Становление

Ивушкин кивнул Алексею, призывая занять своё место, и согнувшись пополам, втиснулся в кабину.

От базы партии участок находился в семидесяти километрах. Первую половину пути промчались с ветерком. Движение на грейдере было оживлённым, в обе стороны с гулом проносились БелАЗы. Затем автомашина свернула в лес, и началась горно-таёжная «магистраль». Кузов подбрасывало, швыряло из стороны в сторону, но Мезенцев, выглядывая в мутное окошко, в открытый проём над дверкой, мало обращал внимания на неудобства.

3

Автомашина свернула вправо, через сотню метров выехала на профиль, неоглядно тянувшийся в обе стороны, и, проехав по нему ещё сотни полторы метров, остановилась у зелёного вагончика на деревянных полозьях с оковкой из бурильных труб. Метрах в тридцати стояла буровая, связанная с вагончиком пуповиной белого двухжильного кабеля. Из тепляка поднимался невысокий, менее десяти метров, четырёхгранный копёр, на котором весело светилось несколько лампочек, из буровой доносился рокот дизеля, вращающаяся шпинделёвка без привычной обвязки – сальника и шланга – выглядела голой, да и отсутствие ёмкости, отстойников делали буровую какой-то ущербной, не полноценной. У буровой, по обе стороны просеки стояли двое саней. Одни с разнообразным буровым оборудованием, вторые занимала неизвестного назначения прямоугольная ёмкость с встроенной топкой, по внешнему виду кустарного изготовления. Ближе к вагончику, носом к лесу приткнулся трактор-тягач С-100.

Первым в вагончик, едва коснувшись подошвами громоздкого сооружения, служившего крыльцом, взлетел водитель Яшка. Из раскрытой двери тут же вылетел его бодрый жизнерадостный вопль:

– Здорово, Макар!

Ответ прозвучал не менее оглушающе:

– Здорово, татарин!

Обладателем мощного рыка оказался рыжеватый верзила с тёмными конопушками рассеянными в верхней части лица. Верзила стоял у железной печки и энергично шуровал половником на длинной деревянной ручке в ведёрной алюминиевой кастрюле. Приветствие незнакомца оставил без внимания, при виде технорука гаркнул:

– Здорово, начальник!

Ивушкин поморщился и попенял:

– Когда ты только орать перестанешь, Макар? Смена отдыхает, а ты кричишь. Грязное бы скидывал, когда обед варишь. В чём на буровой, в том и кашеваришь.

Макар осклабился, бросил половник на стол, грохнул на кастрюлю крышку.

– Ништяк. На буровой заразы нет.

Ивушкин не стал спорить, покачав головой, спросил:

– Как у вас дела?

– Про дела у старшого спрашивай. Мне – что прикажут, мои дела простые, ключи да вилки. Ты мне скажи, я, почему вторую заездку должен на грязных простынях спать? И поварихи нет, только обещаете. Время три, а мы не жравши. Это чо, порядок? Вам, начальникам, одна забота, метры давай, остальное вас не касаемо, чо тут, как тут люди живут, вам по фигу. Моя работа на буровой, а суп варить повариха должна.

Ивушкин ругнулся нечленораздельно, и, кивнув на Мезенцева, распорядился:

– Вот, с Мезенцевым машину разгрузите, – и ушёл, хлопнув дверью. Соблюдать тишину после Макаровских монологов не имело смысла.

Макар оскалился, произнёс, довольный собой:

– Ишь, не нравится. Насыпал горяченького за шиворот.

Макар относился к числу людей, искренне убеждённых, что с начальством следует непременно ругаться, и чем злее и громче, тем лучше. Ибо все начальники из кожи готовы вылезти, только бы объегорить работягу, работать заставить побольше, а заплатить поменьше. Причина, по которой в его мозги въелась уверенность в коварных помыслах «начальников», оставалась неизвестной, также как и склонность к крикливости. От отца и деда он унаследовал лишь обличье, но не нрав. Обычно, проработав пару лет, большинство помбуров вполне могли заменить у станка бурильщика, и в течение смены подменяли их, позволяя передохнуть. Из-за особенностей бурения это было особенно важным на Глухарном участке. Тот же Матвеев умел выполнять все операции сменного, а на бурении кое-кого мог и за пояс заткнуть. Иногда, в случае внезапной болезни, в период повальных летних отпусков, Лёньку, не имеющего удостоверения, в нарушение всех правил и норм, на пару недель ставили к станку. Но не по душе была Лёньке ответственность, и, не смотря на сетования начальства, оставался Матвеев помбуром. Мастеру же, в чьей бригаде трудился Матвеев, такое состояние ума подчинённого даже было на руку. Отправится Лёнька на курсы, выучится, а потом не известно в какую бригаду попадёт, а так, вроде палочки-выручалочки, всегда под рукой. Но была иная категория помбуров, значительно малочисленнее первой. Люди, относившиеся к ней, проработав и десяток лет на буровой, действительно усвоили лишь «ключи да вилки», а от станка шарахались как чёрт от ладана. Макар принадлежал именно ко второй категории. Сменные с такими помбурами работать не любили. Макар же, как на диво, со своим сменным сработался, между ними царило обоюдное согласие, но на то были особые причины.

Слушая претензии Макара по поводу неустроенности быта на участке, Мезенцев сообразил, что простыни надо было прихватить с собой, а не оставлять в общежитии, или взять на складе два комплекта. Теперь из-за собственной недогадливости придётся бичевать едва не десяток дней.

Ночная смена, выспавшись, а скорее, благодаря произведённому в вагончике шуму, проснулась. На правом от печки лежаке поднялся парень, лет тридцати, примерно одного возраста с Макаром, но пониже ростом, одетый в трико и тёмно синюю, немаркую майку. Сев на постели, покарябав грудь и голову с чёрными прямыми волосами, произнёс с хрипотцой:

– Ты и, правда, Макар, базлаешь, как оглашенный.

Яшка, стоявший посреди вагончика с засунутыми в карманы руками, возопил:

– Здорово, Шахов! – и радостно, словно принёс долгожданную весть, сообщил: – Инженера вам привёз, начальником у вас будет. Теперь, с инженером, пойдут мэтра, да, Шахов?

Чернявый вполголоса проворчал:

– Ну, ещё один оглашенный, – и безразлично, искоса посмотрел на новоявленного инженера.

Макар хэкнул, покрутил головой:

– Конечно, нам только инженеров и не хватало, остальное всё есть, – довольно бесцеремонно показал на Мезенцева пальцем, фыркнул: – Этот, что ли, инженер? А почему без очков? Интеллигенты в очках должны быть.

Шахов хмыкнул, с противоположного лежака раздался молодой голос:

– Ты, Макарушка, ещё спроси, почему без шляпы? Интеллигенты беспременно должны шляпы носить.

С пробуждением ночной смены в вагончике установилась лёгкая атмосфера дружелюбного подтрунивания, объектом которого являлся недалёкий Макар. Особенно изощрялся самый младший, помбур Шахова, шутки которого бывали довольно грубоватыми, но вписывались в общество молодых мужиков. Макар же сносил насмешки молча, лишь изредка взрываясь, но отплатить той же монетой не умел.

Мезенцев подумал, что нынешняя ночная смена – хорошие ребята, и в будущем неплохо бы найти с ними общий язык. Конечно, когда он станет главным инженером партии или тем паче экспедиции, начальником ему становиться не хотелось, должность главного инженера импонировала больше, когда он станет руководителем, уж он непременно позаботится, чтобы на самых отдалённых участках, вроде Глухарного, люди не спали на грязных простынях. Как-то это не очень порядочно, самому пользоваться комфортом, зная, что твои подчинённые вынуждены бичевать.

Подтверждая его мысли об объекте насмешек, Шахов добродушно сказал:

– Чего стоишь, как не родной? Садись, вон, на табуретку к столу, сейчас есть будем. Ты на этого балабона внимания не обращай, он отродясь такой.

Весёлый голос из-под одеяла добавил:

– Он из мамки шибко быстро выпрыгнул, повитуха старенькая была, поймать не успела, он, бедненький, головушкой об пол ударился, и орёт с тех пор.

Макар поморщился, обиженно сапнул, приспустил рукава на куртке, ухватил кастрюлю с варевом, водрузил на стол, и рявкнул:

– Жрать садитесь, клоуны!

Пока Макар наливал в объёмистую миску сытно пахнущее хлёбово, состоявшее из картошки с тушёнкой, ночная смена умылась под громоздким умывальником, близнеца, создававшего комфорт в общежитии. Обладателем весёлого задиристого голоса оказался юноша с открытым симпатичным лицом, покрытым на скулах и подбородке мягким пушком, и несколько длинноватым носом. Звали юношу Коля Снегирёв. Первым, не дожидаясь хозяев, черпнул из миски Яшка. Коля, глядя поверх полотенца на гостя, у которого напрочь отсутствовало стеснение, округлил глаза, и предостерегающе, словно незадачливому гостю грозила смертельная опасность, воскликнул:

– Яшка, остановись! Там же свинина!

Яшка засмеялся, скаля белые, как на плакате в зубоврачебном кабинете зубы, ответствовал, довольный шуткой:

– А я, Коля, русский татарин. Всё ем и говядину, и свинину, и водку пью.

– И по дэвкам бэгам, – коверкая слова, добавил Коля.

Уже усевшись за стол, и принявшись за еду, Шахов спросил:

– Что на забое, Макар?

Против ожидания, Макар ответил не грубостью, как Ивушкину, а вполне нормально:

– Погромыхивает, корешки вышли, однако.

Коля с набитым ртом повелел:

– Чтоб трубы достали, и на новую точку встали. С забуркой не майтесь, сами справимся.

Макар, воспринимавший всерьёз даже явные шутки, раздражённо матюкнулся.

– Ага, раскатал губы. Нет уж, мы ещё побурим, а трубы вы тащите, а мы с утра и перевезёмся, и забуримся.

Коля не успел окончательно раздраконить простоватого собрата, у которого, от закипавшего гнева, уже напрягались скулы и начинали сверкать очи. В вагончик, сразу сделав помещение тесным, вместе с техноруком вошли ещё трое мужчин. Новичок украдкой рассматривал вошедших, угадывая, кто есть кто, и по-детски определяя характер – «злой – незлой». В степенном мужике, по сосредоточенному виду, неторопливым уверенным движениям, Мезенцев признал Иванова, мастера третьей бригады. Блондин с блёклым взглядом, сероватой щетиной на лице, в не по сезону расстёгнутой энцефалитке, был, очевидно, вторым бурильщиком. Ивушкин назвал его по фамилии – «Черных», Макар же обратился ласково – «Русачок». Из чего следовало, что технорук, в отличие от помбура, по какой-то причине не жаловал бурильщика. Обликом блондин напрашивался на определение – «серячок». В последнем, от которого несло соляркой, оставившей следы на круглом лице, угадывался тракторист, называли его то Игнатом, то Вогулом. Игнат снял вытертую солдатскую шапку, обнажив короткие чёрные волосы, прилипшие косицами ко лбу, и первым сунул руки под рукомойник. В облике Игната присутствовало неуловимое нечто, делавшее его схожим с пушистым домашним зверьком. Возможно, круглые карие глаза навыкате, округлый подбородок, тугие щёки или мягкие движение, или же всё вместе подспудно действовало на воображение, и при взгляде на тракториста представлялся хитрющий кот, тихой сапой пробирающийся в хозяйскую кладовую за лакомством. Сторожкий наблюдатель, украдкой рассматривавший новых знакомцев, поймал цепкий взгляд. «Кот» с не меньшим интересом приглядывался к самому новичку.

Ивушкин зыркнул на Макара, и тот быстрей заработал ложкой. Мезенцев почувствовал себя виноватым, – велено разгружать машину, которая возможно срочно требуется на базе, а он рассиживается за столом, – торопливо встал. Макар черпнул в последний раз ложкой, и, оставив чай на потом, поднялся с лавки, буркнул Мезенцеву:

– Ну, чо стоишь, идём разгружать.

Разгрузка вызвала у Макара раздражение и воркотню, а тяжеленный ящик с соединительными муфтами привёл к взрыву негодования.

– На кой хрен они эти муфты возят? Кого имя делать? Это на глубоких скважинах столбы муфтами собирают. А у нас кого? Начальнички, мать их, долбак на долбаке.

Из вагончика вышли Игнат с Ивановым, тракторист завёл трактор, и поехал вдоль по профилю. Иванов крикнул Макару, уже успевшему закурить сигарету:

– Иди за трактором, подцепишь подсанки.

Дождавшись возвращения трактора, влекшего на жёсткой сцепке небольшие металлические сани с коробом из листовой стали, в котором с независимым видом сидел Макар, мастер велел загрузить часть оборудования, чем вызвал у крикливого помбура новый взрыв эмоций.

– Это для второй бригады? Да я им чо, грузчик? Я им не нанимался, пускай сами идут и грузят. Вот, кажинный раз, то грузи им, то разгружай. Вот, у нас не буровая, а перевалочная база.

Причитания работяги, раздражённого необходимостью выполнять работу, выходившую за круг прямых обязанностей, не вызвали у мастера никаких чувств. Спокойно, словно рядом и не раздавались возмущённые матерки, Иванов велел Мезенцеву забрать рюкзак, добавив:

– Дальше на этом такси поедете.

Поддержание жизнедеятельности бурового участка, находящегося на удалении от базы, на котором персонал живёт здесь же, всегда требует выполнения разнообразных работ, связанных и с техническим обеспечением, и хозяйственными нуждами. На каждое телодвижение наряд не составишь, а делать-то надо. Макар, проработавший на буровых десяток лет, прекрасно это знал, но таков уж характер у человека, без брюзжания и шагу ступить не мог. Но в восприятии Мезенцева за ним прочно утвердилась характеристика скандалиста и рвача.

Ивушкин отказался от еды, и, сидя у столика с радиостанцией, пил чай. Поглядев на Мезенцева, закидывающего за плечо рюкзак, выплеснул недопивки под печь на песок, и споро вышел следом.

У работавшего на холостом ходу трактора стоял Игнат со сбитой на затылок шапкой, и сетовал на судьбу.

– Заколебала эта дорога. Только и знаешь, туда-сюда, туда-сюда, уже голова от тряски отваливается. Не мог ты, Данилыч, с утра приехать. Я час, как со второй с перевозки вернулся, и опять колотиться.

Ивушкин, которого остановил каким-то вопросом Иванов, закончил разговор с мастером, нетерпеливым жестом правой руки прервал причитания тракториста.

– Ладно, не ной, сам съезжу.

Игнат от удовольствия, снял шапку, пригладил пятернёй волосы, ушёл в вагончик.

Трактором Иван Данилович управлял уверенно, но резко. Пока ехали по профилю, изредка потряхивало на оставшихся кое-где стволах деревьев, уже порядком измочаленных гусеницами тракторов и полозьями саней. Когда же через километр свернули на лезущую в гору каменистую дорогу, Мезенцев нашёл сетования Игната вполне справедливыми. Сила у сотки была немереная, трактор швыряло на камнях и выбоинах, звон патрубков катавшихся по металлическому кузову вплетался в рёв двигателя. Руки Ивушкина уверено двигали рычаги фрикционов, лицо было бесстрастно, словно с комфортом катил в «Жигулях» по всесоюзной трассе, а не пробирался на безрессорной железяке по козьим тропам. Через полчаса перевалили через гребень отрога, дорога стала мягче, но с облегчением Мезенцев вздохнул, когда свернули на профиль и впереди замаячил расцвеченный лампочками копёр.

Из буровой доносился глуховатый рокот дизеля, обе створки двери были распахнуты настежь, виднелся грязный вращатель, лежащий на полу фарштуль. На широком трапе громоздились короткие обсадные трубы. Ивушкин ругнулся:

– Опять в тыщу засели, хоть милиционера ставь, чтоб гонял.

Обитатели вагончика никак не могли не слышать рокот подъезжавшего трактора, но приезда начальства не ожидали. Иван Данилович ошибался, в карты никто не играл. Ночная смена отдыхала. Старший читал потрёпанную книгу, младший курил, пытаясь сотворить из дыма кольца. Сосредоточенность написанная на лице его говорила о важности занятия, но из вытянутых трубочкой губ вылетали не кольца, а округлые клочки дыма. Дневная смена сидела за заставленным грязной посудой столом и пила чай. У рослого парня в заляпанной рыжей глиной робе, появление начальства не вызвало никаких эмоций. У его товарища выражение лица неуловимо изменилось, приобретя признаки неуверенности и растерянности. В глаза бросалась не сама растерянность, а усилия, с которыми она скрывалась. Поздоровавшись, он тычком безымянного пальца поправил очки, закурил болгарскую сигарету, вытряхнув последнюю из лежавшей на столе пачки. Из пачки выпало три сигареты, и одну очкарик протянул Ивушкину, но тот от сигареты отказался, и, усевшись монументом на табуретку, закурил собственный «Беломор». Обведя обоих ироническим взглядом, язвительно спросил:

– Что уже наработались? И давно сидим?

Здоровяк и ухом не повёл, инсинуации начальства его словно бы и не касались. Очкарик отёр тыльной стороной ладони пот со лба, и с ухмылочкой, не вязавшейся с минутной растерянностью, принялся многословно объяснять:

– Зашли только, Иван Данилович. Передохнуть, чайку попить. Вон, Олег уж на ногах не стоит. Замаялись с обсадкой, не идёт ни в какую.

– Да я вижу, работать – мёрзнем, чаи гонять – потеем. Что на скважине, толком рассказывай, – сердито потребовал Ивушкин, глядя на очкарика твёрдым, раздевающим взглядом.

Тот поёжился, деревянным жестом поднёс ко рту сигарету, глубоко затянулся, выпустил дым в потолок, блюдя достоинство, вздохнул.

– Забурились в одиннадцать. Я бурил, Олег перевозку заканчивал, сани цеплял, отцеплял, – в пространных объяснениях сменного угадывалось желание скрыть туманом слов что-то неприятное для него, за что его непременно отругают. – Направление воткнули четыре метра. Всего уходки 12 метров, обсадили – восемь. Вот, восемь метров затолкали, и дальше встало. И с расходкой пробовал, и с вращением, встало и всё. Я виноват, не идёт, если? – закончив объяснения сменный, выжидательно смотрел на начальство.

Рентгеновский взгляд Ивушкина читал мечущиеся мысли, проникал в подоплёку событий, прикрываемых словоблудием. Очкарик как ни пыжился, чувствовал себя неуютно, часто облизывал губы, взгляд его пугливо отскакивал, встретившись с глазами технорука.

– В общем, онанизмом занимаетесь. Тебе, Валера, сколько раз объяснять, обсадка в глине должна идти вслед за забоем. У тебя скважину затянуло, и твои двенадцать метров коту под хвост.

– Ага, чтоб трубы забородило? – задиристым тоном воскликнул сменный и нервно загасил окурок в банке из-под тушёнки.

– Ты, когда буришь, какую расходку делаешь? – вздохнул Ивушкин, вынужденный повторять прописные истины.

– Ну, двадцать-тридцать соток.

– Вот именно. Так с чего трубы забородит? Ладно, идём на буровую.

Смена, предвкушая неприятные для себя минуты, предводительствуемая техноруком отбыла на буровую, на нового члена бригады никто не обращал внимания. Мезенцев потоптался у печки, отнёс рюкзак в дальний угол вагончика и отправился следом, знакомиться с местом работы.

Представшая перед глазами картина, повергла в тихий ужас. Цепные ключи, вилки в беспорядке валялись у устья скважины. Пол, вращатель покрывали лужицы и кляксы красноватой глины, перемежающихся на гидроцилиндрах с грязными потёками масла. Щитки лебёдки и пульта, как ненужные предметы роскоши валялись у стенки тепляка. Свободное пространство у гидрораспределителя занимала промасленная ветошка, из-под которой вытекала тёмно-коричневая струйка. Грязные лампочки освещали тепляк тусклым красноватым светом. Место работы производило удручающее впечатление. Где-то на Марсе составлялись разработки по научной организации труда. За все свои три производственные практики подобного надругательства над оборудованием Мезенцев не встречал. В железорудной экспедиции, проводившей работы в промышленном районе, где проходила последняя, преддипломная практика, последующая вахта не принимала смену, не только из-за пролитого раствора на буровой, но из-за грязи на трапе. Чистоту станка можно было проверять едва ли не носовым платком. Вид буровой вызвал оторопь.

Очевидно, Ивушкин гневливо высказывался именно на тему грязи и беспорядка. Валера поправлял очки при каждом слове, нёс бессмыслицу о занятости, бесполезности ограждений, слесарях, которые должны вовремя производить ремонт. Олег равнодушно поддакивал.

– Порядок наводить техничка должна. Смена кончится, ключи приберу, а пол пусть техничка моет, я не обязанный.

Ивушкин смотрел волком, ничего не отвечал. Скинув короткий полушубок, велел сменному:

– Добавь оборотов.

Валера, обрадованный окончанием выволочки, вьюном скользнул за спиной технорука, двинул рычажок у топливного бака, дизель ответил мощным рокотом. Иван Данилович медленно повернул пластмассовое колёсико дросселя. Мезенцев глянул на манометр, перевёл взгляд на дрилометр. Давление в гидросистеме определялось по наитию. Стрелка на манометре безвольно повисла головой вниз и тряслась в унисон с содроганиями станка, на дрилометре застыла посередине шкалы, и стояла как приваренная. «Господи, как же тут работать? – сама собой возникла мысль. – Колдовать, что ли?» Станок, между тем, вставал на дыбы, дизель не рокотал, а ревел, как смертельно раненый зверь. Ивушкин, выдержав пару минут, и удостоверившись, что вниз трубы не идут, сбросил давление, успокоив двигатель. Заглянув на устье, сплюнул, бросил язвительно сменному:

– Как же ты, не подсоединившись, расходку делал и вращение давал? Подсоединяйтесь.

Матерясь сквозь зубы, Олег вышел наружу, и полез под тепляк. Валера опустил в проём переноску, подал ключи. Пока помбур, установив на трубы переходник, выбирался из-под тепляка, сменный, открепив нижний патрон, завернул шпинделёвку в переходник. Ивушкин велел закрепить оба патрона, и, сопроводив свои действия тяжким вздохом, Валера исполнил указание. Подготовительные работы были выполнены, и Иван Данилович принялся упражняться. Станок стонал, вставал на дыбы, падал на колени. Из-под гаек гидроцилиндров, из пульта ручьями текло масло. Подобное издевательство мог вынести только тяжеловесный ЗИФ-650А, у нового станка непременно что-нибудь да лопнуло, оторвалось, сработал предохранительный клапан. У бедолаги, над которым изгалялся Иван Данилович, предохранительный клапан во избежание нежелательных эксцессов, очевидно, был завёрнут до упора. Но не выдержал и ветеран. Кончились упражнения технорука неожиданно. На пульте лопнула трубка, и упругая струя ударила Ивушкину прямёхонько в лицо. Приторно запахло горячим маслом. На несколько мгновений технорук застыл изваянием, затем качнулся влево, отжал фрикцион. Валера втянул голову в плечи, присел, и сбавил обороты дизеля. Перед Ивушкиным уже стоял невозмутимый помбур с комом чистой ветоши, и заботливо вытирал начальству лицо. Ивушкин, едва не оттолкнув Олега, забрал ветошь, вытер лицо, шею, геологическую куртку, надетую поверх пиджака. Удалив кое-как масло, оглядел себя, рывками стянул куртку, бросил на рундук.

– Пиджачок-то, Иван Данилович, тоже того, – проговорил Олег, и совершенно искренне добавил: – Жалость-то, какая!

Позже, пересказ этой сцены с совершенно необходимыми в подобных случаях добавлениями, украсил фольклор Глухарного участка.

Непредвиденный казус не лишил Ивана Даниловича самообладания, лишь утишил гнев. После масляной ванны технорук словно помолодел, – кожа лица блестела и лоснилась.

– Запасная трубка есть? – спросил у сменного, словно ничего не произошло.

Валера ушёл в дальний угол тепляка, порылся в ящике под верстаком, вернулся с изогнутой медной трубкой, на концах которой болтались накидные гайки. Ивушкин повертел трубку в руках, резюмировал:

– Вот этот конец нагрей и развальцуй получше.

Валера согласно покивал, и, сбив на затылок лыжную шапочку, спросил:

– А со скважиной кого делать, Иван Данилович?

– Ты направляющую на 196 посадил? – Валера кивнул удручённо, и Ивушкин продолжал назидательно: – Сколько тебе, Валера, можно говорить, чтобы ты за метрами не гнался. Боком выходят твои рекорды. Всё, моё терпение лопнуло, с Нового года все ваши бригады перевожу на котёл. Будете работать, как все люди.

– Да я что, против? – с некоторым подобострастием поддакнул Валера. – Шишкин не согласится в котёл работать, он же у нас самый опытный. Из-за него же каша заварилась.

– Да уж на счёт гонору, вы с ним два сапога пара. Что Шишкин? Против всего коллектива пойдёт, пусть работу в другом месте ищет.

Ивушкин, не застёгивая, надел полушубок, намереваясь покинуть буровую, но Валера остановил его, не желая брать на себя ответственность за дальнейшие события.

– Так кого со скважиной-то делать?

– Трубы доставай, либо на 216 забуривайся, либо сто семьдесят третьим разбуривай и опять сади.

– Так я как их вытащу? Не идут же, сами видели.

– Двойной тягой, Валера, гидравликой и лебёдкой. Не получится, иди за трактором и передёргивай.

Технорук словно забыл про молодого специалиста, Мезенцев хотел напомнить о себе, но в дверях Ивушкин остановился и кивнул на него:

– Вот его три смены постажируешь.

Рявкнув, выпустив клок густого дыма, трактор развернулся, и укатил прочь.

– Ну её на хрен, бурёжку эту, идем, чай допивать! – объявил Валера, и первым зашагал к вагончику.

В вагончике за кружкой чая Валера в лицах представил происшествие, случившееся на буровой. Рассказчик импровизировал, и действующие лица выглядели несколько иначе, чем в действительности. Ивушкин словно бы искал у него, Валеры, совета, даже как бы растерялся, но потом техноруку вожжа под хвост попала, «знаете же Данилыча», и, не прислушиваясь к голосу разума, взялся сам исправлять положение, за что и поплатился. Гвоздём репризы явилось воспроизведение сцены с двумя действующими лицами – Ивушкиным и Олегом. Ивушкин предстал с хлопающими глазами, разинутым ртом и нечленораздельным мычанием. Илька, помбур ночной смены, хохотал до упаду, Семён, бурильщик, качал головой и фыркал. Сам Валера, злорадничая, кривил тонкие губы, запрокидывал голову и победоносно оглядывал зрителей. Мезенцев надеялся узнать от опытного бурильщика способ разрешения аварийной ситуации на скважине, но Валера обошёл этот момент.