Одиночество зверя

– Ладно, коллеги, – сухо заметил Покровский, – давайте работать, пока мы тут не испеклись под вашими прожекторами.

Повторили подготовленный пресс-службой текст, заранее усвоенный Игорем Петровичем, который не любил прилюдно выглядеть нерадивым учеником. Подобная волокита всегда раздражала Саранцева – он хотел поскорее сделать дело, покинуть Кремль и вздохнуть свободней. Внутри исторических стен он чувствовал себя под непрестанным наблюдением и быстро раздражался. Первое время своего премьерства, въезжая на машине в Боровицкие ворота, а затем выходя из неё в закрытой части Кремля, во внутреннем дворе здания Сената, он испытывал чувство прямо-таки распирающей изнутри гордости от осязания физической близости к высшей власти. Он заходил в подъезд и думал не о будничной текучке, которая привела его сюда, а о бывшей квартире прокурора судебных установлений на третьем этаже, где жил Ленин с семьей, о совершенно неизвестной широкой публике квартире Сталина на втором этаже и его же кабинете с дубовыми панелями по стенам, изображённом в бесчисленных фильмах. Кабинете, который затем занимали все советские премьеры, до Рыжкова включительно. Власть жила в этих коридорах, пропитала пол и потолки, впечатлительные посетители буквально ощущали её запах – манящий и непонятный, с оттенком опасности, но дурманящий. Наверное, аромат неизвестности и заставил премьер-министра Саранцева умерить тягу к вершинам влияния. Очень скоро, спустя буквально недели, гордость сменилась тяжелым чувством зависимости, и цитадель политического могущества стала сильнее и сильнее давить на него уже одним только обликом. Пришло осознание простой истины, очевидной для постороннего, но трудно принимаемой теми, кто поспешил себя обмануть: он не хозяин здесь. Неприятная мысль ошарашила Игоря Петровича разом, словно свалившись с каких-то высот мирового познания, и дальнейшая его жизнь стала отравлена. Каждый новый вызов в Кремль создавал отвратительное ноющее ощущение под ложечкой, словно за воротами ждала сама судьба.

Пришлось снять три дубля, потому что Саранцев в двух первых попытках оговорился по одному разу и мысленно себя проклял. Покровский сыграл свою роль спокойно и без всяких видимых со стороны усилий, словно профессионально снимался в десятом или двадцатом фильме. Глядя на него, Игорь Петрович удивлялся и почти возмущался одновременно. Откуда у профессионального военного такая способность дружить с камерой и свободно жить в кадре? Он ведь в прошлой жизни действительно воевал, а не общался с прессой в высоких штабах.

Мучения закончились, телевизионщики стали собирать свою аппаратуру и сматывать кабели, которые устлали весь пол, а Покровский, взяв Саранцева за локоть, предложил ему пройтись. Такого прежде не случалось, и приглашённый вышел вслед за президентом в зал Совета безопасности, борясь с желанием спрятаться в ближайший тёмный угол, которого там просто не было. Светлое просторное помещение с овальным столом посередине располагало к оптимистической медитации, но нудно напряжённый премьер не ощущал этого.

– Пускай ребята спокойно работают, а мы, Игорь Петрович, давайте пообщаемся. Есть к вам серьёзное дело.

– Я вас слушаю, Сергей Александрович.

Покровский жестом пригласил Саранцева сесть, и они заняли соседние стулья, развернув их навстречу друг другу.

– Игорь Петрович, вы опытный человек, мы с вами давно и плодотворно сотрудничаем, я вам совершенно доверяю. Надеюсь, вы отвечаете мне тем же.

– Да, конечно.

– Я полагаю, вы отлично понимаете некоторые особенности современной политической ситуации.

Саранцев выжидательно молчал. Он знал множество подробностей состояния дел, как известных широкой общественности, так и по мере сил от неё скрываемых, и пока не понимал, о которых именно говорит президент.

– Я имею в виду наиболее очевидную, – счёл нужным пояснить Покровский. – А именно: через год истекает второй срок моих полномочий. И, согласно Конституции, я не имею права баллотироваться третий раз подряд. То есть, я ухожу.

Разумеется, Игорь Петрович находился в курсе событий. Вся страна играла в угадайку, пытаясь выудить из пруда общественной жизни золотую рыбку, коей суждено будет вписать собственную страницу в русскую историю. В семье премьера тема не обсуждалась. Совершенно. Жена изредка бросала в его сторону загадочные взгляды и бралась задавать наводящие вопросы, но суровый муж принимал несведущий вид и как бы невзначай менял тему. Добиваться выбора, соглашаться с предложенными условиями, идти на компромиссы, угадывать наиболее выгодные шаги с целью сделать шаг наверх он боялся.

Коренной сибиряк, Покровский заметил юного земляка давно, ещё пробиваясь к должности новосибирского губернатора. Во время предвыборной кампании отставной нестарый генерал в сопровождении телевизионных камер (уже тогда с ними побеждал!) ворвался на строительную площадку жилого многоквартирного дома, густо населённую таджикскими рабочими, и стал требовать начальство, поскольку дом строился на бюджетные средства, но не планировался к заселению очередниками. Самым большим начальством оказался главный инженер строительной компании Саранцев, тогда тридцатитрёхлетний. Впервые в жизни оказавшись под прицелом объективов, он собрал разболтанные чувства в кулак и, ни разу не повысив голос и не потеряв самообладания, долго отвечал на язвительные вопросы Покровского с выражением самоуверенности на лице, поскольку компанией не владел, контрактов с заказчиками не подписывал и реализацией жилья не занимался. На следующий день по местному телевидению прошёл разоблачительный новостной сюжет, а поздно вечером Саранцеву позвонил домой лично Покровский и пригласил в свою команду, пообещав пост в областном правительстве после неминуемой победы. Впоследствии генерал мимоходом заметил, что уважает людей, готовых лечь на амбразуру ради других, пусть даже и подлецов. К тому моменту Саранцева уже уволили из его компании без выходного пособия, но он принял предложение о трудоустройстве только через две недели, убедившись, что новость о его безработности уже достигла генеральских ушей. Тогда он хотел без слов выдвинуть условие: не предавай меня, и я тебя не предам. Кажется, Покровский его понял. С тех пор в отношениях между ними поддерживалось равновесие: младший доказывал свою полезность, не произнося вслух ни единой просьбы. Теперь он тоже ждал.

– Как говаривал когда-то один обитатель здешних стен, – не спеша, с чуть заметной, как бы рассеянной, улыбкой произнёс президент, – мы тут посовещались и решили: вашу кандидатуру можно считать оптимальной во всех отношениях.

– Мою кандидатуру?

– Да, вашу.

– Мою кандидатуру куда?

Саранцев очень хотел услышать от Покровского решающие слова. Будучи произнесёнными вслух, они не могли не обрести силы пророчества, поскольку генеральские замашки президента в отношении своих людей не менялись десятилетиями. Данные им гарантии он выполнял неукоснительно, распространяя на подчинённых действие присяги. Служить стране в командной должности невозможно, если не оправдываешь ожиданий людей, идущих за тобой.

Покровский надолго замолчал, глядя в глаза Саранцеву и задумчиво барабаня пальцами по столу. «Если передумает, значит, я прав, – подумал Игорь Петрович. – Хочет дождаться от меня просьбы и оказаться благодетелем. Тогда лучше совсем не надо».

– Как вам известно, я возглавляю партию «Единая Россия», – продолжил Покровский.

Саранцев ждал молча и не двигаясь, закинув ногу на ногу и облокотившись на стол. Неужели он действительно должен подтвердить знание прописных истин? Просто экзамен по основам политграмоты.

– И я намерен предложить съезду поддержать вашу кандидатуру в кампании по выборам президента.

Сердце в груди Игоря Петровича тяжело бухнуло несколько раз кряду, затем успокоилось. Он смотрел на Покровского в упор, как и тот на него. Премьеру показалось, будто он понял причину, понудившую президента завести разговор о преемстве именно сейчас, сразу после съёмок. Наложенный гримёром тон надежно, словно маской, закрывал лицо, и под ним невозможно рассмотреть его подлинное выражение. Генерал и без посторонней помощи имел физиономию игрока в покер, теперь же высмотреть в нём хоть одну искреннюю нотку представлялось неосуществимой задачей. Впрочем, вспомнилось Саранцеву, он ведь тоже загримирован. После неприлично затянувшейся паузы он негромко произнес:

– Мне нужно подумать.

– Подумайте, – сразу согласился президент. – Если бы вы сходу согласились, то сильно упали бы в моих глазах. Я вас не на гулянку зову. Впрочем, иного не ожидал.

Половину своей жизни Покровский распоряжался людьми, сначала взводом, потом всё большим и большим количеством, теперь он воспринимал несогласие подчинённых с недоумением. Удивляться ему приходилось редко, в тот раз тоже не довелось. Командуя под Кандагаром мотострелковым полком, он привык осознавать силу своих слов, которые несли другим людям кровь, жизнь или смерть. Однажды на марше его БТР попал под прицельный огонь ДШК, свернул на обочину и медленно остановился. Люди спешно попрыгали с брони на землю, а Покровский зачем-то нырнул в люк. В полумраке он увидел водителя, неподвижно и тяжело навалившегося на руль, и стрелка, сжавшегося в комок и втянувшего голову в плечи, словно ждавшего спасения свыше. Лучи света с гулким звоном один за другим пробивали броню, стало трудно дышать в дыму и вони калёного железа, но Покровский забрался на место стрелка и с расчетливой неторопливостью открыл ответный огонь. Каменные валуны – защита стократ лучшая, чем противоосколочная броня, пусть даже КПВТ «бэтэра» раза в два, если не в три, мощнее китайского ДШК. На стороне душманов, кроме опыта, ещё и выгодная позиция; на стороне подполковника Покровского – только глухое бешенство против подонков, смеющих пытаться остановить продвижение его полка по установленному в приказе маршруту. Мальчишеская вера в собственное бессмертие, присущая солдатам-срочникам, зрелым мужикам не дана. Их доля – наблюдать за вальсом смерти, отчетливо осознавая свою уязвимость. Многие критики использовали этот факт биографии Покровского как доказательство его непригодности для руководящих должностей. Мол, дело командира полка – правильная организация боевого охранения полковой колонны на марше, надлежащая подготовка солдат и управление ими в бою, а не пластание на груди тельняшки под вражеским огнем. Но критики в нашей жизни встречаются редко, а лишённым риторских талантов людям нравится иметь президентом дуэлянта, вышедшего живым из поединка без правил. Решения, принимаемые Покровским в штатской жизни, долго казались игрушечными, пока жизнь не вывела его на вершину. С тех пор он шёл по минному полю, осмысливая последствия каждого шага, но и принимая железную необходимость движения вперед.

Разговор в большом пустом зале, где человеческий голос звучал одиноко, президент готовил долго. Трудно подобрать партнёра для переговоров, если нужно прийти к соглашению, не упоминая реальной конечной цели. Саранцев размышлял около месяца, обдумывая свои условия и наиболее удобные способы их выдвижения. Референты несколько раз входили к нему в кабинет с последними слухами из администрации президента о новом туре вальса с возможными кандидатурами преемников и даже не догадывались о роли их шефа в этом беззвучном балу. Он молча выслушивал разведдонесения и коротко благодарил, никого не посвящая в смысл текущих событий. В последнюю неделю перед решающим моментом Игорь Петрович провёл серию индивидуальных собеседований с людьми, которых решил взять с собой, и все они, кто бурно, кто сдержанно выказали удивление конспиративными способностями шефа. Никто не отказался от предложения.

Жена уже год то и дело заговаривала с ним о необходимости проявить активность ради последней победы и встретила новость просто разнузданно, заставив мужа застесняться прислуги, вбежавшей на шум.

– Он не мог поступить иначе! Ещё раз доказал, что не дурак.

– Ира, ты слишком категорична. На любую должность всегда можно подобрать несколько равносильных претендентов, а дальше – вопрос личных отношений.

– Выходит, у тебя с личными отношениями все в порядке! Не мужчина, а просто облако в штанах.

Обдумав и подготовившись, Саранцев снова встретился со своим покровителем, теперь уже собираясь обговорить условия, и не в Кремле, а в Ново-Огарёве. Они сидели вдвоем в просторной гостиной и разговаривали, неспешно потягивая остывающий чай.

– Президент, разумеется, назначает премьер-министра, – кивнул Покровский в ответ на прямой вопрос, – но, как вам известно, Государственная Дума должна утвердить его кандидатуру.

Далее последовала пауза, немедленно прочитанная Игорем Петровичем. Вариантов расшифровки молчания нашлось немного, а именно – один. «Единая Россия» имеет в нижней палате парламента конституционное большинство и не нуждается в поддержке других фракций для проведения в правительство своего лидера.

Саранцев с самого начала, ещё с момента беседы в зале заседаний Совета безопасности, не сомневался в появлении подобного условия. Теперь он задумался над странностью создавшегося положения. Он, будучи главой государства, не сможет назначить на ключевую должность того человека, которого сам сочтёт наиболее подходящим для нее. Сейчас он и сам понятия не имел, кого именно он мог бы выдвинуть, если не Покровского, но его смущала ситуация в принципе. Генерал остаётся, генерал держит в своих руках Думу, то есть законодательный процесс, включая бюджет. Президенту Саранцеву придется всякий раз договариваться со своим собственным премьер-министром о продвижении необходимых законодательных норм. Глава государства…

– Кого же, по вашему мнению, поддержит думское большинство? – спросил Игорь Петрович, постаравшись демонстративно оттенить фразу иронией.

– Если говорить конкретно о «Единой России», то решение будет принято на партийном съезде, – рассеянно сообщил очередную прописную истину действующий президент и поставил чашку на столик, звякнув ею о блюдце. Казалось, он обсуждал некий абстрактный политологический вопрос, чистую теорию.

«А чью кандидатуру твоя партия поддержит на следующих президентских выборах?» – хотел спросить Саранцев, но молчал, предвидя ответ, столь же очевидный, как и все предыдущие. До той минуты он жил в мире, где не мог решать всё, и робко надеялся взять свою жизнь под свой полный контроль. Он очень хотел стать хозяином самому себе, и в какие-то моменты, забываясь, почти верил в возможность осуществления своей мечты, но теперь оказался перед непроницаемой стеной. Отпала необходимость гадать и предполагать – точки над i расставлены, нужно либо сходить с ринга, либо продолжать драку в расчёте удивить соперника неожиданным трюком.

Страна с самого начала соединяла «Единую Россию» с Покровским, хотя он никогда не состоял в её рядах, как того требовал от президента закон. Тем не менее, партия стеной стояла за его спиной и ни разу не подвергла критике ни единого его слова или решения. Газетчики и блогеры часто и подробно язвили на тему нерушимых уз между беспартийным президентом и как бы стоящей в стороне от него партии. Затем партия на очередном съезде модернизировала устав, разрешив себе иметь лидером человека, не состоящего в её рядах. Страна разразилась хохотом и бросилась упражняться в остроумии, обрисовывая яркими красками представление верхушки «Единой России» о здравом смысле, но та стоически держала удары. Точнее – не замечала их, поскольку большинство избирателей не читает ни блогов, ни газет.

Месяц раздумий Саранцев потратил в том числе и на осмысление стимулов поведения сильнейшей партии страны. Он много раз встречался в кулуарах и публично с председателем Думы Валерием Константиновичем Осташиным, который и олицетворял для всех политическую махину. Седовласый джентльмен аристократичной внешности, много в своей жизни читавший, ещё больше слушавший и говоривший, он производил одно и то же неизменное впечатление всё время знакомства с премьером: отменный служака.

Загоревшись однажды идеей совершенствования системы налоговых преференций, Игорь Петрович заговорил с Осташиным о перспективах прохождения соответствующих предложений правительства через Думу. Возможно, место и время он выбрал неудачно – на праздничном приёме 4 ноября, с бокалом шампанского в руках. Просто ни к чему не обязывающая беседа за фуршетом, лёгкий разведывательный рейд. Аристократ рассеянно его выслушал, обронил несколько фраз, которые можно было счесть одобрительными, и вдруг добавил:

– Не помню, когда Сергей Александрович высказывался по этому поводу.

– Он не высказывался, – пожал плечами Саранцев. – Минфин вышел на меня, я проконсультировался, эксперты склонны предложение поддержать.

– Через голову Сергея Александровича? – неподдельно изумился Осташин, разом сбросив с себя всю праздничную отстранённость от будничных передряг.

– Что значит «через голову»? – изобразил недоумение премьер, давно понявший тайные пружины реакций собеседника. – Мы не тайную операцию обсуждаем. Правительство обладает правом законодательной инициативы. Разумеется, с Сергеем Александровичем мы вопрос обсудим…

– Обсудите? – Осташин, кажется, начал сомневаться в состоянии психического здоровья своего собеседника. – Знаете, пусть лучше инициатива пройдёт от президента. Так надёжней. А то начнутся склоки, подтасовки всякие, интриги. Оппозиция всегда бузит, но здесь можно потерять и часть наших голосов. И чем кончится – заранее не предугадаешь.

Валерий Константинович засуетился, сразу вспомнил о неотложных делах и поспешил отойти от опасного вольнодумца. На следующий день Покровский со смехом пересказал Саранцеву содержание его беседы со спикером и заметил:

– Перепугали вы его сильно, Игорь Петрович.

– Я? Просто поболтал немного о текущих делах. Вы тоже считаете мой поступок некорректным?

– Нисколько. Вы не учли одной важной детали: Осташин всегда хорошо исполняет поставленную ему задачу. Пойти вам навстречу значило для него совершить измену, на которую он решится только при условии моего исчезновения как существенной политической величины.

Саранцев тогда задумался о своей собственной роли в окружении Покровского и об отношении президента к нему. Что, например, сказал тот Осташину о премьер-министре? То же самое, что сейчас сказал премьер-министру об Осташине, только поменяв фамилию? Означает ли он для генерала ещё одну пешку или фигуру покрупнее? Прежде Игоря Петровича не занимали мысли о мотивах, понудивших когда-то кандидата в генерал-губернаторы остановить взгляд на безвестном инженере. Теперь он тратил на размышления вечера, пытаясь пробраться во внутренний мир шефа, но в конечном итоге не пришел к какому-либо твёрдому убеждению. Как вообще можно испытывать уверенность в правильности собственного мнения о другом человеке, даже если не президенте?

Та новоогарёвская встреча с Покровским разломила жизнь Саранцева надвое. До неё он воспринимал себя человеком из команды, после неё счёл себя участником равноправного соглашения, не менее самостоятельным, чем его партнёр. Поэтому внезапный выпад со стороны дочери разозлил его больше, чем все колкости доморощенных и профессиональных публицистов, вместе взятые. Он оскорбился.

Глава 3

Ночь казалась тёплой, хотя в сентябре любой ждал бы от московской погоды иного. Наверное, в действительности она была гораздо холодней, но Наташа думала не о своём удобстве, а о материях вечных и непреходящих, и размышления отвлекали её от непритязательной реальности. Собачий питомник виделся ей лучшим местом на земле, особенно ночью, потому что его население не думало о ней ничего плохого, а просто рассчитывало на кормёжку и заботу. Псы даже не имели хозяев, и никто не мог ей заплатить деньги, пусть даже самую ничтожную сумму, в ответ на искренние чувства.

Жизнь в вольерах не прерывалась ни на минуту, постоянно с разных концов собачьего общежития доносились звуки – кто-то поскуливал во сне, кто-то скрёб когтями по деревянном полу, гоняясь в ночных видениях за кошкой, а кто-то, упёршись лбом в металлическую сетку-рабицу, изредка вздрагивал и гавкал, отпугивая неизвестного и, скорее всего, несуществующего врага. Но лаять всё равно нужно – на всякий случай, если тот вдруг окажется вовсе не воображаемым, а вполне реальным. Из вольера ведь не убежишь – так не лучше ли заранее напугать всякого, оказавшегося вблизи?

Освобождённая добровольным дежурством от необходимости ночевать дома, Наташа теперь думала не об опостылевших родителях и своей стремительно разрушающейся жизни, а о жизни новой и зависимой, по воле обстоятельств, во многом от неё самой. В старом одноэтажном домике приюта с обвалившейся местами штукатуркой и развешанными там и сям под потолком голыми ярко сияющими лампочками имелись всего три тесных комнатки. В одной из них, считавшейся операционной (ввиду наличия пола из жёлтых и красных маленьких керамических плиток) впервые в своей жизни щенилась рыжая косматая сука Вита, и дежурная очень хотела ей помочь, пусть только тем немногим, к чему была способна – до сих пор ей ни разу не удалось поучаствовать в радостном деле. Вита лежала на боку, беспокойно хлестая вокруг себя хвостом и время от времени вроде бы пытаясь встать. Основную работу делала молчаливая девушка-ветеринар, споро и спокойно оборудовавшая для молодой мамаши чистое и тёплое ложе, а теперь принявшая в свои ладони первого щенка, невообразимо маленького и мокрого, покрытого какой-то слизью. Новорождённый сначала молча и бессмысленно болтал лапками и крутил головкой с большущими закрытыми глазками, а потом, освобождённый от слизи и сделавший первый вдох, пронзительно пискнул, сначала раз, потом другой, словно неведомой людям собачьей азбукой возвещая о своём пришествии в мир.

Наташа завернула его в чистое полотенце, осторожно и тщательно вытерла, потом собралась положить в приготовленное для приплода тёплое логово, но невольно замерла, восхищённая ощущением трепетной жизни в коконе её сомкнутых ладоней. Ветеринар бросила на неё короткий взгляд – кажется, раздражённый:

– В чём дело?

– Ни в чём, – рассеянно ответила Наташа, любуясь страшненьким щенком, как бессмертным шедевром мирового искусства.

– Тогда занимайся делом, а не играй в гули-гули.

– Что? Ты о чём?

– Об этом самом. Вечно так – понаберут с улицы истеричных дурочек, а мне с ними возиться.

Наташа не верила собственным ушам. Она видела сумрачную девицу в приюте не раз, но никогда даже не задавала о ней никому вопросов ввиду полного отсутствия интереса. Кажется, та вообще ни с кем не дружила и вряд ли собиралась, просто осматривала вновь прибывающих собак, ходила по вызовам к захворавшим питомцам, всегда без улыбки, пользуясь только сухими профессиональными терминами и ни разу не потрепав по загривку ни одного из своих пациентов. Ввиду взаимного отсутствия любопытства обе восприемницы могли бы так и отдежурить ночь, не обменявшись ни единым словом, да поторопившиеся на свет смешные создания не позволили им пройти мимо друг друга – в очередной раз безразлично.

– Ты серьёзно? – чуть хрипло и потому враждебно спросила Наташа.

– Совершенно серьёзно.

– Мы с тобой даже ни разу не разговаривали, ты что – ненормальная?

– Конечно, ненормальная. Поэтому мы с тобой и не разговаривали. Ты ведь только с нормальными разговариваешь – с ними легче, притворяться не нужно.

– Кем притворяться? Я здесь даже денег не получаю! В отличие от тебя, кстати.

– Конечно, не получаешь! Зачем тебе платить? А ты, наверное, страшно этим гордишься. Как же – вот забочусь о них, забочусь, а мне ведь даже денег не платят! Какая я добрая, самоотверженная – посмотрите на меня! Полюбуйтесь на меня!

– Ты совсем больная?

– Да, больная! Совсем больная. Я даже не могу разглядеть такую замечательную личность у себя под боком и считаю её обыкновенной манерной бездельницей.

– Да почему бездельницей? Я работаю не хуже других.

– Конечно, конечно! И, наверное, всё записываешь в своём дневнике: сегодня столько-то раз поменяла собакам воду, стольких-то покормила, одну даже к ветеринару отвела, и за все эти великие труды мне ни единой копеечки не заплатили.

– Не веду я никаких дневников, успокойся!

Наташа соврала – она вела дневник. Разумеется, не настолько дурацкий, как предположила вредная девица. Самой собой, не в тетрадке, а в Интернете. Второй год она исправно формулировала свои мысли (далеко не всегда в связи с обычными девчачьими терзаниями, хотя и не без этого), и её пока никто не зафрендил, кроме нескольких спаммерских роботов, от присутствия которых она не умела избавиться. Временами Наташа остро переживала невнимание сетевой общественности, а иногда совершенно забывала об отсутствии постоянной публики, удовлетворяясь счётчиком немногочисленных гостей, неизвестно кем являвшихся и неизвестно зачем оказывавшихся на скромной страничке абсолютно никому не известного блогера, одного из миллионов в мировом океане виртуальности. В своей реальной жизни она нечасто разговаривала, только при встречах с редкими подругами – встречах в основном случайных, ввиду посещения одних и тех же мест из-за близости интересов. Стычка с вихрастым ветеринаром стала ещё одним доводом в пользу ограничения связей в мире, наполненном людьми странными, а временами и опасными.