После ужина сели играть в тысячу. В этой игре Мезенцев был слабоват, поэтому осторожничал и оставался на нулях. Валера с Олегом поминутно собачились, доходя до высоких тонов. Правила игры, как конституция древних спартиатов, были не писаны, и в отсутствии геронтов, хранителей обычаев, вызывали горячую дискуссию. В спорах побеждал Валера, но «носы» все три раза бил Олег. В двенадцать пришла ночная смена передохнуть и перекусить. Напившись чаю, Олег улёгся спать, а Валера уговорил Семёна сыграть разок. Немногословный Сеня пару раз удачно «затемнив», через полчаса щёлкал картами по носам партнёров. Про скважину Семён объяснил кратко:

– Трубы подняли, скважину прочистили, сейчас обратно сажать будем.

Валера почему-то не поинтересовался, каким образом сменщику удалось выправить ситуацию. Мезенцев расспрашивать постеснялся, лишь подосадовал, что сел играть в карты, а не пошёл на буровую.

Лежбище устроил на верхней полке. В вагончике нашлись три свободных матраца, подушка, и два суконных одеяла. Не обошлось без фантазий Валеры на тему ночного «пи-пи». Поддерживая шутки, Мезенцев ухмылялся, но Валерин юмор ему разонравился.

Глава 2

– У тебя шарик не играет, – объявил Валера, глядя на медленно, по миллиметрику, ползущий вниз направляющий шток вращателя. – Залип видать. Чаще расходку делай. Когда шарик играет, при расходке скачок происходит. Понял? – и повторил снисходительно: – Всё, не будет толку, подымайся.

Ночью, угревшись под суконными одеялами, перебирая перед сном первые впечатления, Мезенцев обнаружил в дебрях памяти «безнасосный способ бурения», при котором с помощью шарикового клапана за счёт расходки создавалась призабойная обратная циркуляция промывочной жидкости. При таком способе отпадала необходимость в снабжении буровой промывочной жидкостью, и обеспечивался высокий выход керна. Но годился этот способ, который не совсем точно ещё называли бурением «всухую» лишь для малых глубин и имел невысокую производительность. Действительно, «безнасосный способ» они изучали, но изучали ещё в начале курса, скорее не как практический способ, а как эпизод из истории развития бурения. Двойные колонковые всевозможных конструкций, эжекторы, последняя новинка – снаряд со съёмным керноприёмником, существовали где-то в другом мире, на Глухарном время остановилось на вчерашнем или даже позавчерашнем дне. «Вот это я влип, – подытожил Мезенцев скудные познания о дедовском способе бурения, и подумал с неприязнью: – И зачем, спрашивается, им инженер понадобился?» После этой мысли ему даже стало жалко себя. Конечно же, для такого бурения нужно не высшее образование, а навыки, опыт, которых у него нет, и которые за три смены стажировки он навряд ли обретёт. Но обратный билет ему никто не выдаст, причитания о превратностях судьбы вызовут только презрение, поэтому нечего кваситься.

Мезенцев аккуратно, фиксируя каждое действие, левым вращением отсоединил шпинделёвку, отвернул струбцины, отодвинул станок от устья. Подъём инструмента производил осторожно, фарштуль опускал, когда помбур отходил в безопасное место под крышу. Олег не выдержал, и, не считаясь с чужим самолюбием, прикрикнул:

– Ну, с тобой заснуть можно, так не то, что на масло, на хлеб не заработаешь, – и зарычал на сменного: – Давай сам подымай! Я вам чо, подопытный кролик? Третий день тренируете!

Колонковую поднимал Валера, перехватывая рукоятки лебёдки, бросил поощрительно:

– Ты смелей, кого боишься? Руку на тормозе держи и следи за фарштулем. Тормоза у нас хорошие, не боись!

Глина залепила колонковую, как пластилин, и вываливаться наружу не желала. Валера бухал трубой о плаху, Олег с Мезенцевым поочерёдно колотили по трубе кувалдой, оставляя на металле вмятины, из колонковой выпадали лишь комки глины. Глина на этой скважине вышла не зелёная, и не синяя, а какого-то отвратного цвета.

– Самая поганая, – определял Олег. – Красная, та более-менее выколачивается. А эту, блин, молотишь, молотишь, руки отобьёшь, колонковую изуродуешь, пока выбьешь.

В колонковой что-то гукнуло, глина пошла гуттаперчевым столбиком, за которым вылился наработанный раствор. Олег едва успел подставить под мощную, густую струю «парашу». Разложив керн в ящик, Валера объявил чаепитие.

У дальней скважины возле ящиков с керном сидела женщина.

– Наконец-то! – воскликнул Олег. – Геологиня пожаловала, думал, заездку отработаю, так категорий и не увижу.

– Чего ещё наставит, – проворчал Валера.

Следующим рейсом отбили контакт, Олег едва успевал перекрепляться.

– Идёт как в масло, тут главное затереться, чтоб керн не растерять, – пояснил Валера.

Песчаных отложений оказалось шесть метров. Характер бурения вновь изменился, уходка замедлилась, снаряд дёргался и погромыхивал.

– Разруха пошла, – объяснил Валера, и добавил с сожалением: – Геолог тут, побурить не даст, а самая категория пойдёт.

Олег ушёл варить обед, Мезенцев его с готовностью подменил, Валера снисходительно позволил постоять у станка, и пройти рейс, но затирался сам.

Над двумя объёмистыми эмалированными мисками поднимался духовитый пар, словно привлечённая запахом пищи, в вагончик вошла высокая крепкая женщина с открытым добродушным лицом некрасовской героини. Буровики, давно поджидавшие её, хором воскликнули:

– Здравствуй, Валентина Матвеевна!

Женщина улыбнулась.

– Приятный аппетит!

Её тут же наперебой, пригласили к столу. Илька по команде Валеры достал из тумбочки глубокую металлическую миску. Валентина Матвеевна не торопясь, положила на табуретку полевую сумку, сняла вязаную шапочку, геологическую куртку с капюшоном, оказавшись в коричневом свитере крупной ручной вязки. Освободившись от верхней одежды, тщательно вымыла руки, от обеда не отказалась, но прежде чем приступить к еде, сполоснула под рукомойником ложку. Илька тут же завёл речь о категории, но Валентина Матвеевна небрежно отмахнулась.

– Погоди, поем. С утра чаю попила, уже живот подвело.

К Ильясу Фахрутдинову относились насмешливо, среди буровиков котировался легковесным болтуном, и прозвище имел соответствующее – Ботало или того пренебрежительней – Боталка. Был Илька на год, полтора постарше Коли Снегирёва, за короткое время снискавшего славу остряка, но снегирёвские шутки звучали к месту и попадали в яблочко. Илькина же болтовня раздражала, вызывала в памяти изречение Козьмы Пруткова, сам Илька не мог понять причины, и злился, когда предлагали заткнуться. Ему бы помалкивать, но по привычке легковесных, недалёких людей, Илька старался изобразить из себя толкового, знающего человека, лез со своими замечаниями в любой разговор.

К категории, а именно о ней не терпелось поговорить всем присутствующим, вернулись за чаем.

– Что есть, то и ставлю. Будто первый раз на буровой. Глина седьмой категории не бывает, – добродушно отвечала Валентина Матвеевна.

– Так что, седьмой вообще нет? – быстро спросил Семён.

– Ну, почему нет? По разрухе, по коренным седьмую ставлю, кое-где восьмая проскакивает. Только вы доверием злоупотребляете, мальчики. Ну, я скажу вашему Попову, и Иванову. Договорились на участке по очереди жить, так надо за обеими вышками приглядывать. У вас на одной скважине пять метров коренных. Это куда годится?

– Так ты шибко быстро керн описываешь, Валентина Матвеевна, – вставил Валера. – Я за тобой приглядывал. Вот она там сидела, глядишь, уже на другой точке. Конечно, так как категорию углядишь?

– А кого глядеть, да рассусоливать? – хохотнула геологиня. – Всё одно и то же. Чай, не первый год замужем. – От натопленной печки веяло жаром, горячий чай согревал изнутри. От тепла Валентина Матвеевна подобрела, смотрела дружественно. – Ну, натопили прямо, как в бане, ажно упрела. Конечно, все мы люди, все человеки, всё понятно, каждому заработать хотца, но порядок есть порядок. Лишку вы бурите. И метры с вас списывать жалко, и как участковому объяснять не знаю. Вот в третьей бригаде порядок, ни метра лишнего не набурено.

– Ну, ещё бы! Там и мастер над душой стоит, и трактор там. А мы что, простаивать должны, пока трактор придёт?

– Так это ваши проблемы, Валера. У вас вечно что-нибудь да не так, то трактора нет, то сломался. Почему геологи ваши грехи должны покрывать? Ты же грамотный человек, в техникуме учишься, должен понимать, не ради метров бурим.

– Нам, какое дело? – хмыкнул Олег. – Мы за метры деньги получаем. И вообще, мы буровики, работяги. Это пусть начальство решает, пусть ещё один трактор дают. А нам за простой две копейки платят. Вот погоди, завтра Шишкин приедет, категорию из горла выдерет, про перебурку только заикнись, так по кочкам понесёт, маму вспомнишь.

– Фи-и! – Лицо Валентины Матвеевны тронула презрительная гримаса. – Что мне Шишкин? То ли я сама матюкаться не умею? Пошлю куда подальше, пусть хоть лопнет. Вот, испугалась я Шишкина, пусть он меня боится. Носитесь с ним, как дурни с писаной торбой. Горло драть-то он мастер, и что за человек, только бы хапать, да хапать. За копейку горло перегрызть готов.

– Он же, Шишкин, избу собрался ставить, вот и рвёт, – пояснил Олег.

– Какую избу? Кого несёшь-то? – тут же возмутился Валера, ставивший под сомнение любые слова своего помбура. – Он в своей избе живёт, зачем ему ещё одна? Буровишь, чо попало.

– Что слышал, то и говорю, – ответил Олег повышенным тоном. – Он не себе, а сыну. Лесобилет уже выписал. Хотит сына сюда, в Глухарный переселить, так люди говорят.

– Т-хе! Поедет сын в нашу глухомань. Он же в городе, на автобусе пашет. Автобусники хорошо заколачивают. Шишкин, вот, сам хвастался, как сын хорошо в городе устроился. Ну, живёт только в общаге, так квартиру обещали скоро дать. Да Шишкину уж на пенсию пора. Ему то ли нынче, то ли на будущий год пятьдесят пять стукнет. Охота была на пенсии хребет ломать. Он же вот, весной месяц на больничном с радикулитом промаялся.

– Вот он и хотит сыну избу поставить, потом на пенсию идти.

– Да чо, сын дурак, что ли? На автобусе целый день в тепле, смену отработал и домой. Дома ни печку не топить, ни воду по морозу не таскать, ни со скотиной управляться, лежи на диване, телевизор смотри. И всё бросит, и в Таёжный поедет? На кой он ему сдался? Зря Шишкин хлопочет. Куда он тут пойдёт? На буровую?

– Он вроде договорился на БелАЗ его устроить.

– А чо, на БелАЗах тоже хорошо заколачивают! – Илька, наконец, дождался случая вставить и своё слово. Илькину сентенцию встретили фырканьем.

Шишкинские проблемы задели Валеру за живое. Вначале раздражила вероятность строительства совершенно ненужной, по его мнению избы, затем возмутила возможность устройства сына в рудоуправление на завидную должность. При этом Валере не было абсолютно никакого дела ни до новой шишкинской избы, ни до шишкинского сына. Но уж таким несносным характером обладал Валера.

– Вот, прямо его сразу и возьмут на БелАЗ. Свои мужики по году дожидаются, а тут только приехал, и сразу, пожалуйста, на БелАЗ посадят. Да сроду его никто сразу на БелАЗ не посадит.

Олег по своей въевшейся привычке принялся возражать и доказывать своё, спор перешёл в плоскость бестолковых и пустых словопрений, когда оппоненты не устанавливают истину, а из принципа перечат друг другу.

Валентина Матвеевна успокоила разошедшихся не на шутку спорщиков.

– Ладно вам. Распетушились, прям, будто какое дело до Шишкина. Всякий сходит с ума по-своему.

Пора было идти на буровую, но Валера тянул минуты отдыха.

– Ты у нас долго пробудешь?

– Пока не управлюсь. Что сегодня сделаю, к вечеру в первую пойду, заездка кончается, Порфирьев по рации голос сорвал, геолога требует. Потом к вам вернусь, и на третью.

– В первую? Она ж на картировке, а ты по золоту. А Лизавета где?

– Да нам, техникам, какая разница, золото или картировка? У Лизаветы дитя приболело. Попросили. В общем, на неделю.

Валера не отставал с вопросами, даже закурил новую сигарету.

Выяснилось, что приехала Валентина Матвеевна вчера, до темна описывала керн в третьей бригаде, к ним припёрлась пё-хом. Вогул занялся трактором, и вообще заявил, что трактор не такси, и геологам положено на своих двоих путешествовать. Через реку переправлялись уже на тракторе, можно было бы и на машине, но Невзоров строго настрого запретил. А когда отправлялись с базы, от злости чуть не лопнул, что из-за одного геолога приходится машину гонять. Маслякова на три буквы послал, дело до начальника и главного геолога дошло.

– Ой, смотри, Матвеевна, заездка заканчивается, мужики заскучали, как бы в Дикой бригаде чего не вышло. И как тебя мужик с ночевой на участок отпускает?

– Ништо! Знал, кого замуж брал. У меня дома кровь закисает. Материм работу по-всякому, а я вот в камералке не смогла бы работать. Три дня дома пробуду, на участок тянет.

– К мужикам! – Валера ткнул геологиню в бок локтём, и поспешно отстранился. Та замахнулась кулаком, изображая гнев.

– Ой, мужики, мужики! У вас у всех мозги на один манер скроены. Если женщина одна среди мужчин, так непременно греховодничать станет. – Валентина Матвеевна посмотрела искоса на Мезенцева, интересуясь мнением нового человека на щекотливую тему. Но тот промолчал, внутренне досадуя на разболтавшегося Васильева. Валентина Матвеевна насмешливо добавила: – Вроде у женщин одна мысль, как со двора, так побыстрей к мужикам.

– А то не бывает? – Валера ехидно ухмыльнулся. – Я не про тебя, конечно, я вообще.

– Ой, сказал! – Валентина Матвеевна всплеснула руками. – Да среди мужиков, если хочешь знать, таковских в десять раз больше, чем среди женщин. Чуть за воротник попало, всё, заблестели глазёнки, так и норовит к чужой бабе притулиться. Ладно, – Валентина Матвеевна повела плечами, пригладила волосы. – Пригрелась я, заболталась с вами, а работа ждёт.

Прежде, чем отправиться описывать керн на предыдущих скважинах, геологиня заглянула на буровую. Несмотря на недавние дружеские беседы, приговор был категоричен.

– Всё, всё, всё, – приговаривала Валентина Матвеевна, посмотрев на извлечённые последним рейсом «камушки». – Ещё рейс и скважину закрываю, – спускаясь по трапу, добавила: – Хоть на себе перевозите.

Хотя перевозка была выгодным делом, Васильеву до смерти не хотелось возиться с трубами, укладкой оборудования, и прочими неприятными работами, сопровождающих переезд на новую точку. Он уж подумывал, не устроить ли ему ремонт, или потянуть время с трубами, как старшему на смене ему надлежало принять какие-то меры. К Иванову можно отправить своего помбура, самому готовиться к перевозке, вернее, дожидаться прихода трактора. Что в одиночку сделаешь на буровой? Можно предупредить Семёна, пусть Боталку отправит. Вызвав едва скрытое раздражение, рассуждения изворотливого сменного прервал настырный стажёр, о присутствии которого Васильев забыл.

– Да вы добуривайте, к перевозке готовьтесь, а я за трактором схожу, – предложил Мезенцев, радуясь представившейся возможности принести пользу. – Времени-то уже порядочно.

Небо разъяснилось, воздух утратил сырость, и посвежел. Находясь весь день в помещении, он и не заметил смены погоды. Дышалось легко, воздух сам вливался в грудь, наполняя тело бодростью. Уныние, набегавшее чёрной тучей, исчезло. Не навечно же он попал в эту дыру. Закончится проект на золото, перейдут на бокситы, получат новые станки, начнётся настоящее бурение, и всё изменится. Интересно, как относится РГТИ к Глухарному участку. Будь он горнотехническим инспектором, позакрывал бы буровые к чёртовой матери, не переступая порог тепляка.

Солнечные лучи касались верхушек пихт, золотили редкую листву на берёзах, разнообразивших краснолесье. Мезенцев прибавил шагу, расстегнул ватную куртку. На перекрёстке просеки и таёжной дороги чудом сохранился вырвавшийся из гущины леса разлапистый куст боярышника. Тёмно-бурая листва почти облетела, голые ветки обильно усыпали коричневые ягоды. На нижних ветках сидела стайка обедающих снегирей. Мезенцев свистнул, но птицы лишь недовольно посмотрели на человека, и продолжали неторопливо склёвывать ягоды. Он подошёл к кусту, нарвал горсть ягод, снегири, покосившись на него, перебрались на верхние ветки.

У третьей бригады, сменившей две точки, стояли не один, а два трактора. Возле одного возился Игнат, крутивший мощным ключом с метровым усилителем стяжной винт на правой гусенице. Второй мирно тарахтел на холостых оборотах. Ко второму трактору были подцеплены сани с высокими бортами. В вагончике находилось четверо. Коля Снегирёв возлежал на рундуке, и читал толстую книгу. Иванов и незнакомый мужчина с длинной жилистой шеей, удерживавшей птичью головку с давно вышедшей из моды стрижкой «полубокс», пили чай, ведя обстоятельную беседу. У столика с радиостанцией примостился парень в чистой геологической куртке, и просматривал буровой журнал. Мезенцев доложил Иванову о причине своего прихода и вольно сел на лавку, чувствуя себя уже не гостем, а полноправным родичем таёжного братства. Мастер поморщился, обратился к собеседнику.

– Думал до утра побурят. Придётся тебе, Анатолий, съездить. Воропаев растележился, как специально. Сейчас скажи, на перевозку ехать, две бочки арестантов наболтает.

– Геологи на участке, какая бурёжка, одни монтажи, – хохотнул жилистый. – Чего не перевезти? Перевезу, перевозку в путёвку допишу, мне деньги не лишние. Да дело в том, времени-то сколько? Пока доеду, то, да сё, в темноте перевозить придётся, а у меня задняя фара не работает. Я людей давить не хочу, мне в тюрьму неохота.

– Ты ж с ремонта приехал. Я считал, у тебя трактор на мази. – В голосе Иванова слышалось крайнее удивление. Вообще, к Кострыкину, такую фамилию носил жилистый тракторист, Иванов относился со значительно большим уважением, чем к Воропаеву. Уважительность чувствовалась по разговору, по тону, с которым вёлся разговор. Воропаев был всего лишь тракторист, а кострыкинский авторитет распространялся далеко за рамки непосредственной работы. И теперь оказывалось, что уважаемый, рассудительный тракторист закончил ремонт с недоделками. – У тебя лампочка есть? Может, у Вогула спросить?

– Ну, буду я у Вогула клянчить! – Коллегу Кострыкин упомянул с пренебрежением, и тоном, свидетельствующим, что собеседник-то его прекрасно понимает, пояснил Иванову: – Всё у меня есть, и проводка, и лампочка, всё, Мартыныч. Масла в голове у начальства нету. Сам знаешь, как у нас, лишь бы поскорей с базы выпнуть. У Данилыча аж кровь в жилах сворачивается, когда трактор дома стоит, а не на участке. Занарядили же керн вывозить. Вот, Фёдор Николаевич подходит уж около пяти. «Когда поедем?» Говорю, утром проводку, фару заменю, сразу и поедем. Руки обтереть не успел, пяти минут не прошло, бегут, и Данилыч, и главный геолог. Данилыч сходу понёс: «Ты уже неделю на базе торчишь, не мог проводку заменить? Чтоб завтра в обед на участке был, затемно выезжай. Трактор на участке ждут, а ты мне тут рака за камень заводишь. На участке заменишь». Ну, Данилыч, сам понимаешь, его ж не пошлёшь. Вот, прям, не сотка, а ласточка. Утром выехал, в обед – на участке. Я, вообще-то, думал после такой дороги подтянуть, да проверить…

– А у меня фонарик есть, могу посветить на монтаже, – неожиданное предложение геолога вызвало минутное онемение.

Предложение «посветить фонариком на монтаже» было столь наивным, что Мезенцеву стало неудобно. Всё-таки, человек с дипломом инженера должен везде и во всём держать марку, и не выставлять себя в смешном виде.

Иванов предложение Фёдора Николаевича оставил без ответа, а тракторист мазнул взглядом по круглой голове, украшенной на затылке вихром, оттопыренным ушам, и в безличном обращении помянул любимую присказку про «масло в голове».

Отведя душу, Кострыкин споро собрался. Достал пачку «Примы», вставил сигарету в длинный тёмно-коричневый мундштук с ободочком под золото, и ушёл, дымя на ходу.

– Ну как, Алексей, освоился? Бурёжка получается? – спросил Иванов.

Мезенцев неопределённо пожал плечами.

– Осваиваюсь, – с усмешкой пояснил: – Надо сказать, подобный вид бурения мне мало знаком. Да бурение что, главное глину из колонковой выбить. А что, нельзя какой-нибудь насос приспособить, чтоб глину, как прессом выдавливать?

Иванов вздохнул.

– Да были и прессы. Всё было. Раньше вся партия на золото работала, тогда пять станков всего было. А на бокситы перешли, мы вроде пасынков стали. Всё же изнашивается, ремонтировать надо. А раз бурить на золото заканчиваем, вроде, и не к чему. Погоди, ещё налаешься с Невзоровым, ему наш участок, как бельмо на глазу, что ни заказываешь, всё в последнюю очередь, – и, повернувшись к геологу, спросил: – Что, Фёдор Николаевич, керн, откуда начнём вывозить?

– Да, пожалуй, со второй и начнём. Я с трактором поеду.

Иванов, надев шапку, покинул вагончик. Геолог закрыл журнал, подошёл к Мезенцеву, протянул руку и представился. Сделал это довольно церемонно, сообщив насколько ему приятно знакомство, проникновенно заглянул в глаза, словно пытался обменяться мыслями. Внезапно чихнул, сказал: «Извините!», и неожиданно сильно сжал ладонь, которую новый знакомец пытался высвободить. Фамилию свою произнёс таким образом, что Мезенцев не понял, от какого слова она произошла, «масло» или «мослы». Познакомившись, с помощью клетчатого, хорошо выглаженного платка освободил покрасневший, несколько бесформенный орган обоняния от переполнявший последний слизи. Наблюдая весь процесс очищения носа, просто сказать: «Высморкался», означало бы впасть в дурной тон. Спрятав платок в карман, ещё раз сказал: «Извините!» и принялся потчевать нового знакомца чаем из особого двухлитрового алюминиевого чайника. Чай был ещё горячим, с непонятным, противным вкусом. Собственно, это был и не чай, а какой-то напиток. Оказалось, Фёдор Николаевич пьёт специальный чай из чаги, которую собирает в свободное время, и которая «очень полезна для желудка». Из вежливости Мезенцев осилил одну кружку, Масляков выдул две.

Что-то было в Маслякове неестественное, наигранное, делавшее участкового геолога чужеродным среди окружавших его людей. Фёдор Николаевич словно взял себе в правило играть среди низших по культурному уровню людей особую роль. Роль должна была сблизить геолога с рабочими-буровиками, уверить их в его к ним расположении и искреннем участии, но продумал её Фёдор Николаевич плохо, и по нерешительности характера играл никудышно. Реплики невпопад, обращение на «вы» даже к Коле Снегирёву, чай «полезный для желудка», который кроме него самого никто не пил (перед тем, как опорожнить чайник, Масляков предложил «кружечку» Коле, но тот, хихикнув, отказался), готовность услужить к месту и не к месту, рождали у непривычных к сантиментам людей, пренебрежительное к нему отношение. Тракторист Кострыкин, уважаемый человек на участке, относился к участковому геологу даже с презрением и свысока. Причину такого отношения Мезенцев понял позже, а вначале принял за довольно распространённое отношение сметливого простолюдина к неумехе «образованному», барахтающемуся в непривычной для городского, деликатного человека быту таёжной жизни. И у него появилась жалость к Маслякову и антипатия к Кострыкину.

Оба инженера забрались в сани, предпочтя езду стоя, болтанке в жёсткой кабине. Перед тем, как забраться в трактор, Кострыкин спросил у Иванова:

– Это и есть твой преемник?

Тот кивнул, и со скрытой насмешкой пробормотал:

– Ну-ну, поглядим, посмотрим, что за дипломированный мастер к нам явился.

Вильнув санями, трактор объехал буровую, скрылся из глаз, а Никифор Мартынович всё стоял, сунув руки в карманы. Вот ведь натура человеческая! С самого Нового года ждал дня, после которого сможет закончить труды, и честно приступить к «заслуженному отдыху». Как было не ждать этого дня? И нервы поистрепал в мастерах, и тело наломалось в работе. Два года фронта чего стоят! До сих пор иной раз в поту среди ночи просыпается. А как бурили! На золото, какие станки? Считай, всё на пупок, всё хребтом. Работал и на КАМах, тоже мало хорошего по нынешним временам. Да, по нынешним временам… По нынешним временам, начни припоминать ранишние годы, смеются. Когда с рычажных КАМов переходили на гидравлические ЗИФы, сколько радости было. Теперь первые ЗИФы устарели, и скорости не те, и оба патрона механические. У новых верхний патрон гидравлический, помбуры не скачут на капитанский мостик. Есть такие станки, на которых помбурам вообще лафа, оба патрона гидравлические, автоперехват. Бурили-то дробью. Дробью бурить – никакой институт не научит. Сменный нюх должен иметь, по какой породе сколько дроби сыпать, когда дробь, когда сечку. Дробь это тебе не алмазы. Заставь нынешних дробью бурить, непременно аварию посадят, как пить дать, пять минут побурят и снаряд приварят. А туда же, нос дерут да насмехаются. Что, дескать, раньше за бурение было? Да уж, всласть наработался, что и говорить. Супруга всемерно поддерживала желание Никифора Мартыновича выйти на пенсию. «Ты ж за год и десятка выходных по-людски не отдыхал. Тебе ли жалеть об такой работе?» Оно и, правда. Выходной, не выходной, а в восемь Никифор Мартынович являлся на связь. Привычка. Между тем, сам сознавал, что вот, допустим, у Попова нет такой привычки, и ничего, живёт человек. Но теперь всё, баста! И он отдохнёт по-человечески. Никифор Мартынович представлял, как поедет в санаторий, в которых сроду не бывал, и станет там лечиться грязью. Это как же, грязью? Вывозиться, что твой поросёнок, и брюхом кверху? А что, другие ездят, почему и ему не съездить? Кострыкин, вон, уж раз пять съездил. Ну, у этого другое на уме. Кобелина. Годик отдохнёт, там придёт, поработает сменным, сколько сможет. Так Никифор Мартынович рассуждал на протяжении всего года, но вот приблизился долгожданный день, и заныло у будущего пенсионера сердце. Да как же он бросит всю эту кутерьму, как жить без неё сможет? Жена не зря приговаривала иной раз в сердцах: «У тебя две семьи. Первая – буровая, а мы – так, вторая или третья». Ведь подумать, правильно благоверная рассуждала. Если на буровой простой, у него сердце разрывается. В своей бригаде всё про всех знает, всю подноготную. Кто как с женой уживается, кто с тёщей цапается, как дети устроены. У Русака, вон, нелады. Попивает мужик, что к чему, с чего началось? Какой бабе такой оборот понравится? Трезвенников в бригаде, считай, нету, но всё же, выпивать по-разному можно. Не пьёт Коля Снегирёв только, иммунитет у парня к этому делу. Сам как-то рассказывал. Ещё в школе, в шестнадцать лет, с дружками ради интересу попробовал. Попробовали, в общем, до зелёной блевотины. С тех пор как отрезало, никакой охоты к пьянке нету. А парень-то компанейский. Кто со Снегирёвым в праздники в одной компании гулял, рассказывали, бабёнка и стопку, и другую хлопнет, а Коля – нет, исключительно брусничный морс да лимонад. Дела… Как же он оставит семью свою первую, родные они все ему. И на кого оставит? На вертопраха залётного? Знает он этих инженеров, им бы только срок свой положенный отбыть, да к городу прибиться. Станет он хоть с тем же Русаком возиться. Но машина закрутилась, отдел кадров готовил документы, а профсоюзный бог уведомил, что Иванов стоит в графике на май на санаторно-курортное лечение. А не дать ли делу задний ход, поработать ещё хоть малость, хоть пока работы на золото не завершатся?

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

4 из 5