Воронеж 20.40. Красная книга Алёши

Чуть левее Стадиона расположилось все еще красивое полукруглое здание с какими-то трезубцами наверху. Из самого центра в небо метров на пять-семь уносилась винтовая лестница, не тронутая катаклизмами времени. А рядом башня с венчающей ее колокольней. Герману показалось, что его подзабытая жизнь каким-то образом связана с этим местом, и место это было для него судьбоносным. Но что толку думать, если память не в силах подтвердить или опровергнуть предположение!?

– Это ЮВЖД, бывшая железнодорожная управа, а рядом – башня, с которой бьет колокол, – пояснил Паук. – Там вроде храм православный раньше был…

Другие строения были похожи одно на другое – «сломанная» пополам телевизионная вышка, какой-то театр с пробоиной в центре крыши. И нигде ни одной живой души. Герман плюнул через бортик и посмотрел направо.

– Там Северный, – пояснил Паук, – тоже нехорошее место. Банды, трупоеды, висельники, живоглоты. Кого только нет – никак не поперегрызут друг друга! Частенько ходоки из Семилук наведываются туда за живым мясом. Мы на Север не ходим. Они к нам иной раз захаживают в гости, но мы даем отпор. Мочим их потихоньку! Мы ж в низине – со стороны кажется, что раз, и захватили нас! Не тут-то было – Каган эту низину большой ловушкой сделал для врагов, дозорных поставил, сигнализацию свою придумал. Головастый он у нас! Правда, вот, не углядели вчера…

То, что Паук назвал Северным, представляло собой унылое зрелище: как две капли воды похожие друг на друга, грязно-серые многоэтажки сливались в одно громадное чудовище, горе-творение рук человеческих. Казалось, тронь одну коробку, и она, как домино, обрушит по очереди все прочие. Некоторые здания были черны от копоти, иные были готовы рухнуть в любой момент. За Севером виднелось долгое-долгое поле, и чем оно заканчивалось, было не видно даже с чертова колеса. Левее Герман узрел тот самый небоскреб, о котором говорил Паук. Небоскреб «Мелодия», самая высокая точка мертвого города. Чуть ближе над городом возвышался другой небоскреб, поменьше первого – Паук назвал его Галереей Чужого. Герман повернулся в противоположную сторону.

– Водохранилище, через которое только бес проберется! – заметил Паук. – А за ним Левобережье – Собачьи джунгли да отморозки-Октябри. Выживет только безумец! Попасть туда в общем-то легко, а обратно дороги нет. Вернее, есть подземка, соединяющая берега, но она под звонарями! Поэтому никто из нас давненько там не бывал. Дед Мухомор бздит, что он захаживал туда – вранье! Но будет рассказывать тебе – слушай, рассказывать он умеет. Хотя и не знаешь, г

де правда, а где бздешь сплошной.

– А переплыть нельзя?

– Не, это никак. Вода заберет!

Герман уже наблюдал эту мрачную картину – там, на насыпи у железки, когда проводил незнакомок-валькирий. Но тут он заметил, что полотно железной дороги от Динамо и Березовой рощи уходит не вдоль реки, а к мосту через чертову реку. А значит, дрезина умчалась в Левобережье, туда, где «выживет лишь безумец», как выразился Паук.

«Зачем их понесло туда? – подумалось Герману. – Что они там забыли, в этих гиблых местах!?»

Железнодорожный мост был разделен на две части, и ближняя более-менее сохранилась. Были и другие мосты через водохранилище – Герман насчитал еще три. Все они были словно разбиты надвое одним ударом или разорваны пополам невиданной силой. И разум отказывался верить, что такое возможно.

Герман, несмотря на накопившиеся вопросы, решил не задавать их Пауку. Он не верил своим глазам, но сомневаться в увиденном не было смысла: мир рухнул. Герман закрыл глаза и вспомнил табличку у ржавого микроавтобуса напротив парка: «Добро пожаловать!»

Добро пожаловать, Лучник, в безумный и таинственный мир хаоса…

Когда они спустились с колеса, вечерело. Погода радовала динамовцев который день, и если бы не скачки Давления да недавнее нападение Сарацина, то можно было бы с полной уверенностью сказать: жизнь в лагере налаживается и, как написано над штабом Кагана, смерти.net…

Но, увы, это было бы злой неправдой.

Со стороны источника слышались радостные возгласы и пахло чем-то невообразимо вкусным. Юнга подтолкнул Германа к видневшемуся костру.

– Пойдем, а то похлебка в бурду превратится!

Они двинулись к лагерю. Все, кто ожидали их внизу, давно разбрелись по своим делам. Герман оглянулся – к подножию Чертова колеса подошли трое в камуфляжах. Они были хорошо вооружены, и как только перехватили вопросительный взгляд Лучника, тут же отвернулись, пряча свои лица.

Паук шагал впереди, Юнга шлепал по лужам сбоку, и когда до Источника оставалось с десяток метров, кто-то окликнул их со стороны большой каменной чаши, служившей некогда фонтаном.

– Чего тебе, Мухомор? – недовольно спросил Юнга.

– Да вот, все хочу познакомиться, – кивнул дед на Германа, – а случай никак не представится, семь-восемь.

Герман заинтересованно взглянул на совсем крошечного старичка, эдакого гнома из старой бабушкиной сказки, одетого в потрепанный морской бушлат с золотыми пуговицами и красные шаровары.

«Лаптей не хватает, – подумал Герман, – и баяна».

– Ты если жрать хочешь, у меня все есть. Накормлю, напою и спать уложу.

Герман с сожалением подумал о Гере, с которой сегодня совсем не виделся, махнул рукой и сказал:

– Я Герман, будем знакомы!

Паук и Юнга напомнили, что завтра похороны Бивня, пропустить которые было бы личным оскорблением Кагана, а он такого не прощает.

– Без молитвы у нас нельзя… Похороним, и пойдешь куда черти вынесут, – добавил Паук и крепко пожал руку Герману. Тот кивнул в ответ и пустился догонять Мухомора.

Они прошли мимо вагонов, через некрепкий мостик миновали грязный ручей, в котором плавали осколки льда, и вскоре очутились у подножия высокого холма. Наверх вела каменная разбитая лестница, ее венчали колоннады с фонарями, напоминая о том, что здесь когда-то было электричество. А на верхушке холма возвышалось монументальное некогда творение – Зеленый театр.

– Ты родом-то откуда?

Герман не ответил.

– Прости, забыл, ты ж ушибленный, семь-восемь!

– А что это за дом? – Герман перевел разговор в другое русло.

– Не дом это, театр. Это был знаменитый Зеленый театр под открытым небом. Концерты всякие, шоу! Сейчас мы там кур да свиней разводим – удобное место. А еноты, чтоб им неладно было, повадились жрать курочек… Твой-то енот где?

– Гера его приютила пока.

– Понятно! – Мухомор почесал затылок. – А я, можно сказать, присматриваю за театром. За скотным двором, то есть. И живу здесь – вон в том флигеле. Раньше здесь гримерки были. Или кассы, черт их знает. Сейчас мы костерок разведем да чайку попьем.

– А почему тебя, дед, Мухомором называют?

– Да я ж, семь-восемь, до Давления главным микологом области Воронежской был. Большой, так сказать, пост занимал. Грибами управлял, да лесников стращал. А когда все случилось, прибился к динамовцам, правда, поносила судьба сначала, еле выжил. Каган меня спас, но я о другом хотел тебе рассказать. Да разузнать кой-чего. Ты, кстати, помнишь-то что?

– Почти ничего не помню. Очнулся на «железке», девки какие-то, арбалет, город вокруг разрушенный. Как увидел все – охренел. Что случилось-то?

– Давление, будь оно неладно. Сначала странные события были – коронавирус, вакцинация, будь она неладна, война, другая война, третья, повальная бомбежка непонятно чем-кого-зачем, дети с фиолетовыми губами, то ли гении, то ли выродки, потом уже эти дети выросли и в леса ушли. Дикие совсем, рослые, сильные, быстрые, в шрамах все. Давление их не берет, ни инфарктов, ни инсультов не боятся, но и на людей стараются не выходить. Юми их прозвали. Ну, вроде как гуманоиды, human. Живут они в сельве, вдоль заросшей непроходимым лесом реки Усманки. Вожака ихнего никто не видывал, только имя есть – Джумла. Люди-нелюди, семь-восемь. Поговаривают, что и на правом берегу они водятся, только не зрели мы их. Мы далеко не заходим…

Мухомор подбросил в огонь дровишек, и вечереющий воздух наполнился ароматом молодого костра. Пока дед колдовал над котелком, Герман прошел внутрь здания. В полумраке гримерки Герман разглядел скамью, кровать, какие-то мелкие полочки и шкафчики на стене, а сама стена была испещрена стародавними надписями-граффити: «Хой жив», «Zа сильную Россию!», «Голосуй или проиграешь!», «Noize MC», «Читай Алешу, русского Стивена Кинга»…

– Тут даже автограф Бориса Борисыча Гребенщикова есть, вон там, посмотри, – тихо подошедший сзади Мухомор заставил Германа слегка вздрогнуть.

Герман пригляделся и увидел две буквы «Б» и «Г».

– И кто этот БГ? – не понял он.

– О-о-о… Когда-то считали его богом, говорили, что от него сияние исходит, пока из страны не свалил. Теперь одни песни остались. «Под небом голубым» не слыхал?

– Нет, – грустно ответил Герман.

– Ладно, пошли к костру. Грибы уже сварились, поди…

– Дед, а что дальше-то было? Ну, после детей с синими губами?

– С фиолетовыми, – поправил его Мухомор. – Цвет по-научному «индиго» называется, семь-восемь… Бури потом пошли, торнадо, ураганы страшенные. Все сметали на своем пути, дома рушили, провода обрывали, мосты сносили. Сейчас таких ураганов нет. Сейчас так, сопливчики! А потом началось самое страшное. Запредельные скачки Давления. То вверх, то вниз! Люди вымирали тысячами. Выжили те, кто покрепче да похитрей. И те, кто способы нашли бороться с ним, с Давлением проклятым. Кто кровь себе пущает, кто дыхалку останавливает, кому-то соль помогает. Или сахар, запамятовал… Таких как ты не видывал еще, чтоб кофеём давление пугать…

– А ты? Ты какой способ нашел?

– А никакой, – дед подал Герману большую тарелку ароматного супа. – Я не верю в Давление. Нет его и все тут!!! И в «корону» тоже не верил, за что меня и из микологов погнали тогда. Отказник я от тамошней вакцинации, семь-восемь. И властям нашим не верил, когда на братьев-хохлов поперли в двадцать третьем. Я много во что не верю…

Дед задумался, а Герман стал быстро-быстро уплетать суп, приговаривая: «Эх, хорошо! Ух, здорово!» Вскоре он съел вторую тарелку супа и, удовлетворенно утираясь рукавом, поинтересовался:

– Что ж за грибы-то?

Дед усмехнулся:

– Мухоморы.

Германа перекосило.

– Что???

– Да не боись ты, говорю ж, я был главным микологом. Не отравлю… Я их и сухими ем, и вареными. Все боятся, а я ем. Потому как верю – не ядовитые они. И потом – попробуй хороших грибочков найти, днем с огнем не сыскать! Как и людей хороших…

Дед отложил тарелки и принялся за чай. Герман сделал осторожный глоток, предвкушая очередной подвох Мухомора, но чуть было не подпрыгнул от восторга, едва удержав медную кружку в руках:

– Что за вкус!? Это ж райский напиток!

– Шиповник прошлогодний, липовый мед да истолченные сосновые иголки. Вот и весь чай!

– Изумительно. Никогда такого не пил.

– Ты ж не помнишь, – опять усмехнулся Мухомор и продолжил свой рассказ. – Когда Давление покосило тысячи, нет, миллионы людей, уже не было ни электричества, ни еды, ни воды нормальной. Мародерство и людоедство, убийства и прочая дрянь. Выжившие стали кучковаться, так всякие группировки возникли, локации, целые государства, о которых слух и до нас дошел. В Воронеже мы остались, в Юго-Западном районе генерал Че правит, группировка называется «Мелодия» – по небоскребу. В Северном – страсть: живоглоты, банды да одиночки, с которыми лучше не встречаться. Более-менее организованы «Северная звезда» да «Висельники». «Висельники» – самые страшные, главарь у них Завал, отморозок, какого свет не видывал. Людей они отлавливают и химусом питаются. Выродки, в общем. На Левом берегу – Красные Октябри. Эти сильные, организованные и тоже очень опасные. Так, по крайней мере, Каган считает. Боится он их почему-то…

При слове «Октябри» внутри Германа что-то ёкнуло: он вспомнил вопросы Кагана, фразы Эльзы-лекаря и понял, что он один из них.

– Дед, я ведь Октябрь?

Мухомор залился смехом.

– Да какой ты Октябрь, семь-восемь! Летел ты на шаре от них, но я полагаю, что либо ты шар спёр и сбежал, либо послали они тебя, решив твоими талантами воспользоваться.

– Какими талантами?

– Ты лучник от бога. Ты пытался черного звонаря убить, а это…

Мухомор многозначительно задрал руки к небу.

– Звонари – энергетические вампиры. Откуда у них эта способность, то ли дар, то ли проклятие, никто не знает. Они бьют в колокола, предупреждая выживших о том, что сейчас будет скачок. Звонари появились не сразу, далеко не сразу, семь-восемь. Они очень странные – они одним взглядом могут убить толпу людей, но при этом помогают им приготовиться к скачкам АДа. Они живут в недостроенной подземке, в ходах, которыми изрыт Воронеж. Поговаривают, что они даже проход под водохранилищем охраняют, а это единственный безопасный способ перебраться с берега на берег. Ну, шар вот еще… Звонари тоже разные бывают: те, что в колокола бьют, черные капюшоны носят, глаза скрывая. Есть и белые звонари, они от черных откололись, на люди выходят нечасто – только для того, чтоб энергией подзарядиться. Плохие они, и никто не знает, где их обитель.

– Зачем я пытался убить звонаря?

– Кто ж его знает? Может, думал Давление остановить. Хотя звонарь-то не один, другие бы пришли к колоколу. А может, книгу хотел заполучить…

– Какую-такую книгу? – Герман вспомнил про томик Мандельштама в своем рюкзаке.

– Атлас.

– Что за Атлас?

– Сумасшедший профессор Боткин, автор значит, называл его «Атласом внешних органов человеческого тела», якобы книга от всех болезней лекарства знает, и, причем, не таблетки. Каган тоже помешан на Атласе. И не только он… Знавал я этого шального профессора – да, гений, да, талантам его предела не было, но чтобы от всех болезней… Не верю! Что еще-то тебе рассказать?

– А кто еще в Воронеже выжил? И что с остальным миром?

– В Воронеже еще Галерея Чужого да Ликерка выжили, братские, так сказать, отряды, мощные лагеря! Хотя, с Галереей Чужого вопрос, точно не скажу, целы ли они… В центре города. Ликёрка – так вааще жесть! Там торговцы, медики, поэты, музыканты, маргиналы всякие, зэки бывшие, якобы исправленные. Живут себе припеваючи; мы им живность на еду продаем, они нам – спирт да оружие дают. Хорошие люди, веселые… Они, кстати, и Перемирие предложили, и Игры инициировали.

– Какие игры? – не понял Герман.

– Олимпийские… Видал больших ребят у Источника?

– Да так, краем глаза.

– Они тренировки сейчас ведут, к догонялкам всяким готовятся, мускулы качают. Игры на лето намечены. А щас – Перемирие! Правда, нарушают некоторые. Вот Каган и бесится, что того сарацина проморгали. Ну да ладно. Ты про Живые шахматы слыхал?

– Нет.

– Ну, как-нибудь расскажу. Мощная вещь, зрелищная будет! Кто еще есть? Валькирии-амазонки. Девки, что спасли тебя на железке, из Восьмой Марты. Правда, говорят, раскол у них был – одни в Бункере в Новой Усмани остались, другие на Дамбу подались, что у Чернавского моста. С Октябрями воюют, а вообще, девки хорошие, добрые, у нас частенько бывают. Они да Октябри – единственные жители Левобережья, все остальное – Собачьи джунгли… У валькирий есть, правда, один нюанс – с черными звонарями они дружбу водят, да не рассказывают про них ничего. Звонари им помогают под рекой с берега на берег шастать.

– Зачем же тогда на дрезине к мосту уехали?

– А бес их знает. Уехали – и все тут… Есть еще в СХИ ученые какие-то, мы искали – не нашли. Слухи только о них ходят, а никто не видывал, раньше они на Дамбе обитали, до валькирий, опыты там какие-то ставили секретные. Может, совсем не война, а опыты их и породили Давление, кто ж знает!? Есть еще Семилуки, но это грустная история. Рабовладельцы! Мы их «ходоками» называем. Окружили город свой колючкой, дворцы построили, производство наладили. Хозяин у них – сущий зверь! Себе памятников понастроил, пиры и оргии каждую ночь устраивает, бои гладиаторские, пытки, казни прилюдные. И рабы, рабы, рабы. Много, кстати, наших ходоки увели. Древний Рим, короче, с Нероном во главе. А между Семилуками и Воронежем – топь, Дикое Поле. Шакалы, собаки, крысы, живоглоты иной раз захаживают… Дон-батюшка тоже в топь превратился, но мосты сохранились. Говорят, есть еще сильная локация где-то в Хреновом, на конезаводе, но там мы не бывали.

– А про живоглотов поподробней можно?

– Смех страшный ночью слыхал?

– Нет.

– Больные они, живоглоты. Вирус какой-то. Куру, вроде называется. То ли через кровь передается, то ли через слюну… Живую плоть они жрут, узнать их легко – взгляды безумные, глаза блуждающие. И смеются так по-идиотски, смеются, смеются. Особенно по ночам страшно: услышишь странный смех – сразу беги, иначе быть беде! Одним словом, ходячие мертвецы.

– Еще что? – Герману казалось, что он слушает какую-то страшную-страшную сказку без начала и конца; сказку, выдуманную больным воображением сбрендившего Мухомора. Но дед был в уме, и увиденное с чертова колеса только подтверждало его мрачную историю нового мира.

– Еще Нововоронеж.

При этом слове Герман вздрогнул. Что-то очень родное показалось ему в этом названии, но что, Герман вспомнить не мог.

– Город? – спросил он.

– Да, город. Странный город. А что сейчас не странное!?

Дед снова призадумался.

– Город-сад, город-мечта, город-крепость! – продолжил он. – Там атомная станция, и как ни парадоксально это звучит – она выжила. Там есть свет и еда, там есть школа и фабрика, там есть все, как в Греции. Город обнесен крепкой бетонной стеной цвета неба, вдоль стены – ров с водой, а за рвом вокруг города – поле пшеницы. На стенах дозор и охрана. Сильный город! Но вот одна беда – Нововоронеж убивает всех, кто приближается к его синим стенам. Поговаривают, что они считают нас толи инфицированными, толи мертвяками, потому и убивают. Но если мы зомби, то кто тогда они? В общем, мир сошел с ума, и без бутылки здесь не разобраться.

Мухомор заговорщически подмигнул Герману, куда-то убежал и появился со стеклянным пузырем в руках. Совсем уже стемнело, когда дед откупорил бутылку.

– Самогон. Добрый русский самогон. Наливай! – Мухомор протянул пузырь Герману. – Из моего запаса, для такого случая берег.

Герман осторожно взял бутылку, она была холодной, на выцветшей этикетке значилось «Ленинский дубняк». Герман разлил мутную вонючую жидкость в подставленные Мухомором кружки.

– Будем? – воодушевленно воскликнул дед.

– Будем! – торжественно ответил Герман.

Они выпили. «Дубняк» разлился по организму Германа вулканической лавой, ему стало горячо и приятно, и когда лава схлынула, Мухомор стал удивительным образом раздваиваться.

– А теперь последнее, что я хочу тебе рассказать, семь-восемь, – захмелел дед.

– Внимательно скушаю, – забуробил Герман, прямо как Эльза, – слушаю…

– Тебе нужен Гамлет. Этот человек знает все. Он, возможно, вернет тебе память, а значит, и жизнь… Я много слышал про Гамлета, но лично не встречался. Говорят, сейчас он в «Мелодии», у генерала Че. И тебе надо туда. Может, он и не вернет тебе память, но должен помочь. А теперь – спать.

– Хочу спросить, – Герман совсем запьянел. – Как же ты все-таки справляешься с Давлением? Не веря в него… Как ты живешь?

– Да что такое жизнь!? – понесло в философию Мухомора. – Окно, в которое я иногда выглядываю.

– И что ты там видишь, дед?

– Да так, муть всякую…

Мухомор подхватил Германа и поволок в гримерку. Последнее, что услышал Герман, проваливаясь в волшебный мир снов, были слова задушевной, но жутковатой песни, доносящейся до него откуда-то издалека. Но пел ли это дед Мухомор или песня просто приснилась ему, Герман уже не ведал.

Под небом голубым

Страну окутал дым

За ржавыми воротами

Гниют Москва и Крым

Но где-то есть мосты

Ведущие в мечты

Гуляют там животные

И это – я и ты

Семь-восемь

Глава 7. Валькирии

Крик, страшный, удаляющийся, а потом и вовсе затихший, еще несколько минут звучал в головах девушек. Совсем недавно они были втроем. А сейчас валькирии стояли на берегу вонючего моря, выбившиеся из сил от погони за уносящейся вдаль «Куницей», и не знали, что делать дальше.

– Чертова машина… Говорила я вам, уходим! – сказала Алина Сове.

– Я-то что, что я? Это Рыжь, я ушла бы сразу, – буркнула в оправдание заплаканная Сова.

– Ладно, не хнычь, надо дальше идти, может, она еще жива, и мы найдем ее…

– Вряд ли, – глазами, полными отчаяния, посмотрела на Алину Сова, – видишь, сколько ее протащило на этой долбанной цепи, гляди, сколько крови по следу.

– Да, скорее всего, ты права. И кричать она перестала, – согласилась Алина. – Но все равно нужно до конца дойти, вдруг сломалась эта машина или Рыжь отцепилась, вдруг жива. И не бойся, сегодня мы с тобой не сдохнем, сейчас отдохнем пару минут и до конца… Идем до конца.

– До конца так до конца, – согласилась Сова и села на деревянную коробку, наполовину засыпанную песком. – Странное какое-то ощущение, будто нереально все…

Они просидели с полчаса, уставшие и голодные, напуганные и расстроенные исчезновением Рыжи. Сидели молча, наблюдая, как мартовский песок, подсохший сверху, струился легкими поземками. Песок, который стирал последнюю надежду найти подругу.

– А помнишь, Мухомор про ходоков рассказывал? – первой заговорила Сова.

– Помню, – нехотя ответила Алина.

– Интересно, это правда, что у них там, в Семилуках, рабы, пиры? Ну, как в Древнем Риме…

– Нет, такого не может быть. Сказки Мухомора…

– А если не сказки? Тогда получается, что у нас здесь рай, если бы сами в пекло не лезли. Жили бы себе в Бункере. Или на нашей Дамбе. Тихо, спокойно строили бы свой мир…

– Мирок! – раздраженно ответила Алина. – А вокруг него – юми, живоглоты, собаки дикие, Октябри и прочая нечисть. Разве это жизнь? В вечном страхе…

Сова призадумалась…

– Говорят, в Семилуках Хозяин построил дворец, запустил туда диких животных и изредка, взяв только лук и стрелы, в одних трусах ходит в этот дворец на охоту. Интересно, это правда? А еще…

Алина перебила подругу:

– Рыжь пропала, а ты о каком-то полудурке! Знаю только одно – он в Воронеже в цирке работал поваром, зверей кормил. Мелкий коварный человечишка! И хватит об этом.

– Нет, Алин, не хватит. Еще…

Сова расстегнула камуфляж и показала подруге грудь. Вокруг сосков красовались две отчетливые татуировки в виде мишеней.

– Да помню я! – попыталась отмахнуться Алина.

– Нет, ты не знаешь. Я когда девчонкой-подростком была, подрабатывала в одном заведении официанткой, тетка родная устроили. Я тогда увлекалась стрельбой, знала все типы винтовок, комара била, не целясь! Но я не об этом. Однажды к нам в ресторанчик, «Три сестры» назывался, устроился парень, только из армии вернулся – толстенький такой, маленький, странный… Я с ним подружилась…

– Ну, короче давай, – снова перебила ее Алина. – И что?

– У нас с ним чисто платонические отношения были, не трахались мы, но спали вместе. Берёг он меня типа, но потом пути наши разошлись.

– И что? – Алина повысила тон.

– И то… У него кликуха Хозяин была. У нас подрабатывал ночами, а так в цирке поваром работал. Странный был до невозможности. Но классный!!!

– Сова, я не удивлюсь, если это одно лицо. Ну, сюрприз как-нибудь будет. Если выживем. А сейчас нам очень нужно поторопиться.

Алина посмотрела на подругу, но та будто пропустила ее слова мимо ушей.

– Куда ты уставилась?

Сова быстро застегнула камуфляж, внезапно вскочила с коробки и, пошарив в кармане, достала обломок театрального бинокля. Посмотрев в сторону водохранилища, она тревожно спросила:

– Что бы это могло быть? Там…

– Не знаю, мне не видно, – Алина забралась на ящик поближе к Сове. – Дай взглянуть.

– Возьми, – протянула монокуляр Сова. – Так что это?

Алина ничего не увидела, пока Сова не повернула ее голову в нужное направление.

– С ума сойти! Этого не может быть! – вырвалось у Алины. – Там лодка…

– Да какая лодка!? Цилиндр какой-то, огни внутри горят.

– Точно тебе говорю, лодка, только подводная, я в Бункере журнал видела, там картинки всякие. Субмарина!

– Да хватит тебе, Алин, – не унималась Сова, – я тоже о субмаринах читала. Сама подумай, откуда в нашей вонючке подлодка? Мне в Бункере солдаты наши рассказывали – подлодки большие, длинные, а это цилиндр плавающий. Фантастика! Мы что, с ума сходим?

– Большие, длинные… Раз есть большие, есть и малые. Цилиндр – это надводная часть лодки, она нужна, чтобы всплывать или воздухом разжиться!

– Воздух, ну ты скажешь, – усмехнулась Сова, – какой в нашей вонючке воздух?

– Какой, какой, вонючий – вот какой! – улыбнулась Алина. – Может, там фильтры у них, как в Бункере, помнишь?

– Да, помню, – Сова протянула руку за биноклем.