Святой из тени

Шпион рассмотрел предложение, взвесил, испытывая баланс, как фехтовальщик новый меч. С одной стороны, для Сангады Барадина это правдоподобный следующий шаг, призванный обеспечить его платформой для операций. С другой стороны, ему хотелось всецело прочувствовать город, и связывать себя первым попавшимся предложением было бы неверным ходом. Бежать навстречу цели сломя голову означает выскочить на минное поле. Он должен заходить с тыла.

– У меня есть несколько, хм, просроченных дел – ими надо озаботиться в первую очередь, дружище. И я сумел забрать из Севераста немного денег, поэтому несколько недель продержусь. Но спасибо, возможно, я приму твое предложение, если вакансия сохранится еще некоторое время.

– Непохоже, что война идет к завершению.

– Будет ли хлопотно провезти в город деньги?

– Зависит от того, попадешься ли ты на глаза таможенным досмотрщикам. Ты же не слишком верующий, правда?

– Не особо.

Дредгер указал на одну беженку, женщину средних лет, которая везла из разграбленного города изрядный набор маленьких глиняных идолов. Борясь с корабельной болтанкой, она читала им молитвы. Танцору и Кракену, Благословенному Болу и Ткачу Судеб.

– Иноземных святых бдительно отлавливают. В Гвердоне никому нет дела, каким богам ты молишься, лишь бы боги не отвечали взаимностью, – сказал Дредгер. – Особенно боги Ишмиры.

– Боги Ишмиры были и богами Севераста, – сказал шпион. – В Северасте тоже стояли храмы Царицы Львов, где отправляли те же самые обряды.

Линзы на шлеме Дредгера щелкнули, повернулись на шарнирах, фокусируясь на шпионе.

– Так что же случилось? Отчего боги ополчились на Севераст?

– Ополчились? Не знаю, не знаю. Святые Царицы Львов воевали на обеих сторонах долгое время. По-моему, те, кто утверждает, что боги сошли с ума, правы. А сумасшедший, бывает, спорит сам с собой. – Взгляд шпиона привлекла далекая туча. Она двигалась по небу против ветра. – И не надо валить все на богов. Если колесницу понесет и она переедет ребенка, кто виноват – возничий или лошади?

– Родители, – буркнул Дредгер.

– Кстати, о родителях, – проговорил шпион, – мой мальчик слегка… тронут богом. Вашей городской страже можно дать взятку?

Внутри шлема Дредгера забулькало, словно он задумчиво присосался к какой-то трубке.

– Мудрено, сейчас стало очень мудрено. – Он покачал головой. – А в моем положении, Сан, непозволительно дразнить дозор, протаскивая тебя в город.

Его прервал матрос из команды:

– Хозяин, к западу корабль. Боевой хайитянец. – Мореход подал Дредгеру подзорную трубу и тот изучил корабль.

– Курс прежний. У нас нет распрей с Хайтом. И ничего стоящего конфискации на обратном пути, эх?

– Видишь что-нибудь вон в той туче? – спросил шпион. Дредгер размашисто крутанул трубой, всматриваясь в темную кляксу на горизонте.

– Ни шиша. А что?

– Просто странное чувство.

Голоса богомольцев зазвучали громче. Несколько беженцев сгрудились на палубе вокруг женщины с глиняными образами. Один из идолов задвигался, глина превратилась в чешуйчатую плоть. Щупальца Кракена выбрались из землистого плена и забарабанили по палубе. Побочное чудо.

– Дредгер!

– Вижу! Поворачивай! Поворачивай!

Они опоздали. Туча ринулась наперерез хаитянскому боевому кораблю, а они оказались как раз промеж двух противников. Двигатели «Дельфина», переброшенные на полную мощь, взревели и пахнули дымом, но лопасти не находили упора во внезапно остекленевшей воде. Чудесное знамение сковало волны, поймало грузовоз, преподнося их враждебному богу. Вода сделалась неестественно тихой и прозрачной на милю в любую сторону. От грозовой тучи до хайитянского корабля пробежала ледяная дорожка. Шпиону было видно морское дно сквозь тысячу фатомов невероятно чистой воды.

Там скручивались ужасные щупальца, такие же, как у глиняного образа, только в десять тысяч раз больше.

– ПОВОРАЧИВАЙ! – ревет Дредгер. В ярости он подхватывает идолов той женщины и швыряет их за борт. Они падают на морскую гладь и не тонут.

На палубе появляется Эмлин.

– Ступай назад! – кричит шпион. – Сиди внизу! – Мальчик отходит, не до конца прикрывая дверь. Таращится на преобразованное чудом море.

Боевой хайитянец прозевал опасность. Корабль стар – парусный фрегат, приспособленный, как сумели, под рискованные задачи Божьей войны. Рифленая рунами броня закалена против чудес небольшого размаха. Пушка заряжена флогистонным снарядом. Несомненно, ключевые бойцы в той команде – неусыпные, их души прикованы к телам, значит, смогут сражаться, невзирая на смерть и расчленение. Корабль отворачивает, подставляя бортовые орудия к источнику угрозы.

Над «Дельфином» и рядом с ним проносится шторм. Стеклянная вода полосуется на острые волны, они скребут по палубе, кромсая всех на пути в красные клочья. Немолодая женщина над фальшбортом тянется за своими идолами. Падает навзничь и голосит – руки обезображены, в крови. Ветер хохочет в уши, и над головой по небу просвистывает призрачная фигура.

Ну, конечно. Где-то в воздухе ишмирский святой, средоточие божественного взора. Кракен и Облачная Роженица необъятны, как море и небо; боги избирают смертных каналами для своих энергий в смертном царстве. Дредгер, шатаясь, пересек палубу, крича на рулевого. Шторм миновал, и если они сумеют сползти с этого зараженного океанского пятачка, может, и смогут уйти. Под взвизги двигателей «Дельфин» боролся с водой, которая перестала ею быть. С творением Кракена. Все равно понемногу они продвигались…

…И вот над ними навис хайитянский корабль, можно добросить копьем. Буря завихрилась, еще подталкивая «Дельфин» к боевому фрегату. Гавкнули пушки, и шпион бросился на палубу, как только над головой прогремел залп.

К чести хайитянских канониров, «Дельфина» не задел ни один выстрел. Флогистонные снаряды разорвались в грозовых тучах наверху, стеля сверкающие ленты – это алхимическая субстанция запалила облачную взвесь, морскую воду, а заодно и простой чистый воздух.

Кракен восставал из пучины, но ему не хватило места между «Дельфином» и боевым хайитянцем. Смыкая щель меж двумя судами, моряки Хайта удержали гигантского противника на месте, закрывая одно направление атаки. Они прикрыли себя кораблем Дредгера.

Чудовищные щупальца поднялись из стеклянной океанской глади за дальним бортом хайитян, и пушки на той стороне ответили как по-писаному.

Святой-кракен заорал. Одно горящее щупальце махнуло по палубе хайитянца, сшибая в океан матросов, орудия и все, что смогло соскрести. За собой оно оставило жидкий след горящего флогистона. Моряки Хайта бросились опорожнять на зеленые языки пламени ведра противопожарной пены, борясь алхимией против алхимии. Потом буря опять заглотила оба судна, ввергая их в хохочущую, расколотую молниями тьму, шпиону больше не разглядеть хайитянский фрегат. Кое-где мелькало пламя, но не понять – то ли это загорелся корабль, то ли вспыхивает пушечное дуло.

Шпион прошептал на ветру:

– Я – ишмирский разведчик. Я за тебя, придурок. Проваливай!

Ответа не было. Шпион и не помышлял об ответе. «Ну, совесть, – решил он, – чиста».

Другое щупальце выпросталось из океана и слепо хлестнуло по хайитянскому кораблю. Взамен подвернулся «Дельфин». Оно долбануло о борт, пробив дыру в ярд чуть выше ватерлинии. Пушечный гром разбрызнул в воздухе горящую жижу. Легкие шпиона ожгло, и он закашлялся едким дымом.

Он поковылял по палубе в ту сторону, куда удалился Дредгер. Пришлось переваливаться через тела других беженцев – неизвестно, мертвы ли, цеплялись ли к доскам, чтоб не выбросило за борт, или простерлись ниц перед божественным ужасом. Короткая лестница поднималась на верхнюю палубу. Он услышал, как Дредгер выкрикивает команды, но объясненья сейчас не ко времени. Вот ружье, и он срывает его с подставки. Вбивает заряд – ампулку с алхимпорошком и свинец.

Где-то наверху кружит святой. Шпион наводит прицел в сторону небесного рая, выискивая сердце бури.

Вот оно.

Выстрел ударил точно. Человеческая фигура, зависшая на облаке, как на стихийной трапеции, вдруг приобрела видимость, вдруг мучительно выгнулась. Затем пошатнулась, зажимая бок. Шпион перезарядил, выпалил снова, промазал, перезарядил.

Мгла сгустилась вокруг фигуры, укачивая ее, замедляя снижение. Туча побагровела, как перевязка на великане, когда начала пропитываться кровью, а само облако всасываться в тело святого. Чудо преображения – человек становился тучей, перетекал в нее больше и больше – как капитан Исиги плавно превращалась в Царицу Львов. Смертному такая рана была бы фатальной, но святой – не обычный смертный. Требуется нечто большее, чтобы убить земную аватару бога.

Например, требуется целый взвод хайитянских снайперов. Беспощадно точный винтовочный огонь накрывает ныне хорошо различимого святого, выстрел за выстрелом метко поражают цель. Хайитянские стрелки из неусыпных. Страх они только помнят. Неживые руки не дрожат, в неживых глазницах нечему моргать.

А потом святой упал. Шторм оборвался, с невероятной быстротой смотался обратно в тучу, стоило восстановиться естественному порядку вещей. Море тоже внезапно стало собой, когда Святой-кракен погрузился, освободив волны от хватки явленного чуда. «Дельфин» накренился вперед, в одно мгновение перейдя от сверхъестественной неподвижности до полного ускорения. Даже захоти они, было бы трудно заложить круг назад к поврежденному хаитянскому кораблю и раненому, но не менее смертоносному кракену.

Над «Дельфином», в конце концов, веет флаг Гвердона, а Гвердон нейтрален в этой войне.

Эмлин захлопал в ладоши. Шпион снова задышал. И вручил оружие обратно Дредгеру.

Бронированный человек принял ружье, по порядку отсоединил последний боеприпас, проверил нагар, прикинул шансы. Потом сказал:

– Я довезу твоего парня, Сан, в лучшем виде. Тогда будем квиты.

Глава 2

– Представь, будто наводишь мост, – сказала доктор Рамигос. – Открываешь дверь.

Эладора Даттин кивнула, закусила губу, чтобы не заикаться, и продекламировала заклинание, которому научилась у Рамигос. «Что-то непохоже, будто открывается дверь, – подумала она, – скорее будто долбишь по наковальне на собственной голове».

Сегодня Эладора пришла на урок чародейства неподготовленной, впрочем, с равным успехом это относится ко всему ее импровизированному обучению. Она не помнила точно, когда познакомилась с Рамигос – в мучительном мороке окончания Кризиса. Те дни после пережитого ужаса сокрыты туманом – Эладора смутно помнит, как влачилась прочь с Могильного холма, от гробницы Таев. Ее душу и тело изранило богохульное колдовство покойного деда. После были недели на больничной койке, металлический привкус обезболивающих и непрерывный ряд тусклых силуэтов, поочередно задававших ей вопросы, снова и снова. Сотрудники городского дозора, церкви, гильдии алхимиков, чрезвычайного комитета – все пытались сложить мозаику событий, переделавших Гвердон. Обследовать поломанный, треснувший город и дать ему самому хоть какое-то осмысленное объяснение случившегося.

Один такой силуэт не отходил от Эладоры и спустя недели проявился в женщину с яркими глазами, чересчур энергичную, чтобы верить ее возрасту по морщинам на темной коже. Бесконечные опросы и дознания понемногу сменились беседами и невзаимными исповедями, и по ходу этого дела Рамигос объявила, что собирается научить Эладору колдовать.

Эладора протянула руку и вроде почувствовала, как по предплечью струится сила. Боль уж точно почувствовала – и предположила, что ей впрямь удалось вступить с чем-то в контакт. Медленно сомкнула кулак, представляя, как заклинание парализует мишень, накладывает на нее незримые колдовские цепи – но тут потеряла контроль, волшебство утекло сквозь пальцы. На миг она словно бы сунула руку в огонь. Незримые цепи тут же расплавились, от жидкого металла вздулась кожа. Пошедшее наперекосяк заклинание дает непредсказуемый выхлоп – если поглотить вызванную ей силу, то можно рассеять ее в теле, рискуя получить внутренние повреждения. Если отпустить – то можно что-нибудь поджечь, а этот стиснутый кабинетик в парламентском управлении промлибов завален книгами и документами.

Застряв в нерешительности, она не убирала руку из огня, пока Рамигос не придвинулась и не стряхнула неверное заклинание, как будто налипшую паутинку. Небрежное обхождение этой дамы с могучими чарами впечатляло.

– Неплохая попытка, – заметила Рамигос, – только ты разгильдяйка. Ты пренебрегала упражнениями.

– Я… Мне трудно выкроить время. Господин Келкин…

– Дай ему волю, Келкин до смерти заработает нас обеих. – Рамигос подкинула Эладоре влажную тряпочку, и та намотала ее на ладонь. – Иногда кое-что на свете происходит вразрез с его расписанием.

«Дело не в расписании, – подмывало воскликнуть Эладору. – Я тружусь, чтобы починить Гвердон, а вы… занимаетесь тем, чем положено по должности специальному волхвователю». Но снова использовать все тот же довод ей не хотелось. Умом Рамигос, может, и понимала, что произошло с городом, но она не из Гвердона. Ей не прочувствовать, как Эладоре, ту пылкую потребность его спасать.

Она выбрала иной стиль поведения:

– А вы, значит, намерены угробить меня в свободное время.

– Чары, – промолвила Рамигос, – это великолепная, здоровая тренировка ума, с крайне незначительным риском самосожжения. Если тебе от жизни нужны всего лишь достаток, власть и трезвый рассудок, то иди-ка в алхимики. – За последний век алхимическая революция Гвердона преобразила город, а торговля алхиморужием приносит из заморских краев несметные богатства, когда полмира окутаны Божьей войной.

«Не хочу быть алхимиком. И политсоветником тоже. И…»

– Давай заново. И постарайся на этот раз не взорваться.

Эладора простонала и попыталась очистить разум или, по крайней мере, отбросить самые навязчивые заботы. Она опять подняла руку, вообразив сплетающиеся, невероятные формы…

И в дверь заколотили. Заорали надоедливым голосом Перика:

– Председатель выехал! Он созывает…

Возглас резко осекся. Эладора открыла дверь и обнаружила неподвижного Перика. Заклинание заморозило его, не дав достучаться. Рамигос хрюкнула в веселом изумлении, мановением отгоняя паралич.

– …комитет, – докончил Перик. Он обжег Эладору взглядом, обжег бы и Рамигос, если б осмелился. Колдунья не удостоила его вниманием, забрала тяжеленный гримуар и поспешила на выход, окунаясь в шум и гам управления.

– Не забывай заниматься кхебешским, – давала она Эладоре указания на ходу. – С плохим кхебешским в чарах далеко не продвинуться. – Еще бы Рамигос не помянула об этом: она сама из далекого города Кхебеша, а овладевание этим трудным и невразумительным языком стоит в самом низу списка задач Эладоры.

Перик подождал, пока Рамигос скроется, прежде чем ядовито заговорил:

– Председатель Келкин час назад отправил вам эфирограмму. Ему требуется ваш отчет. Мне не хотелось прерывать ваше занятие со специальным волхвователем.

Эладора про себя чертыхнулась. Протиснулась мимо Перика и понеслась к своему столу в канцелярии. С дюжину других помощников чрезвычайного комитета поглазели на нее, затем вернулись к работе – каждый неистово черкал цифры, как в последнюю минуту перед концом выпускного экзамена. В соседнем кабинете приглушенно стрекотал эфирограф, по коридору надвигалась волна гулких голосов. Келкин почти уже здесь.

Она свалила бумаги в свой поношенный ранец, безбожно молясь, чтобы они лежали в нужном порядке. Перед мысленным взором предстало, как Келкин – ее начальник, начальник над всеми, глава чрезвычайного комитета и фактический правитель Гвердона – топает по площади Мужества, пыхтит, как паровой мотор, волочит за собой толпу просителей и писцов, охранников и нищих, сумасбродов и газетчиков – и небесам ведомо кого еще. Когда бы Келкин в последнее время не появлялся на публике, до повального бунта оставался один вздох. Обычно Эладора переживала, как бы чего не стряслось, пока Келкин рыщет по городу, которым временно управляет. Сегодня ей даже хотелось, чтобы что-то стряслось.

Хоть что-нибудь бы его отвлекло.

Она не готова.

Эладора пожалела, что не вызубрила ничего мучительней парализующей формулы. Но, увы, додумалась только попросить Перика об одолжении:

– Вы не могли бы, э-э, задержать его? Дайте мне всего пять минут.

По правде, ей нужно было пять месяцев.

А то и пять лет.

Титанический отчет на ее столе был исследованием происхождения, населения, строения и состояния Нового города.

Десять месяцев назад, на пике того, что иные прозвали Кризисом, а другие Чудом с помойки, внутри Гвердона, как взрыв, исторгся в бытие еще один город. Муравейник улиц и туннелей, дворцов и многоквартирных блоков, исполненных целиком из жемчужно-белого камня, извергся из трупа одного бандита по имени Шпат и вобрал в себя юго-восточный сектор Гвердона, причинив несчетный ущерб порту и гильдии Алхимиков. С тех пор Новый город осваивался и заселялся на всех парах. В основном беженцами, но и любой храбрец мог туда пойти и застолбить себе пустой дворец или светлую, тихую аркаду.

Гвердон и до того трещал под чередой ударов; городская стража выбилась из сил. Взять под контроль Новый город сразу после его сотворения не было никакой возможности. Газеты разжигали беспорядки слухами о безумном разврате и преступлениях. Там мыслимо все, сама реальность в Новом городе не закреплена намертво. Отчет кишел свидетельствами о волшебстве и чудесах, которые нельзя приписать ни одному известному богу. Проходили общественные протесты, передовицы требовали обуздать Новый город, вычистить, посадить на карантин, разрушить и расколдовать, но никак не могли прийти к единому мнению, что конкретно надо и как этого добиться.

Невыполнимым заданием Эладоры было проникнуть в суть Нового города, составить карту, провести его учет и инвентаризацию. Другие в штабе промышленных либералов должны были, основываясь на ее труде, создать грандиозный законопроект о безопасности, который Келкин велел породить. Некогда он был великим реформатором, но за последние двадцать лет снискал себе репутацию на ниве закона и порядка и был решительно настроен навести порядок и в Новом городе.

Эладора глянула на страницу – полностью чистый бланк, за исключением заглавия: «Предлагаемые меры».

Она явно была не готова.

– Не мог бы я его задержать? – скептически отозвался Перик. – Председатель всех уже известил о заседании чрезвычайного комитета. Нет, я бы не смог его задержать. Если вы не принесете доклад, этим займусь я!

Ранее Перик работал на господина Дроупа, из прикормленных алхимиками «барыжников», главных соперников промышленных либералов Келкина. Официально барыжники назывались партия «Город вперед», но всяк и поныне цитировал двадцатилетнюю присказку Келкина о том, что их единственная политическая программа – барыжить на базаре оружием, отсюда и прозвище.

Формально Перик по-прежнему работает на Дроупа, так как Дроуп формально по-прежнему возглавляет парламент. Но тот парламент за десять месяцев так ни разу и не сходился и больше никогда не будет собран в прежнем виде. В течение Кризиса Келкин взял власть над старым комитетом по общественному порядку, объявил общегородское чрезвычайное положение и принял особые полномочия. Эладора достаточно выучила историю, чтобы знать, насколько хрупким бывает порядок, как легко сломить устройство целого мироздания. В те мрачные дни Келкин удержал закон и порядок исключительно своей решительностью и личной силой духа, за что она была ему глубоко благодарна.

И словно чтобы окончательно разгромить и уничтожить Дроупа, через три месяца после Кризиса на свет вылез скандал. Никто и не помнил ту давнюю историю о подкупе и превышении полномочий, но ее оказалось достаточно, чтобы Дроуп не вернулся в Гвердон и не претендовал на главенство в чрезвычайном комитете. Эладора была вполне убеждена, что это Келкин умышленно допустил утечку в печать. Она лишь гадала, как долго старикан держал про запас эти сведения. Порой Эффро Келкин – бескомпромиссный идеалист, а порой – коварный приспособленец; его биографы уже дерутся по разные стороны баррикад.

– Это моя работа, – отрезала Эладора, боком отталкивая Перика. Его лицо раскраснелось от гнева, но она, ничего не добавив, просто позвала своего помощника. Риадо выкарабкался из клубка других подручных и припустил к ней. Долговязый, он сложился в полупоклоне – всего на год-два младше Эладоры, Риадо относился к ней как к какой-то старшей чиновной даме, хоть она и была одного с ним ассистентского ранга. Помощник помощника – зубодробительное звание, но в чрезвычайном комитете все стряпалось на скорую руку. В прошлом году Кризис пропорол городу брюхо, и они, как гнойный бинт, удерживали вместе его гражданские органы управления.

– Я направляюсь встречать председателя. Что дальше по моему расписанию?

– Вечером у вас прием в хайитянском посольстве. На этом все.

– Спасибо, – поблагодарила Эладора. Обойдя Перика, она двинулась сквозь завалы письменных столов, перегородивших канцелярию.

– О, – окликнул Риадо, – вас разыскивает ваша мать. Она в городе.

Эладора на ходу врезалась в стол. Навернулась, ободрав коленку об острый край. Рука на ранце разжалась, и бумаги посыпались на пол. Наклонившись их собирать, она, с горящими щеками, чуяла сердитое брюзжание Перика.

– Ничего, ничего, – упорно отговаривалась она, оттирая Риадо, попытавшегося оказать помощь. Не его вина – с Сильвой Даттин он не знаком.

Более трех лет Эладора не общалась с матерью. О последнем таком событии свидетельствуют полукруглые шрамики у локтей – она помнила, как в ресторане впивалась ногтями в кожу, чтобы не начать выкрикивать этой женщине оскорбления. В Кризис Эладора повидала и богов, и чудовищ, но мысль о свидании с матерью до сих пор резала ножом под ребро.

Хватит, не сейчас. Она заставила себя встать, отряхнулась. Перик все еще сверлил ее взглядом, но побоку его. Она нужна Келкину.

Эладора выскочила за дверь. Парламент – лабиринт галерей, залов, кабинетов и хранилищ, но она научилась в нем бегло ориентироваться. Да и, в общем-то, он почти безлюден. Поскольку главная заседательная палата наверху пустовала уже девять месяцев, с делами справлялся куда меньший штат. Она нырнула на лестницу, через зал собраний срезала путь в главный коридор и как раз успела поравняться с Эффро Келкином, пока тот во главе окружения печатал шаг к совещательной палате. Он одышливо раздувал ноздри, и на лысоватой макушке блестел пот.

– Пятый раздел держи под рукой, – приказал он ей. Эладора кивнула, надеясь, что пятый раздел сейчас не валяется там, на полу канцелярии. Сердце у нее колотилось, и не из-за одной только матери. С самих дней Кризиса она работала на Келкина, но только в третий раз сопровождает его в совещательную палату.

В Кризис Эладора совсем недолго являлась проводником мощи кошмарных Черных Железных Богов. Близость к политической власти – лишь бледная тень того занебесного блеска, но схожа с ним больше чего-либо еще.

Адмирал Вермейл придержал перед ней дверь совещательной палаты, и она протиснулась мимо его объемистых телес. У Вермейла имелся свой, куда более тощий отчет в красной папке. Эладора ужаснулась тому, что могло скрываться внутри.

Адмирал – советник Келкина по безопасности. В красной папке содержится докладная Вермейла по решению проблемы незаконного Нового города. Десять месяцев назад, в разгар Кризиса, правительство обстреливало городские районы ракетами. Уже нет ничего немыслимого, никаких запретов и щепетильности.

Адмирал склонил голову и негромко поздоровался с Эладорой, словно галантно пропускал ее вперед на званом ужине.

Она присела на один из стульев, составленных в ряд у стены этой небольшой палаты. Чрезвычайный комитет состоял из восьми членов и пары писцов, поэтому уже дюжине людей было в этом помещении неудобно. Сегодня их около тридцати, и многие еще толпились в дверях. У Эладоры свело живот при мысли представить свой черновой доклад такой обширной аудитории. Рамигос на другой стороне зала погрузилась в разговор с одним из штабистов Вермейла и поддержки не предоставит. В проеме Эладора заметила недовольную рожу Перика – он негодовал, что его опять отстранили от совещания, но Келкин постучал молотком, дверь закрылась, и заседание началось.

– Объявляю, эмм, какое по счету?..

– Девяносто четвертое, – шепнула Эладора.

– …девяносто четвертое собрание чрезвычайного комитета открытым. Обойдемся без зачитывания повестки. Джаррит, начнем с вас.

Джаррит – элегантная, с проседью, представительница Маредона, крупнейшего предместья, – встала и завела примерно ту же самую речь, какую и на семидесяти последних собраниях. Она красноречиво доказывала, что непосредственный Кризис миновал, настало время созывать новый парламент и вернуть управление городом его гражданам.

Под которыми она подразумевала гильдию алхимиков и их состоятельных союзников. Джаррит – из махровых барыжников от и до. Не упоминая имени, Джаррит давала понять, что Келкин ниспроверг народовластие и шестисотлетние парламентские традиции. Эладора, все еще историк в глубине страдающей души, не удержалась от мысленных замечаний: это о временах, когда сие прогнившее учреждение стало сборищем королевских заложников; о пятидесятилетнем промежутке, когда Гвердон попал под господство чудовищных Черных Железных Богов; о парламенте праведных, где девять десятых мест заполняла церковь Хранителей?