Записки бывшего афериста, или Витязь в еврейской шкуре. Том 1

– Только никому!

– Обижаешь!

Открываю дверь. Там все. Меня хватают на руки и совершают «круг почета». Факельное шествие. Барабанный бой. Наташка в шоке. Потом, махнув рукой, хохочет вместе со всеми. Аж в Москву потом ко мне ездила. Но-без дефицита душевых, того эффекта уже не было. Но скоро наступили трудные времена. Водка кончилась. Антиалкогольная компания была в самом разгаре и в сельпо ее не видели уж полгода как. Самогон у мстительных местных покупать было смерти подобно-нам, бы его на крысином яде настояли бы. В каждом доме, почитай память о нас жила. И болела. И тут… Сам себе не верю. Причем несколько раз у народа спрашивал-подтверждают. Они после истории с бабами в поезде уже ничему не удивлялись. Мистика какая-то. Короче: я нашел в кустах квасную бочку на колесах, полную тархунового спирта. С тех пор от запаха тархуна меня с души воротит. Вот уже двадцать с лишним лет. Но тогда! Сперли мы его чисто: операцией руководил Дюс. Все просчитал, молорик, Даже следы замели ветками. Кстати, чье было богатство-мы так и не узнали. Алкоголизм вновь расцвел пышным цветом. Как то ночью проезжающий мимо прапор на ГАЗ 66 притормозил, на свою беду, спросить дорогу. И остался. Через неделю он одичал, вырыл себе нору, выл ночами, питался подаяними. Тархуном от него несло за версту. Пытались его приручить-но сделался буен. Тогда отдали ему флягу из под сметаны (50л) со спиртом и отстали. Более счастливого человека я не видел никогда. Ни до, ни после. А у нас образовался транспорт.

Как-то ночью сильно захотелось еды. А все сожрали. Недолго думая, мы с Дюсом сели в газон и поехали на охоту. Идея была надавить себе в полях свежей говядинки. То есть мы разгонялись по полю и неслись на стадо коров. Хер там. Вам когда нибудь переходило дорогу стадо? Помните эту лень, неторопливость, эти ступорозные взгляды из-под рогов, эту кучу навоза перед машиной? Так вот-это, все буффонада. Спектакль. Вам просто показывают ваше место под луной. Как только дело доходит до серьеза-как, в нашем случае, они становятся прыткими и прыгучими, как кузнечики. Мы раз пять повторяли попытки-ни, одну даже не задели! Только пастух нам исхлестал кнутом весь тент. Мужественный человек-нечего, сказать. С кнутом наперевес под грузовик бросаться-это вам не мышка пукнула.

– Вот потому то они танки в 41 под Москвой и остановили-пробормотал. – Дюс, разворачиваясь. Оценив мужество, мы свалили, несолоно хлебавши. В поля меня особо не брали. Точнее, один раз я там был. Полчаса пособирал. Наскучило. Ну и устроил там Томматину-ту, что в Испании раз в году делают. Вытоптали полгектара, расстреляли весь помидорный боезапас и пошли мыться в пруд, ничего не собрав.

В обед дед на мерине привозит бидоны с обедом. Мерин-явный буддист. Он видел все, его уже ничего не интересует и не может удивить. Он никуда и никогда не торопится. Глядя на него, не верится, что он вообще куда-то скакал. Только брел или волочился. Хохол (мастер спорта по коныкам, напоминаю) пошептался с Дюсом. Дюс налил деду тархунной отравы. Дед с удовольствием отравился и занюхал рукавом. Повторили. Лепота. Пока дед злоупотреблял, Хохол распряг животное и вскочил верхом. Мерин удивился. Взбрыкнул. Не тут то было-железная, рука жокея быстро привела лентяя к послушанию. Хохол дал ему шенкелей. Ополоумевший мерин рванул с места с пробуксовкой. Хохол гнал его на изгородь. Конь явно пытался ему что – то объяснить. Но его никто не слушал. Со стороны этот незримый диалог между конем и всадником читался совершенно явно.

– Ты. сбрендил?

– Давай!

– Убьемся ж нахрен!

– Не! п. ди!

– Да я не в жизнь.

– Молчать!

– Эххххбллллля!

Перед препятствием Хохол как то хитро пнул пятками скотину -и! Они перепрыгнули!

Конь аж обернулся. Такой недоуменной морды у лошадей я не видел никогда.

– Это я?!!! -читалось на ней.

Обратно они взяли барьер уже без напряга. Дел подвывал рядом, закусив зубами шапку. Подъехав, Хохол лихо соскочил с коня, похлопал его по морде и кинул поводья деду. Ополоумевший дед попытался запрячь скотину в телегу. Не тут то было. Резвый рысак, возомнивший о себе, не хотел в ярмо. Мы чуть не сдохли от хохота от этой картины. Всего, что было и не опишешь. Одно знаю точно-после, нас совхоз категорически отказался от такой «шефской помощи».

ИДИОТИЗМ СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

Намедни виделся с Гордеем. Из «Манго-Манго» Тот опять поразил оригинальностью наряда. Какие-то комбинезоны, береты a-la Че Гевара, шейные платки и прочее.

– Интеллектом надо выделяться, Эндрю, а не попугайностью расцветки.

– Это сценический образ.

– Ты так вжился в него, что не различить, где он, а где-ты.

– Ты не первый, кто мне это говорит.

– А кто был первый?

– О! Это были такие люди. Народ, можно сказать. Соль земли. Поселяне. Колхозные мужики.

– Где это ты с ними пересекся?

– А на практике. Я ж Сельскохозяйственную Академию украшал своей персоной. Ну, нас и окунали в атмосфэру, тэк сказать.

– «Хорошо, в краю родном, пахнет сеном и говном?».

– В точку! Я о говне, собственно, и рассказ начал.

– Ну, где село, там и…

– Ну вот. Позвали нас на практику. А во мне ж росту-с сидячую собаку, и черный пояс по Кама-Сутре. Ну, думаю, будут бить. Надо, стал быть, в такой образ вжиться-что бы не били. Побегать пришлось-но усилия того стоили: шелковая красная рубаха до колен подпоясана золотым шнуром, синие галифе с лампасами заправлены в смазные хромовые сапоги «гармонью». Со шпорами. Венчает все это великолепие картуз, из-под которого торчит буйный чуб. Остальной череп под ноль острижен. И серьга золотая в ухе блестит

.-М-да. Сильный дизайн. Первый парень в таборе. «Кто раньше встал, тот красивей всех оделся».

– Во-во. Приехали мы, и все село на меня вылупилось.

– Их можно понять. Бить не стали?

– Не. Мужики как посмотрели на меня и говорят-«цЫган»: С ударением на первом слоге. Потом помолчали малеха и добавили:

– «За Буянкой приехал».

А больше ничего не сказали.

– Буянка-это конь?

– Угадал.

– А что за…

– Тебе название никаких ассоциаций не навевает?

– Самые мрачные.

– Вот-вот. А меня сразу в конюшню повели. Всем селом. Как Саню Македонского к Букефалу. Приходим-коня, четверо конюхов еле держат. Тот рвется, башкой мотает, пена во все стороны летит, глаза кровью налиты, а эти на уздцах повисли- тут Буянка меня увидел. И замер. Мужики обрадовались, говорят, торжествуя:

– Аааа, Буянка, зассал? Попил ты нашей кровушки, хоре! Вот цЫган по твою душу пришел!

– А ты что-жокей?

– Ага. Диск-жокей. А про лошадь я знаю то, что к ней ни спереди, ни сзади подходить не стоит. С какой то стороны она кусается, а с другой лягается. То есть вообще к ней подходить не надо.

– А что пошел?

– Noblesse oblige. Вжился в образ-все, как ты сказал. Ну, подошел я к застывшему в ужасе Буянке-в нем, видать, жеребячьи страхи перед цЫганами проснулись. Похлопал его эдак хозяйски по шее-и в седло залез. Село ахнуло доселе Буянка никому таких вольностей не позволял.

Тут конюхи его и отпустили.

Буянка пробно шевельнул жопой слегка-и я вороной с него полетел через полдвора. Прямо в кучу навоза. Чвакнул в полной тишине-одни – шпоры и кепарь наружу торчат. И безмолвие. Мужики постояли, помолчали и сказали:

– О как!

А больше ничего не сказали.

– Эпично. И все?

– Нет. Обчество Буянку на мясокомбинат решило отдать. А мне его жалко стало. Я поутру к нему с морковкой бегал. Пока село решало его судьбу-мы с ним подружились. Ему, видать, неловко было за порушенную легенду. Так что через неделю я на нем уже шагом ездил, как детишки на пони. А через две его спиздили.

– Кто?

– Цыгане, вероятно.

– Какие, цыгане?

– Настоящие. Неряженые. Табор рядом встал ночью. Потом свалил. Я решил, что и мне пора. А то после такого бить будут точно. Как конокрада-всем обчеством-ногами, хекая и крякая. Согласно традиции. Свалил в тот же день в Москву. Наши рассказывали, что мужики не в обиде были. Философски отнеслись. Пожали плечами и сказали —

– Хитрый цЫган. Таки Буянку увел.

А больше ничего не сказали.

Война с клошарами.

Сидел недавно и предавался любимой медитации. Кормил голубей вымоченным в водке хлебом. Люблю я, знаете ли, акты управляемого коллективного помешательства. Есть в этом что то демиургическое-сводить с ума народы. Да и зрелище незабываемое. Бухие голуби в массе своей сильно напоминают крылатую пехоту 2 августа. Такие же пьяные братания, купания в бассейнах, попытки поиметь все вокруг, (не исключая ворон и воробьев), драки, непредсказуемая траектория движения. Часты расслабления везде и всюду. Ополоумевшие птицы мира врезаются в прохожих, не замечают стекол, бьются репами в проезжающие автомобили. Одна бутылка водки, два батона – и улица превращается в карнавал. Редко, когда получишь столько радости за столь малые деньги. Глядя на беснующуюся стаю распоясавшихся пернатых, я вдруг припомнил былое. А ведь нечто подобное я уже с приматами отчебучивал когда-то.

Как-то в 90е, чреслобесием влекомый, я оказался в распростертых объятьях одной подруги. Ничего о ней не помню. Печали особой не было, но запомнить детали мешал план по валу. Я тогда расстался с очередной «единственной, на всю жизнь» и наступила пора «тяжелых дум и безудержного блядства». Я бы и эту подругу не запомнил, если бы не ее подъезд.

Помню, поехали к ней на площадь Трех Вокзалов, двор в доме напротив Ярославского, мои плоские пророческие шуточки о локации на тему местного бомжовника, легкий смех, скрип двери подъезда и полное ощущение погружения в вокзальный сортир. Вонь буквально сшибала с ног. Я зажал нос и замычал. Mon dieu, аж глаза режет. Еле добежали до лифта. Там еще хуже. В полуобморочном состоянии на одних «морально-волевых» доползли до ее двери. Фффффу. Света (Маша, Маша, Катя, Оля-помню)

– ЧТО ЭТО БЫЛО?!

– Вокзальные бомжи. Они тут ночуют, ну и срут-ссут, заодно

.-А. замок на двери?

– Это без толку. Пробовали сто раз.

– Менты. понятное дело, не подмога?

– Спрашиваешь!

– А по телесные наказания?

– А некому. Да и свяжешься с ними-они, тебе под дверь класть начнут. Уборщицы у нас нет, все отказались. Вот и будешь прыгать через кучи.

– Жесть.

– Не говори. Они тут хозяева. Звонят по ночам, денег клянчат. А не дашь-подгадят. У соседки собачку съели. Кошек душат, стоит им из квартиры высунуться. Днем их нет, а каждую ночь тут толпы.

– И давно так?

– Как переехали. М-да. Ночью вышел в коридор. Ебанись. Все даже хуже, чем я думал. На каждом пролете – вповалку храпела и воняла вольная бичева.

Зашел на кухню, закурил. Можно, конечно, плюнуть и свалить-но. «Noblesse oblige».

Положение записного пихаря обязывало. Репутация в этом деле-главное. Ты можешь быть вероломной, гнусной, циничной, неверной скотиной, ничего святого, совратившей у зазнобы сестру, маму, лучшую подругу, мамину сестру и сестрину подругу-но, должен быть классным. Сел, наморщил мозг. Со стены на меня таращилась Балийская маска Рангды.

– Ну. Что делать будем, коряга трухлявая? – обратился я к демону.-Отмудохать, говоришь? Без толку. Бомжова всегда находится в разной степени опиздюленности. Им это как почесаться. Да и не сдюжу я против такой толпы. И уж во всяком случае, пиздюлями их не отвадить. В итоге бичи останутся при своих, а я еще и чесотку с педикулезом подхвачу, к бабке не ходи.-Химоружие? Ближе. Засыпать этажи хлоркой? Временная мера. Жильцы сами не выдержат, а как хлорка выдохнется или смоют ее-шобла, припрется заново. Нет, тут надо действовать тоньше. Хотя, о химии забывать не надо.

– Напугать? Чем их напугаешь? Они и так существуют, что дитю их жизнь покажи, потом от заикания не вылечишь.

Хотя. Стоп. Знаю я такие социумы, у них там легенды и мифы почище Гомеровских ходят. Надо им новую страшилку придумать. Что-нибудь хтоническое. Бомжового Кхултху. Такого, что б поколения бродяг, шепотом, озираясь, о нем баяли. Мелко крестясь. Главное-без излишней кровожадности. 10 бутылок метилового спирта, конечно, кардинально решили бы проблему, но вряд ли в народе прозвали меня милосердным, узнав, что я превратил притон в братскую могилу. К утру решение было готово. Рангда подсказала и даже взялась помочь. Маша (Света, Оля, Катя) одобрила мое проживание у нее на ближайшее время. Но к обещанию извести бомжей отнеслась скептически. Мол, и не таких гусей обламывала местная бичева.

Осталось дело за малым. Малого звали Цыган, и он славился среди московских алхимиков самой поганой кислотой. «Тщательнее надо, ребята» -это, про него. С Цыгановой ЛСД народ то дружно заезжал на дурку, то постригался в монахи. Феноменальное говно. Приезжаю и интересуюсь успехами в науке. К счастью, прогресса нет. За последнюю варку клиенты чуть не убили. Говорят, будит все самые сокровенные страхи. И держит часов до 12ти на жуткой измене. Эдакий «Bad trip Иоанна Богослова».

Забираю всю акву тофану оптом. В первую ночь я оставил в подъезде ящик водки. Поганой, дешевой, но вполне съедобной. Возле мусоропровода. Бомжи гуляли всю ночь, не давая спать подъезду. Прекрасно. Наживка заглочена. Вторая ночь-опять ящик. Благая весть облетела широкие бомжовые массы. К животворному источнику повалили с трех вокзалов алчущие народы. Днем я съездил за инвентарем, после чего старательно зарядил Цыгановой отравой два ящика водяры. Одного явно было мало. Прошлой ночью их тут до роты собралось. Ночью толпа калик перехожих дружно ушла в астрал. Веселья не вышло. Кто-то зычно орал на одной ноте битый час, какая-то марамойка жутко хохотала болотной выпью. Кого-то гулко били головой о мусоропровод. Многие выли на луну.

Пора. Мой выход. Спустился вниз, рванул рубильник освещения. Подъезд погрузился во тьму. Поднялся наверх, одел сценический костюм, взял реквизит и вышел на сцену. Первый же зритель, увидев меня, перекрестился, икнул и упал лицом вперед. Я его понимаю. На голове у меня красовалась настенная маска Рангды. В бороду маски для подсветки был вставлен фонарь. В руке визжала бензопила. В довершение образа я плясал доселе неведомый мне балийский танец изгнания демонов. Ну как мог. Природа обделила меня пластикой. Надо признаться, что я одинаково омерзителен что в тустепе, что в чарьстоне, что в леньке-еньке. Я бы и сам по трезвяне, увидев себя, кирпичей бы навалил. А с учетом цыганова зелья…

Тоскующая на пролете компания калик перехожих оказалась куда проворней первого. Увидев пляшушую Рагну с бензопилой, толпа дико заорала и ломанулась вниз, сметая все на своем пути. Дальше началось самое веселое. Я сам такого эффекта не ожидал. Подъезд орал, выл, визжал на все голоса, перекрывая звук бензопилы. Страшно блажили придавленные, по ним галопом пронеслись первые, узревшие чудо. Парочка ухнула в пролет-к счастью, не с верхних этажей. Повезло. Пара переломов не в счет. Я же раскрывался в танце, неторопливо продвигаясь вниз. Некоторые «па» даже пытался запомнить. Наверху бил степ, посредине кружился в вальсе, внизу пошел вприсядку, высоко вскидывая ладные ножки. Пару раз провел пилой по перилам-для пущего эффекту. Разогнавшееся сверху вонючее коллективное бессознательное вынесло дверь вместе с петлями и с ревом выломилось на улицу. На проезжей части ополоумевшие бомжи перепугали водителей. Я сам видел, как пара клошаров перепрыгнула через Жигули (без касания) и скрылись в подворотне. Особый шарм этой картине придавали развевающиеся за спиной бороды. Я понял, что при таком раскладе без ментов не обойдется. Пора было валить. Мне слава ни к чему, я скромный. Еще пристрелят, не ровен час. Зашел к Милой и обнаружил ее в корчах возле окна. Забытая девушка хрипела, икала, похрюкивала и даже пукнула от избытка чувств. За разбегом гостей она наблюдала из окна-возле него и полегла в истерике.

– Ааааа. Мааакс! Ты видел, как там две бомжовки на троллейбус залезли? Это пиздеееец! А как половина раком скакала? Ааааааа!

М-да. Под окнами засверкали огни «Скорых». Я им не завидую. Отлавливать обжабанных бомжей, да с такого перепугу-это – вам не фунт изюму. В приемном покое Ганушкина покой нынче нескоро наступит. Одно хорошо, уголовного дела не будет. Я себе представляю, что они там понарассказывают. На пару диссертаций по психиатрии для каждого врача хватит. Как я и предполагал, подъезд был навсегда избавлен от духовитых людей. Бомжи старались обходить «проклятое место» десятой дорогой. Баллада о «подъездном Кхултху» передавалась у них из уст в уста.

К девице этой я потом заезжал пару раз на дозу перепихнина. Подъезд ничем не напоминал былое стойло. Через полгода там даже пальмы на лестничных площадках завелись. Кто бы мог подумать.

Записки снайпера

С 8го класса школы я украшал своей персоной Волгоградский Спортивный Стрелковый Клуб, что в Кузьминках. Он и посей день там функционирует-но под другой вывеской. Задатки снайпера у меня были с детства, никто в школе не мог сравниться со мной в стрельбе из рогаток. Помню, у меня их было-как клюшек у Тайгера Вудса. Процесс изготовления был сложен-там использовался исчезнувший ныне медицинский жгут, что тогда был в большущем дефиците. Но дело того стоило. Недавно, влекомый первыми симптомами старческого маразма, прикупил себе произведение современных оружейников. Выглядит-глаз не оторвать. Тут тебе и эргономика, и хром, и все дела. Даже крепление на локте имеется. Но стреляет херово. Не то, что мои, корявенькие-из кизила и орешника. Те били метров на 50 и мухе яйца отрывали. Но я не о том.

Волгоградский ССК был несколько странным заведением. С циклическим характером. Иной раз зайдешь: чистота, строгость, запоры оружейки лязгают, команды отдаются и выполняются четко, беспрекословно и в срок. Мечта армейского идиота. Оргазм уставника. А на другой день припрешься-и впечатление, что попал в махновский стан, да еще и на день рождения Нестора Иваныча. Оружейка нараспашку, заходи, кто хочет-бери, что нравится. Патроны-россыпью, все шляются со стволами, везде ветошь и пятна оружейной смазки. От инструкторов разит перегаром. Чередование строгости и распиздяйства определялись запойным графиком директора. Отставник Степан Степаныч не признавал полутонов. Если трезв-то, уставщина неимоверная. Как запой: так ебись все лошадью. Большого личного мужества был человек. Как то нашли его безмятежно спящим под пулеулавливателем. В 20 см от его башки. Пули бились о железный лист-а, ему хоть бы хны. Но стоило Степанычу выйти из штопора и начиналась вешалка. Мучимый совестью перед своим вторым трезвым «я», директор давал просраться всему клубу. Потому подлые стрелки всячески искушали Степаныча и сбивали его с панталыку. То бутылку «забудут» на видном месте, а то и в директорский графин косорыловки нальют. Как то Степаныч по обыкновению орал на своего зама:

– Вы тут что? Совсем? Я-вас! На глобус натяну! Затопчу копытами правосудия! Еще раз! Ни приведи Аллах! Будет море трупов, и живые позавидуют мертвым! Вы меня знаете! Нет! Вы меня еще узнаете! Кха! Изошел на слюни прям. Аж в горле пересохло. Потянулся к графину пасть промочить (зам змеино заулыбался) -и промочил.

Аж дыханье перехватило. И тут же потерял нить беседы. Минуту пучил глаза на зама.-Так. на чем мы остановились?

– Вы, Степан Степаныч, говорили, что промасленная ветошь-источник пожарной опасности и о недопустимости впредь.

– Да гори она синим пламенем!

– Кто? -Ветошь эта, еби ее мать, клуб этот, ебать-колотить. Садись, Петр Иваныч, давай лучше накатим с устатку. А то работаешь тут, света белого не видишь, а поговорить, как человек с человеком-времени не остается. Я тебе про службу мою в Сирии не говорил?

– Дааа, то есть нет.

– Ну. слушай. Твое здоровье! Вот помню как-то в Дамаске…

И пошло-поехало.

В школе же мой военрук Сан Саныч (везло мне на этих эхолалов) -постоянно антисемитски донимал меня за недисциплинированность.

– Опять не подстрижен, Камерер? А? Вдруг война? И нападут твои друзья на нашу Родину-что делать будешь? К мамке под юбку полезешь? Так не поможет!

– Сан Саныч-не, сдержался я как то: Если мне память не изменяет, мои пейсатые неуставные соотечественники уже который раз навешивают брендюлей вашим черножопым друзьям. Да и вам лично не раз доставалось.

– О как! Волчина сбросила личину советского человека! Правильно говорят: жид крещеный, что вор прощеный, что конь леченый или недруг замиренный!

– Сан. Саныч, я вас лично, очень уважаю, вы все-таки на гранату легли, нас защищая,

но ваши антисемитские выходки вынуждают меня со всей откровенностью сказать, что несоветский вы офицер. Белогвардейские ухватки в вас сильны. Недаром все вас «господином полковником» и «Вашим превосходительством» кличут. Саныч покраснел от удовольствия. На самом деле это была тонкая лесть: он фанател от царской армии, и укорить его в белогвардейщине было елеем на исстрадавшуюся душу отставника.

– Ладно. погорячился. Но, Максим, ты ж все же мужчина, хоть и еврей.

– Сан Саныч! Ну что вы, право!

– Да, я не в плохом смысле. Ну как ты в армии служить собрался? Из тебя ж солдат-как из говна пуля!

– Это почемуй-то?

– Там ведь стрелять надо.

– С чего это вы решили-что, я стрелять не умею? (к этому времени я уже настрелял себе КМС, но в школе свои занятия не афишировал).

– А что-умеешь?

– Проверим?

– Айда в тир!

Мы спустились в подвал. Саныч отстрелял с упора на 25 м 5 патронов. 48 очей. Горделиво посмотрел на меня.

– Видал?

– Недурно.

– Недурно? Если перекроешь-пятерку, обещаю. На занятия можешь не ходить.

– Слово офицера?

– Слово офицера! Я взял ствол. Бррр. Тоз 12. те еще дрова. Ученическая, можно сказать. Ну ладно. Хорошо, хоть диоптрия. Уже хлеб. Мы-то стреляли с 50м, да «с ремня» -для меня 25метров-это считай «в упор». Загнал пять пуль практически в одну дырку.

– Ну. ты, бля, даешь! -восхищенно выдохнул Саныч. А я-то думаю-кого на соревнования межшкольные послать.

– Не поеду!

– Тааак. Саботаж? А аттестат тебе нужен?

– Вы ж пятерку обещали! И что ходить не надо!

– Будет тебе пятерка. И не ходи, родимый. На соревнования скатайся, честь школы защити-и свободен!

– Нууу, Сааан Саааныч! Ну нельзя мнее!

– Это почему?

– Профи с любителями выступать запрещено.

– Подробнее.

– Я в Волгоградском Сск занимаюсь. Три года почти. Нам строго-настрого.

– А ты не говори.

– Врать предлагаете? К тому же ДОСААФ-это одна тусовка. Сто пудов мои узнают-как, золото возьму.

– Ты возьми сначала!

– Ха! -Хорошо. Я тебе бумагу дам. Официальную. Мол, руководство школы приказывает. «Партия сказала-надо: Комсомол ответил-есть! «Ферштейн?

– Яволь. На самом деле ехать не хотелось, так как я представлял, с какого говна придется работать. Знаю я эти междушкольные соревнования. Понавезут ушатанных Тоз 8-и стреляй, молодежь! А из них и застрелиться проблемно. Возможен промах. Тут и опозориться недолго. Но с письмом… В голове забрезжила идея. Под запой, да с бумагой. может выгореть. Разорившись на пузырь, я столкнул начальство в очередную пучину. За день до соревнований, зашел в кабинет к Степанычу. Тот со слезой орал под аккомпанимент расстроенной гитары «Ваше благородие, госпожа Удача»!

То, что доктор прописал.

– Степан. Степаныч, я к вам по делу.

– Заходи, пацан. Выпьешь? Я те про Сирию говорил?

– Степан Степанович, мне нельзя. Соревнования завтра.

– Ккакие ссоревнования?

– Междушкольные. Досааф. Вот бумага. Степаныч бумаги уважал. Нацепил очки, проштудировал папир.

– Ну, езжай, коли просят.

– Подпись. поставьте. И печать.

– На!

– Спасибо! Теперь-в оружейку. Там задурил голову нетрезвому кладовщику-мол, начальство велело-и, кофр с моей Мц-12 у меня. Теперь ноги по-быстрому. В принципе, Мц-12 мне не полагалось: это оружие от Мастера Спорта, но я еврей-или где? Пусть вам с «Урала» титульная нация стреляет.

Приезжаю на соревнования. Школьный тир, куча Досаафовского начальства. Отставники. Уже приняли, но хорохорятся. Схема привычная-три: выстрела-пристрелка и серия из 10. Причем сначала по команде-патроны получить-три штуки. Потом отстрелять. Затем встать, опять получить 10 и-зачетная стрельба. Маразм полный. Любой, кто занимался стрельбой меня поймет. Пристрелка это выбор положения тела. Сначала «щелкают» То есть утвердился, выдохнул, закрыл глаза, нажал курок-щелчок – Открыл глаз-прицел – не сбит? Если нет-огонь. Если кольцо диоптрии сместилось-елозишь дальше. А тут что? Пристрелялся и встал? Кретинизм. Подхожу.

– Патроны получить!

– Спасибо, у меня свои. (Ну вас в жопу, этим серым уебищем мой ствол поганить. У меня латунные, немецкие-этим не чета).

Немая сцена. Расчехляю кофр. Ложусь. Ставлю рядом зрительную трубу. Отстреливаю серию. Встаю. Гробовая тишина. Отставные колонели в ступоре. Третья (вещая) ноздря орет «Поравалитьпоравалить!»!