Город клинков

В рисунках и набросках повторяются одни и те же мотивы. Взявшиеся за руки люди, причем некоторые из них стоят… на воде? А вот кто-то – похоже, женщина – причиняет себе вред – отрезает руку… или кисть руки? А вторая женщина смотрит на нее в ужасе. И очень-очень много рисунков с оружием: по стенам нескончаемой чередой идут мечи, кинжалы, копья, стрелы. А вот и совсем странное: один из углов сплошь зарисован чем-то вроде шампура с насаженными четырьмя крылышками, хотя… что-то такое в них есть странное. Если не отвратительное.

А вот еще набросок… впечатляющий, очень впечатляющий… впрочем, почему? Странно… пейзаж – прекрасно, в отличие от других набросков, прорисованный: берег, на берегу люди стоят на коленях, головы склонены. А за ними – башня, и, хотя рисовали ее черными чернилами, понятно – она белоснежная, и свет холодной луны отражается в ней.

– Что произошло? – спрашивает Мулагеш.

– Она приехала где-то с полгода назад исследовать тинадескит. Долго занималась этим, результат был как всегда – ноль. Ничего божественного. А потом ее исследование… вышло за обычные научные рамки. Она стала уходить из форта, бродила по городу и окрестностям. В лаборатории больше не заглядывала. В гавани много времени проводила, как мне сказали. Мы еще подумали – странная какая, и я переживала из-за возможных утечек, хотя… если мы не можем доверять служащему министерства, то кому мы вообще можем доверять… – Тут она вздыхает. – Но мы никогда до этого не заходили в ее комнату. Ведь она же служащая министерства… Поэтому мы не знали, что с ней так все плохо. А однажды она просто не вернулась. Мы организовали поиски – ну и обнаружили это. Я даже не представляю, что с ней произошло. Однако она пропала именно тогда, когда случился очередной набег.

Мулагеш сходит с матраса и медленно оглядывается.

– А бумаг после нее не осталось? Документов? Может, в лаборатории она чем-то особо интересовалась?

– Она перестала интересоваться лабораториями уже через несколько недель после прибытия, – говорит Надар. – И вскоре превратилась в какой-то призрак. На глаза почти не попадалась, ни с кем особо не контактировала. Хотя вот патрульные говорили, что видели ее на скалах с фонарем. Но в этом нет ничего особенного, генерал.

– Какие тесты она проводила?

Надар монотонно перечисляет тесты, названия которых ничего не говорят Мулагеш: что-то такое про лепестки лилий, кладбищенскую землю и серебряные монеты.

– Более того, – кивает Надар. – Она не только тинадескит тестировала, но и сам форт. В смысле камень стен, грязь, деревья… Она весь район, почитай, протестировала на присутствие божественного – и ничего не нашла. Она реально вела себя как сумасшедшая.

– Кто последний видел ее живой?

– Трудно сказать, потому что мы точно не знаем, когда она исчезла. В донесениях упоминалась сайпурка, которую видели на берегу в окрестностях Вуртьястана, но подтвердить, что это была Чудри, мы не можем. Собственно, это все, что мы знаем о ее последних перемещениях.

Мулагеш мысленно ставит еще одну галочку.

– А есть ли этому какая-то причина?

– Причина?

– Ну, я не знаю… какое-нибудь травматическое событие… ранение, болезненный опыт – что угодно, что могло запустить этот процесс?

– Да, ее в какой-то момент ранили… Она получила травму головы, хотя каждый раз по-разному рассказывала о том, как это произошло.

– Травма могла стать причиной изменений в ее поведении?

– Не думаю. Изменения в поведении происходили скорее постепенно.

– Тогда что это могло быть?

– Генерал… – Надар вздыхает и грустно улыбается. – Если вы найдете ответ на этот вопрос… что ж, у вас получится то, что не вышло у нас. Но это место… оно давит на мозги. И если говорить откровенно, генерал… – Она оглядывает комнату. – От всей этой хрени у меня мурашки по коже.

Мулагеш очень хорошо ее понимает. Надо все это как следует запомнить – все рисунки, странные глифы… Кое-что перерисовать – хотя получается не ахти по сравнению с оригиналом… Эх, Шару бы сюда. Она-то все про божественное знала. Или какого-нибудь вуртьястанца порасспросить, но где ж его взять…

А впрочем… она же знает вуртьястанца! Точнее, дрейлингскую женщину, которая здесь выросла!

Хотя… С Сигню Харквальдссон играть – как играть с огнем.

А что это у нас в углу лежит? Ага, стопка бумаг! Ну-ка, посмотрим, что там… ух ты!..

Да, Чудри закончила с отличием Академию Фадури по классу истории – однако зачем ей читать про вещи, известные вдоль и поперек каждому школьнику?

В руках у Мулагеш портрет Валлайши Тинадеши, пожалуй, самой известной женщины в сайпурской истории. И человека, в честь которого назван этот форт.

* * *

Когда Мулагеш училась в школе – а было это так давно, что и вспоминать не хочется, – дети делились на две партии: тех, кто боготворил каджа, и тех, кто боготворил Тинадеши. Большинство, конечно, были за каджа: а как же, спаситель Сайпура, блестящий военачальник, изведший свой народ из рабства.

Однако потом дети понимали: кадж-то – не вернулся. Он умер на Континенте меньше чем через год после окончательной победы над врагами. Он не был в Сайпуре, когда тот строился. Он даже не подозревал, что Сайпур станет тем, чем стал. Он не созидал – только разрушал.

И вот тут-то на сцену выходит Валлайша Тинадеши. В течение нескольких столетий Континент полностью зависел от Сайпура: в отсутствие божественной помощи ему были нужны технологии и ресурсы. Поэтому сайпурцы изрядно поднаторели в планировании и инженерных работах. А самой талантливой оказалась Валлайша Тинадеши: в год основания Сайпура как государства, в 1648-м, она возглавила строительство дорог, занималась ирригационными работами и сельским хозяйством, а также проблемами урбанизации – ведь миллионы сайпурцев освободились от рабства и хлынули в города. Нежданно пришедшая свобода оказалась нелегким бременем, однако все стало бы гораздо проблематичнее, если бы Валлайша Тинадеши не оказалась в нужное время в нужных местах.

Однако роль ее этим не ограничилась – ведь она была самым настоящим гениальным изобретателем. Именно Тинадеши и ее команде инженеров Сайпур обязан железными дорогами и телеграфом. Именно ее протеже провел воду в Галадеш и построил тамошний водопровод. А когда в Сайпуре приняли решение продолжить оккупацию Континента в 1650 году и «реконструировать» его, именно Валлайша Тинадеши переплыла океан и построила на Континенте сеть железных дорог – хотя, как сейчас уже известно Мулагеш, поезда запустили, чтобы в случае чего ускоренно перебрасывать войска в полисы: в Сайпуре не верили, что континентцы примут перемены благосклонно.

Именно этот период в жизни Тинадеши принес ей вечную славу первопроходца и изобретателя, бесстрашно переправившегося во враждебную страну, человека, принесшего на Континент просвещение и цивилизацию. Мулагеш знает, что этот образ лишь отчасти соответствует действительности: Тинадеши перевезла на Континент свою семью, и двое ее детей погибли от чумы. Изобретатель себе этого так и не простила. А кроме того, жизнь Тинадеши окончилась самым таинственным и загадочным образом. Именно об этом и читала, судя по всему, Чудри.

Мулагеш тоже принимается за чтение.

К 1661 году Тинадеши построила железные дороги и обеспечила инфраструктурой практически все полисы Континента. Кроме одного – Вуртьястана. И вот она наконец выехала и туда. С целью, как писал один журналист, «опутать самый чудовищный город Континента цепью благородной сайпурской стали». Во время этой экспедиции Валлайша Тинадеши неожиданно исчезла. Ее долго искали, опрашивали местных – впустую, ее нигде не нашли. Такое впечатление, что она просто растворилась в воздухе. Поисковые работы длились несколько месяцев, затем ее люди вернулись в Галадеш, и страна оплакала гибель национального героя.

А вот и портрет Тинадеши: гордая, царственного вида бесстрашная смуглая женщина с утонченно аристократическими чертами.

Галочка напротив пункта. И она, и Чудри без следа пропали в этом городе. Исчезновения разделяет шестьдесят лет.

– Что-нибудь еще такого интересного она читала? – спрашивает Мулагеш.

– Это все, что мы нашли, – качает головой Надар. – Думаю, остальное она сожгла, хотя мы не знаем когда. И почему.

А вот и последняя страница. Странный набросок, поначалу даже непонятно, что тут нарисовано: черная рука держит меч, точнее, рука – это рукоять меча… Да, точно, это отрубленная рука. Запястье превратилось в рукоять и навершие, а скрюченные пальцы – в гарду.

Внизу – еще два наброска, помельче: один – только меч, другой – эта непонятная и неприятная рукоять.

А под ними – заметка, явно выдранная из другой публикации:

«Меч и рукоять Вуртьи имели для вуртьястанцев глубокое символическое значение. Клинок обозначал атаку, нападение, агрессию, а рукоять, откованная из отрубленной руки сына святого Жургута, символизировала жертвенность. Вместе они были призваны обозначать как радость битвы, так и преданность и цену крови, которых требовала война. То есть они образовывали пару, символически представляющую воинский дух, призванный забирать и отдавать, править и подчинять.

ЕП».

Что ж, понятно, чьи это инициалы. Это Ефрем Панъюй. Вот и еще один призрак прошлого объявился…

Мулагеш вскидывается на звук хлопающей двери и топот в коридоре. Кто-то очень быстро бежит к ним. На пороге появляется запыхавшийся старший сержант Панду.

– Капитан Надар… Прошу прощения, я вас везде искал, мэм.

– Да? – оборачивается к нему Надар. – Что случилось, Панду? Что за спешка?

– Дело в том… в общем… это снова произошло, капитан.

– Что произошло?

Панду явно пытается сформулировать это половчее.

Наконец он говорит:

– Еще одна семья к северу от нас.

Надар цепенеет. Потом медленно разворачивается к Мулагеш и произносит:

– Извините, мне нужно выйти.

– Да, конечно.

Надар и Панду выходят и останавливаются в коридоре, тихо переговариваясь. Мулагеш запихивает заметки Чудри к себе в папку, затем наклоняет голову к двери, вслушиваясь. Слов разобрать не удается – хотя ей раз за разом слышится «жертва» или «жертвы». Надар стоит бледная, с гримасой отвращения на лице.

Мулагеш высовывает голову в коридор. Панду нервно переминается с ноги на ногу, ожидая ответа. И явно боится задавать дальнейшие вопросы. Мулагеш подходит к ним:

– Что-то не так?

Надар в ярости мотает головой:

– Проклятые станцы…

– В смысле?

– Прошу прощения, генерал. Тут такое дело… Только что пришло донесение: новое нападение. Погибла семья на хуторе к северу отсюда. Четыре человека. Городок называется Пошок. – Она замолкает на мгновение. – Говорят, это страшная дыра.

– Так. Понятно. И что вы собираетесь делать?

Надар вздыхает:

– Вскоре состоится встреча глав кланов, и переговоры будут весьма сложными.

– Бисвал упоминал об этом.

– Да. Только этого нам не хватало. Особенно если это клановые разборки.

– Так. А что вы будете делать?

– Поеду туда и посмотрю, как там и что. Попытаюсь отыскать преступников и отправить их на виселицу. Или сразу в могилу. Чем быстрее с этим разберемся, тем лучше.

– Мне поехать с вами? – спрашивает Мулагеш.

Надар изумленно вскидывает взгляд:

– Вы и вправду хотите этого, мэм?

– На самом деле я здесь, чтобы заниматься чем-нибудь полезным, – говорит она. – К тому же в бытность мою губернатором полиса я сталкивалась с подобными вещами. И, честно говоря, я думаю, Бисвалу совсем не нужно, чтобы я путалась у него под ногами. Да и потом вы все здесь при деле. А я нет.

– Э-э-э… мне сказали… мне сказали, что место преступления выглядит… неприятно, генерал, – говорит Надар.

– Я видела много неприятного в своей жизни, – пожимает плечами Мулагеш. – Сдается мне, ничего нового я сейчас не увижу.

Надар с очень серьезным видом обдумывает ее слова.

– Я… я не уверена, мэм.

5. Составные части

Сайпур может похвастаться огромным флотом, который контролирует практически все торговые пути во всех морях, но, даже если бы размеры нашего флота в два раза превысили нынешние, это все равно не шло бы ни в какое сравнение с морской мощью древнего Вуртьястана.

Мощь эта основывалась не на числе кораблей и не на числе воинов на их палубах – хотя цифры эти были впечатляющи. Основа мощи флота Вуртьи – невероятные свойства каждого судна вне зависимости от его размера. Корабли обладали колоссальной разрушительной силой. И хотя то, что вуртьястанцы бросались в битву с одним мечом и без щита, – чистая правда, правда и то, что связь воина с мечом была божественной по своей природе.

Меч вуртьястанца считался продолжением души воина, его сердцем – человек и оружие были связаны на самом высоком, если не метафизическом, уровне. А самое потрясающее заключалось в том, что меч всегда возвращался к хозяину, даже если тот бросал его как копье на поле боя или в воды открытого моря: меч быстро возвращался к руке, что кинула его, вне зависимости от того, что он пронзил или встретил.

Мечи вуртьястанцев представляли собой удивительное оружие: невероятно длинные и острые, вкупе со сверхчеловеческой силой адептов они наделяли носителя поражающей мощью, сравнимой с нынешней пушкой. Если верить описаниям морских сражений – а они весьма многочисленны и последовательны в изложении, этого у них не отнять, – крохотный вуртьястанский катер с горсткой адептов на борту мог бы с легкостью потопить сайпурский дредноут.

Как можно понять, связи души воина и меча придавалось огромное духовное значение. Если воин долго жил на свете, считалось, что меч превращался во вместилище его души, а тело становилось не чем иным, как придатком к оружию. Бытуют также рассказы о простых континентцах, обзаведшихся вуртьястанским клинком: в рассказах люди становятся одержимыми духом прежнего хозяина меча и гротескным образом меняют облик. Трудно сказать, насколько эти истории реальны; возможно, этот миф – лишь концентрированное в сюжете представление об отношениях, связывавших Вуртью и ее воинов: она требовала, чтобы они стали ее оружием, и они добровольно превращались в него.

Доктор Ефрем Панъюй. «Континентальная империя»

Они выезжают из крепости после полудня – двадцать человек верхом, Надар впереди. Давненько Мулагеш никуда не отправлялась на лошади: промежность и задница начинают немедленно жаловаться, а увечье тут же напоминает о себе – держать поводья одной рукой не слишком-то удобно. Однако тропы здесь такие, что машине не проехать.

На дороге спокойно. Мрачные ели практически смыкаются над ними своими лапами, с них капает влага. Вдалеке низкие облака медленно заволакивают Тарсильские горы, раскрашивая розовые пики в грязно-коричневые цвета. Потом горы и вовсе скрываются из виду.

Самое время в очередной раз спросить себя: «Турин, ты хоть понимаешь, во что ввязалась? За каким демоном ты потащилась на север, где тебя ждут расчлененные останки фермеров? Это как-то поможет в расследовании судьбы Чудри? Или разобраться с тинадескитом?»

Да нет, поможет. Как раз поможет. Что тут сказала бы Шара? Что-то вроде: хороший оперативник заходит к цели со всех возможных углов, ко всем втирается в доверие и слушает все, что ему хотят поведать.

Вот так, да, сказала бы Шара, будь она здесь. Так что не такая уж плохая ее посетила идея.

Но в то же время Шара могла бы выразиться и так: хороший оперативник не тратит свое и чужое, мать его, время. А Мулагеш, возможно, занимается именно этим.

По обеим сторонам дороги торчат странные высокие и гладкие стоячие камни. Причем расставлены они явным образом не случайно. Что-то их расположение друг относительно друга да значит. А вот провалившаяся арка или разбитая мощеная дорога, белые камни сплошь затянуты мхом… Милю спустя они натыкаются на развороченную до половины башню, взорванную изнутри какой-то чужеродной катастрофической мощью: кирпичи раскатились по склону холма, как выбитые зубы. Остатки и останки древней погибшей культуры…

А вот и вовсе нечто удивительное! И вполне знакомое, судя по виду… Над вершиной далекого холма торчат две гигантские каменные ступни, футов восемьдесят в длину и пятьдесят в высоту. Чудовищно огромную статую что-то разрушило по самые икры. Ступни босые, стоят на массивном мраморном постаменте, который частично ушел в землю, словно глина не выдержала веса колосса, некогда здесь высившегося. Однако никаких обломков не видать, как ни присматривайся: ни лежащей вдалеке мраморной руки или остатков плеча, никаких разбитых камней, усыпавших соседние холмы. И головы нет, хотя так и видишь, как из глины выступает потрескавшееся и размытое бледное лицо с пустыми глазами…

Мулагеш оглядывается на чудовищные ступни на пьедестале и интересуется:

– Мне нужно знать, что это было?

Надар отчеканивает:

– Мне – точно не нужно.

* * *

Запах Мулагеш учуяла до того, как все увидела: где-то поблизости горит мягкое влажное дерево. Панду утыкается в донесение.

– Тут так все запутано, что сам Колкан ногу сломит, генерал, – выдыхает он.

И указывает на одну из узких сельских дорог. Они объезжают пихтовый бор, и Мулагеш видит – вот оно. В вечереющее небо поднимается струйка темного дыма.

Они приближаются к месту в полной тишине. Фермерский дом низкий, с большим крыльцом, жиденький столб дыма встает откуда-то сзади. Но вот перед порогом… там торчит что-то странное: шесть тотемов, а может, декоративных деталей бледно-белого цвета. Бледно-белое насажено на колья. А еще эти штуки дрожат, словно вокруг них мерцает и переливается свет.

«Мне это не нравится», – думает Мулагеш.

Они подъезжают ближе. Так. У одного из тотемов явно есть груди, на другом курчавится волос, а воздух вокруг них дрожит, потому что по ним толстым слоем ползают и перелетают мухи.

– Ох, во имя всех морей… – с отвращением выговаривает Надар.

Это человеческие тела, точнее, их половинки, разрезанные от шеи до промежности и водруженные на колья. Анатомический театр какой-то… органы внутри все черные и сморщенные. Головы, руки и ноги аккуратно срезаны и сложены кучками между столбами, словно какой-то хворост… И да, несмотря на вонь и вываленные внутренности, это очень чисто, с подходцем, исполнено, аккуратно и выверенно сделано. Будто эти тела – какие-то овощи, которые вымыли и ошкурили для ужина…

Разглядев, что творится, солдаты в ужасе держатся подальше от дома. Надар быстро смекает, что к чему, поворачивается и приказывает:

– Берем это место под контроль. Панду, посмотри в лесу, не проходил ли там кто. Ты и ты – оставайтесь здесь и охраняйте ворота. Задерживайте любого, кого увидите.

Потом поворачивается обратно к жутким останкам и бормочет:

– Сраные станцы…

– Сможете подойти и осмотреть поближе? – спрашивает Мулагеш.

Надар вспыхивает:

– Да!

Мулагеш посылает лошадь вперед, Надар едет следом, и ей на глазах становится все хуже и хуже. Лошади начинают пятиться – запах, им не нравится запах.

– Как они… как они могли сделать такое? – спрашивает Надар.

– Очень аккуратно, похоже, – замечает Мулагеш, объезжая тела и разгоняя ладонями мух. – Они даже сумели отделить грудину от спинного хребта. А это не просто сделать – хотя вот с позвоночником пришлось потрудиться…

Надар отворачивается, ее рвет. Конь испуганно ржет.

– Водички дать? – спрашивает Мулагеш.

– Как вы можете просто смотреть на это? – Надар сплевывает и вытирает глаза.

– Да, такого я еще не видела, – мрачно произносит Мулагеш, присматриваясь к ближайшему телу. – Но похожее – видела, и не раз.

Она осматривает сложенные на траве отрубленные головы. Целая семья, сказал Панду. Да – жена и двое сыновей, оба подростки. Лица синие, искаженные смертными гримасами, глаза смотрят тупо и пусто, как у всех мертвых: словно им задали трудный вопрос, а они не могут найтись с ответом.

Мулагеш спрыгивает с лошади, отмахиваясь от мух, и подходит ближе. Тела раскромсаны и разделаны, однако никаких ран нет: ни от холодного оружия, ни от пуль. У одного из сыновей глубокий разрез в области ребер – но это не смертельная рана… Ноги и руки она не изучает – даже ее на это не хватает. Однако поверхностный осмотр показывает: там тоже нет ничего подобного.

– Их отравили, возможно, они задохнулись или что-то в этом роде, – говорит она вслух. – Или их рубили, и от этого они и умерли.

– Им головы отрубили, – мрачно говорит Надар.

– Может, так оно и есть.

Мулагеш осматривает половину обрезанной шеи – срез уже заветрился и посерел.

– Чистый удар. Либо с одного удара отрубили, либо резали медленно. Так или иначе, это все непросто осуществить. Люди не стоят смирно, когда с ними такое делают. У мальчика какая-то инфекция на коже, что-то гадкое… Но я не уверена, что это как-то связано с убийством.

– Не могли бы вы… не могли бы вы отойти? – просит Надар. – Вас мухи облепили.

Мулагеш идет через тучу жужжащих насекомых.

– Панду сказал, жертв четверо.

– Что?

– Когда рапортовал. Сказал, что семья из четырех человек. Где четвертый?

Они объезжают дом и находят четвертое тело. Оно лежит лицом вниз среди клевера. Мужчина примерно сорока лет, но на теле – никаких следов насилия. Вообще никаких. Мулагеш снова спешивается, осматривает его с ног до головы, затем приседает на корточки, берется здоровой рукой и переворачивает тело на спину.

Застывшее белое лицо смотрит в небо. Бледная кожа трупа, жуки везде ползают – бр-р-р, вот один побежал изо рта в ворот рубашки, – но никаких порезов, ударов и прочего. На горле, правда, странная татуировка. Нет, не на горле, она идет вокруг шеи. Рисунок выполнен зелеными чернилами, что-то похожее на косичку.

– Я так понимаю, это отец семейства, – говорит Мулагеш.

– Видимо, да, – соглашается Надар.

Она также спешивается – правда, с крайней неохотой.

– А что это за татуировка?

– Татуировка? – Лицо Надар заволакивается черной тучей. – Твою мать…

– Что это?

– Это племенная татуировка. У всех племен есть такие. Человек проходит все испытания, приносит клятву верности племени, и они набивают ее – вот так, кольцом вокруг шеи. Это символизирует, что покинуть племя он может только…

– Только потеряв голову, – тихо говорит Мулагеш.

– Точно. Татуировки племен различаются цветом и узором. Эта – племени Орскова, из речных кланов. Это очень разозлит некоторых важных людей.

Мулагеш бросает взгляд на дом – задняя стена дымится, и вдруг все кажется до боли знакомым: горящая ферма, мокрая холодная трава, зудение мух, трупный запах…

Мулагеш встряхивается. Встает и обходит крепко сколоченный, не отличающийся изяществом дом. Задняя дверь выбита, словно туда на грузовике въехали. Удар развалил очаг, и начался пожар.

– Хорошо еще, что влажность высокая, – говорит она вслух. – Иначе не миновать нам лесного пожара. – Она оглядывается на Надар: – Вы ведь в курсе, что это такое, правда?

– В смысле? – удивляется Надар.

– Срезаны руки и ноги, тела распотрошены и насажены на колья.

Надар задумывается. Затем глаза ее удивленно распахиваются:

– Ох… во имя всех морей…

– Да-да. Именно так вуртьястанцы поступали с сайпурскими рабами, которые осмеливались поднять мятеж или сбегали. Разобрать на составные части – так они это называли. Чтобы показать: мы в их глазах не люди, а инструменты, а инструменты и механизмы легко разобрать. А потом они выставляли тела на всеобщее обозрение. Очень трудно сопротивляться, если из окна твоей спальни открывается вот такой вот вид. – Она качает головой. – Я читала о подобном, но… никогда не видела, чтобы кто-то в действительности пытался повторить это.

Надар и Мулагеш снова обходят дом, ведя лошадей в поводу.

– Как вы думаете, это нам такое послание оставили? – спрашивает Надар.

– Ваша территория, ваш задний двор, – пожимает плечами Мулагеш. – Это вы мне должны сказать.

– Я и говорю. Он из Орскова, а кланы бьются за их территорию. Может, это оскорбление, а может, предупреждение: предадите нас, и мы поступим с вами как с сайпурцами.

– Похоже на то. – Мулагеш сдувает муху с лица. – Переговоры пойдут к едреной матери, правильно я понимаю?

Надар стонет и закатывает глаза:

– Вот-вот. Бисвалу с Радой придется попотеть, чтобы эти проклятые племена перестали убивать друг друга – после такой-то мерзости.

– Рада?

– Рада Смолиск. Она здесь губернатор полиса.

– Рада Смо… – Мулагеш понимает, что имеет в виду Надар, и у нее буквально падает челюсть. – Это имя… Вы что, хотите сказать, что губернатор полиса – демонова континентка?

– О да, – кивает Надар. – Это все в рамках одной из программ министерства – типа надо вовлекать континентцев в управление. В отличие от других программ, кстати, с этой все хорошо. С Радой работать одно удовольствие. Она, конечно, фиялочка, зато доктор хороший. Носится по всему городу, людей лечит, даже иногда в форт приезжает, если кого ранят. Ее здесь любят.