Кардонийская рулетка

Вадим Панов

Кардонийская рулетка

– Внутри каждого человека борются два волка, – негромко произнес старик. – Один волк – черный, это зависть, ревность, эгоизм, амбиции, ложь. Второй волк – белый, это мир, любовь, надежда, истина, доброта и верность.

– И какой волк побеждает? – тихо спросил мальчик.

– Тот, которого ты кормишь.

Индейская притча

Пролог

в котором Гатов, Дагомаро и Бааламестре занимаются географией

Спросите у любого цепаря, что есть Кардония, и вы услышите: Банир. Задайте тот же вопрос любому кардонийцу – и услышите: Банир. Если вы никогда не бывали на этой планете, то наверняка удивитесь столь редкому единодушию, но если вам доводилось посещать Кардонию, то задавать дурацкие вопросы не станете, потому что ответ известен: Банир.

Банирский океан, покрывающий четыре пятых мира, разделяющий его и объединяющий. Ужасающий зимой и добродушный летом. Дарующий пищу, а значит – жизнь, и знаменитые хологаны – холодные ураганы, а значит – смерть. Все это – Банир.

Огромный кардонийский океан не считался излишне спокойным. Моряки и летчики обожают рассказывать о его яростном характере, о зимних штормах и безумных, но, к счастью, довольно редких хологанах, во время которых многометровые волны злобно таранят берега, и еще рассказывают о том, как тяжело приходится отчаянно храбрым летчикам и морякам. Яркие истории безотказно действуют на впечатлительных женщин, превращая моряков и летчиков в бесстрашных героев, бросающих вызов неукротимому Баниру, и в девяти случаях из десяти награждают рассказчика желанной взаимностью, но… Но хитрые моряки и летчики «забывают» уточнить, что бесится океан исключительно зимой, а все остальное время покойно дремлет, изредка всхрапывая легким штормом.

Вот и сейчас, в самой середине весны, Банир был настроен миролюбиво. Его синие волны лениво бежали к горизонту и совсем не расстраивались, если недоставало сил нырнуть за него. Редкие облака – белые мазки на нежной лазури – не предвещали даже слабой бури, и серебристый цеппель «Ушерский лев» – яхта консула Дагомаро – плавно шел в половине лиги над океаном. Собственно, управляющие цеппелем люди и не рискнули бы отправиться в дальний поход – а ближайший порт остался в тысяче лиг к юго-западу – в другую погоду. Но вовсе не потому, что «Лев» был плохим, – цеппель считался одним из самых надежных в Герметиконе, – просто в настоящий момент команда яхты состояла из трех человек вместо положенных двадцати. Особенных трудностей это обстоятельство не вызывало: идеально продуманное устройство позволяло совершать путешествия даже со столь усеченным экипажем, но только в благоприятных условиях, в те дни, когда Банир добр.

– Далеко еще?

– Нет.

– То же самое ты говорил вчера вечером.

– Я немного ошибся.

– Ты ошибся?

Неподдельное изумление собеседника заставило стоящего за штурвалом мужчину улыбнуться. Едва заметно. Краешками губ.

– Ладно, не ошибся. Я решил, что следует пройти еще пятьсот лиг. Тут есть острова…

– У них имеются названия?

– Не придумали.

– Забавно.

– Отправь сюда экспедицию.

На капитанском мостике «Льва» находилась большая часть экипажа. За штурвалом стоял Павел Гатов – невысокий, жилистый мужчина, одетый в черные штаны с накладными карманами, цепарские ботинки и грубый серый свитер с капюшоном. Лицо Гатов имел узкое, немного вытянутое, плавно стекающее к маленькому подбородку, неказистость которого прикрывалась аккуратно подстриженной бородкой. Ее идеальная форма абсолютно не гармонировала с пребывающей в полном беспорядке прической: Павел частенько проводил по голове правой рукой, и потому его короткие черные волосы всегда торчали в стороны. В левом ухе Гатов носил золотую серьгу – безыскусное колечко, помогающее, по мнению цепарей, избегать Знаков Пустоты, а на запястьях – простенькие дешевые браслеты: бусины, цветные веревочки и кожаные ремешки. Кроме того, руки Гатова покрывали многочисленные татуировки, что придавало ему заправский вид профессионального цепаря.

Вот только ни один цепарь Герметикона не имел за плечами двух оконченных с отличием Академий и звания магистра по двум наукам.

Собеседником Павла выступал сам Винчер Дагомаро, консул Ушера, один из богатейших людей Кардонии. И вот в его внешнем виде не было ничего легкомысленного или цепарского. Несмотря на то что на борту находились лишь близкие люди, можно сказать – друзья, Дагомаро не расслаблялся и не изменял себе, он поднялся на мостик, облаченный в наглухо застегнутый пиджак с воротником-стойкой, в идеально отутюженные брюки и такие блестящие туфли, что их можно было использовать в качестве зеркала. А единственным украшением, которое позволял себе Винчер, был золотой значок консула Ушера на левой стороне груди. Как именно Дагомаро ухитрялся сохранять привычный лоск в отсутствие слуг, Павел не спрашивал, но предполагал, что консул заранее позаботился о достаточном количестве одежды.

Голову рано облысевший Винчер брил, однако волос у него хватало: густые рыжие брови над глубоко запавшими глазами и длинный, до груди, узкий клин знаменитой на всю Кардонию рыжей с проседью бороды. Впавшие щеки, длинный нос, огонь во взгляде – лицом Дагомаро походил на религиозного фанатика, однако религией консула была политика.

– То есть мы на краю мира.

– Чуть дальше, Винчер, чуть дальше. Мы пересекли Правую Хорду шесть часов назад.

А значит, удалились не только от оживленных торговых путей, но и от всех известных точек перехода. Правая Хорда – почти прямая цепочка необитаемых островов – считалась восточной границей заселенных земель Кардонии, и забирались за нее лишь редкие исследовательские экспедиции.

– Зачем так далеко? Аргументируй!

– Не люблю заниматься своими делами у всех на виду.

– Мы договорились провести испытание на севере Правой Хорды. Там полно никому не нужных островов.

– Предлагаешь вернуться?

– Павел! – Это был не окрик – Дагомаро никогда не позволял себе низводить Гатова до положения слуги или наемного работника, восклицание демонстрировало сдержанное неудовольствие. Консул показал другу, что его следовало заранее известить об изменении планов.

– Правая Хорда подробно описана, все ее острова нанесены на карты, – «аргументировал» свою позицию Гатов. – Лишние пятьсот лиг дали нам гарантию сохранения тайны.

– Допустим, – помолчав, произнес Дагомаро, без приязни разглядывая появившиеся на горизонте земли. – Допустим…

И прекратил спор, поскольку сам ратовал за строжайшую секретность испытаний.

Местные «земли», к которым стремился «Лев», представляли собой скопление необитаемых клочков суши: от совсем крошечных, больше похожих на отмели, до больших – 5–6 лиг в поперечнике – островов, поросших чахлой растительностью. Но до центра группы, где возвышался Корявый вулкан, единственная описанная картографами гора малюсенького архипелага, яхта не добралась – Гатов плавно повернул цеппель и распорядился в переговорную трубу:

– Каронимо, стоп машина.

– Есть! – отозвался находящийся у кузеля Бааламестре. – Прибыли?

– Да.

Примерно через минуту винты перестали крутиться, и теперь к стоящему в отдалении от собратьев острову цеппель вели инерция и слабый попутный ветер.

– Волнуешься?

– А ты? – вопросом на вопрос ответил консул.

– Немного, – признался Павел, – но только потому, что мне предстоит небольшое путешествие вниз.

– Только поэтому?

– Да. – Гатов помолчал и добавил: – Во всем остальном я уверен.

– Мы запороли три испытания, – напомнил консул.

– Именно поэтому я спокоен, Винчер, – больше ошибок не будет.

В голосе ученого прозвучала грусть. Однако Дагомаро не услышал ее.

– Надеюсь.

Важный груз, который тащил в далекое путешествие «Ушерский лев», прятался в стандартном металлическом контейнере, стоящем на закрепленной в двадцати метрах под пузом цеппеля платформе. В крыше контейнера располагался люк, из гондолы к нему вела веревочная лестница, и именно об этом «небольшом путешествии вниз» говорил Гатов: Павлу предстояло спуститься и выставить скрытую в чреве контейнера бомбу на боевой взвод.

– Выпьешь? – Дагомаро протянул Гатову флягу с коньяком. – За бортом холодно.

– Сначала бабахнем, – буркнул тот, натягивая теплую цапу.

– Хорошо, – покладисто согласился консул. – Сначала бабахнем.

Однако сам к фляге приложился, и этот жест показал ученому, что нервы Дагомаро на пределе. Но беспокоила Винчера не возможная неудача, а риск, которому они подвергались: кому понравится сидеть на пороховой бочке, к которой похожий на цепаря ученый собирается поднести зажженный фитиль?

– Ты уж там аккуратнее.

– Возможно, ты удивишься, но я тоже хочу жить, – хмыкнул Гатов, застегивая кожаный шлем.

– Я ничего не пропустил? – Каронимо Бааламестре появился в тот самый момент, когда Павел готовился открыть люк. Бросил быстрый взгляд на флягу в руке Винчера, затем оглядел друга и топнул ногой: – Так и знал, что забудешь! – Рядом с люком валялся широкий кожаный пояс, к которому крепился конец страховочного троса. – Надевай немедленно!

– Я еще не спускаюсь.

– Все равно!

– Кар прав. – Консул вновь глотнул коньяка. – Пристегнись, если действительно хочешь жить.

– Ладно, ладно.

Гатов взялся за пояс, а распахнувший люк Бааламестре скривился:

– Хнявый мерин!

Ослабленная лестница трепыхалась на ветру, обещая Павлу весьма и весьма нелегкое путешествие.

– Натяни, – посоветовал Дагомаро.

– Знаю.

Каронимо взялся за блок, пытаясь придать веревочной дороге друга хоть какую-то твердость, а надевший перчатки Гатов глубоко вздохнул:

– Я знал, что мне придется это делать. – Потому что лететь со взведенной бомбой никто не хотел, а как выставить ее на готовность, знал только изобретатель. – Никуда не уходите.

И следующие полчаса стали самыми длинными в жизни Дагомаро и Бааламестре. Сначала прилипшие к люку мужчины напряженно следили за спускающимся к контейнеру Гатовым. Затем и вовсе затаили дыхание – когда Павел ступил на раскачивающийся контейнер, – а еще через несколько мгновений Каронимо выругался – открывающий люк ученый едва не потерял равновесие. Но это были единственные слова, произнесенные за все тридцать минут. Исчезновение Гатова в чреве контейнера, то есть начало самой опасной части «небольшого путешествия вниз», Дагомаро отметил большим глотком коньяка, но дальше сдерживался и в следующий раз вернулся к фляге, лишь когда Павел поднялся в гондолу.

– Получилось?

– Да.

– Молодец! – Бааламестре опустил крышку люка и похлопал друга по плечу.

– Дайте выпить! – Гатов жадно хлебнул коньяка, подошел к лобовому окну, оценил расстояние и вздохнул: – Как по заказу.

Дрейф получился удачным: легкий ветерок приблизил цеппель к небольшому, примерно две лиги в поперечнике, острову, напоминающему черно-белую кляксу – камни и песок – на синей груди Банира.

– Хорошая мишень, – заметил Дагомаро, но Павел не ответил.

– Каронимо, давай в кузель и полный вперед.

– Я хочу посмотреть. – Бааламестре обиженно надул губы.

– А я хочу выжить, – грубовато бросил Гатов. – Дай полный вперед и бегом обратно. Если поторопишься – успеешь.

– Хнявый мерин…

Каронимо пулей вылетел с мостика, прогромыхал по коридору, и через несколько минут вздрогнувший цеппель принялся быстро набирать скорость. Стоящий у штурвала Гатов переложил рули высоты, поднимая «Льва» выше, и вздохнул:

– Если у нас получится, нужно быть как можно – дальше.

С оставшимся расстоянием повезло – к выходу на рубеж атаки цеппель успел подняться на полторы лиги, и Павлу уже следовало надавить на рычаг, раскрывая удерживающие платформу захваты, однако ученый – медлил.

– Только бы получилось, – пробормотал стоящий рядом Винчер.

Консул не понял, чем вызвана задержка, предполагал, что Гатов выбирает подходящий момент, и сильно удивился, услышав неожиданный вопрос:

– А что будет, если получится?

– Как это – что? – опешил Дагомаро. – Мы…

– Мы изменим ход истории.

– И спасем тысячи жизней.

– Не уверен.

Нахмурившийся Дагомаро убрал флягу в карман и пристально посмотрел на Павла:

– Ты работал над проектом два года. Дольше, чем над любым другим изобретением.

– Идея меня увлекла, – тихо ответил Гатов.

– Что изменилось?

– Теперь я ее боюсь.

И консул понял, что впервые в жизни видит в глазах ученого боль. Радость видел, и видел часто, когда получалось задуманное. Злость видел, раздражение – в тех случаях, когда Гатов ошибался на пути к цели. Скуку видел, но боль – никогда.

И реагировать следовало не так, как обычно.

– Мы должны это сделать, Павел, – проникновенно произнес Винчер. – Ты знаешь, что должны.

– А если снова не получится?

– Тогда…

– Тогда мы прекратим исследования, ладно? – перебил консула Гатов. – Прекратим?

Отступать Дагомаро не умел, но дикая боль во взгляде ученого заставила Винчера изменить принципам:

– Ты этого хочешь?

– Я стал бояться того, что придумал, – повторил Гатов. – Да, я этого хочу.

– Значит, так будет, – кивнул Дагомаро. – Даю – слово.

– Вы уже начали? – осведомился влетевший на мостик Бааламестре.

– Договорились, – прошептал Павел, надавливая на рычаг.

И цеппель, освободившийся от тяжеленного груза, устремился вверх. Вверх и вперед, куда его толкали работающие на полную мощь двигатели. Винчер и Бааламестре бросились к окнам, внимательно следя за падающим на остров контейнером, а Гатов крепко ухватился за штурвал и громко произнес:

– Удар о землю приведет в действие детонатор, прозвучит первый взрыв, обычный. Вряд ли мы его увидим, вряд ли поймем, что он был, но именно он запустит реакцию. И следом…

Усиленный контейнер врезался в остров, смялся, прокатился вперед и замер, словно тоже ждал продолжения. Две секунды, два удара сердца ничего не происходило, а затем…

– Святая Марта, – прошептал Дагомаро.

– Хнявый мерин…

– Дерьмо, – глухо закончил Гатов.

Потому что затем, примерно через две секунды после удара о землю, случилось немыслимое.

Невозможное.

Невероятное.

Остров приподнялся… Нет! Начал приподниматься… Нет, не остров… Не только он… И не сразу. Сразу явился огненный шар. Появился на том самом месте, где был остров. Огромный и продолжающий расти огненный шар, сжигающий все на своем пути. А уже затем песок, вода и камни вдруг устремились вверх, словно посланные разъяренным Баниром догнать и поквитаться с теми, кто нарушил его покой. Вперед, вверх, в стороны, во все стороны сразу – песок, вода, камни, все полетело с ужасающей скоростью. Но не быстрее…

– Держитесь!

Ударная волна успела раньше. Играючи подхватила трехсотметровый цеппель, развернула, намереваясь превратить в игрушку, и лишь хладнокровие стоящего за штурвалом Гатова позволило «Льву» удержаться на курсе.

– Павел!

– Дерьмо!

– Держитесь!

– Хнявый мерин!

– Мы падаем!

– Дерьмо!

Болтанка длилась несколько секунд – целую вечность, и на ногах сумел остаться только Гатов. Яхта заскрипела, Бааламестре швырнуло на стекло, Дагомаро врезался в приборную стойку, рассадил голову, но едва цеппель перестало трясти, и Винчер и Каронимо вернулись к окну.

– Что?

– Что там?!

Но не увидели ничего. Ровным счетом ничего, потому что острова больше не было. Исчез, растворился, а там, где только что расплывалась черно-белая клякса, бесился Банир. Да поднималось к небу серое облако.

– Чтоб меня пинком через колено, – шумно выдохнул Каронимо. – Павел, хнявый ты мерин, ты хоть понимаешь, что у тебя получилось? Ты понимаешь, насколько велик?

– И что теперь ты можешь просить у меня все, чего хочешь? – добавил Дагомаро.

И услышал печальное:

– Больше всего я хочу, чтобы ты обо всем забыл.

Глава 1

в которой Помпилио недоволен, Кира спасает людей, а Мерса узнает много нового

«Вам знакомо значение слова «захолустье»? Вы понимаете его смысл? Нет? Вам крупно повезло. А вот мне…

Вы когда-нибудь бывали в городишке, уклад жизни которого не менялся веками? Нет, вы не поняли – только уклад. Сам город за прошедшие столетия постарался облагородиться: жители протащили в дома электричество, устроили центральный водопровод и канализацию, в современный порт приходят паровые суда, а рядом с вокзалом расположена специальная площадка для паротягов. Почему рядом с вокзалом? Потому что он в километре от городской черты – чтобы не мешать людям спать. И по той же причине паротягам запрещено въезжать на узкие улицы Даген Тура. А еще потому, что здоровенные машины могут повредить булыжные мостовые. Уловили? Помните, я говорил об укладе, чтоб меня в алкагест окунуло? Паротягам в город нельзя, новомодным автомобилям тоже, да их тут и нет, зато полным-полно скрипучих пролеток и телег, водители которых обязаны убирать закономерно появляющийся время от времени навоз. Слышали? Обязаны убирать, чтоб меня в алкагест окунуло. Штраф – цехин. Этот закон местные приняли четыреста двадцать три года назад и весьма им гордятся. Они гордятся всем, что имеет выдержку от ста лет и выше. «Наша ратуша – ровесница города. Ее дважды перестраивали, а во время Первой войны за Дагенские берега разрушили до основания. Но мы ее восстановили по старым чертежам…» Услышать такое в первый раз было забавно, но когда я понял, что подобное можно запросто рассказать о большинстве городских зданий, то впал в глухую тоску. История лучшей харчевни – словечко «ресторан» среди местных не прижилось – насчитывает шестьсот семьдесят четыре года, а раньше на ее месте стояла общественная конюшня. Нет, харчевню возводили по другим чертежам, чтоб их в алкагест окунуло, но с тех пор не перестраивали. А о конюшне все помнят. Конечно! Ее ведь только что снесли! Вокзалу двести двадцать лет, и он считается новостройкой. Уловили? А Доброго Маркуса здесь поминают так, словно он топтал эти булыжные мостовые вчера, а не тысячу лет назад.

Другими словами, город Даген Тур может по праву считаться образцом патриархального лингийского захолустья, а потому нормально здесь себя чувствуют только патриот своей родины Бедокур да Бабарский, которого несколько лет назад тут хотели повесить, но мессер попросил за своего будущего суперкарго и местные передумали. С тех пор ИХ испытывает к Даген Туру необычайно теплые чувства и раскланивается со всеми встречными. Не удивлюсь, если он действительно знает всех жителей: у Бабарского отличная память.

О чем я забыл упомянуть? Правильно: о соборе и замке. Без них картина не полна.

Собор Доброго Маркуса – ровесник города, разумеется, – возвышается на главной площади (угадайте, как эта площадь называется?), без особых проблем пережил все прокатившиеся через Даген Тур междоусобицы, поскольку лингийские адигены – ревностные олгемены и скорее откусят себе что-нибудь торчащее, чем прикажут бомбить освященное здание. Местные любят рассказывать, как триста сорок лет назад сотрясение от взрывов – артиллерия дара Альберта Вальга утюжила порт – привело к появлению трещины на одной из башенок. Сразу после боя войну прервали на сутки, чтобы нанятые Альбертом строители привели собор в порядок. Дар долго извинялся.

Соборы лингийцы берегли, а вот замок – другое дело. Замок Даген Тур получал и с земли, и с воздуха, однажды был разрушен едва ли не до основания, но всякий раз возрождался и никогда – по старым чертежам. Адигены прекрасно понимают, что консерватизм и военное дело несовместимы, а потому перестраивали крепость с учетом новейших достижений в области фортификации. Я видел на фресках первую версию замка и могу с уверенностью заявить, что за прошедшие века он изменился до неузнаваемости.

Родовое логово мессера Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур располагается на одинокой скале, стоящей у отрогов лесистых гор, переполненных дичью и золотом. Линга, в принципе, богата золотом, когда-то была основным его поставщиком для Ожерелья, да и теперь здесь добывают десятую часть всего золота Герметикона, так что владение приисками для лингийского адигена вещь обыденная. Так же, как защита собственности.

Место для замка предки мессера выбрали идеально: северной частью скала нависает над водами озера Даген, что позволяет контролировать порт, а с другой стороны открывается великолепный вид на узкую Барсову тропу – долгое время она служила единственной ниточкой к золотым приискам дер Даген Туров.

Вершину скалы строители взорвали, после чего окружили получившуюся площадку массивными стенами, продолжающими грандиозное каменное основание. К воротам, которые оказались в шестидесяти метрах над землей, ведет неширокая дорога, заканчивающаяся подвесным мостом, и замок кажется неприступным даже сейчас, во времена доминаторов, бронетягов и тяжелой артиллерии. Круглая главная башня – классический адигенский Штандарт, поднимается над стенами на добрых сорок метров, а слева от нее стоит Новинка, низкая, но выстроенная в том же стиле башенка, в которой прячется работающая на Философских Кристаллах электростанция, – резервный источник энергии.

В случае необходимости высоченный Штандарт может служить причальной мачтой – на его вершине установлены стандартные захваты, однако в этом качестве используется редко – мессеру не нравятся падающие на двор тени. И поэтому рядом с вокзалом, который, как вы уже поняли, является транспортным центром Даген Тура, мессер выстроил современную причальную мачту, а неподалеку – огромный эллинг для своего любимого «Амуша»…»

Из дневника Оливера А. Мерсы, alh. d.

– Ядреная пришпа!

– Мессер?

– Кофе слишком горячий?

– Сейчас не должно быть больно!

– Это я не тебе. – Пауза. – И не тебе. – Сидящий в резном кресле адиген, Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур, перевел тяжелый взгляд на долговязого мужчину в скромном чиновничьем сюртуке, помолчал и хмуро поинтересовался: – Как будешь оправдываться?

Долговязый съежился, насколько ему дозволялось природой, и робко произнес:

– Увы.

– Что? – скривился Помпилио.

– Увы.

А в следующий миг в зале прогрохотало:

– Я запретил сдавать в аренду Чильную пойму!

Громоподобный голос отразился от стен, высоких потолков и клинком вошел в несчастного чиновника, побелевшего и дрожащего.

– Да, мессер, – пролепетал долговязый.

– И?

– И мы ее не сдавали. Но когда…

Чиновник запнулся.

– Что «когда»? – осведомился адиген.

– Когда…

Два свидетеля разноса – медикус и дворецкий – с интересом уставились на долговязого, гадая, сумеет ли он вывернуться из ловушки, в которую сам себя загнал?

Несчастный чиновник служил управляющим, отвечал за владение Даген Тур, а значит, согласно принятым на Линге законам, считался вассалом. Со всеми вытекающими последствиями: его жизнь принадлежала владетелю.

– Когда вы… Когда считалось…

– Что я погиб? – помог долговязому Помпилио.

– Да, мессер.

– Что изменилось?

– Э-э…

– Отменить распоряжение мог только мой наследник, – холодно произнес адиген. – Брат разрешил сдать пойму в аренду?

Управляющий окончательно сник.

Братом Помпилио был дар Антонио, верховный правитель дарства Кахлес, – как можно тревожить такого человека мелким вопросом об аренде поймы?

– Как долго действуют мои распоряжения?

– Всегда, – пролепетал несчастный.

– Не слышу!

– Всегда.

– Независимо от того, жив я или нет, – продолжил Помпилио. – Иногда меня считают погибшим, такое случается, но по возвращении я хочу находить владение в полном порядке.

«Два месяца, – пронеслось в голове управляющего. – Всего два месяца…»

Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур пропал на полтора года. Пассажирский цеппель, на котором он летел с Заграты, сгинул в Пустоте, а поисковые экспедиции, что снаряжал Антонио Кахлес, результатов не дали. В конце концов Помпилио признали погибшим, а управление владением Даген Тур перешло к далекому от мелких вопросов дару. Возбужденные таким оборотом фермеры насели на управляющего с мольбами сдать завидные луга под пастбища, и он не устоял. А еще через два месяца Помпилио в буквальном смысле свалился с неба, поставив несчастного в крайне незавидное положение. Разумеется, договоры были молниеносно расторгнуты, перепуганные фермеры стремительно ликвидировали все следы своего недолгого пребывания, включая ограды, шалаши пастухов и даже навоз, но напрасно. Вчера на закате Помпилио отправился в коляске в любимую пойму, зорким взглядом бамбальеро приметил изменения, после чего разразилась буря.

– Готов понести любое наказание, – промямлил управляющий.