она молода и неопытна, зато принадлежит к той горстке людей, кто знал, что происходило во время Кризиса, и в том ее ценность.

– Верней, наказан за то, что не прибрал за ними бардак. – Келкин пожал плечами. – Правильно пугают. Если нам предстоит новый парад страшилок, наподобие Кризиса, его свалят на меня, и мы проиграем. Но выборы уже через шесть недель. Если за шесть недель город не рухнет у нас на глазах, то мы победим. – Он щелкнул пальцами. – Довольно. Мне нужно, чтобы вы поработали с Абсаломом Спайком. Раньше он обстряпывал наши дела в Мойке, а теперь пусть обеспечит нам победу в Новом городе.

– Поработала? – откликнулась она. – Над чем?

– Выявите в Новом городе таких прощелыг, какие железно доставят избирателей к урнам, и узнайте, сколько денег они с нас возьмут. Займетесь предвыборной кампаней, девушка. Честными взятками.

– Я собиралась готовить выдержки по прецедентам насчет свободного города. – Акт о Свободном городе, проведенный Келкином почти сорок лет назад, гарантировал практически всенародное право голоса в черте города Гвердона. Это краеугольный камень любого замысла по привлечению избирателей Нового города, поэтому остальные партии, вероятно, начнут сутяжничать, доказывая, что Новый город на самом деле не является частью Гвердона. Дело, в общем-то, безнадежное, но если тяжбу не отклонят, то Келкин и промышленные либералы будут разбиты наголову. Эладора не хотела так рисковать, а еще это редкая оказия применить ее академические познания на политическом поприще.

Келкин хмыкнул:

– Отдадим вопрос Перику. Стойте, нет, он сдриснул, и этой ходячей сопли никому не жалко. Передайте дела… – Он неопределенно крутанул рукой, – тому, с башкой как морковка, у него еще борода облезлая. Передавайте и ступайте, ищите Спайка.

Она кивнула.

– И, кстати, кресло заведующего кафедрой истории в университете придется кому-то занять к началу учебного года.

Она застыла. Речь шла о кресле профессора Онгента, вакантном после его смерти.

– Этого следует ожидать, – осторожно проговорила она.

– Не кокетничайте. Если хотите усадить вашу задницу в то кресло, вместо этого… – Он двинул ногой по потрепанному креслу кофейни, на котором она сидела. – То это можно устроить. Добудьте мне голоса тех чудиков и получите причитающееся.

На выходе ее затолкали полдюжины посетителей, пытающихся привлечь внимание Келкина. На площади около «Вулкана» сгрудились горлопаны, торгаши, протестующие. За ночь улица разукрасилась, как весенняя поляна: каждая стена и фонарный столб обросли плакатами. Народ кричал ей; кто-то вложил в руку листовку, потом еще и еще.

Лихорадочно возбужденный, драчливый, город ожил, как никогда после Кризиса.

Она почти позабыла, как меньше года назад эту площадь осаждали чудовища.

Как по сточным канавам текла кровь, а небеса обуяли мстительные, гневные боги.

Глава 6

Теревант Эревешич – лейтенант Эревешич из Девятого стрелкового полка – таращился на лист. Не получалось придумать хорошую рифму к обороту «кровавый душ».

Очевидно, сгодятся «уж», «гуж» и «глушь», и хоть они отлично подходят к его теперешнему состоянию, но он-то хотел написать о том памятном дне на берегах Эскалинда. О солдатах, которые гибли – и поднимались, и гибли снова – под его началом.

Теревант вывел слово «муж», поглядел на него с минуту и решительно зачеркнул. Вырвал страницу и попытался сосредоточиться на важном. На очередном письме из отдела снабжения, адресованном его отцу; запросе новых поставок для военных нужд. Мясо, зерно, лес и шкуры из обширных поместий Эревешичей. И воины, снова и снова. Новый набор крестьян.

Теревант записывался в армию добровольцем, но то было за полмира отсюда. И до Эскалинда.

Он почесал запястье, пригубил еще вина и перечитал письмо. Старинный почерк – писал какой-нибудь неусыпный служащий – разобрать непросто. «Вечная Корона в лице лэрда 117-го повелевает и обязывает…»

Звон колокольчика возвестил о посетителе. Обрадованный перерыву, Теревант поскорей покинул отцовский кабинет и по отделанному мрамором коридору зашагал к лестнице в переднюю, ожидая встретить мертвеца из Старого Хайта, какого-нибудь порученца того или иного отдела Бюро.

У подножия лестницы его ожидали двое живых. Один из них Тереванту не был знаком – какой-то взлохмаченный коротышка с лицом, словно вытянутым под стать длинному острому носу, пялился на великолепие дворцового холла. Одет в гражданское. А вот второго человека Теревант узнал моментально.

Лиссада.

Незнакомец, слуги, особняк, солнечные лужайки и громадное имение вокруг них, небеса и море с сушей тотчас смялись и пропали. Во вселенной есть лишь одно настоящее, значимое – Лиссада. Теревант внезапно обнаружил, что стоит рядом с ней, и неясно, сбежал ли он со ступенек или свалился, да и не важно. Ее волосы стянуты в пучок; на ней военная шинель, с виду велика на несколько размеров, хотя по ее фигурке их наверняка и не шьют. Скорее всего, забрала шинель у Ольтика – его брата, ее мужа. Одну руку она держала в кармане, вторая покачивала конвертом. От ее облачения желудок ухнул, несмотря на то, что сердце подскочило при виде нее самой. «Вдруг что-нибудь порвется, – обеспокоился он, – разойдется старая военная рана».

– Лис, я… – а полагалось «леди Эревешич».

– Давай выйдем, – быстро произнесла она, махнув на залитую солнцем площадку за приоткрытой дверью.

– Ты не устала? Из столицы поездка длинная.

– Я хочу опять побродить по старым местам. Ну же, Тер.

Теревант пошел рядом с ней, как будто и не минуло дюжины лет с их прогулок. В его воспоминании стоял солнцепек, и сарафан раздувался, когда она босиком по траве убегала прятаться за деревья. Он часто думал о тех минутах. В бою они были его талисманом, напоминанием, ради чего он сражается, совсем как картонные значки Короны у солдат низкой касты. У них свое представление о рае; для Тереванта рай по-прежнему и вопреки всему – та залитая солнцем лужайка. Сейчас, как и тогда, они не оставались одни. Прежде с ними уверенно шагал вперед его брат Ольтик; сегодня в изумлении опешил на пороге странный коротышка.

– Я на пару минут, – сказала Лиссада. Человечек кивнул, и Лиссада повела Тереванта по дорожке в рощицу, раньше они там играли.

Человечек смотрел им вслед из тени крыльца.

– Кто он? – спросил Теревант. Что-то выдавало в нем иностранца. Не хайитянина, по крайней мере, не уроженца Старого Хайта. Может, он с одной из немногих земель, что еще остались присоединенными к Империи.

– Мой порученец, – равнодушно ответила Лиссада. Она оглядела рощу. – А здесь совсем ничего не изменилось.

– Отец берег ее в прежнем виде. – Лис несколько лет воспитывалась здесь, в имении, после того, как мать Тереванта и сестры утонули в кораблекрушении у Маттаура. День приезда Лис стал днем, когда начала рассеиваться скорбь, а те несколько лет были годами счастья, унесшими от него горе.

– Как там старший Эревешич?

Теревант пожал плечами:

– Такой же упрямый. Все надеется на Обережение. – Это высшая из посмертных каст. Смерть матери произошла неожиданно; к отцовой же Теревант готовится много лет. Она – неизменная деталь его мысленного пейзажа, прочна и привычна, как особняк, тускло маячивший за деревьями.

В прочих чувствах такой уверенности нет. Он бередит эмоции, расчесывает присохшую к сердцу корку.

– Полагаю, Ольтик здесь?

– Нет, он по-прежнему в Гвердоне. Завтра в ночь я поеду обратно. – Она потерла пальцем печать на бежевом конверте, словно не решаясь его вручить. – И ты тоже. – Она протянула письмо. – Мне предписано откомандировать Тереванта из дома Эревешич, бывшего лейтенанта Девятого стрелкового.

Отпрысков Дома оберегаемых, такого как Эревешичи, обычно не назначают в полк наподобие Девятого, но там были его товарищи, а от «бывшего» сделалось больно.

– Как получилось, что бумагу приносишь ты? – спросил он с волнением. С удивлением. Опасением. Стыдом – ей известно, что он наворотил. Вспышкой злости на Ольтика, за то, что его тут нет. С ворохом безымянных эмоций. Письмо выпущено военным ведомством. А Лис из Бюро, гражданской службы. Их обязанности должны строго разграничиваться. Она наживет себе неприятностей, доставляя такие письма.

Она пожала плечами:

– Я догадывалась, что так все и будет. Оказалась по делам в Старом Хайте. И захотела тебя приободрить знакомой рожей.

Три полуправды, ноль искренности в сумме, но сейчас его беспокоит не это. Он вскрыл печать и взялся за письмо. Пробежал описание боя при Эскалинде, схватки с войсками Ишмиры. Как Облачная Роженица проявилась посреди битвы и выхватывала солдат, зашвыривала их в небо, рвала на куски, и кровь лилась сверху, как дождь. Как вместо моря растянулось нечто, похожее на жидкое стекло, которое одновременно и жгло и резало.

Ему приказали доставить на берег пушки. Он выполнил приказ, прорвался к храму, вклинился прямо в божью пасть. В сухих строках письма читалось изложение действий кого-то далекого и давно умершего. Он не помнит, как отдавал команды, не помнит тот сумасшедший бросок к храму.

Он растратил жизни своих бойцов в честь дурацкого похода за подвигом? Он вызвал гнев вражеских богов на себя и вывел выживших из бушующей бури? Теревант не знал этого сам, а раз не знал даже он, то какого черта могла нарешать кучка дохлых генералов, сидючи в Хайте?

Двести хайитянских солдат высадились на Эскалиндском взморье. Назад уплыли только семьдесят два. И только дюжина из них жива поныне.

– Ты храбро дрался, – негромко сказала Лиссада.

– Тут мнения расходятся. – Не приведено никаких оправдательных доводов. Никаких поблажек от комиссии по разбору. Нет никакой причины его щадить, но он дочитал до конца. И у него отвисла челюсть.

– Значит, меня не разжалуют?

Она не ответила, только многозначительно улыбнулась.

Он процитировал новый приказ:

– «Сим вы временно прикрепляетесь к подразделению дипломатической охраны с поручением проверки стражи, приписанной к посольству в Гвердоне». Ольтик влез, не иначе? Он попросил комиссию меня оправдать. Это вот так он не допустил, чтобы младший братик его опять опозорил? Он вытащит меня в Гвердон и будет за мной присматривать. Пекло, Лис, я не ребенок. Я сам могу устоять перед трудностями. – Он вложил в голос столько справедливого укора, сколько смог наскрести, но прозвучала в итоге обида. Истина известна всем: там, где Теревант с трудом пытается устоять, Ольтик шагает вперед. Но удержаться от восторга и облегчения он тоже не мог – его все-таки восстановили. Он предпочел бы справиться с этим сам, вместо вмешательства Ольтика, но главное – ему не отказано в возможности себя проявить.

– Повелевает Корона, а не твой брат, – сказала Лис.

– Но без его участия не обошлось? – продолжал он допытываться. «На этот раз все будет совсем по-другому».

– Я не знаю.

– Я-то думал, вы в Бюро всеведущи, – угрюмо пробурчал он.

– Ага, так и есть. – Она рассмеялась, и у него против воли поднялось настроение. – Вот я, например, ознакомилась с твоей поэзией. Потянула за струнки в отделе Благонадежности.

– Твою погибель! – чертыхнулся он. Годами ранее он подавал заявление в Бюро и получил отказ. Он пошел туда вслед за Лис. Отринул место второго наследника дома Эревешич ради того, чтобы гоняться за ней по ониксовым коридорам Бюро – и первая же дверь захлопнулась у него перед носом. После такого бесчестья дома было делать нечего – он сбежал за море, на одну из далеких имперских факторий в Паравосе. Несколько месяцев прожил в сообществе диссидентов, квасил с поэтами, лицедеями и бунтарями, публиковал под псевдонимом ужасные вирши – неплохая развлекуха, на месяц-другой. По крайней мере, там никто не ровнял его на Ольтика и не требовал достижений.

А затем войска Праведного Царства Ишмиры заняли их поселок, и он был вынужден бежать. А когда добрался до Хайта, то напился в хлам и записался в армию.

– Стихи натурально дурные, – сказала Лис. – Отвратительные.

– Некоторые были о тебе.

Она обхватила ладонью лоб, будто падает в обморок.

– Ой, как же я этого не разглядела в твоих художественных приемах? Постой, ведь разглядела – все равно дурные они. – Смягчая удар, сверкнула улыбка. – Ну что, готов служить Короне?