Собачий вальс

– Lucy didn’t do that, – тихо, но отчётливо проговорила она, не оборачиваясь. – She just didn’t help. I heard15.

Мне на мгновение показалось, что всё это происходит не со мной.

– Кому не помогла? Когда? What exactly did you hear?16 – от волнения я путала языки, чем опять рассмешила дочь.

Подступившись к Саре, я попросила её рассказать, что произошло.

Как будто дождавшись, наконец, моего вопроса, она охотно поведала о событиях той злополучной ночи, когда умер дядя Витя. Сара проснулась от шума на лестнице, за которым послышался звук падения, глухой и не слишком громкий, поэтому она не обратила на него особого внимания. Потом скрипнула дверь Люсиной спальни, которая располагалась рядом с комнатой, где спала Сара, и раздались осторожные шаги в холле второго этажа, направляющиеся к лестнице. Где-то на полпути шаги затихли, Люся постояла, прислушиваясь, и отправилась обратно к себе в спальню. Дверь плотно закрылась, взвизгнула кровать, и дом погрузился в молчание. Дочь не стала выходить из комнаты и только утром поняла, что за звук разбудил её ночью.

«Значит, сам упал!» – у меня отлегло от сердца. Оставалась неясной ситуация со сломанной шеей моего отца, но я не стала больше утруждать себя мыслями по этому поводу. Он исчез из моей жизни тридцать три года назад, и какова бы ни оказалась причина его исчезновения, сейчас поздно начинать жалеть о его отсутствии. Звонить маме я не стала, а лишь отправила сообщение следующего содержания: «Следователь знает про дом и про развод, будьте осторожны. Люся ни при чём. Созвонимся». Меня перестали занимать страшные семейные тайны – я больше не хотела ничего знать. Мне пора было возвращаться домой, к привычному образу жизни и понятным проблемам, в наше скромное жилище в шестой зоне Лондона, где в одиннадцать часов вечера гасят свет и не шумят, чтобы не потревожить соседей. Как улитка, слишком далеко выползшая из панциря, я чувствовала себя неуютно, хотела забраться обратно и поскорее закрыть за собой хлипкую хитиновую дверцу.

На стойке регистрации произошла какая-то заминка, и очередь совсем не двигалась. Я мыслями была уже дома и поэтому очень нервничала из-за того, что мы никак не можем сдать багаж и получить посадочные талоны. Мы стояли уже около получаса, когда выпитый в компании со следователем кофе дал о себе знать, и мне пришлось ненадолго отлучиться. Я оставила Сару стоять и пошла искать туалет. Выйдя из кабинки, я взглянула на себя в зеркало и ужаснулась: от пережитого волнения лицо пошло красными пятнами на левой щеке, на лбу и подбородке, и я стала похожа на подвергшегося приступу крапивницы аллергика.

Я включила воду, попытавшись сделать её как можно прохладнее, и наклонилась над раковиной, чтобы умыться. Набирая полные ладони, я выплёскивала в лицо живительную влагу. Вода с шипением вырывалась из крана, успокаивая и освежая: я будто смывала обрушившиеся на меня в последние несколько дней неприятные переживания и обиды. Когда последняя тягостная мысль унеслась с водоворотом в зловонные глубины канализации, я встряхнула головой и выпрямилась, но лишь для того, чтобы присесть от неожиданности, схватиться руками за раковину и вскрикнуть, зажав рот ладонью. Из-за моей спины, чуть повыше уровня плеча в зеркале отражалась мама.

– Shit! – выругалась я вполголоса. – Это ты? Или мне кажется?

Мамино отражение вымученно улыбнулось.

– Это я… – сказала она. – Получила твоё сообщение и не могла позволить тебе уехать, не рассказав обо всём. Ты, наверное, очень плохо обо мне думаешь, хотя, возможно, не так плохо, как я этого заслуживаю.

– Как ты здесь оказалась? – продолжала недоумевать я, не избавившись окончательно от ощущения того, что меня преследуют галлюцинации.

Мама усмехнулась:

– Да тут езды-то всего полчаса! Села на машину и доехала: вот как оказалась.

Я повнимательнее присмотрелась к маминому отражению в зеркале и заметила, что она была не накрашена, одета в домашнюю кофту и тренировочные штаны, и её волосы торчали упругими гладкими завитушками, как если бы она только что сняла бигуди, но расчесаться ещё не успела. Значит, она действительно торопилась, чтобы застать меня в аэропорту, но поворачиваться к ней лицом я пока не хотела: разговаривать с отражением было намного легче, чем с живым человеком, поэтому в парикмахерских клиенты всегда так болтливы.

– У меня сегодня, похоже, день посещений: сначала – следователь, теперь – ты. Сговорились вы, что ли?

Мы попытались улыбнуться друг другу, но безуспешно. Мама смотрела на меня просительно, даже умоляюще и молчала. Я настороженно ждала. Дверь туалета открылась, вошла женщина с ведром и шваброй и начала протирать пол, но мы остались стоять на своих местах, не обращая на неё внимания: слишком неожиданным и наряжённым был момент, чтобы какая-то уборщица могла его испортить.

– Твой отец… – начала мама, как будто присутствие нечаянного свидетеля заставило её, наконец, прервать молчание. – В общем, это всё из-за меня.

Она не отрывала от меня взгляда, следила за каждым изменением в выражении моего лица, которое всё больше хмурилось и темнело, пока она говорила.

– Нет-нет, я не то хотела сказать! Это не я. Вернее, не совсем я. Боже, как трудно!

– Ну, ты уж попробуй, теперь-то что? – я была безжалостна.

Мама помялась немного и неожиданно выпалила:

– Я не жду, что ты поймёшь. Я и Виктор, мы… Мы любили друг друга!

– Кто?! Виктор? Дядя Витя? – я прыснула со смеху, обхватила лицо ладонями и резко развернулась к маме, открыв от удивления рот. – Этот кошмарный… толстый… лицемерный праведник? Мама, как ты могла? Он же ужасен!

– Ну, он не всегда был таким, – заулыбалась мама, радостная и счастливая от того, что напряжение спало. Разговор отражений закончился.

– А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее! С ума сойти, это ж надо! И это вся твоя страшная тайна? – продолжала хохотать я, потому что мне тоже было хорошо: мама, красивая, умная и непогрешимая моя мама, которой я всегда восхищалась и даже побаивалась, оказалась совершенно обычной, мучимой сомнениями женщиной, к тому же не с самой благовидной любовной историей в прошлом.

Мы продолжили нашу беседу уже в зале, остановившись недалеко от Сары, чтобы та не теряла нас из вида, но так, чтобы она ненароком не подслушала разговор. Мамина история звучала дико и была совсем не для детских ушей.

С Виктором они сблизились после моего рождения, как это часто случается: муж и «счастливый отец» пропадал на работе, не слишком торопился вернуться домой, а брат оказался в нужном месте в нужное время. Он давно поглядывал на красивую невестку, а тут представился случай поговорить по душам, выслушать и утешить.

– Я не думала, что у нас с ним так затянется, – стесняясь, тараторила мама.

Мне было понятно её смущение, потому что рассказывать дочери о своих похождениях – не самое приятное занятие. Я смотрела на маму и представляла рядом с ней Виктора Сергеевича с окладистой бородой, которую он поглаживал пальцами, и мне становилось смешно: карикатурность образа покойного дядюшки лишала меня возможности поверить, что между ними вообще могло что-то быть, а уж затянуться – тем более. Но у них затянулось не на шутку: почти два года страстных, тягостных, приправленных чувством вины и раскаянием отношений, которые прерывались на некоторое время, но потом возобновлялись с нарастающей силой. Наконец, они решились рассказать обо всем отцу, и тот, не долго думая, возмущённый предательством брата и неверностью жены, подал на развод. Но вмешалась старая карга.

– Она держала сыновей в ежовых рукавицах, они у неё и пикнуть не смели, – рассказывала мама, и я вполне ей верила: у бабули был железный характер, и шипела она по-змеиному.

Отец во всём признался старой карге, и та принялась воспитывать: увещевала, потрясала кулаками и грозила проклятьями, что казалось вполне в её стиле. Младшему Виктору она запретила и близко подходить к маме и заставила его уехать из Москвы, а старшему Сергею было приказано забрать заявление и вернуться в семью, чтобы скандал, не дай Бог, не вылез наружу. Маму она люто возненавидела, но смирилась: боялась за сыновей и того, что «ведьма» отомстит. Простого человеческого объяснения банальной любовной истории старая карга не допускала.

– Она даже приехала как-то раз уже после того, как Серёжа забрал заявление и на полном серьёзе умоляла меня не держать на неё и на сыновей зла, – жалобно вздёрнув брови, говорила мама. – Она думала, что я их околдовала.

Я вспомнила, как однажды, когда мне было лет четырнадцать и мы заехали навестить бабушку, они с мамой поспорили. Старая карга, огрызнувшись, развернулась к нам спиной и пошла в свою комнату, откуда даже не захотела выйти, чтобы нас проводить. Мама отправила меня попрощаться с ней, и, заглянув в спальню, я застала бабулю скрюченной и охающей.

– Ты видела, как она на меня посмотрела? – зашептала она, с опаской поглядывая на дверь и потирая поясницу. – Как розгами по спине, теперь не разогнуться. У-ух, глаза какие у неё колючие! Только не говори ей, а то вдруг ещё больше разозлится и вообще со свету меня сживёт!

Старая карга не просто ненавидела маму, она боялась её до судорог. Она, похоже, заставила отца остаться в семье, чтобы спасти младшего сына, решив отдать старшего на заклание. Так и произошло: выжил, в конце концов, Виктор.

Мама с отцом некоторое время пытались наладить семейные отношения, делая вид, что ничего не произошло. Возможно, так бы и случилось, и я стала бы единственной из сестёр счастливой обладательницей папаши, но вмешался влюблённый и расстроенный младший брат. Дело было в июне, когда Карина и Кристина разъехались по пионерским лагерям, куда нас каждый год традиционно отправляли на одну смену, и на даче в Подмосковье остались мама, Люся, мой отец и я, тогда ещё маленькая трёхлетняя девочка.

– Я как его увидела, сразу почувствовала, что быть беде, – объясняла мама, широко раскрыв глаза. – Руки трясутся. Лицо тёмное, худой, как смерть, злой.

Мне трудно было представить худого Виктора Сергеевича, поэтому я заменила его в своём воображении на симпатичного следователя по нашему делу, и мне стало легче воспринимать мамин рассказ: безумная страсть с милиционером показалась мне вполне естественной и допустимой.

– Сказал, что приехал поговорить с Серёжей наедине, без свидетелей. Твоя кроватка стояла тогда внизу в гостиной, потому что наверх мы тебя не пускали: слишком крутая лестница – не дай Бог! Поэтому они пошли на второй этаж, где заперлись в Серёжином кабинете, который мы потом под спальню переделали, и очень долго там сидели. Выпили, конечно…

Мама так и не узнала, о чём они разговаривали: не представилось случая. Она не без оснований предполагала, что Виктор хотел вернуть её, но утверждать на сто процентов не могла. Они с Люсей остались на кухне и напряжённо ждали окончания братской беседы, когда услышали шум и крики: оба мужчины вышли из кабинета и грязно матерились друг на друга в маленькой верхней гостиной, откуда на первый этаж вела злосчастная винтовая лестница. Отец с дядей так ни о чём и не договорились и перешли к более активным действиям, в результате которых один из них оказался на полу со сломанной шеей.

– Это было так страшно, – говорила мама, закрыв лицо руками, – у меня до сих пор мурашки по телу, когда вспоминаю. Мне казалось, он падал так медленно, так медленно… Головой и ногами вниз, словно сломался где-то посередине. Сначала перекувырнулся два раза, а потом скользил по ступенькам, как будто его волокли. И звук был совершенно жуткий: глухой, мягкий какой-то, неживой, что ли.

Быстрее остальных в себя пришла Люся: она единственная не потеряла способности здраво соображать и распоряжалась, отдавая команды направо и налево. Она усадила маму за руль красной «шестёрки», затолкала на заднее сидение изрядно подвыпившего братоубийцу и велела горе-любовникам ехать в Москву к старой карге, которая и обеспечила приехавшему на поезде из Вологды младшему сыну алиби на тот вечер. Сама Люся осталась в доме, привела в порядок комнаты и вызвала скорую. Согласно разработанному плану мама вернулась на дачу поздно ночью, когда Люся уже ответила на все вопросы усталого милиционера дежурной бригады. Вскрытие ничего не показало, кроме массовых ушибов головы и тела, а уровень алкоголя в крови настолько зашкаливал, что у следствия не осталось сомнений.

Кстати, старая карга восприняла смерть старшего сына с необыкновенной стойкостью, как будто ждала, что произойдёт нечто подобное.

– А знаешь, ты ведь и вправду немного ведьма, – сказала я маме, когда та закончила свой рассказ.

Она горько усмехнулась, махнула рукой и поспешно отвернулась. Я заметила, что она плачет.

– Я всегда хотела для вас самого лучшего, а получилось так, что думала только о себе. Это я во всём виновата, – она украдкой утирала слёзы, и губы её дрожали.

Впервые в жизни я увидела её несчастной и поняла, насколько ей было тяжело. Три неблагодарные дочери, затаившие на неё обиду, смерти мужей одного за другим, постоянное чувство вины и одиночество, скрашиваемое лишь пьянчужкой-компаньонкой.

– Брось, мам. Не бери на себя чересчур много, не стоит. Разберёмся как-нибудь, – я пыталась подбодрить её, но сделала только хуже: она расплакалась в голос, прикрывая лицо ладонью, худенькие плечи сотрясались от рыданий.

Я притянула маму к себе и обняла, закрывая от любопытствующих глаз посторонних людей, стоявших в очереди на регистрацию. Она была такой лёгкой и податливой, как пёрышко, практически невесомой. Мне казалось, что она растворяется в моих объятьях. «Сколько песок в руке не зажимай, он всё одно вниз сыплется», – вспомнила я Люсин пьяный бред, и мне стало невыразимо грустно.

– Не надо, мам! Иначе я сама сейчас разревусь, и будем мы стоять с тобой как дуры посреди аэропорта. Давай договоримся так: когда я в следующий раз приеду, мы сядем друг напротив друга, пожалеем себя и пожалуемся.

Мама сглотнула слёзы и выпрямилась, посмотрев на меня ясными посветлевшими глазами. Она улыбалась, тонкие лучики морщин собрались у висков и перекинулись на скулы.

– А ты приедешь? – спросила она практически одними губами.

– Не знаю, – честно ответил я, и она покорно кивнула, принимая мой ответ.

В этот момент Сара окликнула меня, сообщив, что подошла наша очередь сдавать багаж.

– Иди, тебе пора.

Мы быстро наклонились навстречу друг другу для фирменного поцелуя щека-к-щеке, растопырив руки, как пингвины крылья, но тут же обе рассмеялись, потому что, забыв о сдержанности, промахнулись и смешно столкнулись носами.

– Позвони мне, как долетишь, – сказала мама, и это прозвучало очень лично, с нежностью, как будто она сказала: «Я люблю тебя».

– Обязательно, – с удовольствием ответила я и поспешила к дочери, которая начала уже немного нервничать, так надолго оставленная одна.

– What was it all about?17 – встретила она меня вопросом.

– Nothing, really. Just a couple of half-forgotten family secrets18, – ей вряд ли нужно было знать о братьях, разделивших одинаковую смерть, и об измене моей матери. Она бы всё равно не поверила: с её тринадцатилетней точки зрения такие старушки, как мы с мамой, не могли испытывать страстных чувств.

Сара недовольно хмыкнула и отвернулась.

«Надо бы сходить с ней к психологу, – подумала я, глядя на взъерошенный затылок дочери, когда та наклонилась, чтобы поднять свой розовый чемодан и поставить его на багажную ленту. – И неплохо бы почаще проводить время вместе».

С поразительной определённостью я вдруг осознала, что только Сара и никто другой является моей настоящей семьёй, о которой мне следует думать и переживать. Подобные мысли приходили мне в голову и раньше, но на этот раз понимание было полным, весомым и практически осязаемым. В наших отношениях многое казалось упущенным и навсегда потерянным, но, находясь под влиянием сошедшего на меня восторженного озарения, я уверовала, что в моих силах переломить сложившуюся ситуацию.

– You know what?19 – сияя, как начищенный самовар, обратилась я к Саре и обняла её за плечи.

Она вопросительно вздёрнула конопатый нос. Я прижала её покрепче и, захлёбываясь от радостного волнения, чуть ли не со слезами на глазах, предложила ей провести сегодняшний вечер вместе: приготовить попкорн, взять в прокате все три части «Сумерек», завалиться на диван в гостиной и…

– Mum, I hated ‘Twilight’ 20, – выделяя слова, негромко произнесла она и посмотрела на меня как на умалишённую.

Я в изумлении открыла рот и не знала, что ответить и как выйти из неловкого положения. Сара решила сжалиться надо мной и хотела что-то сказать, но тут, к счастью, в кармане пиликнул телефон, оповещая меня о том, что пришло сообщение. Дочь запнулась на полуслове, надула губы и настороженно уставилась на меня, пока я разблокировала телефон. Сообщение оказалось от моего нынешнего бойфренда, неожиданно длинное и нежное. Он писал, что соскучился и хотел бы встретить нас с Сарой в аэропорту, отвезти домой, приготовить нам ужин, а потом, если я разрешу, остаться на ночь. Я не верила своим глазам, пока читала – он никогда не ночевал в моём доме и как-то раз, когда заглянул ко мне по пути домой из паба, воинственно отказался от предложенной зубной щётки, которую я хотела поставить для него в ванной.

– Who from?21 – осторожно спросила Сара, уловив по выражению моего лица, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– James, – коротко ответила я и увидела ожидаемую гримасу недовольства: она недолюбливала Джеймса, главным образом, за то, что он предпочитал отношения без обязательств. Однажды она недвусмысленно мне об этом намекнула.

Сара, возможно, собиралась что-то предложить взамен моего нелепого демарша с просмотром кинофильма, но, услышав про Джеймса, не стала продолжать, а я не захотела спрашивать. Я ясно видела: её не слишком вдохновила идея провести вечер с мои нынешним бойфрендом, – но подумала, что попробовать стоило, иначе как понять, что тебе понравится, а что – нет? Мне пришли на ум былые занятия музыкой. Не будь мама столь настойчива, я бы бросила школу через полгода и до сих пор жалела о возможных нереализованных талантах. Я же доучилась до конца и не могу отделаться от двух привычек: грызть ногти, поскольку если я забывала их подстричь, учительница била меня указкой по рукам, и слушать классическую музыку, потому что за семь лет в музыкальной школе научилась её по-настоящему любить. Так что, в каждом случае есть оборотная сторона медали.

Не обращая внимания на недовольство Сары, я написала Джеймсу номер рейса, время прибытия и напоследок добавила: ‘Yes to all’ 22. Он не самый красивый и не самый амбициозный человек из тех, кого я встречала, но он добрый, любит собак и поёт в дýше. Не исключено, что ужин втроём с Джеймсом станет тем, чего нам так отчаянно не хватает. Кто знает? И, в конце концов, она первая сказала, что ненавидит «Сумерки».

Пояснения к тексту

1 Противосложение – мелодия, излагаемая одновременно с основной темой фуги или другого полифонического произведения; каданс (от итал. Cadenza) – гармонический или мелодический оборот, завершающий отдельную музыкальную фразу или произведение в целом (здесь и далее прим. автора).

2 ХТК (сокр. от «Хорошо темперированный клавир») – название 2-томного сборника 48 прелюдий и фуг И. С. Баха.

3 Рубато («украденное время», от итал. rubare «красть») – варьирование темпа при исполнении, один из элементов трактовки музыкального произведения; использованием рубато в особенности славился Фредерик Шопен.

4 Сфорцандо (от итал. sforzando «усиливая») – внезапное или резкое усиление отдельных звуков или аккорда.

5 Модерато (от итал. Moderate) – умеренный, неспешный темп исполнения музыкального произведения.

6 Ризолюто (от итал. resoluto) – решительно, музыкальный термин, требующий решительного, живого и смелого исполнения.

7 Шестой части дворянской книги – имеется в виду Дворянская родословная книга, документ, определяющий привилегии дворян каждой губернии Российской империи. В шестую часть книги вносились дворянские роды, доказательство дворянства которых насчитывало сто лет и больше.

8 На мюлях – мюль, особый вид прядильной машины.

9 Пепиньерка – девушка, окончившая закрытое учебное заведение и оставленная при нём для педагогической практики, чтобы стать наставницей.

10 «Не так шумно, барышни!» (перевод с франц.).

11 Тартан принцессы Дианы – особый вид тканого полотна, который был разработан ведущим шотландским производителем тартанов в память о погибшей принцессе.

12 Cohabitee (с англ.) – сожитель, гражданский муж/жена.

13 Пойдём быстрее, идёт регистрация (c англ.).

14 Я ничего не слышала. Никогда не просыпаюсь ночью (с англ.).

15 Люся не делала этого. Она просто не помогла. Я слышала (с англ.).

16 Что ты слышала? (с англ.).

17 И что это было? (с англ.).

18 Ничего особенного. Так, пара полузабытых семейных тайн (с англ.).

19 А знаешь, что? (с англ.).

20 Мама, я ненавижу «Сумерки» (с англ.).

21 От кого? (с англ.).

22 Да на всё (с англ.).

Электронная версия издания

Юлия Александрова

СОБАЧИЙ ВАЛЬС

Рассказы

Лит. редактор: Ю. Полонецкая

Корректор: Е. Сухарева

Вёрстка, оригинал-макет: К. Хохлов

Художественное оформление: А. Фиронов

ООО «КОМИЛЬФО»

199004, Санкт-Петербург, 13-я линия В.О., д. 72

www.komilfobook.ru

www.28oi.ru

sobachii-vals