Мандрапапупа, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного

Конечно, я с детства знаю, что продавцы есть всякие. Кого-то обвешивают, кого-то охаивают и даже облаивают. Таких видно сразу и к ним я не подхожу, ибо с первого взгляда ясно – мы друг другу не подходим. Я обхожу их стороной будь они хоть неземной красоты и иду к тем, кто мне подходит. В 99-ти процентах случаев попадаются отзывчивые и улыбчивые со специфическим чувством юмора.

– Молодой человек, вам не говорили, что вы напоминаете умного человека, который готов с умом потратить пару копеек на этот роскошный пуховик с драконами, приносящими счастье? Вы в курсе, что в древнем Китае только императору и придворной знати разрешалось носить одежды, украшенные девятью драконами?..

– Голомозенький! – оглядываюсь на голос. – Голомозеньким не ходим, шапочку себе находим!..

– Эй, красавец! Да-да это я вам! Смотрите сюда: самые свежие фирменные поддельные джинсы от местных кутюрье!..

– Держіть! Та держіть, я вам кажу! Пробуйте! Натурпродукт, живіше од йогурта! Готові витратити всі свої гроші на це чудо природи? А скільки готові? А безплатно? Ну тоді пробуйте ще. Весь сир можете з'їсти, але останню жменьку заставлю купить!..

– Дэвушка, – обращается к моей спутнице знойный торговец с хитрым прищуром, – Скажу вам по сэкрэту от вашэго мужчины: эта курага – настоящая азэрбайджянская виагра. Пусть пробуэт бэсплатно, а вы пока орэхи выбирайтэ…

И это не где-то на Привозе, а у нас – в Чернигове, на Центральном!

Иногда продавцы забывают взять с меня деньги или дают сдачу на несколько десятков гривен больше положенного. Самое дорогое приобретение такого рода – чудесный турецкий джемпер. В остальном по мелочи. Бесплатно мне отдают в основном кофе, мёд и прочие сладости. Не могу сказать, что знаю наверняка, почему так происходит. Может быть, дело в том, что я наблюдал в детстве, как папа делает покупки, как общается с продавцами и теперь в чём-то копирую его завораживающую, вводящую в транс манеру поведения? А может это просто череда совпадений…

Впрочем, самое время вернутся к истории, которой противопоказан нефильтрованный базар.

Заветы дяди Олега

Во время одной из наших вылазок мы с папой встретили Кота в мясном павильоне рынка, что было удивительно, ведь, насколько я знал, мясу этот субъект предпочитал иное, более специфическое сочетание продуктов, комментируя его так:

– Пиво – жидкий хлеб, а водка – жидкое мясо. Вот тебе и бутерброды!

После приветствий и рукопожатий (Кот и папа, оказалось, знали друг друга), наш знакомец поведал, что…

– На красный свет по улице Зелёной гуляли мы с палёною Алёной, покуда не упёрся наш маршрут в харчевню, где не действует кашрут, а с красной этикеткою палёнка, что свалит и дородного телёнка, выводит на кровавую дорожку, где змий о винный камень точит рожки – таков архетипический досуг меж двух огней, с полуночи до двух, средь суетных клоак Чернигов-града, чья суть являться филиалом ада и нас манить зелёными огнями в нутро с кроваво-красными углями, где с тихой бестелесною Алёной скользим ночною улицей Зелёной…

Далее следовал не менее поэтический рассказ о том, как Кот и его супруга забрели на базар, где Алёна неожиданно… потерялась. С тех пор поиски не увенчались успехом, а рассказчик периодически возвращается на место пропажи: блуждает торговыми рядами, всматривается в разноликую пёструю толпу в надежде, что его любимая вдруг явится столь же непредсказуемо, сколь исчезла. Но всё тщетно…

По ходу повествования меня не покидало впечатление, что в иносказательной форме он повествует нам о том, как ищет отнюдь не рядовую девушку, а ту, которая была для него музой в полном смысле этого слова – олицетворением поддержки, посланной высшими силами.

Папа отреагировал на эти ламентации своеобразно:

– Ничего страшного. Когда нагуляется и придёт, не устраивай сцен и не тащи сразу в койку или в кабак. Сходите в кафе, покушайте мороженого. Если увидишь, что она немного нервничает, но в целом всё нормально, то и хорошо. А если набычилась и рыло воротит – веди её в кино.

– Зачем? – удивился дядя Олег.

– Приводишь к афишам, находишь самую яркую, где написано «Новинка сезона! Итальянская драма «Жопа над обрывом». Там ещё приписка внизу: «Спешите лицезреть, пока не оборвалась!». Оставляешь криворылую изучать расписание сеансов, а сам берёшь под ручку ожидающую тебя у кинотеатра красотку, с которой договорился заранее, и отчаливаешь смотреть французскую комедию.

С этими словами родитель забрал у меня покупки и, пожелав нам соблюдать дозировку, отправился восвояси.

– Отличный у тебя отец. В некотором роде, образец. С пониманием, – сказал Кот, переходя на прозу. – Так что? Для начала – по пивку или сразу «Экстру», а пиво в процессе развития сюжета?..

Когда первые капли «Экстры» оросили благодатную почву, я пожаловался Зелёному на отсутствие вдохновения и желания работать.

– Диагноз ясен, – сказал он. – Сейчас быстро вникай в суть: лень – великий двигатель прогресса, особенно, когда она обуревает человека хотя бы чуточку творческого. Парадокс в том, что её потенциальная энергия – колоссальна! И чтобы получить от неё пользу, при первых признаках надвигающейся скуки следует тотчас схватить любое рисовало плюс любую поверхность, пригодную для нанесения изображений. А затем, не задумываясь, сразу начинать творить всякую всячину. В ходе этой, на первый взгляд бессмысленной, работы лень успешно трансформируется в творческий импульс. А к концу сеанса гарантированы нежданные инсайты микро-просветлений, приток сил и другие приятные бонусы. Проверено!

В традицию тайнопития дядя Олег угодил вполне естественно. Случилось это по родовой линии, ибо папаша его, будучи выходцем из когорты «воронежских водохлёбов», водил дружбу со знаменитым пивным исполином Кокой Толоконником, что по тем временам означало не только доступ в криптофриканские сферы, закрытые для простых смертных, но также предполагало наличие у адепта изрядных знаний и умений. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что, когда семья Колокольниковых перебралась в Чернигов, первым, с кем после внезапной смерти отца сдружился Кот, стал прославленный укротитель «зелёного змия» Григорий Макарыч Стожар.

Кстати сказать, в картине последнего, именуемой «Искушение», отражено знакомство Кота с его будущей музой и женой Алёной, брак с которой продлился недолго и оборвался странным образом.

Позднее поэт пробовал заводить какие-то романы, но фиксации уз Гименея категорически избегал, оправдываясь тем, что обретение третьей пары рогов для Овна, проявленного в год Быка, совершенно излишне, ибо сопряжено с передозом кальция, крайне негативно влияющим на гармонию кристаллических структур адепта, чей внутренний хадж в сад Истины требует непрерывной возгонки градуса.

Проживал дядя Олег Колокольников в древнем и оттого почерневшем деревянном домике на углу улицы Грибоедова, 29В. Друзья называли это строение «грибоёбовой избушкой». Зелёный же величал её «котэль», подразумевая под этим словом, в первую очередь – своё прозвище, во вторую – происходившее в стенах его обители кипение творческой мысли, подобное бурлению субстрата в котле алхимика, а в третью – отельный минимализм обстановки, главным элементом декора которой были старые полинявшие обои, расписанные от пола почти до потолка многочисленными стихами вперемешку с алмукабалой математических формул, ромбов, кругов и более загадочных знаков.

Стожар рассказывал, что Кот давно, чуть ли не с малолетства, занимается вычислением некоего осевого принципа, каким-то образом связанного с числом Пи, на котором вертится мир. Якобы овладение кодами доступа к структуре этого принципа позволит творить чудеса, сулящие не просто новый Ренессанс и Золотой век, но овладение всеми богатствами Вселенной, изначально предуготованными для человечества по замыслу Великого Архитектора.

Среди тьмы непонятной цифири и изобилия зарифмованных текстов выделялся палиндром, жирно написанный чёрным маркером на светлой стороне входной двери поверх карандашных формул и вычислений:

Да, я дядя Ад!

Йо, гутен абен! Неба нету, гой!

Гой еси поп, а по писе – йог!

Бой или гел? Лег или йоб?

Я бесил их или себя?

Я – ада мать, тамада. Я —

тать и кома, замок и тать!

А нано-хер – грех Онана!

А рак и кома – замок Икара!

Да, колок ад нуара! А раунда колок ад?

Авось, солнечник Кин Чен Лось – сова,

а не жаворонок – Конорова жена!

Туподум! Узри кирзу, мудопут!

Сони спили, Филипс и нос!

Не череп, а перечень:

Цезарь! Бог! Образец!

Он в аду давно

утоп в поту!

Кошмар! Срам! Шок!

Кома вилами – вам или им, ок?

А чуть утро – во рту туча!

Утречко к черту!

Рот карт о рати мор громи, Таро-трактор!

Ом, ГМО-топор! Спирта трип с ропотом ГМО!

Укус! И как ось – осьминог!

Гоним сосок, аки суку!

Укур – в нос, сон – в руку!

Арт – нам! Магам – мантра!

Арт – на трон! Атанор-тантра!

Адова вода

магам

как

жар и мираж,

а мед Эдема,

аки в еже ежевика!

Удаль – в ладу!

Удав – в аду!

А мрака карма?

Я – аннулятора рот! Я – лунная

тить!

Довод о либидо – алиби дибила!

О, дибило-довод!..

И так далее – поэма распространялась на соседнюю стену. Иногда я обнаруживал, что за время моего отсутствия её хвост отрос ещё на одну-две строчки. Дядя Олег Колокольников не спешил с завершением начатого, справедливо полагая, что впереди – вечность, а закономерный финиш когда-нибудь случится сам по себе – естественным путём.

– Да это так, баловство, – отмахнулся Зелёный. – В редкие, как говорится, часы досуга, без претензий на что бы то ни было. Мне не суждено сколь-нибудь заметное соло в этой опере. Её породило звучание иной краски, единственной и гениальной, которая всё завершит. Вон, гляди…

Он указал на некое подобие иконы – висевший в красном углу белый квадрат, расчерченный на 25 частей, и в каждой из них изображена латинская буква. В композиционной симметрии отзеркаливавших друг друга литер прослеживалась весьма своеобразная закономерность. Буквенные сочетания складывались в пересекающиеся слова, читаемые слева направо и справа налево в вертикальной и горизонтальной плоскостях.

– «Всё есть деяние великого творца», – перевёл Кот. – Самый древний палиндром, обнаруженный в руинах Помпей. Прототип магического квадрата. Потрясающий пример того, на что способен пылающий разум в преддверии гибели.

В один из моих визитов довелось наблюдать, как гость из числа новоприбывших, явившийся к Коту не за разговорами, а за добавочной сублимацией градуса, в какой-то момент начал беспокойно оглядываться на стихиру о «дяде Аде», выпытывая у хозяина о её назначении.

Услыхав, что строчки подобных образчиков симметрично читаются в обе стороны без учёта мягких знаков и точек над «е», гость подскочил к двери, дабы вблизи лично удостовериться, водя пальцем под каждой буквой.

Финал был неожидан. Гость порывался нанести стихире повреждения с использованием подручных средств, плевался и изрыгал проклятия. Общими усилиями его выкинули вон. Ретивец оказался обидчив и вернулся среди ночи бить стёкла, из-за чего все три окна в доме дяди Олега пришлось в конце концов заколотить фанерой, что придало грибоёбовой избушке совсем уж затрапезный вид.

После того случая мне не давал покоя вопрос, который я однажды решился задать:

– Дядя Олег, как научиться писать стихи?

– Ты хочешь уметь то, что кто-то уже делал или желаешь развить своё?

– Хочу, как вы.

– Меня копировать бессмысленно. Да и кого бы то ни было тоже. И оригинальничать нет смысла – действительность всё равно в итоге окажется чудесней вымысла. Достаточно лишь чуть внимательнее обычного вглядеться в прошлое и настоящее своего мира, чтобы в переплетениях цепочек серых будней открылось чарующее Нечто. О стиле изложения можно не беспокоиться – у каждого он индивидуален и присущ изначально, от природы. Его можно выявить с помощью элементарной алхимической процедуры, добыв определённые компоненты и соединив их в должных пропорциях.

Увидев мою недовольную гримасу, он добавил:

– Ты, Лёва, морду-то не морщи и крылья складывать не спеши. Лучше послушай, как я справляюсь с этой задачей: беру я слово за основу и на огонь я ставлю слово, добавив мудрости щепоть, наивности большой ломоть, немного звёзд, немного перца, кусок трепещущего сердца, и на конфорке мастерства прокипятивши раз и два, и много-много раз всё это – пишу, однако же сперва, родившись всё-таки поэтом.

– Угу… Доходчиво. Более-менее…

– Так и скажи: «дядя Олег, я ни хрена не понял». А дядя ответит: заучи этот рецепт, напиши на бумажке и, положившись на благосклонность повелительницы мира госпожи Фортуны, повесь над рабочим столом, чтобы видеть его каждый день. Простейшая операция!

– Спасибо, – буркнул я, не зная, как реагировать на его слова. Принять их за шутку или поверить и проверить?

– Стоп! – сказал Зелёный. – Прислушайся… Слышишь?

– Нет, – ответил я, пытаясь в доносящихся с улицы звуках уловить то, что могло привлечь его внимание.

– То-то и оно! Не журчит твоё «спасибо»! Да и чересчур велико оно для меня, скромного тайнопивца. А вот оприходовать бутылочку «Церковного» производства благословенной фирмы «Дионис» – в самый раз.

– О, так это нужно идти на Вал, – откликнулся я. – Мне-то не проблема, я вам и два «Церковных» выставлю, просто дионисовские вина продаются только там – знаете, такой магазин в подвальчике…

– Дружище, никто тебя за язык не тянул – два так два. Скорей веди, показывай этот божественный подвальчик!

День абсурдопереводчика

Наблюдательными людьми давно отмечено, что события знаковые, хотя и малозначимые для большинства горожан, осеняют город-антигерой Чернигов, с удивительной закономерностью совпадая с различными астрономическими явлениями, одно из которых – день весеннего равноденствия. Например, в этот прохладный мартовский день 99-го года состоялось наше с Котом посещение первого и последнего в истории Чернигова хэппенинга, чьи организаторы выбрали Молодёжный театр для проверки нравственных устоев граждан на развал-схождение.

– Сколь ни вычурны будут сегодня выверты молодых пиитов, провинция их заглушит, – предрекал Кот Зелёный, идя на премьеру. – Мы живём в царстве пыли, где господствует серятина и благополучно глушится всё (кроме сорняков, конечно), что претендует восстать над уровнем праха. Местный жлобомонд реагирует на необычное обычно, подобно андроидам из фильма «Westworld» 73-го года. Если транслируемый код сравнить не с чем, транслятор следует уничтожить, а всё, что с ним связано окутать туманом беспамятства в самом дальнем чулане подсознания и ждать инструкций из центра.

Проблема имеет решение, но на его пути стоит другая проблема, алхимико-ментального свойства. Дело в том, что ум типичного жлобомондера моментально вскипает, соприкасаясь с реагентами, отличными от стереотипных. Он запрограммирован на окукливание с целью уберечь от испарения то, что можно назвать зачатками разума. Не мудрено – у большинства особей уходит практически вся жизнь на лепку собственных зачатков из отходов чужих мнений. Накопившись, это дерьмо твердеет, чтобы играть ту же роль, что и примитивный крепёж в штольне. Удали из такой конструкции хотя бы одну балку – всё посыплется к чёртовой матери.

– Такое впечатление, дядя Олег, будто Вы считаете, что от разума нет никакого толку.

– В тот день, когда мы окончательно договоримся о дефинициях разума, в очередной раз подтвердится его бестолковость. Мычащее большинство уверено, что умеет пользоваться этим инструментом, чьё единственное назначение – отслеживать уровень личного идиотизма. Но нас, отщепенцев, убеждает в обратном стабильный прирост поголовья идиотов, один процент которых пытается контролировать жизнь остальных 94-х и время от времени запускать ризоиды в нашу сторону.

– То есть человечество в глубокой заднице…

– Раз всё ещё виден свет в конце тоннеля, значит там не так уж глубоко, да и выход подсвечен. Для счастья нужна самая малость, ведь корень зла в избытке ума. Кстати, стишок в тему:

А зайди наш ум за разум —

и конец земным заразам,

неприятностям – конец.

Рэбе – кушает хамец,

каннибалец – овощное,

кришнаит – рагу мясное.

Давит бабочек буддист,

правит оргии баптист,

поп юродствует в ашраме,

веру вертит на лингаме

йог. Цветя и жня не сея,

сбросив иго фарисея,

из голов прогнав царя,

из-за гор грядёт заря.

Из-за леса, из-за гор

светит лик Жа Жа Габор…

В назначенный час мы с Зелёным подрулили к театру, куда уже стеклась разодетая публика, зачарованная интригой загадочного спектакля. Большинству из них слово «хэппенинг» было незнакомо и потому являло собой пустой, хотя непривычный, а потому, отчасти, любопытный звук. Не ожидая подвоха, театроманы активно обсуждали его этимологию, периодически подходя к афишам, как будто за время обсуждения там могла появиться дополнительная информация, проясняющая суть грядущей постановки. Среди томившейся в ожидании толпы завсегдатаев сновали нелепые иногдатаи, а никогдатаи, вроде нас с Котом и совсем уж культурно-пропащих обитателей горьковского дна, держали дхарму особняком.

Наконец, двери театра отворились. Самые культурные ломанулись первыми, но, испытав то, что немцы кличут «Kulturenschock», тут же ударили по тормозам и смешно заскакали по фойе, аки коты-чистоплюи меж луж.

На то были веские причины. Повсюду, на всех плоских горизонтальных поверхностях, пригодных для сидения, распития или прямохождения, были разложены листы со стихами. Ими был не только усеян пол – от них невозможно было увернуться и в вертикальной плоскости. Стихи свисали на ниточках с потолка, облепляли стены, окна, двери. Да что там! Они в большом количестве присутствовали даже в туалетах. И не только вместо ковриков, полотенец, подтирок, но и для традиционного чтения вприсядку.

– О, Боже, какое кощунство! Ногами – по Поэзии! – возмущались дамы в вечерних платьях, едва ли попробовавшие осилить пару строф из того, что было напечатано на разбросанных листках.

Не успела наиболее продвинутая часть театралов отойти от культуреншока, как три звонка возвестили о начале представления. Публика, слегка тронутая, но ещё не вполне одуревшая, двинула в зал…

Погас свет и в наступившей тишине луч прожектора выхватил из глубины сцены тонкую фигурку хэппенингиста. Парень поставил на стол бутылку вина и сел на стул. Тем же макаром обозначился второй участник действа, а за ним и третий. Молча открыли, разлили по стаканам, выпили. Повторили процедуру ещё раз. Открыли вторую.

Один из поэтов нахмурился, встал с полным стаканом и обратился к залу:

– Как изобразить молчание Амура?

Нельзя сказать, что услыхав о такой постановке вопроса зал, неизбалованный хэппенингами, сразу прифигел. Отнюдь! Офигевание происходило постепенно. Оно нарастало пропорционально увеличению литража шмурдяка, выпиваемого на сцене, и количеству пургоносных текстов, которые после третьей бутылки поэты принялись нести в массы.

Волна лёгкого ропота прокатилась среди публики, когда один из авторов призвал всех желающих угоститься, красноречиво пнув мешок, полный горюче-смазочных реквизитов, загодя заготовленных под столом.

К сцене робко потянулись первые алчущие. Роптание среди культурно-продвинутой части зала усилилось. Журналисты, отправленные редакциями для освещения мероприятия, начали потихоньку мигрировать в буфет.

Через полчаса возлияний, перемежаемых попытками облечь амурное молчание в ажурное мурчание, более-менее внятно вязали лыко двое инициаторов перфоманса. Третий самоустранился из диалога, предпочтя задумчиво вникать в символизм этикеток на бутылках, разглядывая их сквозь магический то рубин, то янтарь стакана.

Из напряжённой темноты зала, сперва не очень громко, звучало вполне цензурное жужжание. Наконец, бас какой-то дамы достаточно чётко артикулировал слово, которое вразнобой бормотали зрители – одни себе под нос, другие соседям, что создавало жужжальный эффект:

– Безобразие…

Свидетели хэппенинга всё увереннее разделялись на две неравные когорты. Меньшая из них ручейками текла на подмогу пьяной троице и под жужжание «чистой публики» пособляла в поглощении шмурдяков и поисках амурных безмолвий.

Но вдруг!.. Пышущей жаром птицей зажгла гульбу некая дочь Евы в костюме праотца Адама – монументальная, раскрасневшаяся, весёлая, словно мать Родина, победившая Японумать в финале чемпионата мира по сумо. Сотрясения её телес всколыхнули аудиторию, окрылили рифмачей. На подмостках огнеопасно засверкала феерия хаоса с элементами погони, мягких форм рестлинга и жёсткого бурлеск-шоу. Уже вот-вот была готова грянуть оргия, когда один из поэтов метнулся к рампе и мощно, как из пожарного ствола, врезал по первым рядам «струёю ярко-золотою». Увлажнение VIP-шишек породило визг, от которого руководство театра прозрело – вырубило свет…

Мокьюменталь

– Ну, как впечатление? – поинтересовался я у Кота на обратном пути.

– Да как обычно, – ответил он. – Итог таких заигрываний давно известен: те поумнеют, эти поглупеют, остальные – краями.

– А поэты?

– Не без запала, хотя марионетки. С них спрос невелик.

– Как это? – удивился я, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного. Мне казалось, что только что мы стали свидетелями акции, с которой наконец-то начнётся некий новый этап, отсчёт…

– Ты разве не заметил, насколько механичны были все их действия? Движения замедлены, речь без эмоций, как у роботов. Пустые отсутствующие взгляды. Бледность, пониженный уровень энергии. Неужели не видел?

– Так может они чего-нибудь того… приняли перед перфомансом?

– Поверь, я знаю разницу между человеком, принявшим «того», и тем, кто думает, что пляшет в Circus agonius по своей воле, а не под дудку хитреца Агона…

Его глаза озорно заискрились.

– Не просто знаю, а покажу, чтобы и ты знал! – оживился Кот. – И более того, покажу не сомнамбулу, вроде твоих поэтов… Вообще, забавно, что они себя таковыми считают. Впрочем, это заблуждение у них скоро отвалится, как ящерицын хвост. А тебе, юнга, предстоит увидеть плясуна, который, невзирая на ужас своего положения, даже в аду сумел облюбовать тёпленькое местечко и заручиться поддержкой господ, не отбрасывающих тени. Естественно, речь об одном из питомцев послевоенного Голливуда…

Сбитый с толку его последней ремаркой, я спросил:

– Зачем мне на него смотреть?

– Просто увидеть, что бывает и такое.

Забегая вперёд, отмечу, что касательно акции и её организаторов Кот оказался прав. Случившееся в Молодёжном аукнулось эхом в пустых черепах сограждан и вылетело прочь, не вызвав брожения сердец, несварения умов, меряченья сознаний и прочих спецэффектов. А поэты, хотя и оставались ещё некоторое время более-менее молодыми, уже не предпринимали попыток устраивать хэппенинги, да и вообще касаться границ дозволенного. Пополнив милионноротую армию обывателей, они предпочли прилежно обрастать жирком в недрах карьерных лестниц, опутанные кредитами и евроремонтами…

– Раз уж ты почтил присутствием котэль, – сказал дядя Олег, заряжая кассету в видеомагнитофон, – глянь мою недавнюю находку.

Пользуясь пультом дистанционного управления, он долго перематывал записанный в плохом качестве французский фильм, пока, наконец, не добрался до нужной сцены, в которой на пару секунд возник карикатурного вида месье с магендавидом на груди – зыркающая инфернальным взглядом помесь Гурджиева с Роном Джереми. Кот нажал паузу, зафиксировав загадочного маэстро на стоп-кадре.

– Это комедия «Великолепный» с Бельмондо в главной роли. Снята в 1973-м. Тут любопытна, неожиданно обнаруженная мной, микро-пародия на гениального провокатора, психомага и таролога Алехандро Ходоровски, снимавшего, опять-таки в 73-м, «Священную гору», вскоре ставшую культовой. Гроссмейстер Анатолий Карпов в том же году получил свой первый шахматный «Оскар», а советские зрители, смотревшие фильм в кинотеатрах, даже не догадывались, о ком это ушлый издатель, играющий в картине также роль международного злодея по фамилии Karpoff, кричит в телефонную трубку:

– Вы знаете, кто здесь? Самаэль Витовски, автор книги «Сексуальная революция»! Гений, предтеча!.. Он пробудет в Париже ещё два дня! Пьёт, как лев!