Последняя капля желаний

Наумыч даже не вздрогнул, он не такое здесь видел со времен развитого социализма, привык. Возмутилась Зубровка, засеменив со шваброй к выходу:

– Дверью-то чего хлопать! Ты че, за нее платил, твоя она, да? Не, ты смотри, Наумыч, че за народ, – она двинулась назад к столу, не выпуская из рук свой инвентарь. – Никакого уважительного почитания с поклонением!

– Да ладно тебе, – отмахнулся он.

– Ага, – согласно кивнула она. – И ладно. Я тут убралась… Пойду себе, да? Домой? Ну, через часик, да?

Зубровка свое дело знает, претензий к ней не бывает, отчего же не отпустить ее пораньше? Налив душистого чаю из термоса в эмалированную кружку, Наумыч подошел к окну, из которого мастерская была как на ладони. Вот, пожалуйста: два мастера (один женатый, между прочим) сунули головы в нутро «Мерседеса»-инвалида вместе с девчонкой.

– Стоило появиться юбке, и все тут как тут вокруг ее задницы, – проворчал Наумыч. – Это ж никакой работы не будет.

5

Ия тупо смотрела в монитор, покусывая авторучку, не догадавшись занять себя игрушкой. Нет, правда, часок покидаешь разноцветные шарики и на это время полностью отключаешь мозги, что нелишне в столь загадочной ситуации.

Поскольку ее ничто не отвлекало, Ия искала в закромах памяти, когда и о чем говорила Виктория. Хотелось дать хоть самое примитивное объяснение ее смерти, но она не припомнила ни одного момента, проявившего Тошку с потайной стороны. Вероятно, тайных сторон та все же не имела. Точно-точно, иначе Виктория вела бы себя странно, стало бы заметно по ее поведению или фразам, по лицу или глазам, если бы с ней творилось что-то не то. А Виктоша была обычной, повседневной, не изменяющей своим привычкам! Получается, убийству ничто не предшествовало? Но так не может быть! За что же ее? Почему? Кому, как не Ие, ответить на этот вопрос? А ответа у нее даже приблизительного нет, точнее, версии нет. Зато есть тревога. Как будто внутри сидит какое-то существо, сжалось до комочка и дрожит от страха, дрожит…

– Да пошла ты!.. – резануло слух крепкое словцо, без сомнения, адресованное бухгалтеру Римме Таировне, больше-то женщин в офисе не бывает, кроме уборщицы, которая приходит рано утром.

Поневоле Ия очнулась и, увидев, как вдоль стеклянной мозаики стены стремительно шагает Варгузов с видом свирепого тузика-дворняги, приуныла.

Рудольф имел небольшой офис скромного вида – пустых трат он не выносил. Помещение выкупил в лучшие времена, сделал ремонт, там, где было можно, воздвиг эффектные стены из стеклоблоков, обставил его современной и качественной мебелью – тут он денег не пожалел. Не обзаводился Рудольф и длинноногими секретаршами, ибо бездельникам он не платит, а отпечатать на компьютере бумажки и взять телефонную трубку найдется кому. Обычно офис пустовал, как сегодня, и Ия занервничала: по всей видимости, сейчас Варгузов начнет бузить, а она не готова к скандалу.

Вот и он. Остановился, едва переступив порог, а дышит… а ноздрями шевелит… будто он бык, который гонялся за матадором и успешно загнал его в угол. Вон и его глаза навыкате налились кровью, пальцы сжал в кулаки – чего доброго, побьет ее. Тем не менее Ия излучала покой и ни в коей мере не показывала истинного своего состояния.

– Где он? – прохрипел взбешенный бык, хотя, если честно, для быка был Варгузов мелковат.

– Рудольф Тимофеевич? – спросила Ия, ведь дурацкие вопросы существенно снижают накал, так она полагала.

– А что, тебя еще кто-то трахает?

М-да, мелковат он не только внешне. Понятно, что ему нужно унизить ее, тем самым нанести оскорбление Рудольфу, а казался вполне приличным человеком. Ия проглотила откровенное хамство, за которое по роже бьют. Был бы здесь Рудольф, Варгузов уже валялся бы на полу с расквашенным носом. Не следовало давать ему повод продолжать в том же духе, но она дала:

– Что вы себе позволяете?

– Ты же у него штатная подстилка, должна знать, где твой…

– Прекратите! – повысила и она голос. – Первое: я не знаю, где Рудольф Тимофеевич. Второе: кто и что со мной делает, а также кто я такая, никого не касается, кроме меня. И третье: убирайтесь вон.

Варгузов кинулся к ее столу, но Ия выдержала натиск и даже не подалась назад, а у него не поднялась рука на женщину, он только кулаки водрузил на столешницу и процедил ей в лицо:

– Передай ему: я не проглочу подлянку, не-ет, пусть не надеется. Он возместит мне убытки, иначе я вас…

И вдруг Варгузов, будто ветром гонимый листок, отлетел от стола и врезался в стену, слава богу, капитальную, а не стеклянную. На его месте стоял Борис – зам Рудольфа, точнее, управляющий одного из предприятий. Ия и не заметила, как он вбежал, но поняла, что Боря все слышал. Кстати, не только он, посему она стыдливо опустила длинные ресницы, слушая продолжение угроз Варгузова:

– Всю вашу кодлу разворошу! Уроды! В суде доказать ничего не смогу, но есть другие способы отплатить. Подонков надо учить! И я вас проучу…

Борис «помог» ему найти выход, схватив за шиворот, – Варгузов ростом был далеко не исполин, затем молодой человек вернулся наверняка за благодарностью, Ия, так и не поднимая глаз, выговорила:

– Спасибо, Боря, ты вовремя появился, иначе я совершила бы преступление.

– Что это Варгузова так понесло? – упав на стул напротив нее, осведомился заместитель Рудольфа. Впрочем, меньше всего его интересовал потерявший над собой контроль Варгузов, Борис получил повод заговорить с Ией, а она не могла избежать диалога, что парня очень устраивало.

– У них свои дела с шефом, – уклончиво ответила Ия. Когда тебя во всеуслышание оскорбляют, кураж невозмутимой леди испаряется, ведь она не бесчувственное бревно.

– Он угрожал, – сказал Борис. – Значит, что-то серьезное произошло, а ты… ты же в курсе дел шефа. Логично, что и тебе досталось.

– Я не в курсе, – заявила она, притом запальчиво, и наконец подняла свои дивные очи, чистые и глубокие. – Все вопросы к шефу.

– Не сердись, Ия. Не хочешь говорить, не надо, но… – Борис подался к ней, уложив локти на стол и провокационно улыбаясь. – За тобой должок. Если бы не я, мы недосчитались бы в своих рядах главного менеджера.

– И что ты хочешь?

– Не пугайся, всего лишь… Вечером скажу, угу?

– Угу. – Как только он ушел, Ия схватилась за телефон. – Рудик, прости, это важно…

Изматывающая атмосфера. Чуждая Рудольфу, ведь он, находясь под воздействием чар Ии, бессознательно стремился перенестись к ней, но не мог, оттого и слонялся с кислой миной, не зная, куда себя деть.

Особняк родителей Альки строился одним из первых в городе, в задачу главы семьи входило стать первейшим, а первенство, как известно, должно побить какой-никакой рекорд. Отец Альки увлекся гигантоманией и выстроил здоровенную коробку из кирпича – ноу-хау того периода, – демонстрирующую и по сей день: здесь живут богато. Впрочем, двадцать лет назад представления о богатстве были очень убогими, как и воображение, потому дворец получился в результате хатой, только в три этажа. Внутри трехэтажная хата перестраивалась сто раз и выглядит сейчас шикарно.

Мать Альки не показывалась, во дворе дежурила «скорая», стало быть, здоровье несчастной женщины под угрозой, а отец с безучастным выражением сидел в кресле в гостиной и сжимал в руке сотовый телефон. Иногда ему звонили. Иногда к нему подходили и шепотом что-то выясняли. Олеся сидела подле него, время от времени подносила ему стакан с водой, а то и на правах хозяйки вела переговоры с какими-то людьми, но если решить проблему самостоятельно не могла, подводила их к главе семьи.

А Рудольф маялся. Он что, оживит Альку? От его присутствия кому-то легче станет? К тому же где предмет страданий? Его нет, ибо ту, кого старательно оплакивают, разнесло в клочья.

Позвонила Ия, он вынужден был выйти на террасу, где сновали знакомые и незнакомые люди, и шепотом предупредить:

– Сейчас не могу говорить, позвоню позже.

– Рудик, подожди! Приходил Варгузов, он просто озверел…

– Да гони ты его!

– Прогнала. Но он угрожал… Рудольф, мне страшно, после всего случившегося я боюсь за тебя, он же на все способен…

– Может, и способен, но никогда не решится. Не кисни, я постараюсь вырваться чуть позже. – И совсем тихо добавил: – Целую тебя. Жди…

Только сделал разворот на сто восемьдесят градусов, чтобы найти тихий уголок да вздремнуть, и чуть не столкнулся лоб в лоб с Лелей – приятельницей жены. В сущности, их всех можно назвать друзьями, не беря в расчет прохладные отношения. Учились вместе, стало быть, знают друг друга чуть ли не с пеленок, и настолько хорошо знают, что тайн как таковых между ними быть не может, это печально и очень неудобно.

Эффектная Леля была оригинальна хотя бы тем, что излучала холодный вселенский покой, бесстрастна, как мраморная статуя, никогда не угадаешь, что у нее на уме. Сигарета в ее мундштуке погасла, Рудольф щелкнул зажигалкой и поднес огонек, затем тоже прикурил, не решаясь обойти даму, а Леля стояла на его пути твердо.

– Скучаешь? – Ох, не к добру ее вопрос.

– Скучаю, – признался Рудольф, по привычке завибрировав и гадая, что ей удалось услышать. – И не понимаю, почему я должен здесь торчать?

– Чтобы оказать моральную поддержку родным Альки, это называется милосердием. А с кем ты так умильно беседовал только что по телефону?

– С моим менеджером.

– М! Ты всегда на прощание целуешь менеджера?

– А тебе, прости, какое дело? – игриво спросил он.

Она улыбнулась. Так улыбается гадюка: открывается рот, а выражение глаз обещает быструю, но мучительную смерть. Тех, кто его давно знал, Рудольф не жаловал, соответственно не любил и Лелю.

– Олеську жалко, – сказала она, выпустив вверх неимоверной длины струю дыма. – Ты никогда не отличался верностью, но и к своим пассиям относился более чем прохладно, а сегодня… Ни разу не видела у тебя такой умильной физиономии. И голос не узнала, в нем появились человеческие нотки, душевность… Ново, ново. Но главное, ты не очень-то стараешься скрываться, а это значит, капитально увяз. Неужели Олеся не чувствует, не видит, что под ней трещит днище семейного броненосца?

М-да, разделала его, как мясник тушу. И вдруг Рудольф вспомнил, что развязка-то близка, так чего он боится? Олеся оберегала его личное пространство, как бы то ни было, а Рудольф дорожил этим и когда-то не хотел потерять, но теперь желания у него прямо противоположные. Он осмелел, дав понять, что на подозрения Лели ему чихать:

– Не пробовала пользу народу приносить? Говорят, это неплохое средство от стервозности.

– Да я же одну пользу и приношу! Тем, что ничего не делаю. Я просто наблюдаю, это очень интересно.

Совсем не обиделась, наверное, «стерва» в ее понимании – комплимент. Рудольф загасил сигарету и развел руками, дескать, больше не могу потратить на тебя ни минуты, ушел в дом, так и не поняв, чего это она к нему прицепилась. Олеську нашел в том же кресле, в той же позе готовности, стоило Малкину лишь бровью шевельнуть – как она угадывала его желание. Рудольф жестом подозвал жену, Олеся резво подхватилась (по привычке), но, вспомнив о смерти в этом доме, бесшумно подошла от кресла к нему.

– Слушай, я злюсь, – намеренно забрюзжал Рудольф, по его расчетам, жена сама его должна выгнать, чтобы он не ставил ее в неловкое положение. – Это что, новая традиция – торчать у родственников покойника, когда даже день похорон не назначен?

– Хочешь уйти?

– Ты догадлива, – фыркнул он. – А тебе не надоело быть декорацией к взорванной подружке?

Глаза Олеси забегали по сторонам, как мышки по полкам, и шепотом она промяукала:

– Руди, тише, тебя могут услышать. И как ты можешь называть меня декорацией?! – Нет, она не скандалила, не ныла, даже легкого упрека не слышалось в ее голосе, напротив, говорила любя. – Мы с Алькой вместе столько лет… просто не верится. Ладно, поезжай на работу, а я, наверное, и ночь проведу здесь, маме Альки плохо.

– Как хочешь, – он пожал плечами, мысленно радуясь внезапной свободе. – А я поехал, у меня до фига дел, деньги сами по себе с неба не падают.

– Руди, ты не слышал? Одна женщина… она живет по соседству с Алькой… утверждает, что ночью Аля приехала домой не одна… с мужчиной…

– Да? А фрагменты мужчины нашли?

– Нет. Но полиция ищет свидетелей, они прорабатывают версию…

– Убийства? – Он усмехнулся скептически: собственно, все, что ни скажет жена, он заранее отвергал, даже если она права на сто процентов. – Брось. Твоя Аля, по причине склада своего ума, точнее, его отсутствия – уж извини, не могла ни навредить, ни помешать кому-либо так, чтобы захотелось ее убить.

Но подумал: «Разве что я мог». Да, не раз у него появлялось такое желание. Олеся вышла проводить его, напомнив, чтобы завтра он не забыл надеть чистую рубашку и белье. Стоило Рудольфу очутиться за пределами дома, он ускорил шаг и забыл о существовании жены, а выезжал со двора так и вовсе с чувством счастья.

К Олесе неслышно подошла Леля, провожая машину Рудольфа глазами, провещала:

– Не боишься, что твой Рудольф завел любовницу и стремится к ней душой и телом? Мужчины на подходе к сорока склонны не только к изменам, но и к переменам. Это опасно, в таком состоянии они хотят разорвать все прежние связи.

И что Олеся? Посмотрела на вещунью снисходительно и с жалостью, улыбнулась, как улыбаются взрослые люди, когда ребенок мило и убежденно лепечет о том, чего не может понимать в силу своего нежного возраста.

– Любовница? Нет… – сказала Олеся. – Надо не знать его, чтобы такое придумать. Ты… ты позавидовала мне, да? И правильно, я сама себе завидую. Лелька, больше никогда не говори о моем муже плохо, очень прошу тебя, никогда.

Она вернулась в дом, а Леля… Леля была шокирована, что тотчас вылилось в коротком монологе-раздумье:

– Должно быть, ему очень удобно с ней жить, умных можно найти на стороне, они быстро надоедают. Но Олеська… в чем ее удобство? А может, так и надо – ничего не замечать?

6

Он не зверь, Альку жалел, как-никак за плечами многолетний стаж общения, но она долго портила Рудольфу кровь, поэтому его жалость имела границы.

Однажды Алька случайно застукала его с телкой, свободной от комплексов, прямо у него в доме. Ну, увлеклись, не слышали, как пришла Аля (в запале Рудольф забыл запереть дверь), и побрела на звуки, как корова на рожок пастуха, да и забрела в спальню. Об этической стороне ее поступка лучше не говорить, она Альке была неизвестна, следовательно, подумать, что в спальне Олеся может заниматься любовью с мужем и что мешать им неприлично, она не догадалась. Но как вознегодовала! Будто Рудольф приходился мужем ей, а не Олеське! Что ему оставалось? Разумеется, откупиться. Года три Алька шантажировала его, вымогая дары, которые ей совершенно не нужны, у нее и без спонсорской помощи полное изобилие. Ему казалось, это для нее дело принципа: я знаю твой грешок, хочешь, чтобы он остался между нами, раскошеливайся. Но выяснилось, что он ошибался.

Месяц назад Аля снова намекнула: мол, ты помнишь, что я помню? А Рудольф ей: «Бегом марш меня сдавать. Беги, беги, облегчишь мою задачу. Ты и твоя Олеська осточертели мне, достали, у меня на вас обеих аллергия и токсикоз, как у беременных». Не сдала, к его огорчению! Рудольфа жаба чуть не задавила: столько лет зря выплачивал контрибуцию, а она попросту издевалась над ним, держала в страхе. Как же он не просчитал, что Алька не сдала бы его ни при каких обстоятельствах? Скорее прихлопнула бы Руди, если бы он вздумал сдать себя сам или, того хуже, бросить Олесю. Жену все жалели. Почему? Что в ней есть, вызывающее жалость? Это загадка! Но даже он, человек в достаточной мере циничный и эгоистичный, не может поставить ее перед фактом измены, хотя каждый раз готовится это сделать.

В комнате, погруженной в ночной мрак, Рудольф приподнялся на локтях, уловив, что в замке поворачивается ключ. Ия! Он подскочил, улыбаясь. Свет не включал, скользнул в прихожую, где Ия ощупывала стену в поисках выключателя. Его-то глаза привыкли к темноте, он нашел ее быстро, взял за плечи…

И вдруг раздался дикий, совершенно неожиданный вопль, как будто кого-то пытают паяльной лампой. В следующий миг Рудольф врезался спиной в стену – Ия оттолкнула его и продолжала кричать.

– Ия! – До чего же неудобное имя, две гласные буквы не заглушили вопль ужаса. – Это я, Рудольф! Рудольф! Ау! Ия! Ты меня слышишь?

– Ру… – Бедняжка едва не умерла. – Ты?.. Это ты?

– Я, я, – рассмеялся он, осторожно обнимая ее. – Что это с тобой? Чего ты испугалась? Здесь же, кроме меня, никого не может быть.

Ия склонила голову ему на плечо и всхлипывала – дуреха:

– Но ты… ты только пообещал… Я не знала, что ты здесь.

– А я сбежал из дома скорби и решил немного поспать. – Он нащупал выключатель, и мягкий, рассеянный свет осветил прихожую. А когда Рудольф посмотрел в лицо Ии, взяв ее за подбородок, и ему стало не до смеха. – Да ты бледная, как… Идем. Воды принести?

– Нет-нет, не надо. Сейчас пройдет.

Рудольф уложил ее на диван и все же принес стакан воды, Ия уже улыбалась (хотя и вымученно), ее щеки порозовели. Воду он заставил ее выпить, потом обратил внимание, что время очень позднее, и, естественно, пристал с расспросами:

– Где ты была, почему пришла так поздно?

– Думаешь, мне хотелось возвращаться сюда? Тебя нет, что бы я здесь делала одна? Я… – Лгать нехорошо, но иногда ложь бывает святой. – Я гуляла.

– Но тебя что-то напугало, я же вижу. Мне показалось, это случилось до того, как ты вошла. По-моему, ты бежала…

– По лестнице поднималась…

Опять солгала. Она не бежала, а убегала. Убегала, как заяц от охотников, рискуя поломать ноги в туфлях на высоких каблуках. Не следовало идти в кафе с Борисом, но такую плату он потребовал за спасение от Варгузова. Если бы она не согласилась – тогда не поссорилась бы с ним и не встретила бывшего мужа, потом не осталась бы одна на пустынных улицах, дышащих угрозой.

Ия обхватила колени, накрытые клетчатым пледом, опустила на них голову и молчала, сейчас ее страхи казались ей глупыми, но они никуда не делись, Рудольфа они касались тоже.

– Что меня напугало? – после паузы проговорила она тихо, скорей всего, вдумываясь в смысл его простого вопроса, на который, к сожалению, так же просто не ответишь. – Когда не могу чего-то объяснить себе, я все равно буду об этом думать, думать… И чем дольше не могу объяснить, чем непонятней ситуация, тем больше я теряюсь и… и начинаю бояться. Так было не всегда, но сейчас…

– Ты о Виктории? – угадал Рудольф.

– О ней. С ее смертью… это же не обычная смерть, ее кто-то подстроил… Я ничего не понимаю, Рудольф! Я знаю, чувствую, что этого не должно было случиться. А раз есть, то почему? Меня это беспокоит, очень беспокоит. Тошка была самым беззлобным, безобидным и скромным человеком. При всем при том она не казалась глупой, чтобы влезть куда-то… О боже, о чем я! Куда она влезла? Это исключено априори! А теперь… мне неприятно об этом говорить… но если ее вот так убили, то и меня могут… а вместе со мной и тебя… И откуда придет убийца, я не знаю! Мне он чудится везде, и поэтому так страшно.

У нее дрожали губы, подбородок, тонкие пальцы, которыми она то и дело убирала со щек пряди волос. Рудольф проявил максимум чуткости – не перебивал ее и не успокаивал фальшиво-бодреньким тоном, мол, крошка, это нервы, все пройдет, хотя в глубине души ее страхи не принимал всерьез. Он притянул Ию к себе, обнял и гладил по голове, спине, плечам, давая понять, что она не одна, они вместе. Под его руками она размякла, прижималась все теснее, но вдруг отстранилась и заглянула ему в лицо, вспомнила:

– Рудик, а что с твоей подругой? Почему она… умерла?

– Пф! – погладив ее по щеке, фыркнул он. – Если бы она была моей подругой, я бы удавился. Не паникуй и не связывай обе эти смерти, Аля банально подорвала себя.

– Как это?

– Напилась, а квасила она – будь здоров, открыла газовую конфорку и, наверное, тут же забыла, зачем. А через какое-то время, например, щелкнула зажигалкой, прикуривая, и разлетелась вместе с кухней на куски.

– Рудик, тебе как будто не жаль ее.

– Знаешь, не жаль, – признался он вызывающе. – А если и жаль, то немного. Да, я такой… нехороший. Бабе боженька дал все, о чем мечтают миллионы, кроме мозгов, ну, не хватило серого вещества на Альку. Так бездарно прожигать жизнь, как она… И ей было не скучно, представляешь? Лежать сутками – не скучно! Числилась у отца на фирме, но в бизнесе ни черта не понимала и радовалась, что она такая дура.

– Просто она не нашла себя, – встала на защиту погибшей Ия. – Не все способны заниматься бизнесом. Но меня беспокоит… не знаю, как это сформулировать… Виктоша – моя подруга, Аля – подруга твоей жены, обе погибли при странных обстоятельствах. Если бы мы с тобой не поехали к Вике в ту ночь, ее смерть выглядела бы как несчастный случай… как и смерть Али… Мне неспокойно, видится некая связь между…

Рудольф со стоном обнял ее, потом рассмеялся, ведь смех сводит на нет внутренний трепет сомнительного происхождения:

– Ия! Прошу тебя, не нагнетай пустых страхов. Давай соорудим ужин, после обещаю любить тебя так, что все свои страхи ты позабудешь.

Ужин и немножко вина – это прекрасно. Вот когда четыре стены вокруг приобретают значение надежного убежища. Раньше Ия не задумывалась, что иметь свой дом действительно большое счастье, которое измеряется не только присутствием любимого человека на одном с тобой пятачке, но и безопасностью.

7

Давать показания – слишком много хлопот себе прибавить и время впустую потратить. Конечно, люди неохотно идут в свидетели. Поэтому на граждан, стоящих на верху социальной лестницы и способных дать показания, бросают опытных оперативников, которые умеют подобрать ключик к самым капризным и спесивым людям. На этот раз двум представителям полиции повезло, из трех свидетелей, живущих в благополучном квартале рядом с Малкиной Алевтиной, ни один не отказался помочь. Даже суперважный мужчина из трехэтажного особняка, видевший, как Аля приехала домой, пригласил дознавателей в дом и угостил прохладительными напитками.

– Я бы рад, да мне нечего добавить, – сказал он, расположившись в огромном кресле. В этот момент пожилая женщина принесла на подносе запотевший кувшин с малиновым напитком и стаканы. – Прошу вас, это наш фирменный компот.

– Мы хотим уточнить детали, – вступил в диалог майор Баталов, производивший приятное впечатление. – Вы же понимаете, что нужно исключить…

– Убийство? – поднял густые брови хозяин и усмехнулся. – Маловероятно. Аля ничего собой не представляла, вот если бы ее отец взорвался, я бы первый подумал об убийстве. Но будь по-вашему. Я работал допоздна, а кабинет находится на третьем этаже, люблю высоту. Выходил покурить на балкон, так и увидел, что Аля приехала с высоким мужчиной. Молодым. Но не на своей машине, полагаю, на его. Так, цвет я называл, марку тоже, он ведь и днем пару раз заезжал за ней…

– А номер не вспомнили? – спросил Баталов.

Хозяин засопел и развел кисти рук в стороны. Ничего удивительного, что не вспомнил. Ну, кто обращает внимание на номер незнакомой автомашины, припаркованной на улице в районе особняков? Раз стоит, значит, надо. Тем не менее хозяин порадовал их дополнением:

– Но я вспомнил, что мужчина работает, по-моему, таксистом. На крыше машины стоял маячок, правда, не горел. Может, это полицейский маячок или еще какой, но был точно.

– А приехали они…

– Примерно в половине двенадцатого. Свет горел только внизу, верхний этаж был темным. А где-то после часа ночи я снова курил, и вдруг загорелся свет в спальне, шторы были не задернуты, окна напротив… в общем… у них роман.

– Отец Малкиной говорил, что у нее любовников не было, – заметил лейтенант по фамилии Сирин, симпатичный юноша.

– Ай, бросьте, – вяло отмахнулся хозяин дома. – Аля была взрослой женщиной, что же, ей каждого, с кем она спит, папе показывать?

– Она не отличалась разборчивостью в связях, да? – заинтересовался майор. – Таксист – это как-то несерьезно для гламурной барышни.

И вызвал негодование гостеприимного хозяина:

– Да не будьте вы как старые бабки, погулявшие в юности ой-ой как, а к старости ударившиеся в святость. Молодая, здоровая, незамужняя и не в монастыре жила, слава богу. А таксист – это еще ни о чем не говорит, вон у меня на заводе в основном люди с высшим образованием пашут. Где есть работа, там и пашут.

– Вы правы, – согласился майор. – А в котором часу рвануло?

– С точностью до секунд не скажу, я только-только заснул, и вдруг как даст! Будто на войне, ей-богу. Мы с женой подскочили, к окну кинулись, а там дым и пламя. По-моему, было около трех ночи.

– Что-нибудь еще припомните?

– К сожалению… – вздохнул он, затем задумался ненадолго и посоветовал: – Сходите в соседний дом, там охранник всю ночь дежурил, может, он видел то, что вас интересует, но вы ведь не говорите, что именно.