Английские ботиночки

Любовь Кукушка

Английские ботиночки

Невеста

Рассказ

После лесотехнического техникума Алексея забрали в армию на срочную службу. Сначала повезли в Казахстан на уборку зерна. Пробыли там месяца три. Ребятам удалось кое-что заработать, и к тому моменту, когда призывников повезли дальше по нашей необъятной Родине, у каждого в кармане было сто, а у кого – и сто пятьдесят или двести рублей. Это были хорошие деньги для парней – по тем временам месячная зарплата. А один работящий хохол умудрился даже трудовой орден получить.

После окончания уборочной всех посадили в эшелон и поезд пошёл на восток. Куда везут – не говорили, так как не положено, но, судя по городам, какие проезжали, поезд шёл на Дальний Восток. Ехали долгодолго. Затомились. Офицер разрешал выходить на станциях. Отправляли гонца за бутылочкой винца. Главное, пронести незаметно от офицера. Иначе отнимал. «Не хватало пьяных дебошей мне тут с вами», – реквизировал бутылочку офицер и в тиши своего купе оприходовал её вечерком.

По дороге на Дальний Восток то и дело кого-то «покупали», то есть забирали по поданной заранее заявке в военные части, располагавшиеся по ходу следования.

Наконец, отоспавшись и одурев от недели с лишним тряски в своих плацкартных вагонах, приехали во Владивосток. Рады были твёрдой земле под ногами и свежему, пропитанному океаном воздуху. Это было несказанное счастье после провонявших, тряских вагонов.

Их привезли в большой пересыльный пункт «Вторая речка». Поселили в бараках с деревянными нарами. Среди призывников были парни с разными специальностями. Ждали «покупателей». Забирали кого куда – в Уссурийск, в Ванино, во Владивосток.

Через неделю, после завтрака прозвучала команда: «Строиться! С вещами!». Выстроилась колонна в двести, а может, и в триста человек и пошагала на пароход до Сахалина. Вот и стало понятно, куда их так долго и муторно везли.

Прощай, моя Одесса,Весёлый карантин,Мы завтра уплываемНа остров Сахалин.

Для Алексея начался кошмар. Всю дорогу до Сахалина он проблевал. Таких, как он, чувствительных к качке было совсем немного, и над ними солдатики потешались. Мужчинам же не положено показывать своё сочувствие, жалеть – это бабское занятие.

Вот он, Корсаков (ударение на «а»). Южный Сахалин был российским, в 1905 году отошёл к Японии, а в 1945 году мы вернули свои земли и этот форпост назвали фамилией русского генерала Корсакова. «Покупатели» уже ждали. Новобранцев выстроили, и начались «торги». Офицеры выкрикивали: «Радисты есть?.. Механики есть?.. Водители есть?.. У кого стаж три года?.. У кого стаж два года?.. У кого стаж полтора года?».

Началось великое переселение народов. Кого куда. Алексей попал в Новоалександровск – тут же, на юге Сахалина.

Службу себе Алексей устроил непыльную. Когда он увидел оружие их военной части, его поразила ободранность и обшарпанность прикладов. А так как он закончил лесотехнический техникум, то умел работать с деревом и предложил начальнику части привести всё оружие в исключительно блестящий вид.

– Только мне понадобятся кое-какие материалы, отдельное помещение и время. Это быстро не делается.

Майор обрадовался:

– Пиши список – что нужно для реставрации; комната у тебя будет, и от военной подготовки тебя освобожу.

И целый год Алексей не спеша занимался сначала оружием, потом мебелью части, потом мебелью дома у начальства. Всё засияло. Когда были проверки в части, проверяющие всегда отмечали великолепное состояние оружия. Майор млел от удовольствия, считая это своей личной заслугой.

В то время было модным знакомство с девушками по переписке. Так и у Алексея с товарищами оказалось несколько писем от девушек, которые хотели завести дружбу с солдатом. В конвертах лежали фотографии. Алексею понравилось одно письмо и девушка на фото. Она была симпатичная кудрявая шатенка с большими светлыми глазами. Умное, приветливое лицо. Он написал. Быстро получил ответ, и переписка началась. Так появилась Зоя. За два года службы они уже так через письма привыкли друг к другу, что уже явно вырисовывался бог новобрачных Гименей.

Служба на Сахалине запомнилась красной икрой и рыбой. Наелся на всю оставшуюся жизнь. В 76 км от Корсакова был японский остров Хоккайдо. Холодный, на котором солнце бывало считаные разы в год. Однажды старослужащий старшина Шевченко рассказал ему интересный случай. Как-то случилась авария на ТЭЦ – и весь Южный Сахалин погас. А в это время в воздухе был наш пограничный самолёт с дозором. И лётчик, когда приземлился, доложил начальству, что видел странное явление: когда погасли огни Южного Сахалина, одновременно погасли огни японского острова Хоккайдо. Решили провести эксперимент. Через несколько дней лётчик опять поднялся в небо, по его команде отключили рубильники – и всё повторилось. Погас Сахалин и Хоккайдо. По его команде включили рубильники – и загорелись огни Южного Сахалина и Хоккайдо. Всё стало ясно. Досада взяла – это ж сколько лет японские милитаристы питались за счёт нашей ТЭЦ. Стали искать и нашли под землёй уходящий на дно моря толстый кабель. Отрубили его, конечно. Халява у японцев кончилась.

Подошло время дембеля. Золотая пора у каждого солдата. Домой летел самолётом – как белый человек, никакой тебе качки. Зое в письме пообещал, что, как только демобилизуется, приедет к ней в Волгоград. Дома его встретили радостно, отец сказал, что невесту ему тут присмотрел хорошую. Но Алексей рассказал про Зою и попросил отца поехать с ним вместе, устроить что-то вроде официального сватовства. Отец не отказал. Да и ехать недалёко – одна ночь в поезде.

Дали Зое телеграмму, чтоб встречала. Поезд подошёл к перрону. Алексей, весёлый и взволнованный, смотрел в окно, искал её среди встречавших; отец стоял уже наготове, чтобы выходить. Вдруг Алексей заметался по купе, лицо его неожиданно стало красным, и на нём проступил ужас и смятение.

– Чего ты? – удивился отец.

– Вон она, в голубом платье, – показал Алексей рукой.

Отец посмотрел. Около вагона стояла миловидная невысокая девушка. Грудь её была вывернута вперёд колесом, а на спине торчал большой горб. Ноги росли, казалось, прямо от груди, а руки висели длинными плетьми чуть не до пола. Отец растерялся.

– Это она? Ты не путаешь?

– Она.

– А ты не знал ничего, что ли? Она не рассказывала?

– Ну конечно, не знал. Я же её только на фото и видел. Одно лицо.

Уже весь народ вышел из вагона. Зоя в недоумении стояла и ждала.

– Ну, сын, раз приехали – надо выйти к ней. Пошли. Как-нибудь разберёмся. На деле разум явится.

Алексей не мог шелохнуться. Отец взял его за локоть и силой стал продвигать к выходу.

Вышли. Зоя радостно заулыбалась, хотела обнять и поцеловать Алексея, но он только протянул ей руку, отец тоже. Пожали руки, и Зоя сказала:

– Ну поехали ко мне, я и стол уже накрыла в честь долгожданной встречи.

Алексей, не глядя ни на кого, буркнул:

– Пойду куплю цветы. – И тут же быстро удалился в неизвестном направлении.

Отец, видя, как развиваются события, предложил Зое сесть на скамейку у вокзала и подождать его.

Зоя стала рассказывать о себе:

– Живу в отдельной квартире с младшей сестрой. Работаю я парикмахером. Меня уважают – клиентуры завались! Зарабатываю хорошо. – Она кокетливо поглядывала по сторонам и то и дело поправляла на себе красивое дорогое голубое платье. На шее у неё был такой же голубой газовый шарф, красиво оттеняющий её светлые глаза и золотистые волосы.

Отец смотрел на Зою, слушал и всё повторял:

– Так, значит… так, значит… – Время шло, Алексея всё не было. Отец понимал ситуацию, а вот Зоя, похоже, не очень. Она была молодая и очень самоуверенная.

Тут Зоя предложила:

– Давайте не будем ждать его и пойдём ко мне, он же адрес знает – найдёт.

Отец понял, что наступил решающий момент, собрался с силами и сказал:

– Вы, Зоечка, не обижайтесь, но, я так вижу, знакомство не состоялось – видно, не судьба. Давайте я вас немножко провожу, да мы поедем с сыном восвояси.

Зоя резко встала, на лице её было написано возмущение.

– Два года писала ему письма, надеялась, а он так подло поступил! Не надо меня провожать! – Разгневанная Зоя энергично пошагала прочь. Стало заметно, что она прихрамывает. Вскоре её трагический силуэт исчез за углом вокзала.

Отец тяжело вздохнул. Он сидел грустный и растерянный. Пот лился по лицу, как вода. Чуть дрожащей рукой достал платок, обтёрся и, глядя в пространство, сказал сам себе:

– Ну обманывать-то тоже не надо. Чего теперь обижаться. А я-то, старый дурак, вляпался в историю, в сваты решил записаться. Приехал туда, не знаю куда, – сватать того, не знаю кого. Ой, ну и дела!

Через некоторое время подошёл позорно дезертировавший с любовного фронта сын, виновато посмотрел на грустного отца и почему-то шёпотом сказал:

– Обратный поезд через три часа, надо успеть купить билеты.

Каждый хочет любить —И солдат, и моряк.Каждый хочет иметьИ невесту, и друга…

А Зоя дождалась всё-таки своего счастья. Вышла замуж. Муж её любил, относился к ней нежно и ласково. Только жизнь у неё оказалась недолгой. Жаль.

Колокола

Рассказ

Семён Полуэктович Фирсов разговаривал во сне. Да, была у него такая особенность. Его бы в разведчики не взяли – себя с потрохами выдаст ночью и других всех заложит, резидентуру в смысле. В общем, подведёт Родину. Но и в семейном кругу эта особенность не совсем была уместна. Тут уже сам Семён Полуэктович мог погореть ясным пламенем. Ну не всё же жена должна знать про него, хотя больших секретов от жены у него не было. А так, по мелочи кое-что, да ещё имелись затаённые желаньица и мыслишки.

Какие-то обрывки его ночных размышлений долетали до полусонной жены, но всё было безопасно и неопределённо. Так что она по этому поводу не напрягалась. Женских имён муж во сне не упоминал – это главное. А остальное – его разборки.

Супруга его, Клеопатра Антоновна (по-домашнему Клёпа), была женщина заметная и фигурой, и ликом. Мужчинам нравилась, особенно военным. Причём чем выше чин – тем больше нравилась. Но за военного выйти была не судьба. Вышла за математика. Не хуже. Она, вообще-то, так и хотела – за умного, с диссертацией и перспективами.

Жених оказался без жилья. А у неё была бедноватая комната в коммуналке без ванной. Пошли с утра в ЗАГС – расписались, потом пошли в баню – помылись. И после всех этих процедур отправились в Клёпину комнату – строить своё семейное счастье.

Дорога до дома лежала мимо Елоховской церкви. Как раз в тот момент, когда они мимо неё проходили, раздался звон колоколов – весёлый, звонкий, переливистый. Клеопатра замерла: «Сёма, это знак свыше. Господь нас венчает. Значит, навсегда».

Счастье своё строили старательно и кропотливо, буквально по кирпичику возводили свой храм. А как построили лет этак за двадцать – стало Семёну Полуэктовичу скучно. Видать, весь мужской запал на строительство и ушёл. А мужик без запала – это уже хлам. Жизнь с Клеопатрой Антоновной ему стала казаться пресной, предсказуемой и заношенной. Причём винил он не своё стареющее тело, а, конечно же, супругу – приелась. Захотелось дяденьке солёненького, остренького и вообще свеженького и новенького, а если сказать одним словом – сладенького. Ну очень чтоб сладенько!

Стали преследовать научного работника фантазии, всякие разнообразные. И всё про сладенькое. Сначала это были отдельные, довольно скромные желания мужчины средних лет – о каком-то неопределённом, вроде бы туманно-платоническом общении с некоей молодой привлекательной особой, беседы, рукопожатия, многозначительные улыбки, взгляды. Взгляды – вот это самое главное. Через них вершатся судьбы. Как говорят у нас: взглянул – как рублём подарил, глянет – трава вянет. Взгляд он откровеннее слова и правдивее. Всё тебе скажет. И спросу меньше. Какой спрос со взгляда? «Надо будет глянуть со значением на какую-нибудь сочную молодуху», – подумал математик и прицокнул от удовольствия языком.

Так всё фантазировал и рассуждал Семён Полуэктович. И не заметил, как эти его желания и размышления разрослись пышными сладострастными кущами, которые проросли сквозь его мешковатую, утратившую привлекательность фигуру. Сексуальные фантазии уже настолько завладели математическим умом Семёна Полуэктовича, что в сутках уже не хватало времени на другие размышления. С ними он ложился – с ними он вставал.

Китайцы говорят: «Бойтесь своих желаний – они могут сбыться».

И появилась Лариса. Самое то! Исполнение желаний! Первый день с ней прошёл почему-то так же, как и с Клеопатрой в своё время, – в бане. Но не в той, конечно, – убогой, с крашеными зелёными стенами, тусклыми гремящими алюминиевыми шайками и разделением на мужское и женское, – а уже в современной мраморно-липовой. С бассейном, прохладными гладкими столами для массажа, деревянной белой сауной из оздоровляющей липы, махровыми огромными простынями и запахом эвкалипта.

Лара его сразу свела с ума. Своими длинными и упругими, торчащими, как вымя у козы, сиськами она бродила по вялому телу Фирсова, тыкаясь в него тёмными страстными горячими сосками. Сладострастно сосала ему ушко, отчего Полуэктович просто мяукал, как мартовский кот. Забиралась ему на спину, как дикая пантера, и, погоняя математика плёточкой, скакала на нём вокруг розового мраморного стола. А уж массажи на этом самом столе! С диким восторгом математик ощущал себя интегралом, состоящим из бесконечного количества маленьких изнеможительных желаний. А Лару он представлял функцией, которая была неразрывно связана с неугомонной тьмой этих его желаний и неутомимо и ласково их исполняла.

Тут и шкаф пригодился. («Дальновидный же я», – восхитился собой математик.) Был у Фирсова старый, слегка выцветший и ободранный шкаф с его научной литературой. Прикасаться к нему он никому не разрешал. Мотивировал тем, что нарушится порядок и закладки важные из фолиантов повыпадут. Книг там было много, и все про математику. Дорожил математик ими так сильно, что даже запирал шкаф и, убирая ключик, подозрительно и мелочно косился на домочадцев. «Не подходить, не прикасаться!». Особенно Семён Полуэктович дорожил старой потрёпанной толстой книгой под названием «Математический анализ». Приходя в свой кабинет, он бросал тёплый взгляд на умную библиотеку, особенно проверяя наличие – на третьей полке сверху, в левом углу – этой видавшей виды, но чрезвычайно важной для него книги. Вы, наверное, подумали, что с этой книги он начинал свою научную карьеру? Нет, всё гораздо проще. Между страницами этой книги он прятал заначку от жены.

У него было много побочных доходов. То получит за новый учебник для тупарей-студентов, то за статью, то за лекцию на выезде, то за консультацию какому-нибудь соискателю степени. Всё это он аккуратно складывал в свою бездонную книжицу, предчувствуя будущую бурную жизнь и понимая, что для неё потребуются средства, и немалые. То бишь средства на строительство нового храма.

«Этот, пожалуй, мне подороже обойдётся, – размышлял соображающий в цифрах Фирсов. – Молодуха потребует вложений, никуда не денешься».

Так оно и оказалось. Недолго Ларочка занималась благотворительностью. Посыпались сначала мяукающие, а потом всё более уверенно мурчащие просьбы и пожелания. Накоплено у Семёна Полуэктовича было много, и пока что хватало. На всё. Ларочка была довольна и ласково скребла Полуэкточу спинку своими коготочками. Главное, она пока не требовала развода. Этого математик боялся больше всего. Он согласен был на все расходы (хотя они по широте и величине своей его ошарашивали), но только не развод. Порой Фирсов недоумевал: «А как же Клёпа без всего этого живёт и любит его?..».

В понимании Семёна Полуэктовича развод – это было что-то вроде взрыва в большом тротиловом эквиваленте. Семью, а заодно и его самого, разорвёт на кровавые куски под названием позор, скандал, выяснения, суд, делёжка, слёзы, рыдания, презрение, обструкция и т. д. и т. п. Наверное, он это всё не вынесет. Как-то надо приспособиться жить на два фронта. У многих же это получается – он сам не раз слышал рассказы мужиков. Да и женщины грешат этим порой. И ничего, все живы. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.

«А разве так может быть, чтоб и волки… и овцы…» – задумывался математик, который понимал, что он так, наверное, не сможет исхитриться. «Ну ладно, будем переживать неприятности по мере их поступления», – решил наконец Фирсов и успокоился.

А зря! Наевшаяся, напившаяся и нарядившаяся Лариса, теперь уже сидящая за рулём иномарки, потребовала развода. «Не хочу быть вольною царицей – хочу быть владычицей морскою!» – Лариса капризно топнула ножкой, стеганула плёточкой Семёна Полуэктовича, и он поскакал на свой страшный суд.

И как-то сразу сладенькое стало отдавать кисленьким и даже где-то тухленьким. Душа сжалась, скукожилась и приготовилась умереть. Другого решения этого уравнения математик не видел. Недавно ещё такой прыткий и пылкий, интеграл сник и превратился в непонятный крючок, а функция вдруг стала распухать, разрастаться и на глазах сникшего интеграла превратилась в огромную рыхлую агрессивную жабу, заполонившую всё окружающее пространство. Интегралу стало трудно дышать, сердце забилось, как заячий хвост, в глазах потемнело, а где-то вдали вдруг зазвонили колокола.

А через мгновение Семён Полуэктович проснулся и… проблемы отпали сами собой. На него смотрела взволнованная жена. В первую секунду огорчению не было предела. О Морфей, как ты жесток! От разочарования наш Казанова аж вспотел и охрип. А потом, по здравом размышлении, он даже обрадовался и пошёл заниматься математикой.

По дороге в свой кабинет он поймал на себе пристальный взгляд жены.

– Сёма, а кто такая Лариса?

«Погиб, – подумал математик, – проболтался во сне. Хотя чего мне бояться снов-то?».

– Да это кошка у нас на кафедре Лариска.

– А, ну тогда понятно, – с облегчением сказала повеселевшая жена. – Ясно теперь, почему ты полночи мяукал. А под утро мне показалось, что ты стал задыхаться, – и я тебя разбудила. Подумала: может, кошмары снятся.

– Да, это ты правильно сделала, что разбудила, – согласился муж. – Как раз колокола зазвонили.

– Какие колокола? – удивилась Клеопатра.

– Наши, венчальные.

– Сёма, ты помнишь? Дай я тебя поцелую, – жена протянула к нему руки, и на глазах у неё выступили слёзы.

Фирсов зашёл в кабинет, плотно закрыл за собой дверь и первым делом пролистал «Матанализ». Всё было на месте. Он удовлетворённо поставил книгу в шкаф. Сел за свой большой письменный стол и зажмурился. «Ну надо же, столько счастья и наслаждений – и ни копейки не потратил. И разводиться не надо. А Клёпа моя вообще-то ещё ничего, даже со сна красивая и меня любит. Надо будет её приодеть маленько, а то что-то я её совсем не балую», – ласково подумал Семён Полуэктович о жене и улыбнулся. Жизнь продолжалась.

* * *

А в мае Семён повёз Клёпу в Париж. На август пообещал Венецию. Венчальные колокола звонили громко и радостно. В душе разливалась благодать.

Небо

Рассказ

Он был немец. Потомок тех самых немцев, которых Екатерина Вторая пригласила обживать Россию.

Она собственноручно подготовила «вызывной» манифест, приглашавший иностранцев из Европы переселяться в Россию, чтобы умножать народонаселение, осваивать пустующие земли, развивая сельское хозяйство и торговлю. Сулила кучу великую льгот, послаблений, освобождение от налогов и службы в армии. Верь в любого бога – не преследуется. А коли всё же в России не понравится – путь свободен. Уезжай! Никто не задержит. Скажем только: «Скатертью дорожка!».

Манифест свой велела отпечатать на всех языках и распространить по всем странам. Европа загудела, и народ поехал. Главный поток хлынул с Юго-Запада Германии. Как же не поверить – своя же кровная бывшая немецкая княжна урождённая София Августа Фредерика Анхальт-Цербстская. Та самая, которая поехала в Россию в штопаных чулках, а теперь там на золоте ест. И нас, своих соотечественников, не забыла, приглашает и сулит заботу и защиту, если что.

Поехали и предки Артура – поселились в одной из немецких колоний Нижнего Поволжья. Немцы в России прижились и преуспели, как никакая другая нация Европы. И нет ничего удивительного – при их трудолюбии, добросовестности и экономности. Процветали и были в уважении при всех царях.

Советская власть (с дури поделившая Россию по национальному признаку) дала и немцам автономию – образовалась Советская Республика Немцев Поволжья. Дворы немецкие были крепкие, зажиточные. Дома двухэтажные. Низ – каменный, верх – деревянный. Хорошие тогда были для них времена.

А страшные времена настали, когда у России началась война с немецкими фашистами. Тут разом все немцы (по сути абсолютно обрусевшие) стали врагами. Разметали их по стране – кого куда, за сутки сняв с насиженного столетиями места. Кого – в Казахстан, кого – на Алтай, кого – в Сибирь.

Давно это было – приезд из Германии. Уже больше 250 лет прошло. Столько поколений сменилось, а всё сохранилось и передалось: и фамилия родовая Хенкель, и имя Артур, и внешняя стать – высокий голубоглазый блондин – тевтонец.

Их семья – отец Отто Генрихович, мать Хельга, старший брат Алекс, двенадцатилетний Артур и сестра Мария были сосланы в Сибирь – в Абакан. Не успели кое-как устроиться – отца забрали на лесозаготовки в Кировскую область. Не видели его до конца войны. Иногда присылал деньги и письма. Вернулся в 1945 году. Как-то сумели выжить среди холода и голода. Летом собирали ягоды, грибы, сажали картошку. Запасали на зиму то, что могли.

Когда Артуру исполнилось 17 лет, он решил ехать поступать учиться в лётное училище. С детства мечтал летать. Его отговаривали: не езди, тебя не возьмут, ты же немец – это не скроешь, твою анкету не пропустят. Но хотелось только летать – и ничего больше. Поехал. В военное лётное училище не взяли, а вот в гражданскую авиацию приняли и ни слова не сказали про национальность. Главное – летать, неважно уже – гражданские или военные самолёты. Мечта сбывалась.

Отучился, получил специальность штурмана гражданской авиации и прожил интересную жизнь, не расставаясь со своей мужской профессией. Летал и в Арктике, и на Дальнем Востоке, и в пустынях. Многое повидал, в разных передрягах побывал. Родил двух сыновей, так что Хенкели продолжались, Екатерина была бы довольна.

Когда был ещё юным курсантом, случилась с ним такая история.

Был у них в учебной части лётчик один молодой – Виктор Соколов. Во время войны был сбит, попал в плен, но потом сумел бежать из плена. В авиацию после этого его уже не взяли – начались проверки, протоколы. Но разрешили всё же обучать молодых курсантов лётному делу. Учил он хорошо, курсанты его любили за толковость и честность, но всё рвался он в большую авиацию, а ходу ему не давали – проверяли да выясняли что да как. Особист Троекуров замучил его допросами да беседами. Как рабочий день кончается, так он его вызывает к себе – и начинает: «Объясни-ка мне, Соколов, как это тебя угораздило в плен-то попасть?.. А как же ты сумел выбраться оттуда живым?.. Что-то одно с другим не сходится…».

И так каждый день. Не один час, бывало, мучил его своими дознаниями. Виктор послал очередной рапорт начальству – с просьбой о переводе его в лётный полк, и в очередной раз ему было отказано, не без помощи того самого особиста.

В тот учебный день Артур сам был у штурвала. Виктору нравился этот курсант – сообразительный, аккуратный, чувствующий машину как себя. Они выполнили все задания и повернули назад. Посадку самостоятельно Артур ещё ни разу не выполнял, хотя был абсолютно готов к этому. И сегодня как раз Виктор ему это доверил.

Вдали горели огни аэродрома. На западе багровел необычно яркий закат, небо уже начинало темнеть. Артур уверенно вёл машину. Приземлился идеально. Душа пела. Он обернулся с улыбкой, но Виктора в кабине не увидел. Сначала растерялся, а потом холодок пополз по позвоночнику. В замешательстве Артур стоял около самолёта, оглядываясь по сторонам. Как будто надеясь увидеть инструктора. На фоне уже почерневшего неба всё ещё полыхал кровавый закат.

Затаскали на допросы.

– Ну рассказывай, немец, всё как было, – ухмылялся особист.

Расстроенный и усталый от всего произошедшего, Артур в который раз повторял:

– Я был за штурвалом. Инструктор меня спросил: «Ты аэродром видишь?». Я сказал: «Вижу». – «Сам посадить сможешь?» – «Смогу». Он меня похлопал по плечу: «Молодец, ну давай». Больше я ничего не слышал. А когда посадил самолёт – его не было уже в кабине.

– Да ну?

– Так и было, товарищ капитан. Всё как есть рассказываю.

– Не знаю, не знаю. Как-то всё у тебя, Хенкель, просто получается. Как тебе, немцу, верить? Будем разбираться – что вы там с ним против Родины и товарища Сталина замышляли, – дымил курсанту в лицо Троекуров. – Ну ладно, на сегодня свободен.