Не бойся тёмного сна

спинку, наклониться в одну, в другую сторону и всякий раз

кресло по восковому переплавлялось под его позу.

Старший восстановитель смотрел на эти испытания с

теплой понимающей улыбкой.

– А мы-то думали, что роботы со временем станут

такими, что их и от людей не отличишь, – сказал Василий

Семенович.

– Чтобы вздрагивать потом от встречи с ними где-

нибудь в темном месте? – засмеявшись, заметил старший

восстановитель. – Нет уж, машина, есть машина.

Говорящим роботам мы намеренно придаем особый,

отличительный тембр… Хотя роботы, которых и впрямь не

отличишь от людей, у нас есть. Их намеренно делали

такими. Одно время с ними были серьезные проблемы (да

и сейчас они еще кое у кого остались). И мужчины и

женщины приобретали их себе в качестве половых

партнеров. Это казалось, удобным, ведь интеллект,

18

привычки и принципы у такого партнера могут быть ровно

такими, как тебе хочется. Берешь его, обучаешь всему,

делаешь, по сути, почти зеркальное отражение себя и он

нравится тебе ровно столько же, сколько ты можешь

нравиться себе, да еще, к тому же, может удовлетворить

любые твои потребности. Но постепенно это сошло на нет.

Даже хорошие роботы надоедают. . Но давайте-ка, решим

такой вопрос: вам ведь эта больничная палата уже не

нужна?

– А что вы с ней сделаете?

– Распылим.

– То есть уничтожите? А что же останется мне?

– Современное жилище. Но если хотите, мы

восстановим квартиру, в которой вы когда-то жили.

– Как вы это сделаете?

– Воскрешать предметы куда проще, чем человека, –

сказал старший восстановитель, с улыбкой показав

ладонью на самого же Нефедова.

– Н-да, – с растяжкой произнес тот, – наверное, прежде

всего мне теперь надо научиться ничему не удивляться…

– Будем считать, что с квартирой решено, – подвел итог

старший восстановитель. – Она будет за этой дверью,

вместо палаты. Ассистенты слышат нас и сейчас все

сделают. А эту комнату мы, пожалуй, оставим. Привыкайте

к современному образу жизни. Здесь оборудование и

роботы, без которых вам не обойтись. Кстати, вы ведь еще

не завтракали…

Это предложение было весьма своевременным. Голод

ощущался не меньшей страстью, чем недавнее желание

потянуться. Нефедов был даже чуть недоволен собой: о

желудке ли думать сейчас!

– Да я б, конечно, не отказался, – как можно сдержанней

согласился он.

– Ну, хорошо, тогда нам нужно… – старший

восстановитель казалось, задумался над тем, что им нужно

19

для завтрака, – и, пожалуй, помидоры, – закончил вслух он

свою мысль. – Сейчас завтрак будет подан, – сказал он уже

Василию Семеновичу.

– Откуда? – изумился тот. – Ведь вы даже не поднялись с

дивана. Вы ничего не сделали…

– Я подумал о завтраке, – сказал старший

восстановитель.

Они заговорили о чем-то другом, как вдруг минут через

пять один из цветных квадратов в стене открылся, оттуда

выкатился и остановился прямо перед ними столик с

помидорами, огурцами, яблоками, с тарелкой желтоватого

дымящегося куриного бульона.

– Когда вы в следующий раз захотите есть, то сделайте

то же самое, – объяснил старший восстановитель, – то

есть, просто вообразите все, чего хочется. Не забудьте,

кстати, подумать о температуре заказываемого. Если

поначалу вам покажется это сложным, то произнесите

заказ вслух. Вы будете поняты и услышаны. Кстати, эта

система действует и автоматически, то есть, анализируя

ваше физическое состояние, она в тот момент, когда вы

начнете испытывать голод, сама выставит все, в чем вы

нуждаетесь и чего можете захотеть. Количество поданного

будет соответствовать вашими потребностям: система не

оставит голодным, но и не перекормит.

Не успев вникнуть в сказанное, Василий Семенович

кивнул, жадно глядя на столик. На помидорах и огурчиках

поблескивали капельки воды. Яблоки источали

приятнейший аромат, вроде смеси яблока и земляники,

видимо, новый сорт какого-то более позднего века.

– И вы хотите сказать, что это натуральные продукты? –

сказал Нефедов.

– Разумеется, – ответил восстановитель, с аппетитом

высасывая из помидора сок, чтобы он потом не брызнул, –

все это выращено на земле, на черноземе, если хотите. С

20

бульоном сложнее. Он выработан из растительной пищи,

но точно так же, как это произошло бы и в живой курице.

Нефедов начал с молоденького огурчика в мелких

пупырышках. Ох, уж и огурчик: закроешь глаза и невольно

увидишь себя пацаном, поливающим из водопроводного

шланга на огороде, и решившим тут же подзакусить

ополоснутым овощем с парника.

Как ни странно, но именно голод, как наиболее

жизненное желание, а после и сама еда, позволили

Нефедову реальней приблизиться к этой невероятной

действительности.

– Вы так пристрастно выведывали мое имя, –

добродушно сказал он, – а сами не назвались.

– Меня зовут Юрием.

– А по батюшке?

– Юрий Евдокимович. Но можно и не величать. А моих

ассистентов… Тот, что с бородкой – Виктор, а второй –

Толик. Собственно, Толик – это мой сын, хотя на меня он,

конечно, совсем не похож. Что поделаешь: между нами

большая временная разница, он относится совсем к

другому поколению…

– Послушайте, – пользуясь приоритетом старшего,

сказал Нефедов, уже переходя к дымящемуся бульону,

приправленному зеленым лучком и укропчиком, – а, может

быть, нам лучше на «ты»? А то уж как-то слишком

официально.

– Принимается, – радостно и даже с каким-то

внутренним распрямлением, согласился Юрий

Евдокимович.

– Надеюсь, вас это не обидит, – все же деликатно

уточнил Нефедов, – вы ведь совсем молодой. Сколько вам,

если не секрет?

– Да понимаете… понимаешь, – смешался Юрий

Евдокимович, – мои годы вряд ли покажутся тебе

21

молодостью. Хотя, того понятия молодости, какое было у

вас, сейчас нет. .

– Да ладно, чего уж там… Так, сколько же тебе?

– В апреле этого года исполнилось четыреста

четырнадцать…

Нефедов застыл с ложкой неподвижного,

отсвечивающего бульона, поднятой над тарелкой. Он

заставил себя сглотнуть этот бульон и немного помедлил.

– Ну, уж это ты загнул, – заключил он, наконец. – По

виду-то вам всего лет тридцать.

– Если «по виду», то тридцать три. Мы что уже снова на

«вы»?

– Не могу же я «тыкать», если вам столько лет. . Н-да-а,

ну и дела… Интересно, а день рождения вы отмечаете?

– Иногда… Обычно десятилетия. День рождения с

годами становится слишком привычным. Печально, но

ценность того факта, что ты, в общем-то, родился на этот

свет, со временем как бы нивелируется…

– Я вот не понял, – сказал Нефедов, – как понимать твои

слова, что твой сын, относится к другому поколению?

– Ну, а как иначе, если ему еще нет и тридцати? Он

моложе меня на двести десять лет. Это мой младшенький и

к нему я привязан больше, чем к другим детям.

– А много их у тебя всего?

– Ты знаешь, – снова замялся старший восстановитель,

– по нашим меркам не много, но тебя это, боюсь,

шокирует. Всего у меня тридцать детей…

Нефедов понял, что если он будет так часто открывать

рот от удивления, то никогда не наестся.

– А сколько же у тебя тогда было жен? – спросил он.

– Жен? Отношения между мужчинами и женщинами

определяются сейчас иначе. Мужчина и женщина живут

под одной крышей до тех пор, пока вместе им лучше, чем

порознь. Могу сказать, что тридцать моих детей от

четырнадцати женщин…

22

– Ну и ну, – только и протянул Нефедов, – хотя, если так

долго жить, то, что уж тут дивиться…

– Ну, а вам, сколько лет, как вы думаете? – спросил

старший восстановитель.

– А чего мне думать? Я скажу без всяких уверток –

семьдесят пять.

– А не меньше? – улыбаясь, спросил Юрий

Евдокимович. – Вон там зеркало, взгляни.

Нефедов положил ложку и с недоумением отправился

взглянуть на себя. Теперь он уже не был уверен ни в чем,

тем более, что, и впрямь, что-то не ощущал груза своих

семидесяти пяти.

То, что называлось зеркалом, издали казалось пустой

нишей в стене, но когда Василий Семенович приблизился,

то навстречу ему вышел человек в коричневой больничной

пижаме. Нефедов сделал было даже движение

поздороваться с ним: никакой разделяющей плоскости

между отражением не было, да и отражение выходило не

зеркальным, а правильным. Таким Нефедов помнил себя

лишь на фотографиях молодости: на лице ни морщинки, в

темных, а вовсе не в седых волосах, никакой залысины.

Вероятно целую минуту он остолбенело стоял перед

красавцем – собой.

– Сколько же мне теперь… здесь? – спросил он, наконец,

кивнув на отражение, которое еще не совсем связывал с

собой. – Не помню, когда я был таким.

– Тебе тридцать лет. Ты на три года младше меня, –

рассмеявшись, сообщил старший восстановитель.

23

– Вы еще и подмолодили меня… – сказал Нефедов, – но,

ведь, простите, я помню, как меня на пенсию провожали.

Тогда мне подарили прекрасный набор ручек с золотыми

перьями…

24

– Правда, одна из них оказалась непригодной, – заметил

Юрий Евдокимович и, развеивая удивление Нефедова,

добавил. – Василий Семенович, я же главный специалист

по такому предмету изучения, как «Нефедов Василий

Семенович». В том, что вы помните свою жизнь до пенсии

и далее, нет ничего удивительного. Свою первую, как

сказали бы в прежние времена, естественную жизнь, я

прожил до восьмидесяти лет и тоже помню ее. А потом

мне откачали биологический возраст до двадцати пяти. И

так бывало уже несколько раз. Увы, увы, время как текло,

так и течет. И другого способа справиться с ним, как

каждые сорок-пятьдесят лет отгребать вверх по течению,

нет. Есть у нас, правда, человек, живущий пока что

естественной жизнью. Это – Сай Ши, китаец. Сейчас ему

что-то около двухсот лет и все его именуют не иначе как

Великим Старцем. У Сай Ши своя философия. Он

утверждает, что бесконечная жизнь – это нарушение

естественных законов. Ну, ясно, что в такие-то годы он уже

дряхлая развалина. Не знаю, что с ним будет: может быть,

и умрет. Правда, говорят, недавно он, якобы, произнес

такую фразу: «Кажется, жизнь меня побеждает». Мы

понимаем это как постепенный отказ и от своих взглядов,

и от смерти. Но, кстати, дом стариков у нас есть …

– Может быть, дом престарелых? – поправил Василий

Семенович.

– Да, у вас это называлось так, но то, что существует

теперь – это нечто иное, потому и называется это место

более откровенно. Помните, у вас были своеобразные

кабинеты психологической разгрузки? Так вот этот дом у

нас выполняет примерно такую же роль. То есть, на самом-

то деле, там живут, конечно же, молодые люди, играющие

роль стариков. Кому-то из них хочется просто испытать

старость, кому-то хочется некоторое время побыть в

состоянии старости. Странно, но в нас почему-то осталась

такая потребность.

25

– Но что же мешает им состариться естественно?

– Но ведь этого нельзя сделать сразу, как захочется.

Хотя, скажем так, пожилые люди у нас есть и кроме Сай

Ши. Ну, это, знаешь, как бывает. Вот вроде бы тебе пора

уже и восстановительный курс пройти, да все как-то

некогда, все дела какие-то. Вот и тянешь до последнего…

– Вроде, как у нас, когда нужно сходить к зубному врачу,

– добавил Нефедов, – выпал зуб, нужно идти вставлять, а

он не болит, вот и ходишь беззубым…

– Может быть, и так, – согласился восстановитель, хотя,

кажется, сравнение с зубами его удивило. Вероятно, и с

зубами у них было как-то иначе.

– Ну, хорошо, – сказал Нефедов, – а что будет со мной

дальше?

– Ты будешь жить, как и все. И ожидать общего

воскрешения. Думаю, что ты будешь ждать его больше

всех.

– А когда оно начнется?

– Уже через пятьсот-шестьсот лет.

– Уже?! Да вы что!

– Но это очень грандиозное событие… У нас еще нет

полной информации о сотнях миллионов человек. Ты сам

когда-то писал, что «для восстановления надо знать о

прошлом все, вплоть до дрожания паутинки на ветру, до

лепета каждого листка на каждом дереве доисторического

леса». Мы часто вспоминаем эти слова, принимая их,

правда, с оговоркой. Лепет каждого листка нам не нужен,

но что касается человека, то тут: да и да! Тут необходима

даже куда большая точность.

Завтрак был окончен. Когда это стало всем очевидно,

столик сам собой вместе с использованной посудой

скрылся в нише.

– Страшно представить, что теперь я буду жить так

долго, – сказал Нефедов.

26

– Страшно?! …Хотя, это понятно. Тебе надо принять

жизнь иначе: в образе чего-то открытого, безграничного.

Принять нормой то, что у нас все неизвестно, все

распахнуто… Если б ты знал, как много мы не знаем… Кто

знает, например, какую форму приобретет наша жизнь в

будущем? Сколько фантазий существует на этот счет! С

другой стороны, современная цивилизация мудрей: она не

забивает человека массой информации, особенно, в каком-

нибудь извращенном виде, вроде рекламы, считавшейся

когда-то чуть ли не искусством. В нашем веке установки

иные. У нас каждый идет от себя и берет из накопления

цивилизации лишь то, что ему нужно. Очень скоро ты

тоже обживешься у нас, вживешься в наше мировоззрение.

Тебе, кстати, очень нравится эта пижама? От нее же

лекарством за версту несет.

– А сейчас есть лекарства?

– Таких вот «ароматных» нет.

– А почему моя пижама так воняет?

– Потому что такой она когда-то была. Вот оно

«дрожание паутинки». Нет более или менее точного

воспроизведения, есть лишь точное. Иначе ничего не

выйдет. Но теперь тебе нужен костюм. Хочешь взглянуть,

что у нас носят?

– Наверное, мне будет комфортнее в костюме своего

времени, – сказал Нефедов и поспешил оправдаться. –

Странно все это… Когда-то в юности у меня была зависть к

людям будущего, которые будут пользоваться благами

невиданной цивилизации, а теперь цепляюсь за свое.

Старший восстановитель попросил его подняться и

прямо, как бы сквозь свое отражение пройти в нишу.

Ниша засветилась ровным сиреневым светом, потом

свет слегка качнулся и погас.

– Все – мерка снята, – сказал Юрий Евдокимович,

направляясь к дивану.

27

Нефедов последовал за ним, оглядываясь и ничего не

понимая.

– Уточните покрой костюма, – раздался приятный

женский голос со стороны ниши, и Нефедов догадался, что

это голос робота, в котором, и впрямь, был какой-то

странноватый, дополнительный тембр, вроде вплетенной

медной нитки.

– Ах, да! – спохватился Юрий Евдокимович. – Костюм-

тройка тебе нравится? Согласен?

– Еще бы!

– А цвет? Серый, темно-синий?

Нефедов, растерявшись, не сразу вспомнил, что ему

больше нравится, и лишь махнул рукой, мол, все сойдет.

Юрий Евдокимович заказал все по своему вкусу, добавив

еще белую рубашку, галстук и туфли.

– Все по моде одна тысяча девятьсот девяносто первого

года, – особенно внушающе уточнил он неизвестно кому,

казалось какому-то духу, витающему вокруг них.

– Это тоже робот? – спросил Нефедов.

– Тут все вместе. Точнее сказать, это специальная

служба изготовления и доставки.

– В мое время такое было возможно только в сказках, –

сказал Нефедов.

– Что ж, ведь и сказки для чего-то складывались, –

улыбнувшись, заметил старший восстановитель.

4. КВАРТИРА С ПРЕДБАННИКОМ

Нефедов подошел к окну и стал смотреть на город.

– До меня жили миллиарды и миллиарды людей, –

задумчиво проговорил он, – но почему восстановили

именно меня?

– Если бы сейчас вместо тебя у этого окна стоял другой

человек, – ответил Юрий Евдокимович, – то, наверняка, и

28

он спросил бы себя о том же. Но ведь надо же было с кого-

то начинать…

– Но почему не с какой-нибудь замечательной личности?

– А ты разве против? Спросить разрешения мы не

имели возможности. Но такая замечательная личность для

нас – ты. Мы выбирали кандидата по степени гибкости

психики и по потенциальной, предполагаемой, конечно,

способности мягко адаптироваться к новому.

– А какой чистый воздух в городе, – проговорил

Нефедов, как бы не слыша объяснений. – Значит, это

четыре тысячи триста…

– …шестьдесят пятый год, – подсказал старший

восстановитель.

Юрий Евдокимович не успел среагировать: он видел

только, как воскрешенный повернулся от окна с

отсутствующим лицом и рухнул на пол.

Помощь пришла мгновенно. Одна из стен комнаты тут

же ушла вместе с потолком, и в комнату опустилось то

самое сооружение, на котором Василий Семенович

впервые очнулся в этом мире. Ассистенты, вбежавшие

следом, подхватили Нефедова и с помощью Юрия

Евдокимовича уложили на толстый, обнимающий настил

машины.

– У пациента обморок, – тут же сообщила машина.

Все облегченно вздохнули.

– Пациент очнется через десять секунд, – продолжал

робот.

– Давайте-ка его на диван, – поторопил Юрий

Евдокимович, – но нет, не успеем. Ладно, оставьте.

Нефедов открыл глаза, сел на лежанке, и

восстановители помогли ему перейти на диван.

– Что это было? – спросил он.

– Обыкновенный обморок.

– Обморок?! Разве у мужиков бывают обмороки? Прям,

как барышня какая-то… Со мной никогда такого не было.

29

– Значит, у нас в сорок четвертом столетии впечатлений

побольше, – пошутил Толик.

– А-а, да и у нас хватало, – ответил Нефедов, как бы

защищая свое время. – Просто я хотел представить, все

годы, которые прошли. И тут все поплыло…

Робот, на котором только что лежал Василий

Семенович, неслышно удалился. Оба ассистента: Виктор и

Толик ушли следом. Проводив их взглядом, Нефедов с

удивлением уставился на оборудование, которым было

нашпиговано все за стеной. Стена и потолок, словно

театральная декорация, отгораживающая комнату от

машинного цеха, медленно возвращалась на место.

– Да я здесь, будто в пробирке, – сказал Василий

Семенович, – за мной, наблюдают, а я в обмороки падаю…

Да и болтаем-то мы с тобой о чем попало…

– А что мы должны рассуждать непременно о судьбах

человечества? Можем и об этом поговорить, если есть

желание.

В это время ниша, где с Нефедова была снята мерка,

снова засветилась. Василий Семенович подошел к ней и

увидел на невесть откуда взявшейся полочке и плечиках:

серый костюм, шикарные туфли в розовой прозрачной

коробке, в пакетах: рубашка и галстук. Все это, пахнущее

магазином, он перенес на диван и начал с любопытством

разворачивать.

– Ну, как? Нравиться? – спросил старший

восстановитель. – Примерь…

– А, куда спешить, – вздохнув, сказал Нефедов. –

Конечно, все это красиво, да не мое.

– Ох, да что же это я! – воскликнул Юрий Евдокимович,

шлепнув ладонью по лбу. – Зачем этот заказ? Ведь за

дверью уже готова твоя квартира, со всем твоим

гардеробом.

Оставив обновки, Нефедов с недоверием подошел к

двери из какого-то белого пористого материала. Он

30

протянул к ней руку, но дверь тут же открылась сама, и за

ней обнаружилась прихожая его квартиры. Изнутри дверь

оказалась обитой дерматином: Нефедов специально обил

ее для большей звукоизоляции, и не узнать свою работу

просто не мог. Невольно он все же потрогал обивку

пальцами, все верно: хотел еще тогда положить под

дерматин поролон, но не нашел и обошелся ватой. А

дерматин и эти гвоздики с медными фигурными шляпками

купил в хозмаге около рынка. В прихожей было сумрачно,

как всегда. Протянув руку, Василий Семенович

безошибочно отыскал выключатель и включил светильник.

Потом, уже в состоянии какого-то рассеянного сознания,

не понимая, как вместо крохотной больничной палаты тут

образовалась целая четырехкомнатная квартира, и как

вообще могла его квартира мгновенно вырасти здесь, он

прошел на кухню, подозрительно осмотрелся там. В сушке

ребрами стояли тарелки, в поддоне россыпью лежали

ложки и среди них одна самодельная, алюминиевая,

доставшаяся еще от деда: ручка у нее была вылита в форме

рыбки. А на отключенном холодильнике, который Наташа,

видимо, еще с вечера оставила оттаивать, чтобы помыть,

оказывается, спокойно тикал, отсчитывая неизвестно какое

время, будильник. Василий Семенович взглянул на руку и

впервые обнаружил на ней свои часы. Было десять часов

утра, но будильник, как обычно, убегал на пять минут.

Восприятие Нефедова снова сбилось: то, что он видел

сейчас вокруг себя, показалось ему единственно

возможной реальностью, а все только что происходившее в

той светлой комнате с изощренной мебелью, сном или

розыгрышем воображения. Ну, а этот человек –

восстановитель, вошедший следом за ним?

– Тебе, наверное, смешны эти обои, стулья, – сказал ему

Нефедов.

– Ничуть. Ты не волнуйся… Я ж говорил, что мы

специалисты по двадцатому веку. Мы уже просто вжились

31

в него. Разве ты не заметил, что мы и говорим на языке

твоего времени.

– Честно сказать, о языке я еще не подумал.

Нефедов взглянул в окно, ожидая увидеть привычный

уголок двора с натянутыми там бельевыми веревками, с

ребятней, прыгающей на панцирных сетках, выброшенных

кем-то кроватей, но там был все тот же причудливый,

разноцветный город.

– Мы бы, конечно, могли восстановить тебе и прежний

вид из окна, но сам понимаешь, это было бы грубым

обманом, – сказал старший восстановитель.

– Конечно, конечно, – согласился Василий Семенович,

совсем не понимая, как это они могли бы сделать и вид за

окном.

Они вернулся в белую комнату, куда Нефедову, в общем-

то, уже не хотелось идти.

– Как же к этому привыкнуть, – сказал он Юрию

Евдокимовичу, сев на диван и задумавшись. – Это что-то

невозможное. Или, может быть, я только что был под

гипнозом? Но пыль-то вот она, – он показал свои пальцы.

– Она была там на подоконнике.

– Конечно, пыль-то надо было сразу убрать, – ответил

Юрий Евдокимович. – Сейчас я распоряжусь. Есть тут у

нас один способный робот. Не переживай он ничего не

разобьет. .

– Ну, уж нет! – запротестовал Нефедов. – У меня, слава

богу, и у самого еще руки-ноги не отсохли. Только зачем

мне одному четыре комнаты? Мне бы хватило и кухни с

кабинетом. Ну, пусть еще этот предбанник, без которого,

как ты говоришь, не обойтись.

Юрий Евдокимович рассмеялся, позабавленный тем,

что «предбанником» была названа современная комната,

предваряющая такое древнее жилище. Вообще ему

нравилось, что у Нефедова не находилось и тени

заискивания перед этим далеким для него веком, что он

32

даже «спасибо» не сказал за свою жизнь и бессмертие.

Восстановитель подумал даже, что именно так: спокойно, с

достоинством, должны будут принять бессмертие и другие

предки.

– Нет уж, живи, как привык, – сказал он Нефедову. –

Побудешь с недельку под нашим чутким, как у вас

выражались, наблюдением, а когда адаптируешься,

перекочуешь в другое место.

– Послушай-ка, – вдруг как-то «секретно» прошептал

Нефедов, – а сам-то я случаем не робот? Ведь вы же

слепили меня из другого материала.

– А ты что ты этот материал как-то ощущаешь? – уже

чисто профессионально и настороженно спросил старший

восстановитель.

– Нет, я чувствую все своим. Более того, я давно уже не

ощущал своего тела вот так: каждым нервом, каждой

жилочкой.

– Тогда в чем же дело? – уже улыбнувшись, спросил

Юрий Евдокимович. – Ну, если ты робот, то и мы роботы,